Текст книги "Неигра"

2. Прошка-зевака и эстетка

«Дорогая ба! Ты меня еще не забыла? Но все равно, вряд ли узнала бы теперь…»

Куча фотографий. Блестящие, пестрые, многолюдные. Глаза разбегаются и не видно Анку. Солнечная улица пёстрого города. Смуглые девушки в розовом, желтом, синем, зеленом. Они смеются, бегают и мельтешат даже сфотографированные.

– Вот она! – нашла Полинка, – обернулась к плюшке в шортах. Только ухо видно.

– Действительно, – Августа узнала, – это ее стройная фигурка! И точеное ушко!

На Анке были красные кеды и жёлтые носки, яркие клетчатые короткие брючки «капри» с рубахой, и цветные браслеты на загорелых руках. На другой карточке Анка изобразилась сидящей на балконе, окруженная все теми же подружками, среди цветов и синего неба. Поза ее была непринужденна, улыбка – ослепительна, в руке – сигарета, на ногах – все те же красные кеды. Еще на одной картинке Анка держала под руку сеньора во всем белом, в темных очках и с браво закрученными усами.

– Кажется, это Кузя? – спросила Августа Полинку.

– Конечно, он! Интересно, он все еще князь? Или теперь повар? Интересно, может быть повар князем?

– По-моему, он выглядит вполне прилично, – заметила Августа, – лучше, чем здесь.

– Анка тоже лучше, – подтвердила Полина, с интересом разглядывая изображения сестры.

Августа вернулась к письму. Она читала вслух, Полинка с Прошкой рассматривали фотокарточки и слушали.

«Здесь чума! Кажется, я создана, чтобы жить здесь. Я купалась в теплом Атлантическом океане и загорала. Я, оказывается, так люблю солнце и свет! Синее небо и синее море! Бедные вы мои, у вас унылая зима, декабрь. Два года назад я и представить себе не могла, что буду так счастлива, и так скоро. Кузя купил подержанный „сеат“! Он такой крутой! А вам он не нравился! Учти, Полинка, наша ба ничего не смыслит в женихах. Советуйся только со мной. Кстати – почему ты мне не написала? И бабушка не написала. А я ждала-ждала…

Работа у меня – чума. Я вроде официантки, но лучше. Кормлю короля и компанию. Донна Стефана – лапочка. Между прочим, ее дядю, брата короля, я щёлкнула по носу, когда он плохо ел. И еще буду щёлкать, так что все хорошо!

Разве что ноги устают с непривычки, носишься из столовой в кухню, из кухни в столовую. Но я на этот счёт не заморачиваюсь. И моя униформа немного строга и стеснительна – что-то такое традиционное. Зато торжественная и очень дорогая! После работы мы развлекаемся с друзьями, гуляем. Все здесь меня любят. Кузя тоже любит меня безумно. И развлечения он умеет придумывать. Обо всем интересном буду писать. И вы пишите мне. Ваша донна Анна».

Августа всплеснула руками.

– Она опять забыла указать обратный адрес! Что за наказание! У меня лежат пять неотправленных писем.

– Она вообще много чего забыла, – заметила Полина, – например, прислать тебе пальто с королевского плеча.

– Пальто… Без пальто с королевского плеча можно обойтись, – задумчиво проговорила Августа, – плохо, что она устаёт. Официантка, скажите пожалуйста, радость какая! Да и где она живёт? Раз адрес не присылает, небось, в такой норе, что и адреса нет?

– Так ведь фотографии! – возразила Полинка. – Вот балкон, вот какая-то большая светлая комната, вот еще комната с огромным окном. И всё такое у неё чистое, яркое, глаза режет…

– Фотографии могут быть старыми, – покачала головой Августа, – они же никогда не выцветают, эти цветные современные фотографии! А теперь она невесть где!

Августа сгребла весь ворох себе на колени и пристально вглядывалась в каждую.

– Синее море, скажите пожалуйста! – ворчала она.

