Текст книги "Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых"

Но даже и это отнюдь не бесспорно. В 1959 году Ксения потратила два дня на то, чтобы ответить на вопросы, которые были заданы ей в консульстве Западной Германии в Нью-Йорке. Когда ей был задан конкретный вопрос о языках, которыми владела фрау Чайковская, она заявила: «С самого начала претендентка и я говорили только на английском языке. Ее английское произношение было хорошим, но ей несколько не хватало практики, поэтому иногда она не могла подобрать нужное выражение. Однако мы с ней никогда не говорили по-русски, несмотря на то, что однажды я сказала ей: «Как жалко, что мы не говорим на русском, это же наш родной язык». В ответ на это, а также по другим поводам претендентка пояснила, что она не хочет слышать русскую речь» {19}.

Получается, что Ксения никогда не слышала, чтобы претендентка говорила по-русски во время своего пребывания в «Кенвуде». Так может быть, вся эта история с попугаями есть не более чем просто кусочек предания, который годами оттачивался в семье, пока не приобрел правдоподобный вид? Возможно, эта сказка родилась у Дерфельден, она рассказала ее Ксении, а та в свою очередь Нине, а Нина поведала ее своему сыну Давиду. Не вызывает сомнения то, что действительность была отнюдь не так бесспорна. Ксения утверждала, что она говорила с фрау Чайковской на английском языке на всем протяжении пребывания последней в «Кенвуде», и признавала, что, хотя произношение претендентки было «отличным», ей тем не менее приходилось иногда подыскивать нужные слова и выражения. Однако сестра Ксении, принцесса Нина Чавчавадзе, тоже встретилась с претенденткой и ушла от нее с совершенно другим мнением. Она была убеждена, что фрау Чайковская не является Анастасией, хотя несомненно является «дамой из высшего общества» {20}. Однако лингвистические способности фрау Чайковской поразили ее: «Боже мой, на каком английском она говорила! Я даже без какого-либо предупреждения поняла, что она самозванка, на таком ужасном языке она говорила… В нашей семье мы все говорили на русском языке. Но я слышала, как она [великая княгиня Анастасия Николаевна] говорила на английском языке. Она иногда говорила на английском со своей матерью, и это был совсем другой английский, уверяю вас» {21}.

В конечном счете Ксения Георгиевна, как она об этом с пылом заявила в 1959 году, была «убеждена, что претендентка и в самом деле является Анастасией, великой княжной России». {22} Она никогда не отказывалась от этого своего убеждения, но принятое ею решение не принесло ей ничего, кроме горя. В то время, о котором идет речь, Америку посетил с визитом великий князь Александр Михайлович, свояк и троюродный брат императора Николая II, а также дядя Ксении Георгиевны. Его постоянно преследовала не знающая усталости толпа репортеров, которых не интересовало ничего, кроме установления личности таинственной молодой женщины – «Анастасии». С обычным для него вкусом ко всему потустороннему великий князь утверждал, что «дух Анастасии вернулся в наш мир и вселился в другое тело. Она знает так много о частной жизни императора и его семьи, что другого объяснения этому просто нет, и конечно же это далеко не первый случай, когда дух возвращается на землю, приняв новую телесную оболочку». {23} Однако семейство Романовых ополчилось не против Александра Михайловича, а против Ксении. «Безответственное заявление Ксении должно быть каким-то образом опровергнуто, – заявил один из родственников. – Мы знаем, что она уехала из России в возрасте десяти лет; мне также известно, что Нина и Ксения не очень-то часто встречались с семьей дяди Ники, но даже тогда, когда они встречались, они были еще слишком молоды». {24}

Пребывание претендентки в доме Ксении Георгиевны растянулось более чем на пять месяцев, и в течение этого времени брак хозяйки дома, который уже был на грани, распался. Супруг Ксении Георгиевны не выдержал неприятностей, связанных с необходимостью принимать в своем доме такую трудную гостью. Здесь часто возникали споры, и непредсказуемый темперамент фрау Чайковской и частый переход в настроении из одной крайности в другую подтачивали и без того хрупкий мир в доме {25}. Ксения легкомысленно обещала претендентке, что она как-нибудь устроит ей в Копенгагене встречу со вдовствующей императрицей, и не смогла выполнить обещание {26}. Но все неприятности были обусловлены не тяжелым характером фрау Чайковской или невыполненным обещанием и не распавшимся браком Ксении. Ее главной ошибкой было то, что она предоставила Глебу возможность неограниченно общаться с фрау Чайковской. Враждебность и отсутствие взаимопонимания, воцарившиеся в «Кенвуде» за эти месяцы, в большей части были результатом упрямого и недальновидного поведения Глеба.

