Текст книги "Неживая вода"

6

Открыть ворота оказалось делом непосильным: створки намертво примерзли, приржавели друг к другу. А потому Эрнест повел Игната окольным путем – через пролом.

Это напомнило Игнату, как он вместе со Званкой лазил за яблоками сквозь дыру в заборе дядьки Касьяна. Вернее, сам Игнат стоял на страже и при появлении опасности должен был заухать совой. А Званка в это время набирала в холщовый мешок спелые и красные, с два кулака величиной, плоды. Половину добычи Званкина мать пускала на пироги и варенье, а из другой отец варил крепкий сидр. Даже если Званкины родители и знали, что яблоки добываются воровством, то до поры до времени молчали – жила семья Добуш небогато и, по-видимому, ничего зазорного в краже яблок не видела.

Но Званкино счастье длилось недолго.

В тот вечер Игнат то ли замешкался, то ли действительно не увидел приближения дядьки Касьяна. Только очнулся, когда на его ухе сомкнулись крепкие заскорузлые пальцы и прокуренный голос грозно произнес:

– А вот я тебе щас таких лещей всыплю, стервец!

От боли Игнат взвыл и попытался вывернуться из захвата, но Касьян держал его крепко. Зато Званка, заслышав Игнатов вой, кошкой спрыгнула с дерева и дунула вниз по улице, по пути теряя награбленную добычу.

– Вот стерва! – сплюнул Касьян и погрозил вдогонку кулаком. – Ничего, разберусь с тобой еще!

А Игната поволок к бабке Стеше и швырнул в избу, будто куль с картошкой. От боли и обиды на глаза мальчика навернулись слезы, но хныкать он не стал, только закусил губу. По ее суровому виду заметно было: наказание не заставит себя долго ждать и ремень бабки еще не раз пройдется по его спине.

– Вот какого помощничка я себе воспитала! – причитала бабка Стеша. – Были бы живы родители – со стыда бы сгорели! Где же видано, чтоб мой внук по чужим садам как по собственной хате разгуливал? Да с кого ты пример берешь? С оборванки этой?

Игнат насупленно молчал, грыз ноготь.

– У Добушей бандитка растет, а ты ей в рот заглядываешь, будто завороженный! – продолжала бабка и всплескивала руками. – Своего-то ума нету! Только ничему хорошему она тебя, дурака, не научит. С пути собьет да на смех подымет. Да и саму, паршивку этакую, еще Господь накажет. Вот уж судьба свела с соседушками…

Она еще много чего говорила, злилась и плакала, хлестала Игната ремнем, но не больно, скорее для острастки. А он все так же молчал и думал, что теперь Званка останется без варенья на зиму и дома ее наверняка накажут. И было обидно до слез, что родная бабка прилюдно клеймит его дураком.

Теперь засела в нем обида на Эрнеста, но и в этот раз Игнат промолчал. Только почувствовал, как провели по его горячей щеке стылой ладонью и тихий голос шепнул: «Ничего, Игнаша… за обиду они ответят…»

– Ты от меня далеко не уходи, – между тем велел Эрнест. – Даже по большой нужде. Я могу и отвернуться, не барин. А вот жизнью рисковать не хотелось бы.

Игнат угрюмо кивнул, но вопреки всем запугиваниям Эрнеста, за Паучьими воротами ничего не изменилось. Все так же текла густая туманная река, все той же настороженной тишиной встречал их лес. Но чем дальше путники углублялись в чащу, тем ниже и кряжистее становились деревья. Солнце заволокло туманной дымкой, блестящая чешуя изгороди осталась позади, и мир стал однородно матовым и белым, как шар из дутого стекла.

– Делаем последний привал, – сказал Эрнест, останавливаясь снова и с видимым облегчением опуская на землю тяжелый рюкзак и чехол с палаткой.

– Так не ночь еще, – возразил Игнат.

– Делай, что говорю! – прикрикнул на него Эрнест. И, заметив, как набычился парень, добавил, уже смягчаясь: – Не обижайся. Я ведь тут не впервой хожу. Еще пару миль – и болота начнутся. А на болотах ночевать нам вовсе не с руки.

Игнат спорить не стал и принялся устанавливать палатку, что было для него уже привычным делом.