– Да ей весело, она кайфует, – уверяла Полинка.

– Боюсь, – покачала головой Августа, – это веселье наигранное. Она ни слова не пишет о деньгах, которыми обещала помогать нам. Она бедствует! А Кузя он и есть Кузя. Этот – не Василий Васильевич Пузырь. Бедная моя Анка!

– Августа, ты все навыдумывала. Ей весело! – вмешался и Прошка.

– Не может быть, Прошка. Сам подумай. Ну чего веселиться?…

– Ну… море синее. Солнце.

– Радость какая! – Августа махнула рукой.

– Говорю тебе, сто пудов! У неё просторная светлая квартира!

– Но ты же ни в чём не уверен с тех самых пор, как Пузырь лопнул!

– Я своими глазами видел!

– Ты видел издали, за много тысяч километров. Что ты мог разглядеть с такого расстояния!

– Нет, я вблизи видел. Я был у неё в гостях.

– Когда?!

– Сейчас!

– Мы же тут с Полиной были и ты с нами!

– Вы отвернулись, а я смотался тем временем.

– Чепуха какая! Прямо сейчас? И что ты там видел?

– Путаницу, пестроту! Всё, что ей нужно для счастья, а я не понимал! – воскликнул младенец. – Ей нужна была путаница, в которой я тут у вас совсем запутался, и не могу распутаться… Двумя словами, суета сует!

– Что она там делает?

– Мельтешит!

– А тебя видела?

– Она подмигнула мне и обозвала.

– Чепуха какая! Подмигнула? – растерялась Августа.

– Я в осадке! Обозвала?! – удивилась Полинка.

– Она сказала: «А в тебя я вообще больше не верю, гриб галлюциногенный! В Испании таких нет!» Меня нет в Испании! А я как раз был в Испании! И потом – разве я гриб?

– Совсем нет! Сама она грибница! – возмутилась Полинка.

– А как она выглядит?

– Точно как на фотографиях.

– Хотела бы я знать, как у тебя получается этот фокус – ходить в гости без адреса? – задумчиво проговорила Августа.

– Я же познаю мир, ну что здесь непонятного? – недоуменно возразил младенец.

– А не можешь ли ты отнести ей мое письмо? – с надеждой спросила Августа. – Она очень ждёт! И не понимает, почему мы ей не пишем…

– Ну, попробую, – согласился младенец.

– Ты же ничего не умеешь! – напомнила Полинка. – Ты растерян, у тебя ноль на выходе, нет ни способностей, ни склонностей, ты рефлексируешь, ты, вообще, «зевака»! У тебя всё равно ничего не получится!

– Отвернитесь, вы меня смущаете! – велел уродец.

Полинка пожала плечами и вышла из комнаты.

Августа присела к столу и принялась глядеть за окно. Нахохленный голубь примостился на подоконнике. Он стоял, поджав окоченевшую лапку и, пытаясь согреться, время от времени переступал на другую. Сегодня Августа, как обычно, вынесет птицам во двор накрошенного хлеба. Она для них – как человечек из часов. Такая точность, такое прилежание! Она и сама для себя – человечек из часов. Это же надо каждый день, столько лет… сколько лет? Когда это началось? С каких первых крошек? Когда-то первая чёрствая краюха хлеба не была брошена в мусорное ведро. Что-то же послужило причиной…

– Августа! Я упал письмом ей в руки. Но она меня не видела!

– А ты был настоящим письмом?

– Даже с маркой на конверте и почтовым штемпелем! Но ей всё казалось, что это муха жужжит и достаёт её! Она смахнула меня с колен.

В другой комнате перед зеркалом большого комода восторженно топотала Саломея. До Рождественского представления оставалось всего ничего. И завершалось время, за которое Августа внесла плату в Лицей.

– Госпожа Саломея, позволь поговорить с тобою, – ласково сказала Августа.

– Ба, ты такая серьезная!