Проблемы начались, когда после возвращения Боткина из замка Зееон в Америку он опубликовал серию статей о претендентке. Интерес к ее личности, в особенности в Америке, был настолько велик, что, как вспоминал Глеб, «он был буквально завален заказами на статьи», и эти заказы сулили весьма немалые доходы. На первых порах он был осторожен и даже отказывался от тех предложений, которые могли бы обогатить его лично {27}. Однако со временем его вера в Ратлеф-Кальман и убеждение, что она снабжает его точными сведениями, привели к появлению преувеличений. Герцог Лейхтенбергский лично выразил протест по поводу одной из статей Глеба, настаивая на том, что в ней допущены недопустимо грубые искажения его высказываний, и судя по всему, Глеб был вынужден это признать {28}. То, что Глеба уличили во лжи, нисколько не помогло остановить его растущее безрассудство. После одной из его публикаций великий князь Андрей Владимирович возмущался: «Тон последней части статьи абсолютно недопустим… Глеб здесь берет за основу не факты, но бессовестные и лживые сплетни. Неужели у Глеба совсем нет ни разума, ни такта, чтобы понять, как это неуместно и даже вредно для русского человека поливать грязью свой собственный народ на страницах зарубежной прессы? Столь же недостойными я нахожу его пассажи, направленные против великого герцога Гессенского… Он практически уничтожил больного человека». {29}

Однако Глеб видел врагов повсюду, он был убежден, что семейство Романовых отказывает Чайковской в ее притязаниях потому, что иначе она сможет получить деньги, положенные Николаем II в банки Европы. Считая своей задачей защиту прав «Анастасии», Глеб становился все более и более настойчивым в стремлении заставить фрау Чайковскую подать иск с претензией на долю богатств, которыми, по всеобщему мнению, владеют Романовы. На первых порах его приезды в «Кенвуд» и визиты к претендентке носили дружественный характер, хотя при этом он не разделял осторожность, которую Ксения Георгиевна проявляла в отношении ко всей ситуации. Но вскоре он, судя по всему, пожаловался фрау Чайковской, что княгиня не особенно печется о ее интересах. Являясь человеком недоверчивым и подозрительным, фрау Чайковская всегда болезненно реагировала на любые подозрения, какими бы беспочвенными они ни были, и она начала изливать переполнявший ее гнев на свою несчастную хозяйку дома. Конфликт быстро перерос в шумный скандал с участием трех действующих лиц. Ксения обвиняла Глеба в желании использовать Чайковскую в рекламных целях, Глеб обвинял Ксению в том, что она по приказу семейства Романовых удерживает претендентку в «Кенвуде» в статусе пленницы. За этим последовали нелепые, непримиримо враждебные пресс-конференции и заявления, которые были сделаны для прессы обеими враждующими сторонами и которые не помогли никому, а меньше всего претендентке. {30} Позже Глеб настаивал на том, что однажды Ксения Георгиевна сказала ему, что великие княгини Ксения Александровна и Ольга Александровна, знающие о том, что претендентка является их племянницей, были готовы выплатить ей большую сумму денег и обеспечить ее содержание, если она согласится отозвать свой иск и таким образом откроет им дорогу, фамильному наследству – счетам, заведенным Николаем II в Европе {31}.

Ксения Георгиевна утверждала, что это ложь и нелепость. «Я никогда, никогда не говорила подобных вещей, – заявила она позднее. – Слишком уж враждебным было отношение моих тетушек, чтобы представить себе, что они могли сказать такую вещь» {32}. На самом деле мало кто верил в предложенный Боткиным вариант развития событий, но ущерб уже был причинен. Он продолжал настраивать Чайковскую против хозяйки дома, приютившей ее, и вскоре обстановка в «Кенвуде» накалилась до предела. Кому бы ни принадлежало это решение – самой ли Ксении Георгиевне, ее ли мужу Уильяму Лидсу или самой фрау Чайковской, – но в августе претендентка бежала из поместья вместе с Глебом. «Вы знаете, – позже сказала Ксения, – она просто ненормальная» {33}.

