Текст книги "Ричард Длинные Руки – фюрст"

Глава 14

Последнюю перед нами дверь распахнули с каменными лицами и отступили одинаковые, как механизмы. Леди Бабетту пропускать вперед не пришлось, в дворцах такие широченные проемы, что стадо коров можно прогнать, мы вошли вместе.

Она охнула и прижалась ко мне.

– Сэр Ричард! Как обидно…

– Что стряслось?

– Я надеялась, вы меня тащите прямо в спальню!

– Ну да, – сказал я с сарказмом, – так и поверю, что вам интересны такие простые и привычные места. Спальни потому так и называются, что там спят.

Ее глаза заблестели любопытством.

– А-а, на вашем рабочем столе?

– Точно, – подтвердил я.

– Ой, какой вы хитрый выдумщик…

– Да вот с выдумкой у меня что-то все слабее, – пожаловался я, разворачивая карту на столе.

Взгляд ее быстрых глаз сразу же прикипел к карте, лицо приняло настоящее выражение, а брови сдвинулись так, что между ними даже появился намек на крохотную морщинку на чистом и ровном фарфоровом челе.

Я наблюдал с интересом. Если в самом деле на два-три дня, то нужно как-то объяснить появление при дворе, сюда не заходят просто так с улицы. Ее титул, цели, вообще должна быть какая-то легенда для успокоения общественности, придворного люда.

Она продолжала изучать внимательно карту, лицо сейчас серьезное, без тени игривости, иногда, как бы случайно, поглаживает карту на сгибах, но я замечал, что уточняет расстояние между островами, все мы знаем, какой длины у нас ногти, пальцы, и когда нет под рукой измерительного прибора, то большие площади измеряем шагами, малые – растопыренными пальцами, а очень малые – ногтями или фалангами.

– Знаешь, – проговорила она медленно, все еще не отрывая взгляда от карты, – здесь довольно точно. Хотя и не везде…

– Где, – спросил я уязвленно, – неточно?

Она улыбнулась:

– Милый Ричард, как легко попадаете в простейшие ловушки! Значит, эту карту составляли вы лично?

– Под моим наблюдением, – ответил я дипломатично, стараясь, чтобы она не видела, как бью себя ногами за детские реакции. – Я же эрцгерцог! Не стану же сам рисовать, как простой…

– Ну-ну, – сказала она с неподражаемой интонацией, – конечно-конечно. Карта хороша, и нарисовано точно. Но что неполна, сами знаете, мой дражайший лорд и повелитель.

– Знаю, – согласился я. – А откуда знаете вы, совершеннейшая из женщин?

Она улыбнулась уже достаточно мило, хотя взгляд оставался серьезным и вряд ли из-за двусмысленности комплимента.

– Вы могли бы попросить и у нас карту… Без всяких хлопот.

– У вас?

– У императорской канцелярии, – пояснила она. – Через меня.

Я промедлил, сказал виновато:

– Простите, леди Бабетта, даже в голову не пришло. Привык, что все надо самому. А уж просить у женщины… Да еще, подумать только, карту…

Она победно хихикнула:

– Вот видите…

– А насколько ваши карты хороши?

– В каком смысле?

Я сказал невинно:

– Знаете, милая, о чем я. Что на ваших картах есть еще… помимо очертания берегов?

Она слабо улыбнулась.

– Сразу в корень, да? В основном, дорогой мой лорд и завоеватель королевства, как и моей души, вы правы, там всего лишь очертания. Однако кое-где отмечены места, где нас встретили враждебно. Я покажу эти точки… и эти гадкие острова.

– Там их больше?

– С южной стороны, – уточнила она. – Но наша карта чуть более подробная. В чем-то.

Я смотрел на нее неотрывно, она ответила ясным взглядом, но на этот раз я увидел, как в глубине ее ясных и одновременно хитрых глаз мелькнуло смущение.

