Текст книги "Темные изумрудные волны"

Глава 21

Не заладилось уже с утра. Катя заявила, что Андрей её совсем не любит. На завтрак не пошла, а когда он спросил, что ей принести, ответила, не все ли ему равно, будет она завтракать, или останется голодной.

Обычно столоваться ходили к Иораму. Он сказал, чтоб распоряжались в его доме, не замечая хозяев. Бывало, готовила его жена, но в основном приходилось делать все самим. Катя не была умелой стряпухой. Когда что-нибудь сготовит, то, даже не спрашивая, вкусно это или нет, говорила: ну и что, что невкусно, зато полезно! В основном предоставляла Андрею постоять у плиты, мотивируя тем, что «мужчина на кухне – это так сексуально!»

Вот и в этот день. Андрей принес ей в комнату бутерброды и кофе. Сначала она возмутилась: как это так, почему он всегда решает, чем ей завтракать! Потом молча кивнула: мол, оставь на столе.

После этого Андрей сходил в лес, набрал кедровых шишек, наколол орехов и принес ей. Она снова удостоила его едва заметным кивком. Что она собирается делать? Разве не видно: она лежит и думает.

Тогда он отправился на кухню и стал тушить говядину. Иорам, человек без определенных занятий, зарабатывавший в основном продажей цитрусовых, в тот день куда-то уехал. Нина Алексеевна была на работе. Пришлось готовить в одиночестве. Кухня, с её глиняной посудой, покрытой грубой глазурью, с большими медными кувшинами и шашками изразцового пола, походила на жилище эльфов. Все здесь было настолько необыкновенно, но вместе с тем так просто, что Катя могла запросто тут управляться, и Андрею было невдомек, почему бы ей не прийти и не помочь ему.

Через некоторое время он пошел в комнату, чтобы её проведать. Она лежала на кровати. Глаза её были закрыты. Он тихо спросил: «Ты спишь?» Открыв глаза, Катя ответила, что задумалась. Тогда он сообщил, что тушит говядину, и, если она что-нибудь надумает, то сможет найти его на кухне.

Она ничего не надумала. Когда все было готово, Андрей поднялся, чтобы позвать её на обед. Комната оказалась пустой. Он отправился на поиски в их любимые места – на опушку леса, куда они ходили обычно, чтобы посидеть на поваленном дереве; к заброшенной беседке, что возле старых ворот санатория, которые давным-давно заколотили, и этим въездом не пользовались; он даже спускался в низину, где рос бамбуковый лес и протекал ручей. Её нигде не было. Андрей вернулся к дому, поднялся в комнату. Пусто. Он увидел её туфли, один – на боку, другой стоял прямо, и, живо представив её ножки в этих туфельках, крикнул в сердцах:

– Да где же, черт возьми, она ходит!?

Андрей снова вышел на улицу. Вокруг – ни души, даже не у кого спросить. Буйный ветер, скатившийся с гор, настойчиво дергал ставню, словно пытаясь ворваться в притихший дом. Но старый платан, верный страж у окна, защищал его могучей грудью. Дерево гудело и стонало, и все настойчивей стучало веткой в ставню, словно звало на помощь. Андрей начал волноваться – у местных жителей кровь горячая! Он стал наугад прочесывать окрестности, периодически возвращаясь к дому проверить, не вернулась ли она. В голову лезли самые дикие мысли. Везде мерещились неясные тени и шорохи.

Белесоватые облака проносились в сторону моря. Они заполняли громадные пространства, сами превращаясь в клубящееся море, поглощающее горы, и лишь отдельные вершины торчали, как острова, сопротивляясь свирепой стихии. Андрей не видел неба, он чувствовал подземный гул, готовый вот-вот вырваться из раскаленных глубин и разметать все вокруг. И это буйство воздуха и огня усиливало чувство беспокойства, охватившее Андрея, ему казалось, что на этой земле в едином союзе действуют все нечистые силы.

Прошло три с половиной часа с тех пор, как обнаружилась пропажа.

Вдруг он увидел Катю. Она шла со стороны леса – бледная, белее облака. Андрей испугался. Снедаемый тревожными предчувствиями, он смотрел на неё широко раскрытыми глазами.

– Что случилось? – спросил он, когда она приблизилась. – Ты где была?

