Текст книги "Точка кипения"

Он положил пистолет на стол.

На то, чтоб успокоить Пэрриса, ушло минут тридцать. Оказывается, Брэндон Карлайл шантажировал его в течение двадцати лет, вымогая деньги и информацию. Увидев меня с Карлайлом на новогоднем приеме, он решил, что теперь для него все кончено.

После моего ухода Пэррисом занялась дежурившая в здании медсестра. Он, как мне показалось, поверил, что я не собирался его шантажировать. Когда я спустился вниз, там еще обсуждали случившийся у хозяина припадок, и до меня долетело слово «педофил», причем неоднократно. На выходе меня никто не остановил, но все находившиеся в приемной проводили любопытными взглядами. Грехи Пэрриса наверняка не являлись тайной для его служащих, хотя он был убежден в противном.

В агентство я вернулся другой дорогой – в Траффорд-парке множество развязок, но все на одно лицо. Пока я выбирался из этой крупнейшей индустриальной зоны, спокойнее на душе у меня не стало. Скорее наоборот. Я думал о том, что мои чувства к Брэндону и Марти подобны чувству Пэрриса по отношению ко мне. Добравшись до конторы, я потребовал к себе Майкла Ко и Питера Снайдера.

– Но Дейв… простите, мистер Кьюнан, они сейчас заняты в другом месте, – запротестовала Селеста.

– Вызови их по пейджеру, – велел я.

– Тогда их придется заменить кем-то еще. Кто будет выполнять их работу?

– Ты, – отрезал я.

Селеста принялась громко шуршать бумагами на своем столе. Меня это жутко раздражало.

– И еще. Позвони агенту по недвижимости и узнай, нет ли на нашей улице подходящего помещения для нового офиса. Я не могу работать в таких условиях. К тому же у наших клиентов складывается впечатление, что я твой помощник.

– Хорошо, мистер Кьюнан, – улыбнулась она.

– Только не надо затевать ничего грандиозного.

– Я вас поняла.

Вероятно, нашлось бы немало людей, которые не только бы не отказались, а рады были бы плясать под дудку Брэндона Карлайла и Марти Кинг. Я не из их числа. Подстегивать события я тоже не стал: пусть жизнь идет своим чередом. После письма министру внутренних дел я не предпринял ничего, чтоб продвинуться в расследовании дела Винса Кинга, да и зацепиться было не за что, кроме показаний Деверо-Олмонда, а мертвые – плохие свидетели. К тому же мне надо было по-настоящему окрепнуть после «аварии».

Но мое официальное послание министру действительно оказалось камнем, брошенным в тихий омут. Точно круги по воде, вокруг него пошли разговоры. Если о письме знала манчестерская полиция, значит, и Брэндон Карлайл уже в курсе, в противном случае он не пригласил бы меня на новогодний прием и не обхаживал, демонстрируя нежные, почти отцовские, чувства. И Марти не решилась бы меня шантажировать. Просто действовали они по-разному: Брэндон предлагал пряник, а Марти грозила кнутом. В искусстве «общения» они превзошли самих себя. Поодиночке их еще можно было выдержать, но вместе – это слишком даже для меня. Упорство, с которым эта парочка пыталась, удержать меня от дальнейших действий, убеждало меня в одном: дело Винса Кинга нужно пересмотреть, даже если он виновен. В деле этом существует тайна. Ее всеми силами стараются скрыть. И я не буду чувствовать себя в безопасности до тех пор, пока не докопаюсь до истины. Семье Карлайл требуются железные гарантии моей лояльности, они желали бы иметь меня под боком, как выдрессированного спаниеля. Инсул Пэррис расценил мое появление рядом с Карлайлом именно в этом смысле. Пока Брэндон считает, что договорился со мной, но кто знает, далек ли тот час, когда ему вздумается убрать меня с дороги так же, как Лу Олли и Сэма Леви?

Мне предстояло сделать окончательный выбор: снова взяться за дело Винса Кинга, пока еще не поздно, или подчиниться Карлайлу. Вообще-то я принял решение раньше, когда сказал Жанин, что не буду звонить Марти.

С высоты своего положения министр Макмэхон справедливо рассудил (не без участия своих ближайших советников), что письменное свидетельство о том, что адвоката Кинга втянули в, мягко выражаясь, правовое сутяжничество, не является достаточной причиной для пересмотра дела. Мне предстояло отыскать новые улики, на основании которых можно было бы подать апелляцию. В любом случае главное, что теперь об этом деле осведомлены официальные лица, и если мне повезет найти необходимые доказательства, Макмэхону придется взять дело под свой личный контроль.