– Бабетта, – сказал я, – насколько можете говорить правду? Я догадываюсь, императорскому флоту у тех островов надрали задницу. Об этом, естественно, стараются не говорить, а все данные – засекретить. Чтоб враги, внешние и внутренние, чепчики в воздух не бросали. А то еще вздумают всякое, враги везде такие… Но, если хотите использовать меня в своих интересах, я должен видеть всю картину. И знать про все предыдущие попытки овладения островами.

Она скупо улыбнулась.

– А вас, мой непредсказуемый воитель, можно использовать в своих интересах?

– Можно, – ответил я, – если это совпадает с моими. Уже используете, не так ли? Этот архипелаг и у меня, как бельмо на глазу. Ну, может быть, не все острова, а только один-два, где обитают держащие в страхе наше побережье?

– Тогда, – ответила она со смешинкой в глазах, но уже серьезно, – может быть, и рассказать только об этих островах?

Я пожал плечами.

– С паршивой овцы хоть шерсти клок. Расскажите, прэлэстныца.

Она сказала с веселым укором:

– Милый Ричард, разве я паршивая овца? И вообще вроде бы не совсем овца… Еще как не овца, хотя мягкая, теплая и шелковистая… И такая покорная в ваших грубых лапах, сама удивляюсь. Дело в том, что одним-двумя островами не обойдешься. Грабят побережье не только в Гандерсгейме, но и по всему Сен-Мари, а у него очень протяженная береговая линия. Можно сказать, весь Сен-Мари разлегся вдоль моря… Однако и в той же Вестготии нет на берегу места, где можно было бы спастись от пиратов. А для такого масштабного грабежа, как догадываетесь, задействованы силы больше, чем одного-двух островов.

Я нахмурился.

– Ну, да… Хотя там и грабить нечего. Народ на берегу не селится давно.

Она кивнула, глаза и лицо стали совсем серьезными.

– С другой стороны, как уже знаете, нет попыток вторжений на континент. Значит, постоянные нападения на берег служат одной цели…

– Не дать построить флот, – закончил за нее я, – и не допустить на морской рынок еще одного конкурента. Но если корабли постоянно наблюдают за берегом, не получая никакой добычи, то им, выходит, кто-то платит за их работу?

Она снова кивнула.

– Это значит, у пиратов при всех разногласиях существует и некий центр, который определяет общие для всех задачи. Одна из них – не допустить в море новые державы. С этим согласны они все. Возможно, не центр, а существует некий общий договор. Но, мне кажется, вы сумели кое-что противопоставить…

В ее голосе прозвучала странная нотка.

– Охраняемую бухту?

Она медленно наклонила голову.

– Это прорыв, сэр Ричард!.. Но берегитесь, будут серьезные попытки сокрушить все, что строите. Серьезные!

– Пусть попробуют, – сказал я уверенно, хотя на самом деле такой уверенности не чувствовал. – У нас для них тоже есть кое-какие сюрпризы.

– Какие? – спросила она с любопытством.

– Кое-какие, – уточнил я с тайным злорадством. – Что, попытаетесь выведать?

Она засмеялась.

– Ох, милый Ричард! Если бы у вас можно было бы что-то выведать через постель или как-то еще, я бы не была в вас так безумно влюблена. Вы кремень, скала…

– …утес, – подсказал я.

– Утес, – повторила она и посмотрела на меня с испугом в глазах. – Вы что, читаете мысли?

– Нет, – успокоил я, – просто в этом же порядке я говорил сэру Растеру, когда нужно было… гм… успокоить. Леди Бабетта, эрцгерцога нужно дурачить чем-то иным, чем простых рыцарей. Вас обманули, сообщив, что все мужчины одинаковы! Даже среди женщин попадаются неодинаковые, а уж мужчины…

Она улыбалась мило и счастливо, сейчас начнет беспечно щебетать, у нее это получается просто чудесно, и надо быть такой подозрительной скотиной, как я, чтобы не дать себе расслабиться и напомнить еще раз, что за этой птичкой нужно круглосуточное наблюдение как со стороны стражей, так и со стороны чародеев, да не ускользнет под покровом магии. А ускользнет, то хотя бы приблизительно ощутим, какие силы скрывает под беспечной улыбкой.