Фрау Чайковская 10 августа зарегистрировалась в отеле «Гарден Сити» на Лонг-Айленде. Чтобы избежать встреч с любопытными репортерами, Боткин записал претендентку под именем «миссис Юджин Андерсон», и вскоре оно трансформировалось в известное «Анна Андерсон». {34} Обслуживать ее был приставлен швейцар по имени Вальтер Рух, поскольку он мог объясняться с ней на немецком языке. Из этого можно сделать вывод, что ее способности бегло говорить на английском языке по-прежнему оставляли желать лучшего. В противовес тем, кто считал ее немецкий очень плохим, Рух считал, что она говорила на «очень хорошем» немецком языке, правда, при этом отметил, что ему показалось, что у нее был «иностранный акцент». {35}

И теперь именно Глеб Боткин пытался вывести претендентку из того отчаянного положения, в котором она находилась течение предыдущих десяти лет. Он нанял Эдварда Фоллоуза, члена коллегии юристов города Нью-Йорка, чтобы тот защищал финансовые интересы Чайковской. С момента казни Романовых в Екатеринбурге прошло десять лет, и Глеб опасался, что оставшиеся в живых члены венценосного семейства могут оспорить права на наследство, подав иск против любого возможного банка в Европе. Глеб встал на этот путь не потому, что сам был жаден и надеялся получить выгоду в случае обнаружения подобных счетов, а потому, что действительно был озабочен будущим фрау Чайковской. У него самого денег было немного, и он не мог позволить себе заботиться о претендентке, но вместе с тем он считал, что ей должны быть созданы хотя бы скромные условия существования. Когда Фоллоуз тем летом готовил для Андерсон завещание, она, не ставя никого в известность, назвала основными наследниками Глеба и Татьяну. Глеб каким-то образом узнал об этом и заставил Фоллоуза составить новый документ, согласно которому, в случае если претендентка сочтет нужным завещать ему какую-то сумму денег, все права на них получит американский Красный Крест. {36}

С этого времени финансовая проблема стала камнем на шее у Анны Андерсон, что послужило подтверждением для тех, кто подозревал ее в мошенничестве и полагал, что иск, выдвинутый ею, был не чем иным, как недостойной попыткой прибрать к рукам мифические богатства Романовых. Все деньги, которыми обладали Романовы до революции, пропали, и это было очевидно. Но каково положение дел со счетами за рубежом? Деньги были. Это были как государственные, так и частные активы. Различие между этими видами вкладов сохранялось лишь в памяти самодержавно мыслящих Николая и Александры. Все активы в Германии были заморожены, а те, что находились в Англии, по утверждению членов семьи Романовых, были из патриотических соображений возвращены, чтобы оплачивать военные расходы. На самом деле деньги были оставлены в Банке Англии, поскольку сэр Джордж Бьюкенен, посол Великобритании в России, часто доставлял императрице достаточно большие суммы денег {37}.

Крайне загадочном оставался вопрос, сохранились ли хоть какие-нибудь деньги Романовых и в каких именно финансовых учреждениях? Анна Андерсон сообщила Фоллоузу, что Николай II положил в Банк Англии на имя каждой из своих дочерей по 5 миллионов рублей, и эти деньги предназначались им в качестве приданого. По словам Андерсон, она говорила об этом Ольге Александровне, когда та навещала ее. {38} Многие сторонники Андерсон считали, что сведения об этом предполагаемом богатстве и привели к тому, что жадные Романовы, живущие в изгнании, не признали в ней дочь русского императора Анастасию. {39}