С исчезновением Деверо-Олмонда у меня оставалось только два живых свидетеля тех давних событий – доктор Стерлинг Самим и продажный полицейский Мик Джонс. Нужно поторопиться и встретиться с ними прежде, чем они канут в вечность, как адвокат из Рочдейла.

Доктора Самима я поручил Снайдеру, а Ко, не связанного семьей, отправил в Испанию к бывшему инспектору Джонсу. Получив мои краткие инструкции, они ничуть не удивились поручениям и сразу приступили к работе, а я поехал в Болтон посоветоваться с Пэдди. Селеста спросила, на чье имя записывать расходы Ко и Снайдера.

– На мое, – ответил я. – И припиши туда своего кузена Марвина. Позвони ему и попроси заехать, чтоб помочь мне с письмом министру внутренних дел.

Отец расхворался. Когда я вошел, он лежал на диване, облаченный в теплый халат, – положение для него противоестественное. Обычно в утренние часы он что-нибудь мастерил.

– Поговори с ним, – сказала мама. – Что-то он чудит.

Пэдди отложил «Дейли телеграф»:

– Сплошная ерунда!

– Это ты о газете? Я всегда считал, что «Телеграф» – твоя библия.

– Как можно такое писать! Нынешние журналисты понятия не имеют, как на самом деле управляют этой страной.

– Я снова принялся за дело Винса Кинга, – с ходу начал я. – Я уверен, что его подставили. Вопрос в том, кто это сделал – Карлайлы или ваша братия.

Наперекор моим ожиданиям, заявление не вызвало бурю негодования.

– Я тоже думаю, что его подставили, – усталым голосом сказал Пэдди. – И думаю, что руку к этому приложили оба, и Карлайл и Джонс. Но Кинг все еще в тюрьме по другой причине.

– Объясни, по какой.

– Я уже говорил тебе. Я не могу раскрывать государственных секретов.

– Не понимаю, какая может быть связь между уголовным преступлением и государственной тайной.

– Я ничего тебе не скажу.

– Даже если мне грозит смерть? На мою жизнь уже покушались.

– Дейвид, ты сам навлек на себя беду. А если я выдам тебе тайные сведения, то можешь пострадать не только ты, но и люди, которые тебя окружают. А в переделку ты попал не впервые.

– В переделку, говоришь?! Да они меня с моста в реку столкнуть хотели!

Пэдди только головой покачал.

– Отлично! Родной отец помочь не хочет!

– Дейвид, тебя никто не заставляет расследовать дело Кинга. Даже если предположить, что он не убивал полицейского, на нем много других преступлений.

– Так много, что тянет на двадцать лет?

– В мое время медвежатникам давали и больше.

– В таком случае твоя совесть спокойна. А вот моя – нет, – резко бросил я и вышел.

Мать проводила меня до машины. Я рассказал ей о разговоре с отцом. Наверно, мне хотелось сочувствия, но в этот день меня никто не жалел.

– А что думает обо всем этом Жанин? – спросила мама.

– Жанин? Она того же мнения, что и наш пенсионер. Она желает, чтоб я бросил это дело.

– Вот видишь, – сказала Эйлин и добавила: – А ты весь в отца. Из того же теста. Оба упрямцы несусветные! И упрямитесь только ради принципа, не замечая, как при этом страдают окружающие. Вы бы с отцом никогда не сработались, поэтому я радовалась, что ты не пошел в полицию. Там вы б еще чаще ссорились.

– Ничего себе, – только и смог буркнуть я.

– Вот-вот! Не нравится, когда правду в лицо говорят. Я же говорю, весь в отца.

– Спасибо.

Ближе к вечеру я получил сообщение от Майкла Ко. Ему очень быстро удалось выяснить адрес Мика Джонса в Марбелле, где тот проживал в последнее время, и, прибыв на место, так же быстро узнать, что человека с таким именем уже нет в живых. Два месяца назад бывший инспектор уголовной полиции Мик Джонс был сбит лихачом, когда переходил улицу, ту самую улицу, которую переходил каждое утро, чтоб купить газеты в киоске напротив дома. Машину, как выяснилось краденую, нашли на соседней улице. Салон выгорел: прежде чем бросить машину, ее подожгли. Местные гвардейцы, не надеясь отыскать преступника, закрыли дело с пометкой «несчастный случай».