В дверь стукнули, сэр Жерар вошел с опущенной головой, не поднимая глаз, поставил ларец с картами, над которыми я работал, на полку шкафа и, закрыв дверцы, запер его на ключ.

– Спасибо, сэр Жерар, – сказал я. – Надеюсь, вы там ничего не дорисовали.

Он поклонился.

– Ваша светлость, кто рискнет совершить такое… зная о вашей особой памяти?

Он вышел, Бабетта повернулась ко мне, глаза полыхнули жгучим интересом.

– Что у тебя за особая память?

– Я все еще помню, – ответил я, – как ты в прошлый раз затащила меня в постель, хотя я и упирался просто бешено.

Сэр Жерар на удивление редко приносит бумаги, испрашивающих аудиенцию тоже маловато, сработал слух, что майордом явился зело зол и яростен, да и вообще крут нравом, я же то и дело застывал, глядя бараньим взглядом в пространство, где то и дело появляется лицо Бабетты.

После разговора с нею осталось двойственное чувство, словно все-таки сказала больше, чем сказала, но я смотрел в низкий вырез ее платья и где-то ступил, пропустив мимо ушей самое важное. А может быть, так нарочно делает, чтобы не врубился сразу, а то начну задавать неудобные вопросы, а вот только погодя, перебирая слово за словом, могу отыскать важное, но уточнить подробности уже не смогу, на что ее дальновидный и очень точный расчет…

Сэр Жерар появился неслышно, отвесил поклон, которого, наверное, и сам не замечает, настолько привычно, взглянул исподлобья.

– Ваша светлость, как насчет приема послов?

Я удивился:

– А что, их надо перепринимать заново?

– Нет, – ответил он лаконично.

– Так в чем дело? Верительные грамоты нового образца?

– Есть новые…

– Грамоты?

– Послы, ваша светлость.

Я оживился, спросил с интересом:

– Кто? Откуда?

– От короля Фальстронга.

Я удивился:

– А где это?

Он пожал плечами.

– Понятия не имею. Говорит, из некого королевства Варт Генц…

– А-а-а, – протянул я, – так там теперь уже Фальстронг? Как интересно…

Он посмотрел с недоумением.

– Вы… слышали о таком?

Я отмахнулся.

– Да я его прошел вдоль и поперек!.. Это же совсем рядом с Гиксией!

Он тяжело вздохнул.

– Сейчас там одни руины, да?

Я сказал оскорбленно:

– Хорошего вы мнения о своем лорде! Ничего подобного, там все цветет и пахнет. И птички, птички, везде птички…

– Птичек не тронули, – сказал он понимающе. – Добрый вы, ваша светлость. Так как насчет приема посла из этого далека?

– Примем, – решил я. – И никакое это не далеко… Так, пару-десяток королевств в сторону севера и чуть-чуть на запад. Ну, конечно, за дикими лесами, быстрыми реками, глубокими озерами и высокими горами. Да, еще болота, как же без них… Скажите, приму в главном коронном зале, он же Золотой. Что для самых торжественных приемов и прочих непотребств.

Он слушал внимательно, но, как мне почудилось, понимает и то, что отвечаю, как говорящий автомат в храме, а голова забита другим, когда мысль ползет, мучительно протискиваясь в узкие щели, и если ее придавит, то будет больно и мне.

– Будет сделано, ваша светлость.

Он бесшумно удалился, а я продолжал разматывать клубок мысли насчет каравелл. Их преимущества не только в том, что на каждой больше народа. Главное, на них можно разместить что-то поновее, чем отряды лучников. Правда, можно только на корме, она приподнимается над общем уровнем палубы и достаточно широка.