«Это все фантастика, причем ужасно вульгарная, – сказала Ольга Александровна. – Стала бы моя мать получать пенсию от короля Георга V, если бы у нас были хоть какие-то деньги в Англии? Все это бессмысленно». {40} Но ее сестра Ксения Александровна захотела узнать, не является ли это все правдой, и наняла двух юристов отыскать любые вклады, сделанные ее покойным братом и на которые она могла бы предъявить права {41}. Но с другой стороны, ни один человек так никогда и не нашел никаких богатств Романовых – ни в Банке Англии, ни в одном другом британском банке, но это было не доказанным фактом, а скорее предположением, которое подливало масло в огонь интриги. Настойчивая и ни от кого не скрываемая погоня Глеба Боткина за этим мифическим богатством, в которой он выступал от имени претендентки, выглядела в глазах многих в лучшем случае недостойной, а в худшем глубоко подозрительной. Таким образом, Глеб, который так часто и не стесняясь в выражениях бросал клеветнические оскорбления и обвинения тем, кого он считал врагами «Анастасии», создал себе репутацию некоего злого гения в духе Макиавелли, намеренного использовать Андерсон для своего обогащения. Подобные предположения были ошибочными, но наибольший вред был принесен, когда летом 1928 года Фоллоуз создал «Корпорацию Гранданор». За большие финансовые взносы, сделанные в корпорацию с целью поддержать претендентку материально и обеспечить выплату гонораров юристам, нанимаемым ею, лица, сделавшие взносы, получали определенное количество акций корпорации. В том случае, если и как только будут найдены богатства Романовых, о которых идет речь, обладатели этих акций получат вознаграждение, пропорциональное их вкладу. {42} Для многих данное обстоятельство означало лишь то, что искренние усилия больной молодой женщины в той борьбе, которую она, по мнению многих, вела за то, чтобы восстановить утерянное прошлое, приобрели вид не самой удачной охоты за сокровищами.

И именно это – возможность того, что Боткин и Фоллоуз предпримут попытку продавить решение вопроса через суд общего права – вынудило княгиню Ксению Георгиевну написать отчаянное письмо к Виктории, маркизе Милфорд-Хейвен и сестре императрицы Александры, в котором она просила взять на себя ответственность за финансовое обеспечение претендентки и таким путем прекратить этот недостойный балаган. Однако на это Виктория ответила так: «Я много думала над тем, что вы написали мне по поводу положения дел с А (я так и буду называть ее и далее в этом письме), а также о действиях, которые мне, по вашему мнению, следует предпринять. Я также разговаривала по поводу вашего письма с Ирэной… Я совершенно неспособна относиться к ней так, как если бы она действительно была моей племянницей, и я торжественно клянусь вам, что мне доставило бы огромную радость думать иначе, поскольку я действительно любила детей моей бедной сестры Аликс, которых я почти ежегодно видела перед войной, и последний раз встречалась с ними накануне войны. Мой путь к этому моему решению не был легким, но в нем нет и предубеждений. Вопрос о том, чтобы поддержать А деньгами или каким-то иным способом, для того чтобы спасти нас от множества возможных неприятностей, то есть той опасности, о которой вы предупреждали меня, требует взвешенного подхода. Лично я пришла к заключению, что у меня нет возможности последовать вашему предложению, и мне предстоит быть готовой лицом к лицу столкнуться со всеми печальными последствиями, которые могут стать результатом моего отказа. Можете не сомневаться, что люди, объявляющие себя то одним, то другим членом замученной семьи, будут появляться и далее. Я не могу сама и не стану советовать кому-либо из моих родственников брать на себя груз ответственности за будущую жизнь А и за ее действия» {43}.