– Надеюсь, ни волки, ни медведи нам сегодня сон не испортят, – буркнул он.

Эрнест усмехнулся и ответил:

– Волки сюда не суются, стороной обходят. Места гиблые.

– Ладно, не пугай, – отмахнулся Игнат. – Будто раньше по другим ходили.

Тьма подкралась незаметно, на цыпочках, обернула лес темной шалью, погасила последние проблески дня. Игнат запалил костер, и оранжевые язычки выхватили из сумрака изломанные силуэты елей, которые, словно сказочные горбуны, обступили лагерь путников и замерли в ожидании, прислушиваясь к разговору.

– Если места нехорошие, то почему не охраняются? – спросил Игнат.

Эрнест пожал плечами.

– А чем тут поживиться? Только утварь для коллекционеров и можно найти. Самое ценное эгерская армия сожгла при отступлении, а чистильщики что могли спасти, то вывезли и грифом «секретно» припечатали. До остального никому дела нет. Вот ворота и стоят без надобности, ориентиром служат да напоминают, что опасно сюда неподготовленным людям соваться. Зверья здесь нет, ягода не родится.

«Совсем как в Солони», – подумал Игнат.

Он первым вызвался нести дозор и, отправив Эрнеста спать, придвинулся к огню, плотнее завернулся в теплый овчинный тулуп. Ружье Игнат поставил между колен и смотрел, как играет, потрескивает пламя, время от времени выплевывая в небо горячие искры. Огонь успокаивал, манил теплом и покоем. Таким же огнем осветила его душу Марьяна. Да только Игнат сам погасил его, отступил во тьму, и казалось ему теперь – не ветер ерошил мех на вороте тулупа, а мертвячка гладила бесплотной рукой.

Вот сейчас обнимет она сзади. Вот шепнет в уши: «Игнаш-ша…»

Парень очнулся от дремоты, выпрямился и огляделся.

Туман стлался у самой земли, грязным бинтом стягивал изломанные кости деревьев. Где-то раздавались сырые чавкающие звуки, словно кто-то, причмокивая, пил из крынки топленое молоко. Потом послышался тяжкий и глубокий вздох.

Игнат подскочил, спросил негромко:

– Кто здесь?

Голос прозвучал глухо и сорванно, пальцы судорожно вцепились в приклад.

Тишина.

Ветер улегся. Деревья гнули к земле уродливые макушки, будто кланялись Игнату в пояс: не гневайся, пан, пугать тебя не собираемся. За ближайшей елью почудилось движенье.

Облизав губы, Игнат шепнул:

– Званка?

И замолчал, ожидая ответа, всмотрелся напряженными глазами в клубящийся, будто подсвеченный изнутри туман.

Но это была не она.

От ближайшей ели отделилась фигура: шаль соскользнула с головы, плетью упала за спину темная коса.

– Марьяна?

Кинуло в жар. Из-под шапки на лоб выкатились крупные градины пота.

– Холодно-то как, – жалобно прошептала Марьяна и зябко охватила себя за плечи.

Разве не уехала она на родину? Сколько с той поры времени утекло, сколько дорог исхожено. Ждали впереди гнездо вещей птицы и потаенный родник с мертвой и живой водой, в который всей душой верил Игнат, но не верила Марьяна.

Но теперь она была здесь – озябшая на морозе, растерянная, живая…

– Не могла я уехать, Игнаша, – тихо сказала девушка и заплакала. – Ведь люблю я тебя! Полюбила сразу, как только увидела. А ты оставил. И ради чего? Ради костей, давно истлевших? Ради дурацкой фантазии?

Сердце заныло, сжалось от нахлынувшей вины. Ружье выпало из ослабевших пальцев, глухо ударилось о землю.

– Прости, – выдохнул Игнат и шагнул навстречу.

Марьяна отступила.

– А если не любишь, – сглотнула она злые слезы, – зачем обещал мне? Зачем обесчестил? Опозорил перед добрыми людьми. На смех поднял.

Она вытерла ладонью лицо и отступила еще дальше, в туман. Игнат потянулся следом. Волны вины окатывали его с головы до ног. В ушах шумела, пульсировала кровь.

– А если любишь, то докажи! – продолжала Марьяна. – Докажи прямо сейчас! Обними меня, Игнат!