Сперва мысль пошла по проторенному руслу: поставить бы пушки, как и делалось, как раз две поместятся на корме. Больше негде, но с этим сложновато, пока даже не знаю, в каком из монастырей благочестивый монах Шварц, во имя Господа, но по наущению дьявола придумывает порох, да и не уверен, что надо его делать вот прямо сейчас… Поэкспериментировать с греческим огнем, что ли, но уже то, что его перестали применять сами греки, показывает, что не такое уж и стоящее дело. А слухи о том, что «секрет утерян», это пусть повторяют старухи и подобные им рерихнутые демократы, что в древности ищут и как бы даже находят ответы на все вопросы. Секреты не теряются, просто оказываются никому не нужными, а ценность утерянных знаний – весьма преувеличенной.

Есть варианты насчет катапульт, как раз на корме можно установить одну, однако из них хорошо стрелять, стоя на неподвижной земле, по крепости напротив, что не двигается и не рыщет на волнах. Как бы камень ни полетел криво, а в стену попадет. Или перелетит через, тоже хорошо.

Можно еще придумать нечто вроде крана, что будет подвешивать каменные глыбы, а потом ронять на палубу вражеского корабля, идущего на абордаж. Глыбы проломят не только палубы, но и днища, корабли тут же потонут. Так, говорят, делал Архимед, когда к стенам Сиракуз подходили римские корабли. Но те краны стояли на твердой земле, их можно было делать любого размера…

Я вскинул голову, заметив что-то мешающее, с неудовольствием обнаружил сэра Жерара, стоит столбом и смотрит на меня с укором, словно это он майордом, а я невесть как сюда пробравшийся беспризорник в поисках чего бы спереть.

– Сэр Жерар, – буркнул я.

– Ваша светлость, – ответил он почтительно, – осмелюсь напомнить, вас ждут в Золотом зале. Как вы и велели.

– Иду-иду!

– Вы уже трижды сказали это «иду-иду», – напомнил он. – Ваша светлость, надо.

– Прямо сейчас? – спросил я с досадой.

– Как вы и говорили, – напомнил он вежливо и не меняя выражения лица, – труба зовет. Видимо, какая-то государственная, нам неслышимая. Так вот сейчас даже я слышу ее зов! Весьма и зело, как вы изволите таинственно выражаться, нетерпеливый зов.

Я со вздохом сожаления встал из-за стола, потянулся.

– Хорошо, идем.

– Вот так? Одеваться не будете?

Я оскорбился:

– Я что, голый?

– Нет, – ответил он с достоинством, – но… вы же сами придумали слово «затрапезный» и ввели в моду новый обычай, что в обществе нельзя появляться в одежде, в которой садились за трапезу!

Я скривился, будто хватил уксуса.

– Мало ли что говорил! Меня только послушайте. Десять тысяч курьеров!.. Я брякнул, не подумал, побахвалиться восхотелось и даже возжелалось, а вы тут же в моду… Эх, что за жизнь, ходи и бойся всего…

Трон в Золотом зале, это значит, даже люстра выкована из лучшей меди, все начищено до блеска, а рогульки отделаны золотом, трон не просто на помосте, эта часть зала еще и отделена массивными колоннами, тоже в золоте сверху донизу с изображением мифологических зверей, древних королей и вздыбленных коней, похожих на беременных кенгуру.

Справа и слева от трона в стене двери, ведущие в мои покои, вернее – в мою часть дворца. Я появляюсь оттуда и сразу же на трон, а кто идет ко мне – выходит из дальней двери на том конце зала и двигается через проход в толпе внимательно наблюдающих за такими посетителями придворных и бдительных стражей.

Лицом к залу уже стоят сэр Растер и барон Альбрехт, неподвижные и величественные, я прошел за их спинами к трону, в зале все синхронно наклонили головы.

