Текст книги "Государь (сборник)"

«Crescit interea Roma Albae ruinis»[34]34
  «Рим между тем с разрушением Альбы растет» (лат.).


[Закрыть].

Кто намеревается далеко расширить пределы своего города, тот должен всеми способами стараться наполнить его жителями, ибо без многочисленного населения ему никогда не сделать свой город великим. Добиться этого можно двумя способами: лаской или силой. Действуя лаской, следует открыть безопасный доступ чужеземцам, которые пожелают поселиться здесь, и тогда всякий будет к этому стремиться; действуя силой, ты должен захватывать соседние города и переводить их жителей к себе. В Риме так заботились об этом, что при шестом царе там жили восемьдесят тысяч человек, способных носить оружие. Римляне поступали подобно хорошему садовнику, который срезает с деревца первые побеги, чтобы со временем они сменились другими, более зелеными и обильными, благодаря тому, что живительные соки останутся в стволе и деревце станет более плодоносящим. А что этот способ расширения своих владений был необходимым и правильным, доказывается примером Спарты и Афин; обе эти республики были воинственны и имели прекрасные законы, тем не менее они не достигли величия, сопоставимого с Римской империей, хотя внутреннее устройство Рима не казалось столь хорошо продуманным и защищенным от мятежей. Этому нельзя сыскать другой причины, кроме вышеприведенной, ибо Рим, нарастивший двумя указанными путями городской организм, мог вследствие этого выставить двести восемьдесят тысяч воинов, у Спарты же и Афин никогда не было более двадцати тысяч на каждую. А вызвано это было отнюдь не более удачным расположением Рима, но лишь другим образом его действий. Ликург, основатель Спартанской республики, считал, что для подрыва его законов нет ничего вернее, чем допустить приток новых жителей, поэтому он принял все меры, чтобы чужеземцы не общались со спартанцами – им запрещалось вступать в брак, принимать спартанское гражданство и участвовать в других общих делах с местными жителями. Чтобы никто не пожелал привезти в страну свой товар или открыть здесь какой-либо промысел, Ликург приказал пустить в обращение в своей республике кожаные деньги, так что количество жителей в Спарте никак не могло заметно вырасти. А поскольку во всех наших поступках мы подражаем природе, невозможно и неестественно, чтобы хилый ствол поддерживал мощные ветви. Небольшая республика не может присоединить город или царство, превосходящие ее народонаселением и мощью, а если так случится, то она погибнет, как деревце, которое с трудом поддерживает свою крону, более мощную, чем ствол; первый же ветерок его сломит.

Так вышло со Спартой, которая захватила все греческие города, и как только против нее восстали Фивы, все прочие к ним присоединились, и ствол остался без ветвей. Риму же этого можно было не опасаться, ибо благодаря своей надежной опоре он мог выдержать любой груз. Описанный образ действий этого города, как и другие, о которых речь пойдет ниже, сделал его великим и могущественным. Это и высказал вкратце Тит Ливий в своих словах: «Рим между тем с разрушением Альбы растет».

Изучавший древнюю историю найдет, что республики использовали три способа для расширения владений. Первого из них придерживались в старину тосканцы – они собирали союз из нескольких республик, причем ни одна из них не должна была возвышаться над другой ни своей властью, ни положением; присоединенные же города они принимали в свое товарищество наподобие того, как поступают в наше время швейцарцы и как в древности поступали в Греции ахейцы и этолийцы. А так как римляне много воевали с тосканцами, я расскажу о них поподробнее, чтобы лучше проиллюстрировать достоинства этого первого способа.

