Текст книги "Неигра"

Третья часть
ПРО ПРОШКУ И ПРАПРАБАБУШКУ АВГУСТУ

В вечерних сумерках, в тишине Прошка досказывал Августе свою сказку, ту, что так наскучила когда-то Анке и совсем неинтересна была Полинке.

«…Деревянные вещи со временем приходили в негодность. Старые лодки тонули или истлевали на берегу в осоке, карандаши ломались и стачивались, бревенчатые дома иногда ветшали и разваливались сами, а иной раз даже сгорали вместе с прекрасной мебелью из натуральной древесины, плетеными креслами, корзинками и сундучками. Очень обидная тенденция! Со временем разрушались все до единого творения Мастера. Он огорчался, когда пропадала его работа. Особенно некоторые из вещиц, которые, как он думал, ему удались на славу. Ведь не все его изделия были равноценны – среди них встречались и деревянные велосипеды, и даже деревянные самолеты… Но иногда получались истинные шедевры. Но и они оказались не вполне совершенны – они тоже разрушались со временем! Радость созидания омрачалась.

Не прошло и миллиона лет, как Мастер пожалел о своей затее, о том, что извёл Дерево на древесину. И пожалел о Дереве. В мире очень его не хватало, ведь оно было по-настоящему совершенным, потому что вечным. Когда-то можно было, полеживая под ним, ничего не делать, просто смотреть в вечное небо и радоваться вечной радостью. Времени тогда не было, время – оно вроде лака на поверхности деревянных изделий…»

Прошка вздохнул. Августа, впрочем, тоже вздохнула.

– Как ты думаешь, в этой сказке есть намёк? – полюбопытствовал младенец.

– Я тоже вспомнила одну сказку, – оживилась Августа, – обычная детская сказка, даже с бабой Ягой в главной роли, еще недавно читала девочкам. А как похожа на твою! Братьев, богатырей, решивших совершить что-то прекрасное, баба Яга превратила в истуканов. Будучи деревянными, они все понимали, слышали, видели, сострадали, даже плакали… Но потом были расколдованы, все закончилось хорошо.

– Ага! – довольно произнёс младенец. – Есть намёк!

– И ты знаешь, мне кажется, я и впрямь – старая прищепка. Из тех, что наделал мастер. И меня вроде как влечёт куда-то всю жизнь. Может быть – к Пню? Может быть, это ты мне расскажешь, так всё на самом деле или не так?

– Мне кажется… Но я ни в чём не уверен. Дерево-то я видел. Ты не представляешь, как странно, как запутанно у вас тут все выглядит со стороны…

– А ты со стороны смотришь?

Прошка смущённо кивнул.

– Я иностранец.

– Из какой такой страны?

– Я неточно выразился. Скорее я похож на инопланетянина.

– Что за планета такая, расскажи-ка!

– Да это не планета! Я пытаюсь объяснить простыми словами необъяснимое. Я – иномирянин. Из другого мира, это ещё дальше.

– А что за мир там у тебя? – Августа любопытствовала, как она сама полагала, до неприличия.

– Это – иные пределы.

– Вроде иррациональных чисел?

– Сама увидишь. И скоро.

– Скоро?

– Мы с тобой будем там вместе.

Августа помолчала.

– Ты мой ангел-хранитель, да?

– А кто это – ангел-хранитель? Что он делает? Я таких никогда не видел.

– Ну ты и двоечник, Прошка, плохо читаешь, раз не знаешь таких простых вещей, как ангелы-хранители! – Августа даже расстроилась из-за необразованности подкидыша. – Я дам тебе одну книжку посмотреть.

– Так я же и не скрываю, что ничего у вас тут не понимаю.

– Ну и кто ты в таком случае?

– Ты знаешь. Я – «не прагматик».

– Ладно тебе шутить! Почему нам с тобой по пути?

– Ты знаешь. И не знаешь. И знаешь именно потому, что не знаешь.