Вплоть до осени 1928 года ничего не происходило, и создавалось впечатление, что ни одна из сторон не хочет торопить события в вопросе об установлении личности Андерсон. Но в октябре 1928 года в Копенгагене умерла вдовствующая императрица Мария Феодоровна. В течение двадцати четырех часов те Романовы, которые проживали в Дании, а также бывший великий герцог Эрнст-Людвиг Гессенский в Дармштадте выступили с заявлением, которое, судя по всему, было подготовлено заранее. Ссылаясь на отрицательное мнение великой княгини Ольги Александровны, баронессы Софии Буксгевден, а также Пьера и Александры Жильяр, это заявление решительно отказывало претендентке в каком-либо праве на родственную связь, провозглашая: «По нашему твердому убеждению женщина, которая называет себя госпожой Анастасией Чайковской и которая в настоящее время находится в Соединенных Штатах, не является великой княжной Анастасией Николаевной». Это было, говорится в заявлении, «очень трудно и больно для нас, ближайших родственников царской семьи, примириться с мыслью о том, что не уцелел ни один из членов той семьи. Мы бы охотно поверили, что по крайней мере хотя бы один человек смог спастись в ходе того массового истребления 1918 года. Мы бы одарили уцелевшего всей той любовью, которая все эти годы искала и не могла найти объекта приложения. И в нашей великой любви мы бы утопили нашу великую печаль, что нам не дано было защитить этих чистых сердцем людей, эти примеры доброты и любви от языков их врагов, источающих клевету. Но наше чувство долга требует, чтобы мы заявили, что все, что имеет отношение к данной женщине, вся ее история – это чистый вымысел. Наша память о дорогих нам усопших не должна ставиться под сомнение в силу того, что ширится распространение этой нелепой сказки, и она набирает силу». Вариант этого заявления, который был опубликован в Дании, подписали тринадцать членов семейства Романовых: великая княгиня Ольга Александровна, ее сестра, великая княгиня Ксения Александровна, и ее муж, великий князь Александр Михайлович, а также шесть их сыновей, князья Андрей Александрович, Федор Александрович, Никита Александрович, Дмитрий Александрович, Ростислав Александрович и Василий Александрович, а также их дочь, княгиня Ирина Александровна, и ее муж, князь Феликс Юсупов. Это заявление подписали также великий князь Дмитрий Павлович и его сестра, великая княгиня Мария Павловна – двоюродные брат и сестра императора Николая II. Вариант заявления, который увидел свет в Дармштадте, дополняли подписи Эрнста-Людвига, великого герцога Гессенского и двух его сестер: Виктории, маркизы Милфорд-Хейвен и принцессы Ирэны Прусской {44}. Но из этого перечня только трое – Ольга Александровна, принцесса Ирэна Прусская и князь Феликс Юсупов – встречались с претенденткой.

Глеб Боткин отнесся к этому заявлению как декларации об объявлении войны, он увидел в нем «возмутительный» и «ничем не спровоцированный» жест, который, как он заявил, «вызвал в нем отвращение» {45}. В ответ, явно по собственной инициативе и без консультаций с кем-либо, Глеб нанес ответный удар, широко используя при этом средства массовой информации. Он писал великой княжне Ксении Александровне: «Со смерти вашей матери не прошло и двадцати четырех часов… а вы уже поспешили сделать еще один шаг в заговоре, направленном против вашей собственной племянницы… Крайне неприятное впечатление оставляет тот факт, что даже у смертного одра вашей матери, вашим наибольшим желанием, должно быть, является желание лишить обманным путем свою племянницу имеющихся у нее прав, и это ужасно, что у вас нет элементарного чувства порядочности подождать всего несколько дней, перед тем как возобновить свою позорную борьбу… Избранный вами способ подачи вашего заявления явно рассчитан на то, чтобы ввести в заблуждение общественное мнение…

Заявление сопровождает обычная нелепая ложь, которой характеризуется вся эта кампания подлой клеветы, которую вы ведете против своей несчастной племянницы… Но разрешите мне на какой-то момент оставить без внимания всю эту злобную ерунду и обратиться к фактам, хорошо известным вам. Коротко говоря, эти факты сводятся к тому, что существует весьма большое состояние, как в деньгах, так и в недвижимости, которое принадлежит усопшему императору и его наследникам, включая личные денежные средства Великой княжны Анастасии, и теперь все они по праву должны принадлежать ей. Фактом является и то, что вы не один год с помощью мошеннических приемов пытаетесь завладеть этим состоянием, и то, что большая часть сведений попала к вам только после того, как о них рассказала Великая княжна Анастасия; что в 1925 году ваша сестра Великая княгиня Ольга практически признала Великую княжну Анастасию, получив уверения лечивших ее докторов, что последняя не проживет больше месяца; что как только Великая княжна Анастасия стала выздоравливать, и вы больше не могли рассчитывать на ее скорую смерть, вы и ваша сестра стали обличать ее как самозванку… Я отказываюсь верить, что вы действительно убеждены, что миссис Чайковская не является Великой княжной Анастасией. Вы хорошо знаете, что она помнит даже малейшие детали своего детства, что она обладает всеми физическими признаками, включая родимые пятна, что ее почерк в настоящее время нисколько не отличается от того, какой имела она в юности… Вы также знаете, что ее личность была в полной мере удостоверена большим количеством людей, честность которых не подлежит сомнению, и которые встречались с ней еще во времена ее детства, в том числе и несколькими членами Императорской фамилии России. Далее, вы знаете, что все врачи, которые когда-либо лечили ее, единодушно были согласны с тем, что с научной точки зрения для нее невозможно быть кем-то еще, кроме как той, на чей титул она претендует.