– Да. Как мы с тобой и думали, Кузя оказался не поймёшь чем! Анке сейчас трудно. Прошка не сумел отнести ей письмо. Твоя сестра одна, в далекой стране, беспомощная. Ведь она еще совсем, совсем маленькая девочка! Поэтому она не смогла купить мне пальто. И не сможет больше присылать нам денег. Такая вот петрушка.

– Что ж такого? Разве мы не обойдемся без её денег?

– Мы будем жить, как и раньше. Но платить за Новейший мы уже не сможем.

– А как же? – Саломея растерянно разглядывала свое отражение в зеркале.

– Будешь учиться в обычной школе. И всё будет у нас просто замечательно!

– В обычной! Что ты говоришь, ба! Нет, это невозможно. А Марина Романовна? Нет, она не допустит этого!

– Ты же умная девочка… Не то что твоя легкомысленная прапрабабка! Ты всё должна понять! Даже эстетка ничем не поможет. Но это не такая уж беда. Если ты увлечёшься каким-нибудь предметом, особенно математикой, я буду помогать тебе, и ты увидишь, что можешь добиться всего, чего пожелаешь, и без лицея. У вас там все-таки больше игрушки и кофе в джунглях.

– Я ни за что не уйду из лицея! Именно потому что у нас кофе в джунглях! Я найду выход.

Ночью Полинка прокралась к Прошке в комнату.

– Прош-Прош, выручай! – зашептала она. – Теперь от тебя зависит все. Ну и что, что ты растерялся? Соберись! Возьми себя в руки! Ты ведь знаешь, как нужны бабушке деньги. Дай хоть немного, заплатить в Новейший. А то я пропала!

При свете луны Прошка разглядывал странное одеяние Саломеи, ее искажённое страхом лицо и руки, уцепившиеся за край его кукольной повозки.

– Но я не могу! – возразил уродец.

– Ты просто не хочешь постараться!

– Я стараюсь, а моё желание помочь вам огромно, как земной шар! Для этого я здесь, для этого учусь денно и нощно! Так же, как ты, стараюсь проштудировать всякие премудрости, но только я совсем не сплю! И что же? Всё ещё ничего не знаю и не умею! Беспомощен, как младенец!

– Тогда я скажу тебе, что нужно сделать, я знаю! Давай вместе выпустим из коробочки Василия Васильевича Пузыря. Одна я боюсь – он может рассердиться на меня. А вместе мы уговорим его простить меня. Я действительно раскаиваюсь! Я была такой глупой – зачем помешала их роману? Пускай бы Анка летела на Крит или куда угодно – какая разница Крит или Испания? Ей и на Крите было бы так же весело, как в Испании. Но ты тоже виноват. Почему ты не хотел отпустить ее?

– Видимо, не судьба… Хотя Василий Васильевич был такой удачной фантазией… Он был в своём роде совершенством!

– Значит, ты согласен выпустить его из коробочки?

– Боюсь, что он не сидит в коробочке. Мысль можно вспугнуть, смешать, прогнать, но не посадить в коробочку. Наверное, он давно вылез оттуда.

– Но ведь это моя последняя надежда!

Призрачная Саломея выбежала из комнаты и вернулась, осторожно неся огромный бабушкин башмак. Она зажгла свет. Прошка зажмурился, но быстро снова распахнул глаза. Он с интересом наблюдал за смелой девочкой.

Полина запустила свою нежную пухлую руку в башмак и из самой его глубины осторожно достала несколько поблекшую коробочку из-под клубничной жевательной резинки. Повертела ее на ладони. Та пахла нафталином и всё ещё тонко-тонко клубникой.

– Открываю, – прошептала Саломея.

Она опустилась на пол, открыла коробочку, и бережно вытряхнула содержимое себе на платье. Запах клубники усилился. Подобно Данае, Саломея оказалась осыпана купюрами, хрустящими, как сухие крылья умерших бабочек.