– Знаю! Ты – тайна.

– Да, я тайна твоей жизни, мира и вообще.

– Честно говоря, я давно догадалась. И чтобы там мне ни говорила Клара Егорьевна, я-то знала, что ты не истощённый младенец! Ну разве что на минуточку ей поверила! Да она и сама себе не верила, очень была удивлена…

– Так я потому и тут, что ты в меня веришь. Ты всегда знала, что я есть.

– Но сперва-то мы приняли тебя за чудо. Тем более уж очень ты стал стараться нас удивить, такие выделывать кренделя…

– Да, мне более пристало лежать тихо, быть незаметным. Я старался ради Анки. Она хотела от меня чудес или не хотела знать меня вовсе. И Полинка туда же! – огорчённо вспомнил младенец. – А они твои внучки всё же, вот и пришлось стараться…

– А ты – тихая тайна жизни, которая просто существует, беспомощная, как солнечный зайчик. То, что она есть – и есть самое расчудесное чудо. Это так… поддерживает. Они-то ещё не знают. А я всегда знала. Даже когда занималась ерундой, можно сказать, теряла время. Пыль там вытирала, или белила потолок на кухне. Взберусь на верхотуру, и радуюсь, как будто небо крашу…

– Я видел, ты чуть не упала с табурета однажды, он на столе стоял, и одна ножка была короче!

– Ты-то откуда знаешь? Ты же был невесть где! В своих иных пределах!

– Я не совсем обычный, – пожал плечиками младенец. – Не даром же Клара Егорьевна удивлялась!

– Значит, всё было не зря! – заключила Августа. – И те годы, что я просидела в тёмном тесном классе, где у меня плевалось сразу сорок учеников, которым математика была интересна меньше, чем какая-нибудь жеваная резинка! В то время у меня в сумочке не было даже пудреницы!

– Зато вместо пудры всё лицо было перемазано мелом! – заметил Прошка.

– Пудреница появилась много лет спустя, а потом однажды пропала, красная…

– С овальным зеркальцем!

– Откуда ты всё знаешь? Тебя ж ещё не подкинули тогда! Ты же появился в тот вечер, когда мы сидели на кухне, и свистел зелёный чайник…

– Сам не знаю! Но ты-то обо мне знала, вот и я о тебе знал, а как это получается, не знаю… Тайна!

– А ты помнишь тот вечер? Мы были на кухне, а ты тут один. Какие у тебя были первые впечатления? Тебе понравился наш мир?

– Это интервью? – засмеялся уродец. – Я испугался ужасно, до паники! Мне показалось, я запутался в бесконечно малых дробях или в нитках…

– Наверное, и я, родившись, орала от страха.

– Ты была тогда ещё так наивна! А я уже знал целые числа. Но здесь чуть было не перестал верить в собственное существование. Сплошные дроби!

– Как я тебя понимаю… А как ты выберешься отсюда обратно? То есть мы с тобою…

– Просто подождём. Это так просто!

– Но скажи, не буду ли я тосковать в твоих «иных пределах»? Все-таки привыкла здесь…

– Тебе понравится. Например, там нет длинных очередей в поликлинике и грубых медсестёр. Уже одно это обстоятельство достаточно располагает к тем пределам, правда?

– Весьма, – согласилась Августа.

– Вот сейчас ты смотришь в ночное небо, полное звёзд, оно зачаровывает тебя таинственностью. А путь туда ещё таинственней!

– Мне уже захотелось собирать чемодан, – заметила старуха.

– Тебе нравится на этой земле милосердие. А там больше милых и сердечных людей! Тебя восхищает великодушие. А там души ещё великолепнее! Там – мир мечты, но он – самый настоящий. Более настоящий, чем этот. Мне трудно объяснить, но ты увидишь!

– А солнце? Первые клейкие весенние листочки, ручейки на тротуарах, воробьи, которые бултыхаются в весенней луже и оглушительно чирикают?