Некоторое время я смотрел тяжелым взглядом на покорно склоненные затылки, так принято, мы не умеем читать мысли, только в словах и жестах можем понять, кто покорен нашей воле, кто нет, и они все тоже, не имея других средств выражения, вот таким склонением голов указывают, что целиком и полностью принадлежат моей партии, так сказать. А еще прячут блудливые глазки, чтобы я в самом деле не догадался, кто к какой принадлежит на самом деле.

Глава 15

Донесся далекий голос церемониймейстера, слуги распахнули украшенные золотом и серебром створки двери. Вошел высокий и худой мужчина в широкополой шляпе и в роскошном камзоле, усеянном золотыми блестками и знаками отличия. Серебряные волосы красиво падают на плечи жипона старинного покроя, в руке трость, лицо строгое, а взгляд прямой.

Как и в первый раз, когда его увидели, мои рыцари оглядели его с недоумением и остановили взгляды на его высоких красных сапогах из тонкой кожи. Мелодично позвякивающие золотые рыцарские шпоры – единственно привычная нам деталь костюма, в остальном герцог Чарльз Фуланд выглядит реликтом иной эпохи.

– А он как тут оказался? – шепнул я одними губами и не поворачивая головы.

Альбрехт шепнул еще тише:

– Его сын, Арчибальд Вьеннуанский, если еще помните, сражается в Гандерсгейме.

– Помню, помню.

– Вот его отец решил, видимо, пока держать ему место, чтобы никто не занял…

– Арчибальд хорош, – ответил я тихо, – никто его место при дворе не захватит.

– Тираны непредсказуемы, – шепнул он и добавил мстительно: – И ох как капризны…

Ответить я не успел, лорд Чарльз остановился в трех шагах от помоста, за ним еще трое, один мне незнаком, высокий смуглый мужчина в дорогом костюме, поверх которого стальная кираса с гербом на всю выпуклую грудь.

Я смотрел с бесстрастно-благожелательным выражением лица, как солнце, что светит одинаково на чистых и грязненьких. Сэр Чарльз отвесил церемонный поклон «а-ля допотопное время» и сказал торжественно:

– Позвольте представить его высочество Джонатана Ферджехейма, полномочного посла Его Величества короля Фальстронга из далекого королевства Варт Генц!

Еще раз поклонившись, отступил, а на его место после короткой и точно рассчитанной паузы встал посол, лицо моложавое, хотя настоящую профессию таких вот обветренных в боях и походах, побывавших во многих битвах, узнаю сразу.

Он поклонился глубже, чем сэр Чарльз, хотя не так изящно.

– Ваша светлость…

Я проговорил с интересом:

– Я рад видеть вас в Геннегау. И передайте мою признательность, что Его Величество прислал ко мне послом человека столь высокого звания… тем более мужественного воина и полководца.

В зале негромко шушукаются, все-таки я – его светлость, а посол – его высочество, что говорит о его близком родстве с королевской фамилией, очень знаковый жест со стороны короля Фальстронга. Самим фактом посольства дает понять, что признает мою власть в Сен-Мари законной, а что во главе человек такого высокого ранга – знак, что выказано глубочайшее уважение и кровная заинтересованность… в чем-то.

Джонатан Ферджехейм поклонился.

– Спасибо за лестные слова, ваше… ваша светлость.

Он едва не сказал «ваше величество», я ж на королевском троне, и думаю, то не была запланированная оговорка, по ту сторону Хребта не такие хитрые и просчитывающие каждое слово придворные интриганы.

– Надеюсь, – сказал я, – вы найдете ваше пребывание здесь достаточно приятным.

Он снова поклонился, уловив по моему тону, что аудиенция закончена. Я перехватил взгляд барона Альбрехта, сейчас по дипломатическому протоколу полагается отправить посла в соседний зал, где его должна милостиво принять моя жена с ее фрейлинами… а если я вдруг оказался бы вдов, то мои дочери, однако я сингл, что затрудняет мою жизнь в подобных ситуациях, и на временные трудности военного времени уже не сошлешься.