Она остановилась: осинка на промозглом ветру. Игнат подошел, решительно взял за руку и удивился, обжегшись о ледяное прикосновение.

– Да ты совсем замерзла!

Поднес ко рту ее маленькую и узкую ладонь, подышал на пальцы. Марьяна прижалась к нему продрогшим телом. Глаза, круглые, серые, подернутые весенним подтаявшим ледком, смотрели строго и требовательно.

– Любишь? – просяще выдохнула она.

– Люблю, – в ответ шепнул Игнат.

И потянулся, чтобы поцеловать. В последний момент ноздри защекотал болотный гнилостный запах, но Марьяна уже крепко обвила Игната руками, прижимаясь все теснее, словно хотела раствориться в нем без остатка. Пила поцелуй долго, сладко, и воздуха уже не хватало, и ноздри забило вонью стоялого болота.

Игнат попытался отстраниться. Пальцы уперлись в мягкую Марьянину грудь и, не встречая сопротивления, погрузились в плоть, будто в тесто. Волна панического страха захлестнула с головой. Продолжая давить ладонями в эту кисельную жижу, Игнат сделал над собой усилие и рванулся. Раз, другой…

Чавкнула, облизнувшись, текучая мгла. Игнат жадно вдохнул, но вместо морозной свежести ощутил заполнивший ноздри гнилостный смрад болота. Закашлялся, открыл слезящиеся глаза.

И не узнал своей Марьяны.

Ее голова вспучилась волдырями, расплылась, теряя очертания. Тело раздулось, как пузырь, наполненный газами и гнилью. Из-за спины чудовища выхлестнула коса – плотная струя грязи, – закрутилась вокруг Игната, сдавила грудь. Он попробовал рвануться снова, но лишь глубже провалился в трясину. Тогда существо, что было некогда Марьяной, улыбнулось, отчего пузырь лица раскололся надвое.

– Игнаш-ш… – имя вышло из трещины рта вместе с вонью прелого болота.

И голова существа взорвалась.

Игната обдало сгустками разлетевшейся грязи. Он зажмурился, попытался закричать, но рот плотно забило тиной. Игнат задыхался. Боль в легких стала столь невыносима, что казалось, они сейчас лопнут, как перекачанные воздухом шары.

И тотчас где-то совсем рядом громыхнул выстрел.

Уши Игната заложило. Он слышал шипение и свист, который мог бы исходить из проколотого колеса. Грязевая подушка скользнула с лица, позволяя Игнату дышать снова. Он сделал несколько судорожных глотков, закашлялся, подавившись болотной тиной. Выстрел повторился.

Игнату показалось, что его толкнули в грудь. Он качнулся, но не упал – колени все еще плотно держало кольцо болота.

– Эй, парень! – послышался знакомый голос. – Ты в порядке?

Игнат отплевался от грязи, отер ладонью лицо и едва разглядел склонившуюся фигуру Эрнеста. Держа в одной руке ружье, другой он хватался за дерево.

– Что это было? – прошептал Игнат. Он хотел шагнуть навстречу Эрнесту, но сытно чавкнула под ногами трясина, и ноги провалились по бедра. Рядом вскипали и лопались жирные пузыри, вонь стала еще более едкой, удушливой.

– Стой, где стоишь! – крикнул Эрнест.

Его силуэт качнулся – медленно, будто прощупывая почву. Рука перехватила склоненную над низиной еловую ветку.

– Говорил же тебе, не уходи далеко! – донесся сердитый голос Эрнеста. – Сожрали бы тебя за милую душу!

– Кто?

В ушах все еще стоял булькающий звук и тихий свистящий шепот.

– Болотницы, конечно!

Эрнест присел на корточки. Должно быть, вглядывался в туман и шевелящуюся жижу, в которой намертво застрял Игнат.

– Хорошо, что я ружье перезарядил, – продолжил Эрнест. – Соль их, как слизней, разъедает. Как же она тебя заманила-то? Кем перекинулась?

Топь под ногами чавкнула, и, холодея, Игнат почувствовал, как жижа поднялась до самого пояса.

– Эрнест! – в страхе выкрикнул он и подался вперед, потянулся руками к берегу. Под рукой надулся и лопнул пузырь, окатил Игната тухлой водицей. Он закашлялся и с ужасом отметил, что провалился в трясину еще на ладонь.