– В лесу, – ответила она апатично.

– Я тебя везде искал!

– Я была на холме.

– На кладбище?

Она ничего не ответила.

В лесу, на холме было кладбище. Оно никак не было огорожено – просто могилы, разбросанные между деревьями. Кладбище довоенное, и даже дореволюционное, ни одного современного захоронения. Видимо, сейчас запретили там хоронить. Многие могилы без оград – просто надгробные плиты, камни и памятники среди опавшей хвои, веток, и кустарников. Он живо представил себе её, бледную, растерянную, подавленную, одиноко бредущую среди огромных сумрачных деревьев, покрытых сизым лишайником, среди покосившихся крестов и поросших мхом надгробий. Ему стало жутко.

Они шли молча. Андрей разозлился: почему она не снизойдет до объяснения?

– Могла бы предупредить, – сказал он раздраженно. – Я чуть с ума не сошел!

– А ты бы мог сходить мне за лекарством в санаторий. Или куда-нибудь еще.

Она говорила странным, изменившимся голосом. Да, ему было известно, что у неё болит живот. Он переживал. Расстраивался, может быть, даже больше неё… Но она могла бы хоть как-то намекнуть!

– Сказала бы хоть что-нибудь, подала бы знак.

– Ты все прекрасно знал! Ты эгоист! Совсем не чуткий. Тебе одно только нужно. Интересуешься мной только в определенные моменты. Когда мне нельзя, ты не обращаешь на меня внимания, будто меня не существует.

Он заговорил примирительным тоном, пытаясь её успокоить, назвал себя болваном, сказал, что сейчас же сбегает за лекарством, и попросил не капризничать и не утрировать. Он ловит каждый её вздох – конечно, если она находится рядом, а не ходит дышать туда, где её невозможно найти.

– Это не каприз! Я вижу твое потребительское отношение.

– Сейчас сбегаю за лекарством.

– Спасибо, я уже сходила.

Они подошли к дому. Андрей сказал, что знает, кем будет работать – шефом, и зря вообще он пошел в медицинский.

– Это верно, шесть лет занимал чужое место. Никакой ты не доктор, фашист в белом халате, – буркнула она и первой прошла на кухню.

Обедала Катя без аппетита. От вина отказалась. Андрей пробовал пошутить – сказал, что вино повышает уровень гемоглобина в крови. Когда ей хотелось выпить, она всегда так говорила, и выпивала столько, чтоб наверняка… Она не отреагировала.

Тут появился Иорам. Он заглянул в холодильник, потом посмотрел на стол, и недовольно проворчал:

– Баба моя думает о гостях меньше, чем пчела о шашлыке. Вот у тебя, Андрей, хорошая хозяйка!

Катя благодарно посмотрела на него и улыбнулась. Когда он вышел, лицо её снова погрустнело. Андрей обиделся на то, что она приветливо посмотрела на хозяина, а на него смотрит, как на пустое место. До конца обеда они не разговаривали.

Иорам, этот балагур и весельчак, любил поворчать на жену, особенно, когда выпивал. Пьяный, он мог прикрикнуть на неё, мог говорить с ней пренебрежительно и грубо, она к этому относилась спокойно. Очевидно, у них было достаточно точек соприкосновения, чтобы оставаться вместе. Нина Алексеевна была у него чуть ли не десятой по счету женой. От предыдущих жен у него две дочери и сын, у неё – один сын. Когда Иорам сидел без работы, они жили на её деньги. Принадлежащая Нине Алексеевне квартира также приносила доход – её сдавали отдыхающим. В целом, они вполне устраивали друг друга. Нина Алексеевна была довольна тем, что муж, хоть и часто буянит, но не гуляет – отгулял уже своё, да и не на что. Сама русская, она была невысокого мнения о русских мужчинах: пьяницы, хозяйством не занимаются. Таким был её первый муж. Местных мужчин, абхазцев и грузин, она тоже недолюбливала: жен запирают дома, сами гуляют с русскими бабами, которых не уважают, и держат за проституток. Иорам был для неё как раз то, что нужно: не гуляет, а если выпивает, то держит себя в руках, пусть заработки нерегулярные, зато ведет хозяйство – поддерживает дом и участок.