– Деньги, настоящие деньги! – воскликнула Саломея. – Спасибо, Василий Васильевич! Как вы добры, как щедры, как я вам благодарна!

Прекрасный запах клубники заполнил всю комнату. И Саломея увидела, что на ее платье вместо купюр лежит целая россыпь свежих ягод. В негодовании стряхнула их на пол, вскочила и затопала ногами.

– Он издевается надо мной! Противный, злой! А ты – ты просто зевака! – воскликнула она и выбежала вон, оставив бедного Прошку растерянным и удрученным.

– Это всё твои собственные фантазии! Чудес не бывает! – закричал Прошка ей вслед, но получилось всё равно тихо и Полинка не услышала. – Более негодного, нечудесного мирка я ещё не видел… – пробормотал Прошка, оставшись один.

Он не мог никого облагодетельствовать и сам не понимал, зачем ему находиться с людьми, такими несчастными, несмотря на его присутствие. Раньше Прошка считал, что неспроста был подброшен Августе и её внучкам, придумывал для них всякие развлечения и сам радовался. Но все его выдумки оказались никчёмными, теперь он уже не мог угодить никому, и стал как будто ненужным, негодным. Даже утешить на словах не умел. Но пока не уходил отсюда… что-то не отпускало.

Платье Саломеи было безнадежно испорчено, заляпано клубникой. Но все же Полина постаралась выглядеть спокойной, когда пришла на следующий день в Новейший. Она причесалась, как всегда, тщательно, скрыла, как умела, следы печали, а в троллейбусе нарочно вспоминала песни «Фломастеров», хотя все фломастеры теперь были для неё фиолетовы…

Войдя в Джунгли и увидев Марину Романовну, Полина решила, что всё обязательно уладится. Марина Романовна – не Прошка. Она – реальная волшебница.

– Моя Саломея! – воскликнула эстетка. – Репетировала?

– Да, теперь я выучила всё, не путаюсь и не спотыкаюсь! Я могу пять минут простоять на высоких полупальцах, как настоящая арабеска!

– Изобрази! – улыбнулась эстетка.

Полинка разулась и изобразила. Марина Романовна покачала головой.

– Только ты всё равно не арабеска!

Полинка поникла.

– Не получается?

– Получается отлично! Но арабеска не ты, а твоя позиция. Теперь – начало танца.

– Откуда начинать?

– От печки.

Полинка опять смутилась.

– Откуда?

Марина Романовна улыбнулась.

– У нас нет здесь печки. Давай от батареи.

Полинка подошла к окну, прикрыла глаза, отрешилась от суеты и стала вспоминать одну фигуру за другой… Ей нравилось танцевать. Она всё же несколько раз споткнулась, но ощущение полёта всё равно оставалось. Ей помешала только кадка с пальмой, о которую она немного ушибла колено и остановилось.

– Ты молодчина. Я вижу, как ты старалась. Как настоящая арабеска! – пошутила Марина Романовна.

Полинка расцвела.

– Да, я очень старалась, всё выучила! А можно выступать в другом платье?

– Почему же? Твоя туника – это нечто. Твоя бабушка – кутюрье!

– Туника пропала.

– Пропала? Куда? – пришла в недоумение эстетка.

– Я запачкала её клубникой.

– Клубникой! Варенье трудно отстирать, но покажи. Может быть, нас спасёт тётя Ася или дядя Ваниш?

Полина достала платье, развернула и молча подала Марине Романовне. У нее еще оставалась некоторая надежда на её великую науку и личное обаяние. Если Марине Романовне нужно было, чтобы поезд поехал в другую сторону, она могла развернуть и поезд. Он бы пошёл у неё и без рельс, например, в лес за грибами, такая у Марины Романовны была способность убеждать.

– Ого! – только и сказала эстетка, увидев, что белый батист словно покрылся коростой, съежился, побагровел.