Да, я был прав: в этот день мир от меня отвернулся. Добравшись до квартиры, я наткнулся на кучу пакетов со всяким барахлом, которое когда-то перекочевало в квартиру Жанин. Помимо чашек-ложек и мелких тряпок, она возвращала мне и детские велосипеды.

Я подошел к дверям ее квартиры. На звонок не ответили, и я попробовал открыть своим ключом. Замок сменили. Я позвал Жанин через отверстие в почтовом ящике. В ответ – тишина. Я спустился вниз и вышел из подъезда, чтоб взглянуть на ее окна. «Продается», – прочел я на стекле. Жанин съехала.

48

Следующие два дня я просидел дома, жалея себя. В агентстве справлялись без меня, и я стал приходить к выводу, что в мое отсутствие дела там шли лучше. Жанин, как всегда, постаралась соблюсти все предосторожности, чтоб оставаться за пределами досягаемости. Когда я звонил ей на работу, мне отвечали, что в редакции не располагают информацией о том, где она может находиться. Аналогичные ответы я получал, когда звонил в школу, но там со мной говорили грубее. Дама, которая взяла трубку, дала мне ясно понять, что считает Жанин жертвой домашнего насилия. Кровь ударила мне в голову, и я готов был ринуться в школу, где учились дети, и поступить с этой дурой так же, как я поступил с Инсулом Пэррисом, – всему есть предел. Но в наше время в школу проникнуть сложнее, чем на какое-либо предприятие, – да и что бы я ей сказал? Я получил отставку, но я не отец Дженни и Ллойда. У меня на них прав гораздо меньше, чем у Генри Талбота.

Мне, конечно, ничего не стоило организовать слежку за Жанин, – но гордость не позволила.

К делам насущным вернула меня Селеста, позвонившая в четверг утром.

– Вы собираетесь сегодня на работу? Если плохо себя чувствуете, можете не приезжать. Вот только Питер Снайдер говорит, что нашел интересующего вас человека и хочет знать, что ему делать дальше.

– Я бы сам хотел это знать, – ответил я. – Передай Питеру, что я буду в десять.

Доктор Стерлинг Самим находился в это время в доме престарелых в Восточном Чешире. Я решил, что лучше всего навестить его немедленно. Выслушав сообщение Питера Снайдера и снабдив его указаниями, я отправил парня к Стерлингу, а затем, собрав волю в кулак, попытался настроиться на работу. Как я ни старался, сосредоточиться на делах клиентов оказалось довольно сложно, – в целом я не ощущал реальности происходящего. Но я продолжал заставлять себя думать только о работе, и в пятницу жизнь стала полегче. Домой я не торопился: перспектива провести выходные в одиночестве напрашивалась на сравнение с темной пропастью, разинувшей пасть в предвкушении жертвы.

Добрую половину четверга Питер провел в доме престарелых, уговаривая персонал разрешить ему повидаться с доктором Стерлингом Самимом. В пятницу я снова послал туда Снайдера. Попытка – не пытка.

– Не доверяю я жителям Восточного Чешира, – сказал Питер, вернувшись в контору после пяти. – Кажется, будто попал в Средневековье. Каких-то полкилометра от автострады – и дремучий лес.

– Не преувеличивай, Питер.

– Нет, правда! Изгородь из густого кустарника, вокруг сплошные деревья… А что за люди – мало не покажется! Как будто никто из них никогда не видел чернокожего. Они заподозрили меня во всех смертных грехах! В этом Чалфонт-холле, в доме престарелых, решили, что я провожу разведку для ограбления. Хотя что там вообще можно взять – старая развалюха викторианских времен, а внутри – черт ногу сломит! Такое впечатление, что строители считывали проект вверх ногами. Чтоб оказаться на кухне, надо пройти через кладовую и оттуда подняться по лестнице, а в сад бедные старики выходят через окно.

– Питер, люди давно уже пользуются французскими окнами-дверями, – заметил я.

– Нет, я говорю именно об окне, а не стеклянных дверях. Обычное окно в столовой, а к нему пристроено несколько ступенек изнутри и снаружи.

– А что насчет Самима?

– Простите, увлекся, но эти чеширцы действительно произвели на меня неизгладимое впечатление! Я видел Самима. Самое смешное, что сделать это удалось благодаря цвету моей кожи. А Самим на самом деле ирландец.

– Неужели?