– Конечно, если хочешь. Ты увидишь чудеса! А вот тайн для тебя уже не будет.

– Извини, что я всё о мелочах… А чистое глаженое постельное бельё, а мягкие подушки?

– Всё, что пожелаешь!

Большие руки Августы лежали на ее коленях, она склонила голову и молчала. Уже совсем стемнело, комната стала синей, а небо за окном черным. Прошкины глазки сияли жуками-бронзовиками.

– Если честно, очень хочется тебе верить.

– Иди спать, Августа, умойся, ляг в свою чистую постель, не забудь распахнуть окно и взбить подушки, и смотри в ночное небо, дыши весенней свежестью. Тебе приснятся прекрасные сны. А утром ты проснешься веселой, отдохнувшей. Будет солнце, будет новый день.

– Чтой-то ты меня уговариваешь, как младенца? Уже сто лет меня так не укладывали, – усмехнулась Августа. – Да, правда, пора спать. Поздно! А Полинки до сих пор нет дома. Боже мой, где она? Мобильник-то больше не работает. И вечно эти «Фломастеры»!

– Она скоро вернется.

Вернётся! Августа тревожилась, когда внучка допоздна пропадала, но когда она возвращалась, иногда бывало ещё хуже. Потому что она приводила «друзей». Но Августа-то видела, что «друзья» эти – не друзья. Если прямо говорить, настоящий сброд. Злые, безобразные, бессмысленные, безграмотные, с трудом изъясняющиеся на родном языке молодые люди и девицы приходили, потому что Полинка разрешала им сильно шуметь, без меры пить горячительное, опустошать кастрюли и, вообще, вести себя как угодно. Про бабушку Полинка думать не хотела. Когда Августа замечала, что ей не очень-то нравится эта весёлая компания, да и просто мешает шум, Полинка отвечала:

– Это мои друзья! Дай мне жить! Ты-то отжила своё!

Августа попыталась было объяснить Полинке, что у неё странные представления о «жизни», что «жизнь» не такая страшная, как её друзья. Но Полинка взбеленилась и ответила:

– А ты что для меня сделала? Сама отправила в районную! И кто ты такая, чтобы мне указывать? И кем, вообще, был мой прапрадед? Я и фотокарточки его не видела! Так что дружу с кем хочу!

– А я думала, ты добрая, – только и сказала Августа.

– А на фига мне быть доброй? – Возразила Полинка.

Почему-то Августе всегда казалось, что такая милая длинная чёлка внучки, и шрам под чёлкой – гарантия её избранности, неподверженности обычной порче. Какая наивная старуха! Конечно, всю эту бессмысленную дичь внучка повторяла за «друзьями». Но страннее всего было, что она стеснялась своей прапрабабушки перед этим сбродом. Ей было стыдно, что Августа кормит птиц под тополем, что она образованна, что говорит необычно, на языке, непонятном «друзьям», и что у неё старая чистая залатанная одежда. И что в доме прибрано и бедно.

Впрочем, Августа уже бессильна была убирать все следы ночных дебошей. Они сожгли электрический чайник. И старый зелёный тоже сожгли. Августе постепенно не оставалось места в родном доме. Она всё чаще разглядывала старые фотографии в очень старых фотоальбомах, и иногда ей казалось, что её дом – там, под плюшевыми переплётами. И если туда уйти, можно ещё пожить. Просторнее будет, чем здесь.

Но сегодня Полинка не пришла, было тихо и пусто. Августа отправилась спать. Она умылась, распахнула окно, но, когда стала взбивать подушку, к ее ногам, шурша, упал белый конверт. Августа подняла его и крепко зажала в руке, уже зная, что это письмо от Анки. Анки, которая не писала так долго, целую вечность!