– Вот так любовь и губит нас, – улыбнулась Марина Романовна. – Даже любовь к варенью! Спектакль завтра, уже приглашены гости, шить новое платье поздно, а отменить спектакль нельзя. Но не расстраивайся! Я думаю, нам с тобой удастся уговорить на этот раз сыграть Саломею Машу Новикову.

– Почему Машу?

Полина вспомнила девочку с золотой косой, девочку, которая иногда приходила на репетиции, и наблюдала, сидя в зале и жуя чипсы. Маша усмехалась и пожимала плечами, увидев первые беспомощные попытки Полины танцевать.

– У нее есть платье. И она знает роль. Раньше играла, но вела себя, как капризная примадонна, и нам пришлось временно расстаться… А тут ты согласилась. Ты что, расстроилась? Совершенно напрасно! Ты выступишь в другой раз. Танец уже знаешь. Ты теперь в основном составе, а Маша – твоя дублерша. Дублёрша обязательно должна быть – вот для таких непредвиденных случаев. А мы постараемся повторить спектакль, как только бабушка исправит тунику. Может быть, даже на Масленицу.

– Но меня уже не будет здесь на Масленицу. Я буду в районной школе.

– Разве можно? – Всплеснула руками эстетка. – Зачем туда ходить?

– У бабушки больше нет денег, – тихо, с трудом призналась Полинка.

– Какое несчастье! Как ты меня огорчила! – воскликнула Марина Романовна. – Но ты не забудешь Новейший? Не забудешь нас всех? Я тебя буду вспоминать каждый день!

Полина уже не могла сдерживаться, и самым постыдным образом заплакала. Учительница нежно обняла ее.

– Давай с тобой почаще видеться, приезжай к нам всегда, когда захочешь. Ты можешь гулять с нами, бывать на всех наших праздниках. Ведь мы будем видеться, правда?

Полинка кивала изо всех сил.

– Не вешай нос! Постарайся чувствовать себя самой счастливой и красивой именно теперь. Ведь ты все та же добрая, умная, смелая, талантливая девочка! Открыть тебе секрет? С судьбою надо вести себя так, чтобы заставить ее восхищаться тобой! Она тебе гадость – а ты ей: тьфу! И она растеряется! А ко дню рождения я пришлю тебе открытку.

– Да. Я буду очень ждать открытку. И буду приезжать.

Полина вернулась домой. Августа встретила её новостями:

– Я нашла свой туфель, который пропал еще прошлой весной, помнишь? И вы тогда помогали мне его искать, и всё без толку! А сегодня утром, проводив тебя в лицей, я зашла к Прошке, вижу – валяется мой башмак посреди комнаты. Такая петрушка! Я примерила – до чего удобно! Хорошо, что еще не успела купить новые. Я так обрадовалась! Спрашиваю Прошку – а он молчит и смеется.

– Как он может смеяться! – воскликнула Полинка. – Это он во всем виноват! Урод! Генетически модифицированный продукт! Гриб галлюциногенный!

– И эта туда же! – Опешила Августа.

Полинка всё же пришла на Рождественское Представление. Она нашла место в самом дальнем углу, затаилась там и принялась искать взглядом Марину Романовну. Эстетка блистала и дирижировала перед самой сценой. В руках ее, как почти всегда, были цветы, на губах – улыбки и россыпи смешков. В воздухе витала радость и легкомысленный, украшенный стеклянными бликами, запах хвои.

Вокруг лицеистки без умолку болтали, и Полине показалось, никто не удивлен тем, что не она танцует в сегодняшнем спектакле. Само собой разумелось, что роль Саломеи создана для Маши Новиковой, Маша танцует Саломею каждый год, и невозможно вообразить, чтобы танцевала не она. Болтали о том, что старичок в первом ряду – это учитель самой Марины Романовны, потому что она тоже учится, заочно, и как раз на театрального режиссёра, а этот спектакль – её зачёт. Полинка поняла, что дело было вовсе не в платье. Платье – ерунда! Это же театр. Так же, как она сама могла сыграть принцессу, какая-нибудь драпировка могла сыграть принцессину тунику. Просто Полинка так и не научилась танцевать, как нужно, и Марина Романовна обрадовалась случаю отстранить её от спектакля.