– Ну да, главное, что он не из этих дремучих чеширцев, – не люди, а циклопы, дальше своего носа не видят… Отец Самима ливанец, а мать ирландка. Он родился и вырос в Ирландии, всю жизнь проработал в Англии. Старшая медсестра сказала мне, что у него что-то типа селективного синдрома Альцгеймера, как она выразилась. То есть он использует этот недуг тогда, когда ему выгодно. Месяц назад к нему приезжали двое посетителей, а он притворился, что не может говорить, не отзывался на свое имя, вроде как позабыл его, и даже обделался у них на глазах.

– Известно, кто эти посетители?

– Медсестра сказала, что им необходимо было обсудить какой-то юридический вопрос, будто бы связанный с пенсией Самима, а он устроил такое представление – слюни пускал, полным склеротиком прикидывался, – что они через полчаса убрались и больше там не появлялись. Еще она сказала, что люди эти вели себя очень вежливо.

– Значит, нам он ничем не поможет?

– Еще как поможет! Прежде всего, он выяснил, не связан ли я с полицией или с «Карлайл Корпорейшн». Смотрел на меня очень подозрительно, пока я не сказал, что представляю интересы Винса Кинга. Он мне поверил еще и потому, что я черный.

– Это ты уже говорил.

– Простите, босс, но это правда. Он согласился поговорить о деле Кинга, и в особенности об уликах, связанных с ковролином, которые использовали как доказательство того, что Кинг был в комнате, где застрелили Масгрейва и Фуллава. По его словам выходит, что с представленными на суде уликами не все было чисто.

– Рассказывай дальше.

– Самим выяснил, что частицы на кроссовках Кинга были идентичны составу ковролина в помещении, где были найдены тела убитых. Состав ткани и красителя, форма и так далее и тому подобное, – все сходилось, из чего следовал вывод о том, что Кинг находился на месте убийства, верно?

– Верно, – подтвердил я.

– А вот и нет! – возбужденно выдохнул Снайдер. – Дело в том, что это были результаты предварительной экспертизы, за которой последовала еще одна, но отчет о ней умудрился затерять инспектор криминальной полиции Джонс. После повторной экспертизы Самим пришел к заключению, что улики эти ничего не доказывают, поскольку, во-первых, как установили позднее, такой ковролин был приобретен не только почтовым управлением, и, во-вторых, пол в кабине грузовика Кинга был застелен ковриком из точно такого же материала!

– Так почему же на суде не было представлено это заключение?

– Видимо, потому что кто-то этого не захотел, шеф.

– Не надо называть меня шефом, мы с тобой не в телесериале о полиции, – брюзгливо сказал я и сразу пожалел о своих словах. Такое замечание ставило меня в один ряд с напыщенными снобами из полицейских чинов.

– Я пошутил, шеф… то есть мистер Кьюнан.

– Ладно, ближе к делу, – строго сказал я, чтоб скрыть собственное смущение.

– Самим отправился к Джонсу, намереваясь устроить невиданный скандал. Он хотел добиться, чтоб Джонса уволили за намеренное сокрытие улик. А Джонс показал ему несколько фотографий, на которых Самим нежничает с пятнадцатилетним мальчиком на гей-вечеринке в Уорсли. Джонс пригрозил Самиму, что посадит его за растление малолетних, если тот не согласится хранить молчание о заключении повторной экспертизы.

– И Самим замолчал?

– Конечно, замолчал. Как вы только что заметили, мы не в телесериале, где в конце побеждает справедливость. Самим чувствует за собой вину, но оправдывает себя тем, что был единственной опорой для своей матери-вдовы. Еще он сказал, что тем не менее, если бы на суде ему задали вопрос, он не утаил бы правду об экспертизе.

– А что Джеймс Макмэхон, теперешний министр внутренних дел? Он был в курсе?

– Нет, конечно, равно как и все обвинение. Им было известно, что частицы, найденные на обуви Кинга, идентичны ковролину на месте преступления. Когда Самим занял свидетельское место, ему казалось, что его сейчас распнут. Когда обвинитель задал ему вопрос о том, являются ли частицы идентичными, Самим, чтобы оставаться объективным, ответил, что они аналогичны. И это правда, они действительно аналогичны, потому что соответствуют по составу той партии ковролина, которая была продана не только почтовому управлению, но и тысячам других покупателей. Самим думал, что Макмэхон обрушится на него с требованием разъяснить, что подразумевается под словом «аналогичны», но тот сказал, что других вопросов к эксперту не имеет. Самим говорит, что все это есть в стенограмме. Вероятно, адвокат решил, что дальнейшие расспросы Самима могут лишь укрепить позицию обвинения.