* * *

После обеда они вышли на улицу. Катя стояла перед ним все еще бледная, осунувшаяся, с потухшим взглядом, устремленным куда-то вдаль. На ней была его футболка, которая была ей велика, в ней Катя казалась похудевшей и беспомощной.

– Что будем делать? – спросил Андрей бесцветным тоном.

– Ты обещал меня свозить на горную речку, – ответила она, не глядя в его сторону. – Прости, что напоминаю.

– Конечно, я не держу своего слова, – съязвил он. – Я ведь такой плохой.

И пошел к Иораму, чтобы взять ключи от старенькой «копейки», которую хозяин любезно предоставлял для разъездов. Через полчаса они выехали. Андрей вел машину, время от времени сверяясь со схемой, которую Иорам нарисовал на замызганном клочке бумаги.

Сначала ехали лесом, а там, где он редел, и дорога подбиралась близко к обрыву, горные хребты разворачивались грандиозной панорамой. Угрюмые цепи гор уходили в необозримое пространство. Пройдя над обрывом, дорога снова уходила в молчаливую лесную чащу, и остроглавые вершины то появлялись, то исчезали за деревьями. Ехали долго. Катя задремала. Мимо проплывали нерасчесанные вершины сосен и мутные валы далеких гор.

Андрей начал беспокоиться, правильно ли едет. Наконец, дорога пошла над ущельем, по дну которого текла река. Он успокоился: уже близко. Река в этом месте текла спокойно, величаво. А нужно было доехать до порогов, и, если удастся, до водопада. Ущелье все больше сужалось. Все больше подступали к нему высокие горы. Повсюду были видны набросанные с вершин камни. Края ущелья неровные, и дорога беспрерывно петляла, напоминая собой бесконечный лабиринт. Приходилось ехать осторожно – из-за поворота в любой момент могла показаться встречная машина. Неприветливо было в этой каменной щели. Иногда попадались одиночные деревья и заросли, скрашивавшие мрачный пейзаж.

Вскоре послышался отдаленный гул, и за очередным поворотом показался водопад. Дальше дорога уходила влево, совсем близко к водопаду было не подъехать. Подступы к нему преграждали хаотические нагромождения гор. Каким-то чудом над ущельем удерживались каменные громады. Кажется, дотронься до них, и всей тяжестью своей сорвутся они в пропасть. Андрей припарковался на небольшой площадке, заваленной обломками скалы, в нескольких метрах от края обрыва.

Они вышли. Серое непроглядное небо нависло над скалами. Прохлада исходила от них, а гул бурлящей реки отдавался в расселинах адским ревом. Змеиные водовороты зловеще засасывали тяжелую пену. На крутые берега свирепо набрасывались бушующие валы. Хаос коричневых волн разъяренно швырял камни и с неукротимым воем мчался вниз по течению. Тесно реке в крутых берегах, в тисках высоких гор. В бешеной злобе силилась она раздвинуть выступы скал, разметать стремительным потоком каменистые перекаты, срезать выступы.

Катя молчала. На лицо её легла белая тень. Неподвижно стояла она с остановившимся взглядом больших глубоких глаз. Тягостное молчание исходило от неё. Андрей не решался что-либо сказать, настолько непонятным казалось ему её настроение. Наконец, он горестно проронил:

– Бог мой, тебе плохо? Может, мы зря сюда поехали?

Катя подошла к нему вплотную и сказала:

– Почему нигде не сказано, что делать с недотепами?!

Она стояла перед ним грустная, несчастная, потерянная.

«Да что с ней сегодня такое?!» – мысленно воскликнул Андрей.

Он обнял её и крепко сжал, целуя её волосы, лоб, глаза. Она подняла голову, губы её были полуоткрыты. Он поцеловал их, она ответила на его поцелуй.

– Дождалась, наконец!

Они присели на камень и долго сидели молча, обнявшись. Потом она предложила отъехать отсюда – тут слишком громко.

Проехав километр, Андрей остановил машину возле леса, между двух развесистых деревьев. Глухой рокот доносился откуда-то издалека, как будто из подземелья.

– Мне нужен гемоглобин. – сказала она, когда вышли из машины.

Андрей с готовностью подставил свою шею под её зубки.

– Ты брал с собой бутылку, я видела!