Полина не смотрела на сцену, почти не видела красавицу Машу-Саломею, ей казалось, ни о чем даже не сожалела. Полинка не спускала глаз с эстетки. Ей нужно было насмотреться. Потому что после рождественских каникул уже нельзя будет сюда вернуться.

После каникул она надела черное платье и отправилась в казенное заведение. До ее возвращения Августа и Прошка словом не перемолвились.

Августа теперь была грустна и молчалива, кроме перипетий с внучками у неё приключилась ещё невзгода – стали сильно болеть кости, трудно двигаться. Какое это необычное переживание – когда ощущаешь и понимаешь, что твои кости состарились и поистёрлись, как какие-нибудь вещи, карандаши или прищепки! Прошка был растерян – его волновали человеческие печали, он как раз об этом читал главу в Книге Жизни, очень объёмную главу, похожую на Галактическую Жалобную Книгу. Но особенно он сочувствовал Августе.

Однажды среди дня, хлопоча по дому, Августа заметила, что в кукольной повозке на зеленой расстеленной рубашке-пелёнке рассыпана груда белой морской гальки, янтарей и перламутровых раковин. Она подошла, поиграла камушками, подивилась на них, но не стала просить Прошку вернуться. Россыпь гальки оставалась до вечера, оставалась она и на следующее утро. Наконец Августа почувствовала свое одиночество и жалобно позвала Прошку. И из гальки сразу заблестели его глазки, и раздался заливистый смех.

Девятнадцатого января, в день рождения Полины, в Прошкиной игрушечной коляске вместо него оказались три пунцовых розы. Полина теперь не заходила к Прошке, но Августа позвала ее, показала чудо и подала букет. Девочка взяла цветы с опаской и, почти не глядя, совсем не радуясь им, бултыхнула в первую попавшуюся вазу.

– Тоже мне цветочек, – проворчала она, – чудесит же, когда хочет, вредный гриб!

Почтовый ящик оставался пуст до самого вечера. Но с вечерней почтой в него опустился плотный, благоухающий белизной и духами, конверт из какой-то другой жизни. Полина разодрала атласную бумагу и увидела… Анку. Анку, Анку, многократно клонированную все ту же Анку. Она отнесла весь ворох Анок и молча ссыпала на кухонный стол перед бабушкой. Августа встрепенулась. Она стала искать письмо. Но были только фотокарточки!

– А письмо? – спросила Августа.

– Ничего больше не было.

Августа внимательно осмотрела конверт.

– Опять без обратного адреса. Какая она безголовая!

– Это чтобы мы ее не доставали просьбами, – заметила Полина.

Августа удивленно взглянула на нее, но тут же вернулась к фотокарточкам. Она смотрела на них, и лицо ее светлело.

– Полинка, да это же свадебные фотографии!

Полина взглянула и увидела: Анка, в красной юбочке, красно-белом коротком пиджаке, в белой широкополой шляпе с алыми лентами и красных кроссовках, с загорелыми руками и ногами, хохочущая, и Кузя в желтом костюме, при галстуке «пожар в джунглях» и с усмешкой в бравых усах, повисли с двух сторон на румяном и веселом ксендзе. На других карточках они его целуют и тормошат. Обнимаются, машут руками, прыгают перед собором, мельтешат в автомобиле, суетятся среди блюд и тортов.

– Может быть, у Анки все и наладится, – улыбаясь, заметила Августа.

На обороте одной из карточек она прочла дату, название церкви, имена жениха и невесты, написанные Анкиной рукой.

– И ни слова ни о чем! – негодовала Полина.

– Ни слова! Но это чтобы еще сильнее удивить нас и порадовать. Узнаю Анку.

