Текст книги "PRO суверенную демократию"

Еще сложнее, когда государственный суверенитет нарушается по желанию другого государства. Как известно, фашистский режим начал войну с СССР, чтобы покончить с «кровавым» коммунистическим режимом. США пришли в Афганистан, чтобы положить конец правлению талибов, а затем еще и найти лидера международных террористов (чего не сделали). Приход в Ирак мотивировался тем, что там тайно изготовлялось оружие массового уничтожения – его тоже не нашли.

Получается, что периодически одни страны вправе выдать свои представления о демократическом правлении, о справедливом строе за идеальные, желают, чтобы другие страны последовали их моделям, либо навязывают их внешним принуждением. А если не убеждает модель, тогда можно заявить об угрозе для своей обороны. Таким образом, признание и за мировым сообществом, и за отдельными странами каких-то исключительных прав и приоритета перед государственным суверенитетом других стран – это очень опасная идея.

Кстати, Российская Федерация не лучшим образом поступила в 1993 году, записав в своей Конституции: «Общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы» (статья 15 часть 4).

Государственный суверенитет произведен от народного суверенитета и является его логическим продолжением, служит тому, чтобы никакие внутренние и внешние силы не препятствовали выражению воли народа

Казалось бы, все просто: общепризнанные – значит, и нами признанные. Так подходят к этому вопросу французы, немцы и другие страны. Ан нет, нам предлагают другое толкование – это может быть признание мирового сообщества, а мы ему должны подчиниться. А ведь гораздо правильнее то, что записано в той же статье Конституции далее: «Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора». Это означает, что только с подписанием договора и его ратификацией с нашей стороны он имеет для России обязательный характер.

Высказывания о том, что некоторым государствам суверенитет не нужен, что они его легко отдают другим странам и международным союзам, по меньшей мере некорректны. В конце концов отдавать можно лишь то, что есть, и всегда остается право вернуть свои качества. Многие десятилетия Кубой управляли ставленники США, и была она лишь местом отдыха американцев. Но пришел Фидель, и соседи узнали, что такое государственный суверенитет.

Итак, подведем итоги. Может быть, единственное толкование сочетания суверенитета и демократии – это правление народа посредством демократических институтов; иначе говоря – это управление государственными и общественными делами самим народом, уполномоченными им институтами гражданского общества и органами публичной власти, причем все они действуют под контролем народа. Государственный суверенитет производен от народного суверенитета и является его логическим продолжением, служит тому, чтобы никакие внутренние и внешние силы не препятствовали выражению воли народа; тем самым государство становится защитником интересов народа, в том числе и на международной арене. Никакой иной связи суверенитета и демократии не существует.

Л. Мамут
ПОСЛЕ БЕЛОВЕЖСКОЙ ПУЩИ

БОЛЕЕ 15 ЛЕТ РОССИЯ ЖИВЕТ В РАНГЕ «СУВЕРЕННОЙ РЕСПУБЛИКИ». ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ ДЛЯ СТРАНЫ И ОБЩЕСТВА?

Термин «суверенная демократия» стал в последнее время предметом широкой дискуссии в обществе и в кругу так называемой политической элиты. Однако сама проблема, как выяснилось в ходе обсуждений, выходит далеко за рамки политологических терминов или партийных программ – речь идет о судьбах и самоощущении Российского государства как такового, о тактике и стратегии власти в современном мире.

Именно об этом говорили известные юристы, политики, политологи (в том числе председатель Конституционного суда Валерий Зорькин, заместитель главы администрации президента Владислав Сурков, лидеры ведущих партий и др.) во время круглого стола в редакции «Российской газеты», стенограмма которого была опубликована 6 сентября 2006 г. Поводом для обсуждения стала статья Валерия Зорькина «Апология Вестфальской системы», однако дискуссия быстро переросла рамки спора об исторических феноменах и программных терминах. «Российская газета» стала трибуной и площадкой для дискуссий не только о суверенной демократии, но и о будущности государства, о его судьбах и месте в современном мире.

Сегодня дискуссию продолжает главный научный сотрудник Института государства и права РАН, доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист РФ Леонид Мамут.