«Милая ба! Я потому тебе долго не писала, что хотела сделать сюрприз. Ты же знаешь, как я люблю делать приятные сюрпризы! У тебя теперь есть прапраправнучка! Ей четыре месяца. Она классная, здоровая девчонка, весит уже, как лошадь – восемь килограммов. А назвали мы ее Августой – в твою честь…»

Разве так бывает – удивилась Августа – в честь живой бабушки внучек не называют… Может быть, я уже умерла? Но думать об этом было не столь важно и интересно, как читать Анкино письмо дальше.

«…Я очень скучаю по тебе, и вот теперь у меня есть маленькая Августа. А ты почему не пишешь мне? Я так жду твоих писем, а их нет и нет. И Полинка тоже не пишет. А у нас все хорошо. Мой Кузя купил новый автомобиль…»

Августа перелистнула страницу и нашла фотографию. Она ахнула и даже засмеялась. На нее смотрели веселые, ласковые, как будто любящие, глаза младенца. Девочка с фото тянула к ней ручки и болтала ножками. На ней было белое пышное платье. Перед объективом ребёнка держала строгая, неулыбчивая дама, как будто похожая на Анку, но в черном длинном платье, на вид настоящем старинном, с пелериной и большими пуговицами, с кружевными манжетами и воротником. Впрочем, и вся фотография была не цветная, а черно-белая, и белое немного пожелтело от времени. Таких было полно в плюшевых фотоальбомах Августы. Изображение окружали изящные виньетки, а причудливо заплетенная надпись говорила о том, что фотография была выполнена в мастерской мещанина Чижова в 1909-м году. Августа разглядывала и все больше удивлялась – ей показалось, что на карточке она сама во младенчестве, она припомнила, была такая карточка. Но радость ее нисколько не убывала оттого, что фотография оказалась настолько странной. Она читала и перечитывала письмо, потом погасила свет, легла в постель, стала глядеть на сизо-серое (когда выключишь электрический свет) ночное небо над городом и заснула довольная, как младенец.

«…Когда по телику звучит музыка, Августа слушает очень внимательно и шевелит пальчиками, как будто уже держит смычок. Виолончель ей очень нравится. Мы с двух лет начнем обучать ее музыке – здесь все дети учатся с двух лет. И математике тоже. Она будет такой же умной, как ты, ба! И она добьется успеха. Она будет счастливой и ей даже не придётся идти для этого в официантки. А тебе не нравился Кузя! Если бы ты увидела нашу „Испано-сюизу“!..»

Было веселое, свежее, весеннее утро. Солнышко играло в комнате, прохладное и легкое, как луна. Облака над урбанистическим пейзажем неслись со звоном, благоухала клейкая застенчивая липа, выглядывали из щелей между кирпичами дома желтые цветы, Августа обходила комнаты в свеженакрахмаленном фартуке и с тряпкой, и, уже без азарта или тоски, как в молодые годы, терпеливо пыталась победить пыль и загладить все следы разора после Полинкиных дебошей. Ведь даже просто передвигать ноги для Августы теперь стало не пустяковым делом. Паркет сделался «пересечённой местностью».

Почему-то Августе теперь всё время вспоминалась красная пудреница, неотвязно таки маячила перед внутренним взором, и было её жалко. То есть не саму пудреницу, сильнее даже царапин на её поверхности, всего, что было связано с ней и заключено в ней. Жаль не пудру, а время. Тешили мысли о прапраправнучке. Ей казалось иногда, что она решилась бы навестить даже далекую Испанию, если бы Анка позвала. Августа ждала, что Анка пригласит бабушку с сестрою. А пока что рассказывала обо всём Прошке. Получилось так, что начав с пудреницы она пересказала ему всю свою жизнь, как будто вся она была заключена в эту потёртую пластмассовую коробочку, как в сказочную шкатулку, и стоило её открыть, всё вспомнилось… Но Прошка итак всё знал! Он сам мог пересказать Августе всю её жизнь. Он даже лучше помнил события и вернее мог объяснить её собственные поступки и чувства.