До образования Римской империи самыми могущественными на море и на суше были в Италии тосканцы, и хотя историй, особо посвященных их деяниям, не осталось, в памяти народов сохранились некоторые сведения, свидетельствующие об их величии. Известно, что они основали колонию на верхнем море и назвали ее Адрией, причем эта колония была настолько знаменитой, что дала имя самому морю, и до сих пор латиняне называют его Адриатическим. Известно также, что своим оружием они покорили территорию от Тибра до подножия Альп, опоясывающих и ныне большую часть Италии, хотя за 200 лет до возвышения римлян тосканцы утратили власть в этих краях, которые теперь называются Ломбардией; тогда эта провинция была занята французами. Последние, подталкиваемые нуждой или желанием завладеть плодами этой области, в особенности виноделием, пришли в Италию под предводительством своего вождя Белловеза. Разгромив и изгнав туземцев, они обосновались в этом месте и построили там множество городов, а провинцию назвали Галлией, по своему тогдашнему имени, и удерживали ее до тех пор, пока не были покорены римлянами. Итак, среди тосканцев царило равенство, и они расширяли свои владения вышеуказанным первым способом; у них было двенадцать городов, среди которых Кьюзи, Вейи, Ареццо, Фьезоле, Вольтерра и другие. Эти города совместно управляли общими владениями, и на приобретения вне Италии был наложен запрет; впрочем, и внутри страны большая часть оставалась свободной, причины чего мы укажем ниже.

Второй способ также предполагает содружество, однако не столь равное, чтобы за завоевателем не сохранились право начальствования в столице государства и слава приобретения; этот способ был присущ римлянам. Третий способ состоит в прямом принятии в подданство, без всяких намеков на союз; так поступали спартанцы и афиняне. Из трех названных способов последний – самый пустой, как можно видеть по двум вышеуказанным республикам; их крах был вызван как раз тем, что они захватили владения, которые не могли удержать. Ведь забота о насильственном управлении городами, тем более привычными к вольной жизни, составляет тяжкую и неприятную обузу. Если ты не располагаешь сильным и многочисленным войском, тебе никак не справиться с подобной задачей. А чтобы обрести могущество, нужно обзавестись друзьями, которые тебе помогут, и увеличить население твоего города. Но два вышеназванных города не сделали ни того ни другого, поэтому их образ действий был обречен на неуспех. Рим же, который являет собой образец второго способа, сделал и то и другое и таким образом достиг столь необыкновенных высот. Но только Рим придерживался этого образа действий, поэтому он и стал могущественным в одиночку; набрав себе по всей Италии союзников, которые во многом подчинялись его законам, и в то же время, как было сказано выше, оставляя за собой столицу государства и звание правителя, римляне добились того, что их сотоварищи, сами того не замечая, помогали собственному угнетению, затрачивая свои усилия и проливая свою кровь. Ведь когда римляне стали совершать походы за пределами Италии, основывать провинции на месте прежних царств и принимать в подданство тех, кто привык подчиняться царям и не чувствовать бремени угнетения, новые подданные не признавали другой высшей власти, кроме римской, ибо они покорились римским армиям и ими управляли римские наместники. Тогда римские союзники в Италии неожиданно, с одной стороны, оказались под пятой такого громадного города, как Рим, а с другой стороны – в окружении римских подданных; они заметили ловушку, но было уже поздно, чтобы что-либо сделать: столь велика стала власть Рима над внешними провинциями и так много сил накопил он в своем лоне, умножив число жителей и вооружив их. И хотя союзники Рима объединились, чтобы отомстить ему за обиды, вскоре они проиграли войну, ухудшив при этом свое положение, ибо из друзей перешли в число подданных. Как мы уже сказали, римляне всегда придерживались этого образа действий, и другого нельзя посоветовать республике, которая пожелает расширить свои владения, ибо более надежного и правильного наш опыт не знает.