Есть в новейшей российской истории события, которые с полным на то правом можно назвать если не точками отсчета, то хотя бы «верстовыми столбами» на достаточно сложном пути, который был уготован нашей стране в конце XX века. К таким вехам, безусловно, относится и Беловежское соглашение, «юбилей» которого мы будем отмечать в декабре 2006 года.

На рубеже 90-х годов XX века авторитетно и осознанно были обозначены ориентиры для поступательного продвижения вперед российской государственности, определен общий план государственно-правового строительства. Были ясно намечены контуры той политической модели, которую Россия твердо избрала для себя в качестве нового государственного устройства (в отличие от советско-коммунистического), – модели демократического правового государства.

15 истекших лет – срок в известном смысле достаточный для подведения хотя бы первых итогов уже состоявшегося развития государства Российского. Чтобы верно их оценить, необходимо понимать рассматриваемый период как этап закладки фундамента, как время становления демократическиправовой государственности. Поэтому очень наивны (можно сказать и резче) ожидания увидеть в реальном облике пока лишь обретающего под собой собственную почву молодого государства точные признаки зрелых государств демократически-правового типа, имеющих за плечами позитивный опыт длительной общественно-исторической эволюции, соответствующие устойчивые традиции, высокий уровень социокультуры и т. д.

Действительность всякого государства образуют по крайней мере два взаимодополняющих компонента: институциональный и деятельностный. Первый – это система публично-властных отношений, норм, процедур, ролей, учреждений. Обычно он возникает и кристаллизуется быстрее, чем то, что называют вторым – деятельностным – компонентом, к которому относятся действия людей, чья активность дает практическую жизнь институтам государства.

В этом плане строящаяся российская демократически-правовая государственность не составляет исключения. Ее базовые институты, на мой взгляд, в самом общем виде уже сформировались. Но нельзя сказать того же самого о деятельностном компоненте Российского государства. По многим причинам его развитие идет труднее и медленнее, чем формирование демократически-правовых институтов, что серьезно мешает раскрытию конструктивного социального потенциала последних.

Учреждаемые структуры, складывающиеся роли, издаваемые законы функционируют лишь так и постольку, как и поскольку их используют, как обращаются с ними люди в своей жизнедеятельности

Сами по себе эти институты никого не организуют и никем не руководят. Законы сами по себе не господствуют и не правят. Учреждаемые структуры, складывающиеся роли, издаваемые законы функционируют лишь так и постольку, как и поскольку их используют, как обращаются с ними люди в своей жизнедеятельности. А она непосредственно зависит от социальных качеств объединенных в народ людей, от общей культуры народа, в особенности от его политико-правовой культуры. Какова фактически данная жизнедеятельность, таково в конечном счете и состояние государственности в целом, таково положение дел в ней. Это аксиома, которую невозможно опровергнуть.

Проблема резкого роста политико-правовой культуры всего российского народа (от высших должностных лиц до рядовых граждан) стоит ныне чрезвычайно остро. Современной России как воздух нужны граждане, умеющие пользоваться и действительно пользующиеся своими правами и свободами, уважающие законы государства и добросовестно выполняющие обязанности перед ним – «коллективным российским гражданином». Один из надежных способов достижения требуемого роста политико-правовой культуры народа (общества) – усвоение и претворение в жизнь принципов Конституции Российской Федерации. Надобно знать и неуклонно блюсти букву и дух Основного Закона, а не приспосабливать их суетливо к преходящей злобе текущего дня.

Теперь о «победах» демократии и ее «поражениях». На мой взгляд, в ходе идущего строительства российского демократически-правового государства не было и нет ни того, ни другого. Не было и нет ни победителей, ни побежденных. Гораздо уместнее говорить сейчас об успехах и неудачах этого исторически пионерского, первопроходческого опыта (после 75 лет большевистского господства). Его очевидный и сохраняющийся успех – создание ключевых институтов демократического правового государства. Разумеется, с ясным признанием того, что впереди еще большой и долгий труд по приведению их в оптимальную систему, по наладке нормальной кооперации между ними, по повышению их эффективности.