Я шепнул Альбрехту:

– Кто у нас королева турниров?

– Леди Хорнегильда, – подсказал он. – Так я и поверил, что не помните ее глаза!

– Сэр Джонатан, – сказал я, – я уверен, вас еще теплее примет двор прекраснейшей леди Хорнегильды, признанной нашими рыцарями самой красивой женщиной Сен-Мари!

Посол улыбнулся уже свободнее, неуклюже отступил, не успели еще натаскать наши церемониймейстеры кланяться «а-ля сен-мари», а на его место заступил следующий, но не посол, а представитель крупной торговой гильдии.

Я вздохнул и приготовился окунуться в простой и наивный мир, где еще не знают венчурных трастов и загугейных рейдеров.

Вечером под окнами прошли двумя рядами служащие парка, полили каменные дорожки, даже за пределами королевского сада поплескали, оттуда пахнет горячей пылью и нагретым за жаркий день камнем стен, а от сада несет приторно сладкими запахами роз.

От кафедрального собора донеслись тягучие звуки колокола. Усилиями отца Дитриха Церковь снова становится в Сен-Мари силой. Как ни странно, но опираться удается на молодых, что обычно везде и при любых формациях являются бунтарями, но здесь старшее поколение настолько зажралось, что молодые ощутили потребность в верности долгу, чести, доблести, самопожертвовании, что пока больше мода и вызов старшему поколению, но кто знает…

И хотя, как уже понимаю, со временем у большинства это пройдет, но сейчас именно они посещают службы, жадно слушают проповеди и с горящими глазами готовы нести Слово Божье на остриях мечей в дикие страны.

На Юге, как я помню, нет ничего подобного Церкви. Все языческие культы во все века во всех странах и на всех континентах были сами по себе. Даже в Древнем Риме, властелине мира, создавшем юриспруденцию, инженеров и еще много чего важного, храмы богов были независимыми, в каждой местности свои, единого центра не было, да такая мысль и в голову не приходила.

Только Церковь сумела создать культ с единым центром, и все остальные, где бы ни находились, признают с той поры власть римских первосвященников и подчиняются им. Но на Юге Церкви нет, а культ какого-нибудь Черного Властелина не простирается дальше родного села, да и то приходится делиться властью с множеством мелких божков, у которых свои последователи и почитатели.

К примеру, хоть и считался Зевс самым главным из богов, но масса народу поклонялась не ему, а Аполлону, Афине, Афродите, Дионису, строила им храмы, воздвигала алтари и статуи.

Кстати, Зевс вполне подходит на роль Черного Властелина, так как убил родного отца, силой захватил власть, подавлял восстания титанов и гигантов, вел разгульный образ жизни. Жены и любовниц ему было мало, он держал при себе мальчика Ганимеда для плотских утех, совокуплялся с животными, рыбами, птицами и даже насекомыми.

Правда, другие эллинские боги не отставали от него в таких бесчинствах, но это только говорит в пользу того, что это подхвостье Черного Властелина, тот мир, нужно уничтожить и принести на выжженную святым огнем землю нашу чистую и кроткую веру в Господа и его бесконечную милость.

Я хмуро подумал, что выстраиваю идеологическую линию уже и за Церковь, ну прям работы у меня мало, да за дверь не выйти, чтобы не наткнуться на приседающих красоток с томными глазами и покорными взглядами.

Стол заботами сэра Жерара чуточку передвинут ближе к камину, а мое кресло так совсем рядом. От горящих поленьев всегда такое странное сухое тепло, что даже в жаркий день, а тем более ночь – чувствуешь как нечто из камина о тебе заботится, тебя любит и защищает…

Неслышно отворилась дверь, появился сэр Жерар, поклонился с самым что ни есть непроницаемым видом.