Способ заключения союзов, которому следовали тосканцы, ахейцы и этолийцы и которого сегодня придерживаются швейцарцы, самый лучший после римского, ибо хотя он не позволяет приобрести значительные территории, ему присущи два достоинства: во-первых, ты можешь не опасаться нежелательной войны; во-вторых, все, что ты приобрел, тебе легко будет удержать. Невозможность расширения вытекает из того, что республика в этом случае разделена и разбросана по разным местам; вследствие этого ее правителям трудно советоваться и принимать решения. К тому же они не столь падки на новые приобретения, потому что в управлении участвуют много общин и приобретенное не имеет такой ценности, как для одной республики, которая рассчитывает воспользоваться им в одиночку. Кроме того, всеми делами заправляет совместное собрание, и это замедляет принятие решений по сравнению с государством, где все сосредоточено в одном месте. Опыт показывает также, что подобный образ действий имеет определенные границы, которые на нашей памяти никто никогда не преступал; дело в том, что объединение заканчивается на уровне 12–14 общин и о дальнейшем расширении никто уже не помышляет, ибо, достигнув состояния, позволяющего, по их мнению, обороняться от любого захватчика, они не ищут новой прибыли, как потому, что не нуждаются в большем могуществе, так и потому, что не видят в приобретениях проку по причинам, уже указанным выше. Им пришлось бы выбирать одно из двух: или принимать в свой союз новых сотоварищей (но умножение их повело бы к расстройству дел), либо приобретать новых подданных (но в этом они видят больше забот, нежели пользы, и поэтому к таким приобретениям не стремятся). Таким образом, когда общее количество союзников позволяет им чувствовать себя в безопасности, они поступают двояко: во-первых, оказывают чужим покровительство и поддержку и тем самым обеспечивают себе поступление отовсюду денег, которые распределяют между собой; во-вторых, они сражаются за других и получают жалованье от того или иного государя, нанимающего их для своих войн; сегодня этим занимаются швейцарцы, и, судя по книгам, раньше это было в обычае вышеназванных народов. Тит Ливий свидетельствует об этом, рассказывая, как Филипп, царь Македонии, вел переговоры о соглашении с Титом Квинкцием Фламинином в присутствии одного претора из этолийцев, и когда претор обратился к Филиппу, тот стал укорять его в жадности и коварстве, утверждая, что этолийцы не стыдились воевать то на одной, то на другой стороне и их штандарты часто можно было видеть над войсками обоих противников. Отсюда явствует, что способ вступления в союзы всегда был один и тот же и приводил к подобным же результатам. Однако указанный путь приобретения подданных всегда был довольно скользким и мало кому приносил пользу; если же при этом не бывала соблюдена мера, он вел к скорому краху. И если обзаводиться подданными невыгодно для воинственных республик, то для мирных это и вовсе бессмысленно, как можно судить по нынешним итальянским республикам.

Итак, наилучшего способа расширения придерживались римляне, и это тем более удивительно, что у них не было предшественников и впоследствии никто не смог им уподобиться. Что же касается содружеств, то в этом римлянам подражают только швейцарцы и Швабский союз. Как мы будем говорить в конце этого раздела, многие порядки, принятые в Риме как относительно внутренних, так и внешних дел, не только не соблюдаются в наше время, но и пребывают в забвении; одни считают их сомнительными, другие – неуместными и бесполезными, третьи – невозможными, и вот из-за этого-то невежества мы становимся добычей всякого, кто пожелает завоевать нашу страну. Но если деяния римлян на первый взгляд трудны для подражания, то таковыми не должны казаться деяния древних тосканцев, особенно в глазах тосканцев современных. Ведь если их предки по вышеназванным причинам не смогли создать империю, подобную Римской, то они обрели в Италии то могущество, которое мог снискать для них избранный ими образ действий. И положение их было на протяжении долгого времени прочным, слава их силы и оружия – великой, а набожность и нравы – весьма похвальными. Эти слава и могущество были сначала потрясены французами, а затем развеяны римлянами, причем удар был так силен, что, хотя две тысячи лет тому назад тосканцы составляли великую силу, ныне память об этом почти стерлась. Это наводит меня на размышления о причинах такой забывчивости, о чем пойдет речь в следующей главе.

Философам, которые утверждали, что мир существовал вечно, по моему мнению, можно было бы возразить, что в случае их правоты память о древности позволяла бы нам, как следует ожидать, заглядывать более чем на 5 тысяч лет назад. Однако можно видеть, что память о старине стирается по разным причинам, частью производимым людьми, частью исходящим от небес. От людей происходят перемены религиозных сект и языков. Когда возникает новая секта, то есть новая религия, ее первая забота состоит в истреблении прежней, чтобы освободить дорогу для себя; и если основатели нового учения пользуются другим языком, они добиваются этого с легкостью. Об этом можно судить по поступкам христианской секты в отношении языческой; первая уничтожила все обычаи и обряды второй и погасила всякое воспоминание о древнем богословии. Правда, полностью похоронить известия о деяниях великих язычников не удалось, потому что христианство сохранило латинский язык, к чему побудила его необходимость записать на нем новые заповеди. А если бы их можно было передать на новом языке, то от прошлого не осталось бы следа, судя по воздвигнутым на него гонениям.