Но этим весенним утром Августа не нашла своего приятеля в его повозке. Игрушечная коляска оказалась полна сыпучей, влажной, холодной земли. Вокруг еще только накануне чисто вымытый пол так же был усыпан землею, и новые ярко-охристые комья готовы были ссыпаться с самой верхушки горки. Августа замерла. Подошла осторожно, дотронулась до холодной земли и отдернула руку. Долго смотрела. Потом легонько потрогала желтый свежий венчик одуванчика – там росли те же одуванчики, что и между кирпичей на наружной стене дома.

– Прошка, – прошептала она, – для чего ты насадил здесь этот огород? Где ты?

– Я здесь!

Белой крылатой тенью промелькнул он в лазоревом небе, лучиком проскользнул в форточку и, хохоча, упал на руки Августы. Он был голый, такой тощий и прозрачный, что Августа стала озираться в поисках зеленой рубашки, и тут же заметила, что ею и вытирала пыль.

– Ах, Господи, как это могло получиться! – воскликнула она, поспешно отряхивая тряпицу и заворачивая его.

А он между тем жалобно и обиженно плакал. Августа растерялась, расстроилась, уговаривала его, расспрашивала, а он не отвечал вразумительно. Он голосил все громче, как неразумный невнятный младенец. Вошла Анка.

– Ба, Августа не выносит света. Зачем у тебя так ужасно светло?

Анка бросилась к окну и поспешно опустила шторы. В комнате стало темно. Ребёнок и впрямь затих. Анка упала в кресло и прикрыла глаза руками. Она была в строгом чёрном платье с пелериной, с кружевами и большими пуговицами.

– Достало меня это ослепительное лето!

– Анка! Это ты? – воскликнула Августа. – Поверишь ли, я не заметила, как ехала в поезде через всю Европу! Или в автобусе? Не помню! Я, кажется, даже не смотрела в окно! Так это и есть моя прапраправнучка?

Августа заглянула в лицо ребенку. Да, это была та самая девочка! В темноте нельзя было различить цвета, даже румянец у ребёнка на щеках не разглядеть, из-за чего она казалась в точности такой же, как на фотокарточке, чёрно-белой.

– Ты же любишь свет, солнце, море, яркие краски! – Заметила Августа Анке.

– Терпеть не могу! – Возразила Анка. – А она так вообще не переносит! Из-за неё мы не поднимаем штор никогда. Темно, зато интерьер получился необычный. Тебе нравится, ба? Это не наш сарай, правда?

Августа огляделась. Она находилась в просторной комнате, как будто красивой, но чем-то очень странной. Кроме создаваемого шторами полумрака здесь витала еще туманная мгла. Осторожно ступая, чтобы не споткнуться в этой мгле и в этом полумраке, Августа с маленькой Августой на руках обошла комнату и тогда поняла, что туманную мглу создают черный мягкий палас, устилающий весь пол, черная ткань, покрывающая стены, черная мебель и огромные черные глубокие шелковистые кресла, в одном из которых спряталась Анка.

– Это моя комната. Мне здесь хорошо и спокойно. Раньше я не могла дышать от пестроты и света.

– Но ведь ты писала другое! И на фотографиях всё выглядело иначе!

– Да нет, точно так, – возразила Анка.

Августа как раз набрела на что-то громоздкое, при ее прикосновении с шуршанием покатившееся по паласу. Выкатившись из тьмы в полумрак, оно оказалось детской кроваткой – резной, из черного дерева. И одеяльца, и подушечки, и простынки казались так же черными. Августа ахнула.

– Что за мода такая? Как ребёнок может жить и правильно развиваться в таком склепе? Да она вырастет слепой! Ты сошла с ума в этой Испании, бедная моя девочка!

– Это моя приватная территория, делаю, что хочу, – ответила Анка. – Если мой вкус отличается от твоего, это еще не значит, что я не в своем уме. А ей нравится.