Он вернулся к машине и достал с заднего сиденья сумку, куда положил бутылку красного вина. Взяв её, вернулся к Кате. Это было домашнее вино, ароматное и терпкое, Иорам заготавливал его декалитрами. Сделав пару глотков, она попросила Андрея что-нибудь рассказать – в этот день он прямо-таки измучил её своим невниманием. Он тут же нашелся.

– Знакомый отца, он москвич, как-то ехал по городу. Машину останавливает девушка и просит подвезти на Белорусский вокзал. Она опаздывала на Минский поезд. Еще эти пробки, они приехали впритык. Денег он с неё не взял – просто хотел сделать приятное. А телефон спросить постеснялся. Девушка взяла свои вещи и побежала на поезд. Уже выехав на Малую Грузинскую, он увидел, что она забыла сумочку. Вернувшись к вокзалу, взял сумочку, и побежал на перрон, но поезд уже ушел. Недолго думая, он на машине поехал в Минск и утром встретил её на вокзале – с цветами и с сумочкой. Они вместе провели неделю в Минске, и все у них было хорошо.

– А потом?

– А потом он подсел на это дело – разные девушки, разные вокзалы, разные города…

– Ну, правда, расскажи!

– Не знаю, если честно. Не слежу за его личной жизнью.

– Правда? – спросила она саркастическим тоном. – А мне так кажется, что ты какой-то летописец чужой личной жизни; все время рассказываешь про своих знакомых, и никогда – о себе. Когда твой рассказ предваряется этим вступлением – «один мой знакомый» – меня уже начинает трясти. Твоя личная жизнь до меня, – это что, военная тайна?!

Андрей был поражен её резким тоном. Впервые он видел её такой.

– У тебя что, язык умер?

Андрей не мог вымолвить ни слова. Тогда она сказала немного мягче:

– Говори, мои уши открыты для твоих откровений.

– Ты у меня первая, – выдавил он. – Ты – свет моей одинокой молодости.

– Ну, знаешь ли… – тихо проговорила Катя. – Ты решил поиздеваться надо мной?!

– Я самый неискушенный в мире человек, ты разве не заметила? Вспомни, как я себя повел тогда, первый раз. Как угловатый подросток, увалень.

– Что я, по-твоему, дура? Не могла ж я отдаться какому-то недоумку, да ещё в первый же день.

– То был не первый день нашего знакомства. Ты поступила очень осмотрительно.

Катя попросила его не уводить разговор в сторону – она сама как-нибудь разберется, осмотрительная она или легкомысленная, и аналитики ей не нужны, к тому же,

– …я поступила из гуманных побуждений. Я не могла отказать. Это бы разбило твоё сердце.

Помолчав, еще тише выразила свое неудовольствие:

– Ты совсем не дорожишь нашими отношениями. Если бы ты меня так о чем-то просил, то убеждена: я бы выложила все, что тебя интересует.

Его охватили сомнения. Может, рассказать что-нибудь?

– Но какое для тебя имеет значение сбор интимного анамнеза? – спросил он в надежде, что все-таки она не будет так настаивать. – Любовь не дает права вести разговор о том, что было до любви. Мне, допустим, безразлично… Было… и ладно. Главное, что ты теперь – моя!

– Ты что, намекаешь на моё прошлое, поражающее порочащими связями?

С этими словами она развернулась и быстро пошла в сторону тропинки, спускавшейся в ущелье. Андрей побежал вслед за ней. Что с ней сегодня такое?! Обогнав её, преградил ей дорогу, и заключил в свои объятия. Она безвольно прижалась к нему. Он почувствовал, какая она слабая.

– Бывает, женщины приходят к своим возлюбленным с гораздо более богатой историей, чем у меня. И никто их за это не упрекает.

– Давай, чего уж там, обвиняй меня, кидай мне все камни за пазуху. Невнимательный, нечуткий, теперь голоса тебе рассказали об упрёках.

– Расскажи! – капризно сказала она.

Катя упрашивала его ласково, целуя и прижимаясь к нему, надувала губки, умоляла, обижалась, приводила доводы. Увидев в его глазах сомнения, усилила натиск.

Он закрыл глаза. Вспомнил студенческие годы, пролетевшие, как ветер сквозь ярко-чёрные пряди Машиных волос.