Вопрос заключается в том, кто, когда и где доказал, что наличие демократии, бытие демократически-правовых институтов абсолютно не совместимы с преступностью, корыстолюбием чиновников, всяческими формами девиантного поведения закононопослушных граждан

Увы, были и есть неудачи. Обусловлены они в первую очередь тем (и это уже кратко отмечалось), что темпы развития деятельностной стороны Российского государства не соответствуют динамике его институциональной стороны. В природе демократически-правовых институтов нет предпосылок для появления на свет сугубо отрицательных вещей, таких как преступность, злоупотребление властью, разгильдяйство и бесхозяйственность, настроения иждивенчества, вспышки ксенофобии и т. д. и т. п. Хотя, бесспорно, эти институты создают наиболее благоприятные условия для борьбы с ними. Тем не менее в социокультуре, в повседневной жизнедеятельности современного общества они реально присутствуют и ощутимо болезненно дают себя знать. Из-за них деформируется состояние Российского государства, весьма негативно воздействуют они на его облик. Нужны непрестанные и притом утроенные усилия для того, чтобы всеми законными и нравственно оправданными средствами распознавать, подавлять и минимизировать столь опасные социальные дисфункции.

Вопрос, однако, заключается в том, кто, когда и где доказал, что наличие демократии, бытие демократически-правовых институтов абсолютно не совместимы с преступностью, корыстолюбием чиновников, всяческими формами девиантного поведения закононопослушных граждан. Кажется, такого рода доказательства нет. Оно вообще немыслимо, поскольку объективно (нравится нам это или раздражает) демократически-правовые институты и всевозможные социальные дисфункции – это явления, имеющие разную сущность и располагающиеся в разных сферах жизни общества. Ошибочно думать, что они либо предполагают, либо начисто исключают друг друга. Зато есть основания с сожалением заявлять, что в определенных пределах возможно их параллельное существование.

Надеюсь, в свете сказанного понятно, почему я категорически не приемлю часто раздающихся сетований по поводу того, будто «Россия не справилась с демократией», в ней произошел «политический откат» и «вырождение российской демократии уже не вызывает сомнений». Пишут также о «неудаче демократического транзита», случившейся на российской почве. Некоторым даже мнится «отторжение Россией либерально-демократического проекта». Таких выводов – порой печальных, а порой и злорадных – немерено. Я их отвергаю. Но отвергаю вовсе не из-за того, что они исходят от людей некомпетентных и потому критически отзывающихся о нежелательных тенденциях, которые имеют место в развитии современной российской государственности. Как раз напротив. Эти люди владеют обширной информацией и неплохо отдают себе отчет в том, что и зачем выходит из-под их пера.

Мое принципиальное несогласие с ними проистекает совсем не от того, что я пребываю в эйфории от лицезрения политикоправового мира. От эйфории я весьма и весьма далек. Но есть две веские причины не соглашаться с критикой подобного рода.

Причина первая. В отклоняемых суждениях не вполне учитываются и тонко улавливаются как все модусы бытия государства, так и вся диалектика движения суперсложного социального механизма, каковым является современное государство (государ ственно организованное общество). На них лежит печать поверхностности и упрощенчества. Вторая причина. Отвергаемые суждения касательно состояния нынешней российской государственности выносятся теми, кто вольно или невольно покидает позиции конкретно-исторического анализа (иначе говоря, выпадает из истории) и начинает оценивать это состояние с заоблачных высот некоего абстрактного идеала. Сравнение действительности с таким идеалом неизбежно завершается не в пользу действительности, заканчивается ее посрамлением за то, что она не есть безупречное эмпирическое воплощение облюбованного идеала. Выпадение из истории всегда оборачивается отдалением от истины.

Собственный отечественный опыт, опыт мирового общественно-политического развития недвусмысленно подсказывал вариант правильного решения. Оно состоялось

Становление российской демократически-правовой государственности – отнюдь не триумфальный марш, совершаемый под звуки фанфар. Оно сопряжено с долгим и упорным преодолением россиянами массы трудностей самого разного свойства и масштаба. О них – разговор отдельный и обстоятельный. Но вот не пришлось, насколько мне помнится, встретиться со сфинксом и разгадывать малопонятные задачи при выборе того нового типа государства, которому предназначалось утверждаться в постсоветской, посткоммунистической России. Собственный отечественный опыт, опыт мирового общественно-политического развития недвусмысленно подсказывал вариант правильного решения. Оно состоялось. Искомым и найденным типом новой зарождавшейся российской государственности стало демократическое правовое государство.