Ну и наконец, вы знаете, что все так называемые доказательства, претендующие на то, чтобы опровергнуть доводы в ее пользу, представляют собой не что иное, как подтасовки, фальсификации, ложные показания подкупленных свидетелей, а также злобные и глупые инсинуации. За то, что вы лично убеждены в том, что претендентка действительно является Великой княжной Анастасией Николаевной, достаточно убедительно говорит тот факт, что на протяжении всей вашей войны с ней вы никогда не сделали ни одного правдивого заявления, не упомнили хотя бы единого факта, а прибегали исключительно к подлейшей клевете и к самой нелепой лжи. По сравнению с тем злом, что творите Вы, Ваше Императорское Высочество, бледнеет даже ужасное убийство Императора и его семьи, а также моего отца, совершенное большевиками! Проще понять преступление, совершенное бандой обезумевших и пьяных дикарей, чем спокойное, последовательное и бесконечное преследование одного из членов своей семьи… Единственная вина Великой княжны Анастасии Николаевны заключается в том, что, являясь единственным правомочным наследником усопшего Императора, она стоит на пути ее алчных и бессовестных родственников» {46}.

Это, как настаивал Боткин, был тщательно продуманный ответ, намеренно составленный так, чтобы «он служил поводом для обвинения в злостной клевете или хотя бы в искажении фактов». Но, по его утверждению, он остался без внимания. Американские власти обязательно встали бы на позицию заявления, сделанного в Копенгагене и утверждавшего, что претендентка является мошенницей. Намеренно провоцируя Ксению Александровну, Глеб надеялся, что она выступит с угрозой судебного преследования претендентки и таким образом окажется вынужденной участвовать в полемике в зале суда, а результатом этого будет привлечение доказательств, свидетельствующих в пользу претендентки. Однако Глеб вынужден был признаться, что «для него оказалось невозможным сдерживать себя» в процессе написания письма, и что, составляя его, он «выплеснул все негодование и горечь» по поводу того, что, по его искреннему убеждению, было не чем иным, как бессердечным отторжением уцелевшей Анастасии членами ее собственной семьи {47}.

Но намерения намерениями, а действия Боткина нанесли делу непоправимый ущерб. Он ведь не только отправил это оскорбительное письмо Ксении Александровне, он также усугубил причиненный вред, передав это письмо в средства массовой информации, которые, всегда падкие на сенсацию, подхватили его и напечатали полностью в газетах всего мира. В ужас пришла даже сестра Глеба, Татьяна. Она, правда, пыталась объяснить такой шаг своего брата как типичный «для его импульсивного характера», но это его «жалкое письмо», по ее мнению, «теперь сделает невозможной для Романовых любую попытку признать Анастасию» {48}. Раздраженная подобным поведением и испытывая глубоко укоренившееся недоверие в отношении Фоллоуза и его «Корпорации Гранданор», Татьяна заявила, что она больше не будет поддерживать ни своего брата, ни его действия. Глеб ответил на это в своей обычной манере, в открытую обвинив свою сестру в обмане {49}. Он даже высказал предположение, что она тоже входит в состав того, что он назвал «подлинной кликой средневековых интриганов», вознамерившихся лишить претендентку ее имени и наследства {50}. Он публично назвал великих княгинь Ксению Александровну и Ольгу Александровну «чудовищами», которые совместно с Жильяром «решили уничтожить» женщину, о которой они знали, что она является «их родной племянницей», чтобы иметь возможность присвоить ее наследство {51}. И при этом Глеб выразил крайнюю степень изумления по поводу того, что он оказался «покинут всеми родственниками и друзьями, которые живут в Европе, и не ожидает получить от них какие-либо вести вплоть до того дня, когда наступит полное восстановление доброго имени Анастасии» {52}.