– Помоги!

Бывший сельский учитель не спешил. Вздохнул, оперся ружьем о кочку.

– Знаешь, парень, – заговорил он спокойно, – а я ведь в этом сезоне на промысел идти не собирался. Думал, наконец огородом заняться. Лето бы пережили, а к зиме бы разнорабочим устроился. Сенька давно меня просит с этим делом завязать… С пьянством то есть. А как завяжу – так и работу хорошую найду. Верно ведь?

Игнат закрылся рукой от лопнувшего почти у самого лица пузыря. На вязкой каше осели и принялись растворяться белые соленые крупинки.

– Если бы не ты, парень, – продолжил Эрнест, – сидел бы я сейчас дома и сын под моим присмотром был, а не у этой змеи Вилены, – он покачал головой и трубно высморкался. – Тут, того и гляди, заболеешь. Или на зуб волкам попадешь, или болотникам. Предупреждал ведь, что места гиблые. Вот теперь ты на своей шкуре испытал.

Игнат старался сохранять спокойствие, насколько это было возможно. От гнилостной вони кружилась голова, и он дышал через рот, одновременно напрягая мышцы ног, пытаясь найти опору. Но опоры не было.

– Эрнест, – заговорил он, – прости, что втянул тебя в это против воли. Прости, что не слушался, за это теперь расплачиваюсь. Только обещаю, что, если вытащишь меня, все, что найдешь, – твоим будет.

– Так уж и все? – хмыкнул Эрнест. – А что же себе оставишь?

Игнат заколебался. Но трясина вновь облизнула его ноги, обняла рыхлыми руками, потянула вниз.

– Мне ничего не надо. Только мертвую воду добыть. За этим иду.

– Вот оно что, – протянул Эрнест. В голосе послышалась насмешка.

– Сделку я заключил, – торопливо продолжил Игнат. – Коли добуду мертвую воду, вернут к жизни Званку. Не смог я ее спасти, так теперь воскресить хочу.

– Эва, замахнулся! – присвистнул Эрнест, и Игнату показалось, что в туманной мгле его глаза недобро сверкнули. – Кто же обещал такое?

Игнат сглотнул вставший в горле ком и вытолкнул тяжелое слово:

– Навь…

Эрнест даже крякнул от удовольствия.

– Так. А ведь я сразу тебя признал. Что же врал, что с чертом не знаешься?

Игнат молчал. Хлюпала и чавкала вокруг пузырящаяся хлябь, водица подбиралась к груди.

– Как же после этого тебе верить? – продолжил Эрнест. – Черти обманом да хитростью славятся.

– Я ведь тебя от волка спас! – мучительно выкрикнул Игнат.

Закружило туманом голову, сердце тревожно бухнуло в грудь.

«Погибну», – в отчаянии подумал он, и мир перед глазами треснул, как раньше треснуло раздутое лицо Марьяны.

– Ты же его и накликал. Черная кошка дорогу перешла. Беды как из котомки сыплются.

– Чем же мне свободу свою выкупить? – тихо спросил Игнат.

И вспомнил вкрадчивый шепот нави: «Выкроите ремень из его спины…»

Между лопатками кольнуло болью.

– Помню я амулет твой, – сказал Эрнест. – Узор на нем уж больно знакомый. Не нашими мастерами вырезанный. Отдай его мне на хранение. Тогда поверю, что каверзу против меня не замышляешь.

Игнат облизал пересохшие губы, спросил:

– А мне-то как в твою честность теперь верить?

– А у тебя, парень, выбора нет. Или доверяешься мне, или друзей своих, чертей, дожидаешься. Ну, по рукам, что ли?

– По… рукам, – выдохнул Игнат.

И почувствовал, как внутри с хрустом будто надломилось что-то, а потом стало безразлично и холодно, и ключ, коснувшись груди, пристыл к его коже, льдистой иглой достал до сердца.

– Тогда держись, чертенок! – тем временем радостно проговорил Эрнест и протянул ему ружье.

Игнат выпростал закоченевшие руки, в последнем усилии ухватился за приклад. Эрнест потянул. С жадным всхлипом, нехотя отпуская добычу, болото раскрыло гнилую утробу, поднатужилось и изрыгнуло Игната, обдав его напоследок дождем из стоялой воды и грязи. Игнат повалился Эрнесту в руки, уперся лбом в тощее плечо.