– Лучше бы ты купалась в океане и щёлкала по носу дядю короля, чем так вот с ума сходить! Может быть, погуляем? Я хотела бы посмотреть на эту страну. Может быть, в Испании принято дурачиться?

Они собрались и вышли. Анка сменила длинное строгое чёрное платье на тоже черное, как ночь, и даже искрящееся звездами, но коротенькое платьице, перетянутое широким жестким черным поясом. Августу несколько смущала странная одежда внучки, смущала чернота изящной детской коляски. Но всего больше смущал её собственный не слишком подходящий для прогулок за границу наряд – старый потрёпанный халат из голубого сатина и к тому же в белую горошину, в котором она дома убирала пыль. Вот что значит собираться впопыхах! Наверное, это из-за Полинкиных фокусов она потеряла голову и ничего теперь не помнит. И всё же хорошо, что добралась.

Августа легко и бесшумно катила перед собой коляску. Ей здесь было значительно легче передвигаться, чем дома. Может быть, надежда помогает? Эту девочку она воспитает лучше всех предыдущих. Прапраправнучка вырастет такой умной, необыкновенной, совершенной, что станет подругой Августе. Может быть, как раз эту девочку она ждала всю жизнь, почти сто лет. Августа вглядывалась в младенца. Та тоже глядела на неё, спокойно, как Прошка.

Улочка была чистая, красивая, увешенная изящными балконами и декорированная множеством дверей и окон с навесами, затененная кронами деревьев. От этого она казалась чёрно-белой. Они свернули на другую подобную же улочку, потом на третью. Все улочки были чересчур тенисты и чёрно-белы.

– Я тебе покажу и настоящий Мадрид, – сказала Анка, только как бы у тебя голова не закружилась. Мы выйдем на самую большую улицу!

– Пойдём. – Сейчас Августа мало обращала внимания на архитектуру. Она искала свет и солнце для своей прапрапра.

– Ты посмотри, посмотри, какой город! – взывала Анка. – Ба, ты как будто не здесь!

– Задумалась! – Спохватилась Августа. – А хорошо ли здесь живут учёные?

Анка удивленно на нее взглянула.

– Что это тебе понадобились учёные, ба?

– Ты же хочешь учить Августу математике!

– Так вот ты о чем! Об этом не беспокойся. Тебе такая жизнь и не снилась. Вообще, повезло девчонке! Особенно с отцом. Если бы не Кузино благородное происхождение, если бы не его ловкость… Ну и Стефана, конечно, принимает участие. Всё, о чём я когда-либо мечтала, обломится Августе…

– И я много мечтала. В детстве, бывало, о горбушке чёрного хлеба. Потом уже никогда и ни о чём я не мечтала так горячо! А у Августы всегда будет такая большая горбушка чёрного хлеба, какую она только пожелает!

– Нет, ба, не выйдет. Здесь только белый хлеб. Но не волнуйся, она будет в шоколаде!

– И твоя прапрабабушка, и прабабушка, и бабушка, и мама – все мечтали. И если вспомнить – мало что у них сбылось, а уж беды были, о каких никто даже и не мечтал. А у Августы будут заводные игрушки. И она сможет сколько угодно вырезать себе бумажных куколок из фотографий…

– У неё будет компьютер, ба! Ей не нужны будут бумажные куклы! – Напомнила Анка.

– И в школу она пойдёт в красивом платье… Может быть время такое было – неправильное, а теперь прошло? Часы пойдут по-другому? Так не верится же! – Августа покачала головой.

– Что это ты такая пессимистичная, как будто она уже обречена? Ведь все как раз наоборот.

– Меня тревожит эта черная коляска, эти черные пеленки.

– Если тебя это так волнует, я попрошу Стефану, и она тебе объяснит, что в свободной европейской стране можно выбирать любой цвет пеленок – какой нравится! И ничего в этом нет особенного! – Заявила Анка с превосходством завзятой европеянки.