Фрау Чайковская, она же Анна Андерсон, со своей стороны, избегала участия в этой буре, поднятой от ее имени полным добрых намерений, всегда верным ей и безнадежно безрассудным Глебом Боткиным. В начале 1929 года она выписалась из отеля «Гарден Сити» и возвратилась к Энни Бэрр Дженнингс, и стала участвовать в вечеринках, чаепитиях и обедах, которые устраивала хозяйка, чтобы благодаря такой гостье пустить пыль в глаза высшему обществу Нью-Йорка {53}. Однако вскоре и несмотря на новые дорогие наряды, которыми снабжала ее хозяйка, Андерсон стала уставать от этого спектакля. Ей очень нравилось спать в постели, отведенной ей хозяйкой дома, ездить по городу в лимузине с личным шофером ее хозяйки, делать покупки в магазинах на 5-й авеню, тратя деньги с кредитного счета Дженнингс, и есть блюда, которые готовил для нее повар хозяйки, но ее неприязненное отношение к незнакомцам и нежелание быть на публике привело к ставшим привычными внезапным приступам раздражения, истерии, частой смене настроений и нелепым обвинениям. Страдая от усиливающегося параноидального психоза, Чайковская начала жаловаться на то, что за ней постоянно шпионят, что ее телефоны прослушиваются, и утверждала, что Дженнингс то держит ее в качестве пленницы, то пытается похитить ее наследство {54}.

Летом 1930 года обстановка накалилась до предела. Вечером 14 июля Чайковская случайно наступила на одного из тех двух длиннохвостых попугайчиков, которых подарила ей Ксения Георгиевна. Всю ночь она провела то в рыданиях, оплакивая своего любимца и требуя, чтобы ей дали другого попугайчика. В ту ночь в апартаментах Дженнингс никто не сомкнул глаз, и никто не знал, что принесет с собой следующее утро. Как всегда последовательная в своей непоследовательности, Андерсон утром покинула квартиру Дженнингс, решив, что справиться с горем ей поможет посещение магазинов на деньги хозяйки. Однако когда Андерсон попыталась оплатить свои новые приобретения, она узнала, что Дженнингс утром закрыла ее кредит. Вне себя от гнева Андерсон возвратилась в апартаменты и начала новый скандал с истерикой, добавив к нему обвинения предыдущей ночи. Она попыталась наброситься с кулаками на прислугу и закончила тем, что ее голую, поймали на крыше, стараясь затащить обратно в дом и не обращая внимания на ее истошные крики {55}.

Нужно было принимать какие-то меры; в течение нескольких следующих дней Андерсон встала в самом центре переполненного универсального магазина и начала выкрикивать на ломаном английском оскорбления и обвинения в адрес Дженнингс. В апартаментах своей хозяйки она, сидя на окне, бросала бюсты, статуэтки и прочие безделушки в ничего не подозревающих пешеходов внизу; она угрожала слугам физической расправой, а также заявляла, что намерена убить себя {56}. Хотя Андерсон были свойственны и депрессия, и непредсказуемая смена настроений, в Нью-Йорке она перешла все границы дозволенного. Ее возмутительное поведение было свидетельством серьезного нервного расстройства. Используя деньги и связи, Дженнингс подыскала трех докторов, которые, не утруждая себя осмотром пациентки и даже не встречаясь с ней, согласились за гонорар в 1250$ (примерно 64 000$ в ценах 2011 года) объявить Андерсон страдающей маниакальным психозом и нуждающейся в госпитализации. Вооруженная авторитетным мнением врачей-специалистов, Дженнингс убедила Высший суд штата Нью-Йорк подписать документы о заключении под стражу, из которых следовало, что претендентка страдает манией преследования и «представляет опасность для себя и окружающих». В ночь на 24 июля санитарка и два помощника насильно вытащили Андерсон из дома Дженнингс и отвезли в дорогой дом отдыха «Четыре ветра» в Катонахе, штат Нью-Йорк. За счет Дженнингс Андерсон пробудет здесь больше года {57}.