Я потянулся к папке, в которую подшил копию стенограммы судебного заседания, и раскрыл бумаги. Действительно, документ подтверждал то, о чем рассказывал Питер Снайдер.

– Хорошо, но имеем ли мы основания верить тому, что говорил Самим о Джонсе? Факты есть?

– Еще какие, шеф! Ой, простите…

– Можешь не извиняться, Питер. Зови меня, как угодно. Мне следовало узнать о Самиме гораздо раньше.

– У вас были другие дела.

– Возможно. Итак, где же факты?

– У Самима есть копия экспертного заключения, которое он отослал в полицию Солфорда. Он хранил у себя этот документ, чтоб прикрыться, если понадобится, а оригинал должен быть в архиве полиции. Он в этом уверен. Архив Солфордской полиции находится в подвале их бывшего штаба.

– А с чего это Самим решил нам помочь?

– Недавно выяснилось, что у него рак, неоперабельный. Он собирается перебраться в хоспис. Говорит, что желает встретить смерть с чистой совестью.

– Ясно, – сказал я. – В таком случае нам нужно срочно снять с него письменные показания под присягой.

– Завтра? – с надеждой в голосе спросил Питер.

– Нет, сейчас же. Если там объявились два неизвестных нам персонажа, кто знает, что может приключиться? Ты знаешь, кто эти люди?

– Нет. Медсестра не сохранила визитную карточку, которую они ей оставили. Но она утверждает, что они не из Манчестера. Манеры у них слишком изысканные.

– И это доказывает, что они не из Манчестера?

– Ну, вы же понимаете, о чем речь. Женщина решила, что они столичные юристы: парочка одетых с иголочки щеголей.

– А Самим? Он что говорит?

– Клянется, что не помнит. У него действительно избирательная память.

– Понятно. Эти люди появились у Самима сразу после того, как я отослал письмо министру. Вряд ли это совпадение. Поезжай туда сейчас же с кузеном Селесты. Запишите его показания на видеопленку с соблюдением всех юридических формальностей, а в качестве понятых пригласите нескольких дремучих чеширцев, если, конечно, сможете выдержать их присутствие в одном с вами помещении.

– Да я просто пошутил, начальник… я же не расист.

– Не волнуйся, я тебя в расисты не записал. Смешно было бы полагать, что уроженцы Чешира составляют отдельную этническую группу и могут подать на тебя в суд.

Питер поглядел на меня, не вполне понимая, шучу я или нет. Потом рассмеялся, но негромко.

– Хорошо, Питер. В общем, я доволен твоей работой. Позвони жене и предупреди, что задержишься. Когда освободишься, можешь взять отгул.

Он улыбнулся и поспешил в свой кабинет.

– Селеста! – крикнул я. – Соедини меня с твоим кузеном. Для него есть работа. Нужно съездить к свидетелю и заверить письменные показания.

– А вы сами поедете? – спросила она.

– Нет. Только Питер и Марвин. Слышала, что говорил Питер? Старик не доверяет белым.

Ожидая возвращения моих эмиссаров из чеширской глубинки, я нервничал, как никогда в последние несколько недель, и горько пожалел, что бросил курить, когда заметил, что от волнения грызу ногти. Питеру и Марвину я доверился насколько мог.

Я снова позвонил Жанин на мобильный, чтоб проверить, не прошел ли ее гнев, но она не ответила. После этого я расстроился окончательно. По крайней мере, хотя бы она должна понять: я делаю то, что велит долг.

Когда они вернулись, меня в конторе не было. Я вышел, чтоб купить сэндвичей для поддержания все убывавших сил. Спешно возвращаясь назад, я стал думать о том, что, возможно, не справляюсь с обязанностями руководителя целой команды.

Часы, проведенные в ожидании Питера и Марвина, пошли на пользу лишь в том отношении, что я успел обдумать наши дальнейшие шаги.

– Привезли! – объявил Питер. В офис они прибыли уже за полночь. – Все записано на аудио– и видеопленку и засвидетельствовано в присутствии двух человек из персонала и одного пациента. Самим дал письменные показания, Марвин их заверил. Он также отдал нам копию экспертного заключения, посланного Джонсу. Это заключение имеет и вторую подпись, младшего судебного эксперта, проживающего сейчас в Северной Дакоте в США.