– Спасибо… спасибо, – забормотал парень, всхлипывая и цепляясь скрюченными пальцами за теплый тулуп.

Эрнест ободряюще хлопнул его по спине, произнес, осклабившись:

– Долг платежом красен.

И протянул заскорузлую ладонь.

7

Пимы Игнат потерял бы, не будь они крепко-накрепко прихвачены к лодыжкам сдвоенной бечевой. На что Эрнест не преминул заметить:

– И тут как в воду глядел! Хитрый чертенок!

– Что ты меня все в черти рядишь? – огрызнулся Игнат.

Он обсыхал у костра, но тепла не чувствовал: зябко было плечам, зябко было и на сердце.

– Обиделся, значит? – Эрнест протянул парню флягу. – Вот, согрейся и зла на меня не держи. Ведь я каждый кустик знаю, а вот ты чуть зазевался и в болото угодил. У меня амулет целее будет.

Он довольно похлопал себя по груди. Игнат проглотил обиду и отвернулся, чуть пригубил из предложенной фляги. Горло свело горечью и жаром, только в груди не потеплело. Но Игнат не подал виду, поморщился, вернул флягу Эрнесту и сказал, будто ничего не случилось:

– Слышал я про болотниц. Откуда такая погань берется?

Эрнест пожал плечами.

– Оттуда, откуда все черти и прочая нечисть. Хочешь – думай, что это потусторонняя сила. А хочешь – что научный эксперимент. И так будешь прав, и этак.

– Знающие люди говорили, болотные девушки лишь в мертвяков перекидываются.

– А ты живого видел?

Взгляд бывшего учителя был внимательным и заинтересованным, словно говорил: «Все я про тебя, парень, ведаю. Дай только в догадках удостоверюсь…»

Поэтому Игнат буркнул недружелюбно:

– Не знаю…

Но сердце кольнула иголочка беспокойства. Как давно он расстался с Марьяной? Дни перемешались, слились в сплошную мглу. Безвозвратно сгинула в ней лекарница, как все дорогие Игнату люди. А если она не стерпела предательства? Если наложила на себя руки?

Костер выстрелил кверху облачком искр и пепла. Огненная волна омыла Игната, и все прочие мысли осыпались золой, оставив лишь одну отчаянную: «Этого не может быть… этого не может быть! Она ведь жива…»

– Обидел ты ее, – голос Эрнеста упал в пустоту, будто веревочная лестница в колодец. И Игнат в надежде ухватился за нее, переспросил растерянно:

– Обидел?

– Болотницы вину да тоску на сердце чуют. А в мертвых чаще всего оборачиваются потому, что живые перед мертвыми всегда виноваты. Но уж если увидел, что перед тобой живая явилась – значит, обидел ты эту женщину, а теперь совесть гложет.

«Все-таки жива…» – подумал Игнат, и мир снова обрел целостность. Но следом за облегчением пришла обида.

– А ты меня не осуждай! – хмуро сказал он. – Ты невинного человека едва на смерть не отправил. Не отдай я ключ – бросил бы погибать?

– Злопамятный какой! – Эрнест криво ухмыльнулся, и взгляд его потускнел. – Что ж мне теперь, при себе ружье или нож держать? Вдруг в ночи зарежешь?

Слова ударили, будто пощечина. Игнат вскинул голову, ответил жестко:

– Я свои руки кровью не марал и не замараю. Пусть твой поступок на твоей совести будет. Видно, есть у тебя темная думка, которая на подлости толкает.

– Будто у тебя нет? – насмешливо отозвался Эрнест. – Все мы, люди, грешники по своей природе. И тебя предают, и ты предаешь. И решения приходится принимать зачастую такие, что ради мечты через свои принципы и через собственную душу переступаешь.

Раненая спина заныла, будто слова Эрнеста обрели остроту и твердость егерского ножа и, кольнув, достали до сердца.

«Все мы грешные, Игнатушка…»

Как легко можно оправдать любой свой поступок! Неважно – таить ли черные мысли, или не подать милостыню нищенке, или убить человека.