– Хорошо.

И Андрей рассказал случай, произошедший с ним, когда к нему на дежурство приходила Маша. События той ночи навсегда врезались в его память. Только про Машу в его рассказе не было ни слова.

Это случилось на третьем курсе. Ночью привезли погибшую женщину, и, когда Андрей осматривал на улице лежащее на носилках тело, вдруг появился Захар, знакомый одного из санитаров. Он часто приходил в морг просто для того, чтобы посмотреть на трупы, обычно по ночам, – когда выпьет, или уколется. Ничего особенного, многие так делали. Сидят где-нибудь в компании, выпивают, тут кто-то вспоминает: у меня друг в морге работает, айда на экскурсию! Приедут, посмотрят, и веселье продолжается.

С Захаром было всё иначе. Он приезжал всегда один, просил проводить его в подвал. Подолгу осматривал мертвецов с каким-то странным любопытством, говорил, что делает это «для души», взгляд у него при этом был какой-то одичалый, кромешный. После «экскурсии» сразу уезжал, не оставаясь, как это все делали, чтобы выпить. Андрей поставил ему диагноз – хрестоматийный шизоид – и на своих дежурствах не пускал его.

В ту ночь Захар вынырнул откуда-то из темноты, подошел к родственникам погибшей, представился «сотрудником», участливо поговорил, помог занести тело в подвал. В его поведении не было ничего подозрительного. Он присутствовал в регистратуре при заполнении журнала, затем, когда родственники ушли, сам закрыл за ними дверь на уголок. Вернувшись, заглянул через плечо Андрея в журнал. Графа «ценности» еще не была заполнена.

Он начал что-то говорить, и Андрей не сразу понял значение его слов. Смысл сказанного медленно доходил до сознания. Захар предлагал вынуть золотые зубы изо рта погибшей. В журнал-то еще ничего не записано. А родственники уже поставили свою подпись.

Андрей покрутил пальцем у виска, оценивая Захара как противника – интуиция подсказывала неизбежность поединка. Он оглянулся на Машу, она сидела на диване у стены, с широко раскрытыми от ужаса глазами. В это время Захар взял со стола ключи и, развернувшись, направился к выходу. Андрей схватил его за руку, но тот с силой оттолкнул и направился в подвал, на ходу вынимая из кармана нож.

Андрей стал звонить дежурному эксперту, но тот не отвечал – тоже в ту ночь был не один. Нужно было срочно что-то делать. Маша сказала – вызвать милицию. Он уже набирал «02», как вдруг представил, что сейчас делает этот маньяк там, в подвале. Андрей положил трубку и направился на улицу, чтобы позвать на подмогу ребят из «Реквиема». Но, когда снял с петель железный уголок, решение пришло само собой. С железкой наперевес он побежал в подвал.

Он успел – Захар еще не повредил тело. Когда Андрей вошел в холодильную камеру, тот сидел на корточках перед телом женщины, пытаясь ножом раздвинуть сведённые окоченением зубы. Подняв голову, Захар посмотрел на Андрея страшным, диким взглядом. Его мертвенно-бледное, отдававшее синевой лицо искажала отвратительная гримаса, глаза блестели, зрачки были меньше булавочной головки, их почти не было видно.

Он попытался встать, но был сбит с ног ударом железного уголка в висок. Посыпались размашистые и беспорядочные удары. Когда Андрей опомнился, Захар лежал на полу, рядом с телом женщины, которое пытался осквернить. Нож валялся рядом. Покрытый коричневой плиткой пол был весь залит кровью. Брызги крови были повсюду – на теле женщины, на белой настенной плитке, на халате Андрея, судорожно сжимавшего окровавленный уголок.

Захар лежал, завалившись на правый бок. Казалось, будто он пытается прикрыть левой рукой то место, где минуту назад была его голова. Сейчас там растекалась по полу кровавая, вперемешку с мозгами, каша. Кровь струилась под уклон и образовала в середине помещения лужицу. В неровном мигающем свете неоновой лампы озерцо крови переливалось всеми оттенками красного: от багрового к дымно-красному, от маково-алого к вишневому.

Наконец, Андрей обрел способность думать и слышать. В дверях холодильной камеры стояла Маша. Она громко кричала, и от её крика заломило в ушах.