Нередко спрашивают: на каких устоях зиждется и какие конкретные черты приобретает строящееся в России демократически-правовое государство? Присоединяюсь к точке зрения тех моих коллег, кто полагает, что характер и лицо этого государства определяют два равнозначимых начала. Опасно и вредно преувеличивать ценность одного из них за счет умаления важности другого. Первое начало – общие, примерно одинаковые для всех современных развитых цивилизованных стран принципы организации и функционирования государства. Второе начало – национально-исторические и социокультурные особенности России в их самобытности и неповторимости.

Политическая мудрость, с таким напряжением дающаяся нам, заключается в том, чтобы в каждый данный момент уметь находить и поддерживать баланс, разумное сочетание указанных двух равнодостойных начал.

В связи с этим замечу, что ущербны, нежизнеспособны выдвигаемые порой проекты возрождения в России XXI века православно-самодержавной монархии.

Также бессмысленны и утопичны намерения видеть современное российское государство буквально стопроцентной копией западных демократически-правовых порядков. Впрочем, существование именно таких абсурдных намерений в печати, в чьих-либо публичных выступлениях, по-моему, не зафиксировано – это скорее мифы и неверные толкования.

В преддверии очередных парламентских и президентских выборов, естественно, оживляется обсуждение проблем вероятного дальнейшего развития страны. Нормальная ситуация. Нормой являются и общественные ожидания того, что Россия не свернет с однажды намеченного ею магистрального исторического пути. В такой атмосфере все ответственные политические партии, все ответственные государственные деятели в качестве своего политико-идеологического и практически-политического курса просто обязаны избрать линию на последовательное укрепление и всестороннее совершенствование российского демократического правового государства.

С. Чернышев
НОВАЯ АНТАРКТИДА

Тут один из нас, после некоторого молчания, сказал, что есть предмет, о котором мы столь же желаем, сколько боимся спросить… Счастливый остров, где мы сейчас находимся, известен лишь немногим, хотя самим его жителям известна большая часть света; это видно из того, что здесь знают европейские языки… тогда как европейцы никогда не видали этого острова и не слыхали о нем. Это кажется нам удивительным…

Ф. Бэкон. Новая Атлантида

ВСЕМИРНЫЙ ЛЕДНИК С ПРИПАСАМИ

Антарктида для абсолютного большинства жителей Земли – далекий и таинственный континент, снежное пятно на глобусе, где часто встречаются русские названия: остров Петра, море Беллинсгаузена, Земля Александра Первого…

Есть подзабытое русское слово «ледник» – с ударением на первом слоге. Так называлась емкость для хранения продуктов в холоде в эпоху до рождества «Электролюкса». В каждом приличном доме был ледник, зимой в погребе запасался лед, и благодаря этому все лето сохранялись свежие продукты.

Антарктида – глобальный ледник, четырнадцать миллионов квадратных километров ничейной земли, где под многокилометровым панцирем льда до поры хранятся общие запасы человечества. Здесь не ведется не только разработки полезных ископаемых, но даже их поиска (не говоря уже о производстве).

В XX веке континент оказался в перекрестии противоречивых национальных интересов и территориальных притязаний. Эти противоречия удалось лишь временно заморозить. В 1959-м был заключен хрупкий международный договор, по которому Антарктида объявлена достоянием всего человечества. Ныне на ее территории запрещена всякая деятельность хозяйственного характера.

Тем не менее никто не сомневается в том, что недра Антарктиды полны ценнейших ресурсов. Как никто не сомневается и в том, что схватка за этот НЗ (неприкосновенный запас) впереди, что наступит черный день, когда на остальных континентах будут исчерпаны запасы сырья, когда станет нечего есть, нечем дышать, нечего пить, закончатся нефть, уголь и газ… А эти времена ждать себя не заставят.

Но правда ли, что этот ледник, этот аварийный стратегический склад человечества – безальтернативный и единственный?

СЪЁМ ДОБРА С ЗЕМНОГО ПОДА

Если взять совокупный валовой продукт всех стран мира и поделить на общую площадь всех континентов за вычетом Антарктиды, мы получим интегральный показатель, очень грубо оценивающий среднюю производительность единицы земной суши.