– Ну, здесь я твою Стефану за пояс заткну. Сама знаю про свободу и демократию. Только вот почему тебе нравится черный?

– Это чумной цвет. Ты поймешь. Хочешь мороженого? Слышишь шум? Сейчас мы выйдем на самую большую улицу Мадрида.

– А ты уже нашла школу для Августы?

– Стефана нашла. Но придется возить на автобусе.

– Я буду возить ее и в школу, и домой.

– Спасибо, ба.

– Одежду для неё буду заранее греть на батарее, до будильника…

– Ну ты приколистка! – Засмеялась Анка. – Ещё валенки ей купи, будет полный улёт! Посмотри вокруг!

Августа огляделась по сторонам.

Оживленная толпа двигалось по улице и переговаривалась. Но все эти весёлые неугомонные люди были в чёрном. Их фигуры напоминали графику, выразительный угольный рисунок на фоне белизны зданий. Не совершенно безупречной белизны, белый казался чуть пожелтевшим.

– Странный город, – заметила Августа, – я всё представляла ярким, пёстрым. Судя по твоим фотографиям…

– Почему ты не привезла Полину? – перебила Анка.

– Полинка фокусничает. У неё трудный возраст. Может быть, это пройдёт. Ты позвони ей!

– Ну а как поживает Прошка?

– Прошка! – Обрадовалась Августа. – Ты ведь про него еще ничего не знаешь! Оказывается, он…

Но Анка не слушала.

Прошло невесть сколько лет, кажется, много, а девочка оставалась все такой же. Она не росла, не говорила, не ходила, у неё не резались зубы. Она даже не плакала, а смотрела спокойно и лучезарно, и очень этим напоминала Прошку. Часы на самом деле изменили свою повадку. Когда ни глянешь на них, сколько ни глядишь – всё те же цифры, светятся и не меняются. Поначалу Августе это казалось очень и очень странным – всё же электронные часы, не механические. Те, если остановились, значит, сломались. А электронные, если сломались – гаснут. Эти же и не сломались, и не идут, а смотрят тебе в лицо, не мигая…

Солнце забуксовало в облаке – и никуда. Белые, не совсем белые, чуть пожелтевшие, дома вросли в землю. Это, конечно, в обычае домов, оставаться на своих местах, но хотя бы один покрасили к празднику! Или построили ещё какой-нибудь новый! Так нет же. И толпа не меняла своих красок. И автобус, широко распахнув двери, не трогался с места, ждал, когда же взберется на подножку величавая старуха, ведя за руку внучку. Девочка поедет в школу учиться читать и считать, играть и танцевать, чтобы вырасти умной и жизнерадостной, и оживить наконец это сонное царство, испанское королевство. Чтобы удивить весь свет и оправдать надежды прапрапрабабушки… Старуха с удовольствием будет сопровождать ее в школу, ждать окончания занятий и увозить домой, расспрашивая, что нового об этом мире она узнала сегодня… Но Августа все еще держала на руках запеленатого младенца. Анка и Кузя Ритурнель тоже не менялись и очень скучали. Да и Августа, честно говоря, скучала.

Иногда она ходила гулять со своей нерадивой прапраправнучкой в Парк. По вечерам там бывали танцы и играла живая музыка. Дискотек не бывало и в помине – никаких дисков никто не крутил. Играли настоящие духовые и струнные инструменты, и даже барабаны! Совсем как в дни юности Августы. Однажды ей даже захотелось потанцевать, но она постеснялась своего голубого халата. Днём оркестр тоже играл – популярную музыку, любимые гуляющей публикой шлягеры.

Однажды там, в оркестре, случился казус. Один виолончелист оставил свою виолончель и ушел, никому не сказавшись. Или он заблудился в недрах квартала, или нашел себе другой инструмент – но он не возвращался. И тогда в оркестр пригласили Августу. Они не посмотрели, что на ней халат в горошек. Они знали, что она играет превосходно, теперь даже лучше, чем когда-либо. Лучше, чем на выпускном экзамене в музыкальной школе.