– Грех греху рознь, – произнес Игнат и заметил, что голос его дрожит. – Оставить человека в беде – все равно что предать или убить. Ты не его самого убиваешь. Ты надежду в нем убиваешь. Веру во все лучшее, в хороших людей. А если потом он и с жизнью попрощается, то вся вина на тебе. Это ты оставил страждущего в трудную минуту.

– Ладно, помолчи уж! – прикрикнул Эрнест и вскочил на ноги. – Знаю все и свой груз вины на плечах несу. А с тобой я квитаться не собирался. С тебя и взять нечего. За душой-то ни гроша, одни фантазии да думки. Был ключ заветный – так и тот теперь у меня. Только я мужик не злой. Не корыстные цели преследую, а о сыне думаю. Коли сгину, кто его на ноги поднимет?

– О сыне поздно подумал, – жестко сказал Игнат и следом рывком поднялся с бревнышка, служившего ему лавкой. – Вот его-то ты в первую очередь и предаешь. Оставил мальца сиротой при живом родителе, а сам брагу хлещешь.

– Смотри, какой настоятель выискался. – Эрнест со злой насмешкой поглядел на Игната. – Тебе бы рясу да крест во все пузо – горазд будешь бабьи уши нравоучениями заливать. А уж как вешаться на тебя будут – куда там болотницам! – Эрнест засмеялся обидно и прибавил: – Головушка буйная, душа мятежная, кулаки по пуду. Даром что черт!

С еловых лап ухнула снежная шапка, и сердце Игната тоже ухнуло вниз. Обида и гнев захлестнули его с головой. Игнат сжал кулак и подался вперед, а перед внутренним взором возникло окрашенное кровью лицо грабителя в Сосновце. Парень видел, как нервно подрагивают веснушчатые пальцы бывшего учителя. Воздух между ними стал хрустким, как стекло. Ударишь – весь мир посыплется.

Игнат не ударил.

Втянул сухой воздух, и выжженная пустота в груди снова начала покрываться тонкой коростой льда. Не время и не место выяснять отношения на кулаках: едва смерти избежал, вокруг недружелюбные болота с темными чудовищами, затаившимися глубоко в торфяных хлябях. И потому Игнат отступил первым.

– Спать надо, – сдержанно проговорил он. – Сил накопить.

А про себя подумал: «Какая разница, у кого теперь ключ? Главное, донести его до заповедного места и открыть замок. А там… а там…»

Дальше слова не шли, и рядом не было верной Званки. Ее призрачный голос потонул в тоскливых ночных звуках, и оттого Игнат будто оглох и потерялся во тьме, и осталась только злая решимость. Ночь потекла глухая, беспросветная.

Следующим утром они не разговаривали. Игнат под стать Эрнесту был угрюм и запущен, оброс щетиной, основательно испачкался и провонял тиной. Глаза Эрнеста и вовсе ввалились, украсились красноватой паутиной капилляров. Фляга почти опустела, и мужик смотрел волком, а в движениях появилась нервозность. Но молчать он не любил, поэтому и заговорил первым:

– Вот ты говоришь, что я сына своего предаю. Может, оно и так. Только отчего я по таким местам шатаюсь, жизнью рискую да со всякой нечистью, вроде тебя, связываюсь?

Игнат покосился. Затевать ссору с провожатым ему не хотелось. Путники сошли на гать, и деревянный настил, припорошенный снегом, слегка пружинил под ногами. Кое-где бревна оказались расшатаны, и приходилось идти медленно, чтобы не угодить в присыпанную снегом прореху. Игнат надеялся, что топи здесь неглубоки, а болотные твари успокоились до следующей ночи.

Не дождавшись ответа, Эрнест продолжил:

– Скажет кто-то: совсем пропащий человек этот Горский. Работать не хочет, сына на чужих людей оставляет. И прав будет, если поверхностно смотреть. Только верно ты угадал, есть у меня темная думка. А может, не думка, а последняя надежда. Помнишь, я рассказывал, что прадед мой в чистильщиках служил, а потом от чумы едва не помер?

Игнат кивнул и буркнул под нос:

– Помню. А еще говорил, что шаман мертвых воскресил.