Назовем его глобальным удельным валовым продуктом (ГУВП).

Взглянув сквозь призму этого параметра на территорию возлюбленного Отечества, мы обнаружим ее воистину удивительные свойства.

Производительность единицы российской территории (РУВП) в пять раз ниже, чем в среднем по земному шару

Спустя пятнадцать лет после беловежского краха мы все еще занимаем около 13% земной суши, при этом производя чуть более 2,5% общемирового валового продукта. Таким образом, производительность единицы российской территории (РУВП) в пять раз ниже, чем в среднем по земному шару, включая горные субконтиненты Азии и бескрайнюю сельву Америки, африканские тропические болота, ледяную Гренландию и мертвящую Сахару.

А если вывести за скобки более или менее развитые европейскую часть России и Урал? По площади оставшаяся Сибирская Россия (СР = Западная Сибирь + Восточная Сибирь + Дальний Восток) практически равна Антарктиде. Удельный же съем добра с квадратного километра этой территории уже в 20 раз меньше, чем в среднем по земному шару. Это катастрофа. Эффективность использования потенциала территории Сибирской России составляет менее 5% от производительности территорий таких стран-середнячков, как Пакистан, Украина и Тунис.

Ну а если бестактно сопоставить эффективность освоения Сибирской России со странами «восьмерки»? Выяснится, что мы хозяйствуем на родной земле в 340 раз бездарнее Германии, в 480 раз бесхознее Японии, теснящейся на скалистом клочке неуютной земли, регулярно сотрясаемом землетрясениями.

КТО ПАРИТСЯ, А КТО ЛЕЖИТ ПОД ПАРОМ

Сколько продукта можно было бы получить, если бы удалось поднять производительность использования ресурсов территории России даже не до европейского уровня, а хотя бы до среднемирового?

Введем такой параметр, как недополученный валовой продукт:

НдВП = (ГУВП – НУВП)×Пл(Н),

где НУВП – национальный удельный валовой продукт, а Пл(Н) – площадь страны.

Элементарные подсчеты показывают: недополученный валовой продукт России (НдВП) составляет почти 5,5 триллиона (то есть тысяч миллиардов) долларов. Это первое место в мире, которое мы по-родственному делим с Антарктидой. Только вот мы паримся, а она лежит под паром.

Россия – огромный ледник, бездонный резервуар, битком набитый энергетическими, минеральными, биологическими ресурсами

А если для сравнения нарочно выбрать страны с обширной территорией? Российская земля используется в 15 раз менее эффективно, чем США, в 12 раз хуже, чем индийская, и в 8 раз – чем китайская. По параметру производительности единицы территории Россия в целом соответствует Перу, Алжиру, заледенелой Канаде и пустынной странеконтиненту Австралии. При этом в первых двух очагах цивилизации плотность населения соответствует российской, а канадцев и австралийцев на квадратном километре в четыре с половиной раза меньше, чем нас, канючащих о депопуляции.

Вот он – огромный ледник, бездонный резервуар, битком набитый энергетическими, минеральными, биологическими ресурсами. Конечно, в 1959-м, когда заключался Международный договор об Антарктиде, никому не пришло в голову обсудить заодно и тему России, поскольку по количеству танков мы тогда превосходили все остальные страны, вместе взятые, раз в пять… Сегодня ситуация иная, и когда в крутую годину человечество начнет лихорадочно шарить по сусекам, выяснится, что Новая Антарктида расположена куда ближе и удобнее, чем старая.

В отличие от Антарктиды местонахождение ее богатств известно, запасы разведаны. Их не придется выковыривать из-под ледяного панциря толщиной в несколько километров. За ними не нужно плыть на край света. От американской Аляски этот архипелаг сокровищ отделяют три морские мили (пролив между Малым и Великим Диомидом). А Индия и Китай с их совокупным населением в подземного расположены вообще вплотную к кассе. Да и путь из Европы сюда вдесятеро короче, причем, его можно проделать на автомобиле.

Приплыли. Вот она, подлинная Новая Антарктида, уникальный ресурс земного шара, который несравненно доступнее, а значит, и востребован будет быстрее.