Музыка Августы очень хорошо вписалась в природу Парка. Деревья росли крепче, травы цвели дольше, птиц слеталось больше с тех пор, как она играла там. Её музыка всё неразрывнее переплеталась с тенями и светом, ветвями и запахами в Парке, а сама Августа – со своей виолончелью. Люди плясали, топали, пели и кричали на танцплощадке, а маленькая Августа спокойна спала в своей коляске, ни разу она не проснулась, не заплакала. Ни разу никто не заметил её.

Играла Августа превосходно, и знала об этом. Но только остальные музыканты как будто не радовались её искусству, не разговаривали с ней, не глядели даже в её сторону. Они вообще не двигались, как нарисованные углём на слегка пожелтевшей бумаге, или на старинной чёрно-белой фотографии. Только у трубачей раздувались щёки. Исполнять приходилось изо дня в день всё те же шлягеры, и они наконец приелись Августе. Она опять заскучала.

Казалось, время остановилось, и так будет всегда. Августа подумывала, не съездить ли ей куда-нибудь хотя бы ненадолго. Она даже сходила в одну лавку, и, объясняясь жестами, выбрала и купила себе отличный удобный дорожный костюм из добротной ткани. Правда, чёрный – вся одежда в этом магазине была чёрной.

Издалека её подбадривал тихий знакомый голосок:

– Августа, Августа, пора в путь, здесь ты всё уже видела…

Поднимет телефонную трубку – он доносится оттуда. Включит телевизор – он звучит в рекламе авиакомпаний, автомобилей, лекарств, в социальной рекламе, не говоря уже про рекламу дорожных принадлежностей. Августа торопилась, но всё равно завозилась. Нужно было собрать в дорогу вещи, множество незначительных, пустяковых, но совершенно необходимых вещиц. Оказалось, это ужасная морока – найти и упаковать каждую, почти непосильная задача. Досаждала и мешала скрипучая боль в костях, вернувшаяся снова. К тому же Августа ещё не знала, куда поедет… И когда она, совсем растерянная, с непригодными ни для чего склянками и неопознанными таблетками в руках, опустилась, обессилев, на край дивана и повесила седую голову, то вдруг услышала знакомый чудесный голосок ближе:

– Да брось ты эти старые фотографии, я покажу тебе кое-что куда интереснее!

Августа стала оглядываться, чтобы понять, откуда доносится звонкий голосок Прошки. И увидела кругом огромный яркий мир. Тут было все: яблоки, заря, запахи трав, из которых она сразу же выделила полынь, лаванду, и любимый запах смолы на солнце, блеск и мрак гроз за окном, дробь дождей по скату крыш, шум древесных крон и лазурь моря, белки в полёте и спокойные розовые сойки на покосившейся изгороди. Одновременно она увидела оранжевые стволы сосен в блеске снега, под небом такой густой синевы, как если бы оно было теплое. И нашла, наконец, Прошку. Оказалось, он свил гнездо на Дереве выше и ветвистее всех сосен. И радостно чирикал оттуда, как воробей по весне:

– Августа, смотри, вот оно, Дерево! Забирайся сюда ко мне! Ты боялась соскучиться по прежнему миру, но он тоже здесь! Здешний мир полнее прежнего. Если там кто-то не мог тебя понять, и ты не могла что-то кому-то объяснить, и сама не до конца понимала, то теперь узнаешь все недоузнанное, недочувствованное, недопонятое, найдешь утешение всех обид, поймешь все и вся. Ты встретишь все любимые образы воплощенными и вечными. Все зацветет. Мне трудно было объяснить это там, тогда, но теперь ты видишь сама! Смотри, кто идёт!

Августа обернулась…