Питер выложил бумаги и кассеты на стол. Я тут же схватил их и, сунув в большой конверт, запечатал, будто боялся, что материалы могут испариться. Снайдера я попросил завести этот конверт по пути домой в банк «Мидлэнд» и положить в ночной сейф.

– Марвин, а тебя я прошу составить письмо на имя его чести Джеймса Макмэхона с просьбой направить дело Кинга в Комиссию по пересмотру уголовных дел, поскольку новые материалы по этому делу доказывают, что предъявленное Кингу обвинение ошибочно.

– Вы уверены, что он отреагирует? – сказал Марвин. – Он сам участвовал в процессе, а теперь, занимая пост министра…

– Попытается прикрыть дело? – перебил его я.

– Все эти факты не в его пользу.

– Эти факты могут бросить тень на его репутацию только в том случае, если ты или Питер проговоритесь о них прессе. Макмэхон защищал человека, располагая неоспоримыми доказательствами его вины. Только теперь нам удалось выяснить, что эти доказательства были подтасованы. Если мы дадим Макмэхону возможность действовать, не пытаясь очернить его доброго имени, он не преминет восстановить справедливость. Как ни крути, мы в Англии, а не в Верхней Вольте.

– Но все же.

– Сам факт его личного участия в судебном процессе должен подстегнуть его к немедленным законным действиям. В противном случае он даст повод заподозрить себя в попытке прикрыть дело. Вот увидишь – в самое ближайшее время Кинг будет на свободе! Для его освобождения требовались лишь новые доказательства.

– Все верно, – согласился Марвин. – Хотите, чтоб я написал письмо прямо сейчас, ночью?

– Хочу. А завтра поедем навестить Кинга. Я позвоню в тюрьму «Армли» и попрошу, чтоб нам оставили два пропуска на входе.

Марвин, невысокий, круглолицый молодой человек, которому еще не было тридцати, своим обликом меньше всего походил на юриста. Прежде всего, с толку сбивала подозрительно короткая стрижка и выбритые виски. Одет он был в мешковатые голубые джинсы, красную флисовую куртку на молнии и кроссовки. Вдруг Марвин посерьезнел, снял очки и, нервно теребя их в руках, сказал:

– Видите ли, мистер Кыонан, есть одна загвоздка.

Я обомлел.

– Сами знаете, Селеста вечно преувеличивает. Она сказала вам, что я адвокат, но это не так. Я сдал экзамен на вечернем отделении и получил квалификацию, но в юридической фирме я еще не работал. Так что пока я только ассистент адвоката, но в будущем, конечно, стану адвокатом.

– Можешь считать, что получил работу, придурок! – с облегчением сказал я. – Беру тебя. Завтра обговорим зарплату.

– Спасибо, – с придыханием проговорил Марвин. Нервная гримаса исчезла с его лица.

– А то, что ты член общественного совета и полицейские пугаются собственной тени, когда ты проходишь мимо, тоже преувеличение?

– Я кандидат в члены общественного совета, – высокомерно ответил Марвин.

– Ясно.

– Боюсь, что могут возникнуть затруднения по процедурной части. – Теперь Марвин говорил уверенно, как профессиональный юрист. – У нас один свидетель, который опровергает часть улик, принятых судом, вынесшим Кингу приговор. Возможно, что апелляционный суд, пересматривая дело, сочтет оставшуюся часть улик более весомой. Я слышал, что Федерация полиции готова глотку перерезать тому, кто посмеет выпустить Кинга на свободу.

– Не забывай, что Макмэхон лично причастен к этому делу. Он сам что угодно сделает, лишь бы ни у кого не возникло впечатления, будто он пытается положить дело в долгий ящик и скрыть свою некомпетентность в далеком прошлом. Ответ, который я получил на свое первое письмо к нему, был подписан чиновником высокого ранга. Поверь мне, им теперь деваться некуда, они вынуждены действовать.

– Может, стоит подождать, когда Майкл Ко вернется из Испании?

– Тебе бы захотелось ждать, если бы ты сидел в «Армли»?

Марвин понимающе кивнул и сел за компьютер Селесты. Нам потребовалось три часа, чтоб составить письмо министру. Вариант, который меня удовлетворил, не обошелся без резкостей, но в целом получился вежливым.

– Можно отсылать? – спросил Марвин.

Я немного поразмыслил и решил действовать осторожно.

– Пока еще нет. Сначала переговорим с Кингом.