Эрнест лающе засмеялся, протянул:

– Запо-омнил! Оно и хорошо. Значит, и дальше мои слова на ус намотаешь, не такой уж ты дурак. Поглядишь – вылитый прадед Феофил в молодости. Таким же богатырем был, коли на печи сидел – печь под ним проминалась. Кулаком поленницу выбивал. А сердце – доброе да податливое. Мухи не мог обидеть. Потому, наверное, темные думки его и сгубили. Только я его заветы исполню, на сей раз победа за мною будет.

– Кого же ты победить хочешь?

– Болезни, – быстро ответил Эрнест и добавил тише: – А может, и смерть саму.

Вздохнул, поправил рюкзак, сверился с компасом – стрелка дрожала, указывала дорогу.

– В этом мы с тобой похожи, верно? – продолжил Эрнест. – Не знаю, кем тебе приходится эта Званка и что за беда с ней приключилась, только ведь и у меня была подруга сердца. Любил я жену. А она, как свечка на ветру, истаяла. Из хорошей семьи была, из интеллигентной. Наукой занимались и отец ее, и мать. А мои учителями были. С чистильщиками дружбу водили, так и нас познакомили. Вот я и говорю – проклятие этих земель нашу семью задело. – Эрнест покачал головой, сгорбился еще больше, отвернулся. – Чуму-то мой прадед одолел, а вот женина семья беды не миновала. Нахватали ее родные радиоактивной дряни. И сами рано убрались, и дочку лейкозом наградили. Белокровием по-нашему. И спасти не смогли, – голос Эрнеста теперь упал до хриплого шепота. – А самое страшное – это по наследству передается. Только денег на обследование нет, и не знаю, добрался ли этот недуг и до моего Сеньки…

Игнат споткнулся, кинул быстрый взгляд на Эрнеста. Тот наконец повернул к парню заросшее лицо. Глаза казались еще краснее обычного и влажно поблескивали в обрамлении опущенных рыжих ресниц. Вспомнился Игнату растерянный взгляд мальчика, когда он провожал отца в долгую поездку за добычей и соседку Вилену, чья рука давила на худенькое плечо. Вспомнился печальный голос: «Что ей до меня? Одно слово – не родной…»

– Неужто фельдшеров во всем Опольском уезде не сыскать? – спросил Игнат.

Эрнест пожал плечами, ответил, справившись с минутной слабостью:

– Почему же… Есть. Только оборудование не то. Надо в город везти. А лучше в столицу. Вот я деньги и коплю, помаленьку дело движется, но ты мне, брат, надежду дал. Хоть и чертенок, да все равно в сердце у тебя нету зла. А говорят, что только чистые да наивные души могут в заветное место попасть.

«А ведь едва меня в болоте не утопил», – мысленно попенял Игнат, но ничего не сказал. Только хмыкнул и перебросил рюкзак на другое плечо.

Туман теперь развеялся, и горизонт стал чистым и прозрачным, но пейзаж не поменялся. Заросли сухого камыша тянулись по обеим сторонам гати, чахлые ели, будто согнутые годами старухи, едва доставали Игнату до плеча. И вокруг – такая тишина, что кажется, тронь пальцем прозрачный воздух, и над землей прольется тонкий серебряный перезвон, какой бывает, если тронуть нити гуслей. А деревянный настил все бежал и бежал вперед, ни конца ему не было, ни края.

– Долго ли еще? – спросил Игнат.

– Скоро, – успокоил Эрнест. – С гати сойдем и увидишь.

Через несколько саженей от бревенчатого настила действительно обнаружился сход на ровную каменистую тропу. Болота тут пересохли совсем, а потому ступать можно было без боязни. Но сколько путники ни шли, не было ни намека на военную базу. Все те же перекрученные деревья, все тот же пустой и прозрачный воздух, все та же звенящая тишина.

– Да где же? – вновь не выдержал Игнат и остановился.

Эрнест по инерции прошел вперед и только потом притормозил. С видимым неудовольствием глянул на парня, покачал головой.

– Экий нетерпеливый ты да не сметливый, – устало произнес он. – А ну-ка, послушай!

Он притопнул ногой, и из-под лыжи донесся глухой гул, будто внизу под тропою не было ни воды, ни глины, а только пустота.

– Думаешь, эгерцы дураками были, чтобы под наши бомбы подставляться? – спросил Эрнест. И замолчал, но Игнат не стал спрашивать снова, где секретная база. И так уже понял, что стоит прямо над ней.