Полина весь вечер плакала, и бабушкин яблочный пирог, бабушкины увещевания, поцелуи и шутки не могли утешить ее. Пришли гости, подруги Августы, благообразные старухи, принесли подарки. Но Полине легче не стало. Она проплакала и всю ночь.

На следующий день Августа даже решилась попробовать вернуть Полину в Новейший. Она собиралась сама позвонить Марине Романовне и посоветоваться с ней, или поехать к директору лицея узнать, нет ли какого-нибудь благотворительного фонда. Но Полинка уже не хотела учиться в Новейшем!

Ей нужно было только еще один единственный раз, последний, побывать там.

Робко, как всегда, вошла Полинка в Джунгли, и неуклюже пробиралась среди кадок с пальмами. Марина Романовна выпорхнула из-за буйно цветущих кактусов ей навстречу.

– Дорогая, наконец-то! Почему ты не приезжала раньше? Я ждала тебя каждый день!

– Три дня назад, – тихо, потупив глаза, дрожа от волнения, проговорила Полинка, – был день моего рождения. А ваша открытка до сих пор не пришла. Может быть, вы не знали моего почтового адреса и не смогли отправить? А мобильник у меня отключен. Так что sms-ку вы тоже не могли послать! Вот я и приехала за открыткой сама.

– Все дело в том, – Марина Романовна, положив легкую ладошку на плечо Полины, говорила мягким теплым шепотом, – что в открытке совершенно ничего невозможно выразить. Написанные слова становятся пустыми, безликими – так зачем писать? Лучше я все скажу теперь, видя перед собой твое милое лицо. Я бесконечно рада, что ты есть на свете, что ты такая, какая ты есть. Красивая, талантливая, великодушная, любящая, доверчивая, умная, смелая, искренняя. Живи же долго и счастливо, на радость всем, кто рядом с тобой…

– Ага, спасибо! – Полина подняла наконец глаза на весело воркующую эстетку.

Ее взгляд заставил заморгать Марину Романовну, олицетворявшую нежность. Полина, резко повернувшись, вышла.

– Олина, Оля! – взывала ей вслед растерянная эстетка, да так навсегда и осталась в Джунглях.

Августа глядела на цветы, уныло повесившие тяжелые головы и утратившие благоухание. Она не могла выбросить этот увядший букет. Она глядела на него, пока цветы не обернулись Прошкой. Он вновь засмеялся от радости, увидев Августу.

– Хороши были розы? – спросил младенец, безмерно довольный своей выдумкой.

– Да, Проша. Но Полинка… Честно говоря, ей не нужны были розы. А раньше она так радовалась каждому пустячку! Эта противная девчонка из Новейшего, эстетка, не прислала ей открытку!

Прошка приуныл.

– Опять я во всем виноват.

– Почему ты? Это я, легкомысленная старуха, послала её в Лицей, не зная, смогу ли оплатить даже второе полугодие, без всяких гарантий…

– А я? Меня тоже очаровала Марина Романовна! Меня, древнего старика!

– Тоже мне, Прохор Прохорович! Тебя-то как?

– Видел я её, бывал в Джунглях, слушал. И всё мне нравилось! Так она хорошо с Полиной говорила, складно, ласково! Цитаты подпускала! Купился я!

– Ну так что ж, если купился, ты и помочь не мог…

– Я должен был что-нибудь придумать! Превратиться в музыкальную открытку!

– Ага, ты уже помогал таким манером Анке. Лучше не надо.

– Значит, я ни на что не годен…

– Ну что ты, Прошка, такое говоришь. Ты совершенно замечательный. Просто ты не прагматик.

– Не кто я?

– Не очень ориентируешься в реальной жизни.

– Это точно. Я не прагматик! – посетовал младенец.

– А мне без тебя было бы тяжеленько.

– На что же я тебе сдался? – удивился уродец.

– Легче уже от того, что чудо существует, даже вроде и бесполезное. Лежит себе тихонько в уголку и смеётся, как ты! То похоже на морские камушки, то на цветы, а то просто… Вот такая петрушка!