Он отвел её в регистратуру, затем вернулся в подвал и остаток ночи провел, уничтожая следы. Тело Захара было уложено среди бесхозных трупов, вповалку лежавших в коридоре. Размозженная голова была прикрыта его же одеждой, на теле сделан разрез, как после вскрытия. На руке была повязана бирка с полустершейся надписью, снятая с одного из бесхозных трупов, неизвестного. Получился еще один неопознанный лежащий объект.

Через несколько дней, когда тело вздулось в жарком помещении, оно было вывезено похоронной бригадой «Реквиема» вместе с остальными сорока тремя бесхозными трупами. У похоронного бюро договор с городом на услуги вывоза – погибших с мест происшествий, и тех, кого не похоронили родственники – из морга на кладбище. Какое-то время похоронщики разбирались, почему покойников сорок четыре, а свидетельств о смерти сорок три. Самойлова, подумавшая, что это она что-то напутала, прикрикнула на них, чтоб выметались поскорее. Махнув рукой, поехали хоронить так.

… Катю трясло, как в лихорадке. Сердце её бешено стучало. Она выронила бутылку, почти пустую. На земле появились красные капли. Увидев их, она вскрикнула. Андрей прижал её к себе, погладил её волосы.

– Ты так спокойно об этом рассказываешь. Тебе убить человека так же просто, как заполнить журнал? У тебя что, есть опыт?

Катя безусловно согласилась, что надо было остановить маньяка, она была поражена его низостью, но ей стало страшно оттого, что все было рассказано так буднично, как будто речь шла о разделке туши. И хладнокровное заметание следов!

– Неужели ты не волновался, не боялся, что это обнаружится? Зачем ты пошел на это?! Ты мог бы признаться, тебе бы поверили. А так – ты взвалил на себя тяжёлый груз.

Андрей пожал плечами. Видит шайтан, нелепо признаваться в том, что можно скрыть. Он привел пример.

Закрывая дачу на зиму, сосед оставил в шкафу бутылку водки, в которую подмешал яд. Каждую зиму дачу обносили, пакостили. И он решил проучить злоумышленников. Весной нашли два трупа. Хозяин вызвал милицию, во всем признался. Его осудили за убийство, дали срок. Обвинительное заключение было построено на его собственных показаниях. Кто он после этого? Осёл?!

– Нормального человека ты называешь ослом, тебе не стыдно?! А он ведь не убивал людей, просто оставил водку. А ты?! Какую надо иметь психику, чтобы спокойно все это сотворить, и потом ходить, молчать, как ни в чем не бывало?!

Он ничего не ответил. Все это эмоции.

– И что, не было свидетелей? Ни одного?

Андрей кивнул. Она дрожала.

– Это чудовищно, у меня даже в голове не укладывается. И твой спокойный тон. Ни один след пронесшегося урагана не запечатлелся на твоем лице. Ты жестокий человек. У меня бывает грустное настроение, оно мне навевает мрачные стихи, но мне и в голову не приходило… воплотить в жизнь свои фантазии.

Помолчав, она добавила:

– Папику приходилось по работе… Но там было все не так, все по-другому.

– «Папусику», – поправил Андрей.

– Да, моему папочке… – грустно ответила она. – Не надо было связываться. Это затягивает в кошмарную бездну. Вызвал бы милицию.

– Двадцать… пускай десять минут. Этот урод успел бы осквернить тело, – сказал Андрей спокойно, не повышая, и не понижая голос, и добавил: – На мой взгляд, народ, он хуже скотины. Поэтому правоохранительные органы давно пора упразднить. Пусть люди делают друг с другом все, что хотят. Они этого достойны.

Легкая вечерняя дремота окутывала лес. Как зачарованные, поднимались чинары, утопая в серебристом тумане. Затаенно журчал ручей, отражая темные силуэты. Солнце тяжелым медным диском склонилось к вершине горы, ломая лучи о горный хрусталь. Вершины скал покрывались красными бликами заката.

Пора было возвращаться. Посмотрев на солнце, Андрей подумал: хоть бы Катя оставила в покое эту идею – выведать подробности его прошлой личной жизни. А то что же, отвлекая от этих вопросов, каждый раз кормить её байками из склепа – так недолго превратиться в ходячую страшилку.