– Ваша светлость…

– Сер Жерар?

– К вам леди Хорнегильда, ваша светлость.

Я вскинул брови, несколько мгновений пытался понять, зачем королеве турнира испрашивать аудиенцию у моей светлости.

– Хорошо, зови.

Он отступил за дверь, а через мгновение послышался шелест платья, пахнуло свежими лесными цветами, холодными и чистыми, леди Хорнегильда подошла почти вплотную и присела в низком поклоне.

Я помолчал, рассматривая ее, в подобных случаях сюзерен заговаривает первым, и сколько бы он ни молчал, вассал должен вот так пребывать в смиренном поклоне.

– Леди Хорнегильда, – произнес я наконец.

– Ваша светлость…

Она оставалась в низком поклоне, я постарался не смотреть в низкий вырез ее платья, хотя это неприлично, смотреть надо, хотя и не надо, спросил участливо:

– Что вас беспокоит, леди Хорнегильда?

Она подняла голову, оставаясь в той же позе, посмотрела на меня снизу вверх, мужчинам это всегда нравится, так женщины выглядят слабыми и беззащитными, а мы, соответственно, могучими и способными защитить, укрыть, спасти, согреть, поиметь…

– Ваша светлость, – произнесла она негромко, все-таки странные у нее глаза, круглые, светлые с темным зрачком, как у хаски, – ваша светлость… мне прислали сообщение, что мой любезный отец серьезно болен.

– Соболезную.

Она поднялась и, глядя мне в глаза гипнотизирующими зрачками, произнесла смиренно:

– Я испрашиваю вашего высокого позволения немедленно навестить моего родителя.

– Достойное рвение, – ответил я, – родителей надо чтить… как говорят.

– Ваша светлость, – сказала она тихо, – я осмеливаюсь порекомендовать на это время мою лучшую подругу занять мое место, я о ней вам уже говорила, Лилионну.

Я вроде бы порылся в памяти, так надо, хотя сразу вспомнил ту сочную красотку, с зовущим телом, наполненным словно бы густым теплым молоком и горячим медом.

– Эта которая… ага… я ее недавно видел в саду.

– Она вполне сможет меня заменить, – пообещала Хорнегильда. – Высокое происхождение, благородное воспитание, учтивость… а внешность вы могли оценить с первого взгляда.

Мне показалось, что по ее губам проскользнула едва заметная улыбка, но глаза оставались серьезными.

– Гм, – сказал я, – ну, если вы ненадолго…

– Постараюсь, – пообещала она, – леди Лилионна сумеет принять ваших высоких гостей и занять их при дворе, уверяю вас!

Я кивнул.

– Хорошо, леди Хорнегильда. Желаю вашему отцу скорейшего выздоровления!

– Ваша светлость…

Она снова присела в поклоне и, не поднимая головы, пошла к двери.

Сэр Жерар дважды заглядывал с обеспокоенным лицом и встревоженными глазами.

– Ну что? – спросил я сварливо. – Не сплю и другим не даю?.. Хорошо-хорошо, заканчиваю.

Он сказал смущенно:

– Ваша светлость, вы не так поняли…

– А как надо?

– Токмо беспокойство за ваше драгоценное здоровье… гм…

– Да, конечно, – сказал я и поднялся. Суставы сладко затрещали. – Доброй ночи, сэр Жерар.

– И вам, ваша светлость.

– И еще, сэр Жерар, – сказал я весомо, – корова не дает ни молока, ни мяса, то и другое у неё отбирают, не спрашивая. Налоговая система никому не нравится, даже налоговикам, но куда от нее деться? Так что следите за этим очень тщательно, сэр Жерар. Казна должна пополняться за счет налогов, а не за счет прямых и прочих понятных грабежей.

Он кивал, не записывая, у меня стойкое подозрение, что у него память не хуже моей.

– Спокойной ночи, ваша светлость!