Кто прочитает о поступках святого Григория и других вождей христианства, тот увидит, с каким ожесточением они преследовали всякую память о древности, бросая в огонь труды поэтов и историков, уничтожая картины и статуи и истребляя все, что было так или иначе связано с античностью. И если бы к этим гонениям добавился новый язык, то в кратчайшее время все было бы предано забвению. Но мы можем предположить, что язычники поступили со своими предшественниками точно так же, как с ними поступили христиане. И поскольку за 5–6 тысяч лет эти секты сменяются по два или три раза, память о более ранних событиях исчезает, и если все же остаются какие-нибудь следы, сведениям о них не верят и почитают баснями; так случилось с историей Диодора Сицилийского, которая охватывает 40 или 50 тысяч лет, однако ее признают, насколько мне известно, выдумкой.

Что до причин, исходящих от неба, то они истребляют человеческий род и сильно сокращают население отдельных частей мира. Случается это вследствие мора, неурожая или наводнения, из которых важнее всего последнее, ибо от него не спасается никто, за исключением диких жителей гор, которые не сохраняют памяти о древности и не могут передать ее потомкам. Если же остается в живых кто-либо осведомленный о прошлом, то в целях собственного возвышения он умалчивает о нем и перетолковывает его на свой лад так, что следующие поколения узнают только то, что ему было угодно записать. И я не думаю, чтобы можно было усомниться в действительном существовании этих потопов, эпидемий и голода, потому что о них сплошь и рядом упоминают все историки, да и ввиду отсутствия памяти о древности, а еще потому, что в этом виден разумный смысл: ведь как природа заставляет многократно сокращаться простые тела и ради собственного здоровья извергать излишек накопившейся материи, то же происходит и в смешанном теле человечества, когда все области переполняются жителями, так что им негде жить и некуда уйти ввиду повсеместного избытка населения. При этом человеческие лукавство и злоба доходят до крайности, а потому возникает необходимость очищения мира одним из трех способов, чтобы оставшиеся в малом числе люди после пережитых испытаний стали лучше и жили спокойно. Итак, как было сказано выше, Тоскана была преисполнена могущества, набожности и доблести; она отличалась собственными обычаями и языком, но все это погибло под пятой римлян. И, как мы сказали, от нее осталось одно название.

Мы говорили о том, как римляне расширяли свои владения. Рассмотрим же теперь, как они вели войну, ибо каждый их поступок показывает, сколь далеко благоразумие уводило их от общепринятых путей, дабы облегчить достижение высшего величия. Те, кто вступает в войну добровольно, т. е. из честолюбивых побуждений, намереваются приобретать и сохранять приобретенное; при этом они собираются не истощать, а, напротив, обогатить свой город и свою страну. Поэтому во время завоевания и при охране завоеванного следует избегать лишних расходов и стремиться к пополнению собственной казны. Кто хочет соблюдать все эти правила, тот должен придерживаться стиля и метода римлян, который состоял прежде всего в том, чтобы вести войны короткие и решительные, как говорят французы, ибо, выступая в поход с большим войском, они выиграли войны с латинами, самнитами и тосканцами в кратчайший срок. А если обратиться к тем войнам, что они вели, начиная от основания Рима и до осады Вейев, то все они закончились за 6, 10 или 20 дней. Обычай римлян был следующий: как только объявлялась война, они выступали с войском навстречу врагу и немедленно начинали битву. Проиграв сражение, противник соглашался на условия победителя, чтобы не подвергнуть свои владения полному опустошению; римляне отбирали у него часть земель и раздавали их частным лицам или устраивали на них колонию, располагавшуюся на границе и охранявшую римские пределы с пользой как для самих колонистов, получавших землю, так и для римской казны, которая не тратила на них ни гроша. Трудно вообразить более надежный, действенный и выгодный способ защиты, потому что пока противник не выходил в поле, достаточно было названной стражи; если же колонии угрожало большое войско, тогда и римляне снаряжали такое же войско и выступали ему навстречу. Выиграв сражение, они налагали на врагов более тяжкую дань и возвращались домой. Так понемногу они обретали все большую власть над ними и сами набирались сил. Этого образа действия они придерживались до тех пор, пока не изменили способ ведения войны; произошло это после осады Вей, во время которой, вследствие продолжительности военных действий, было решено платить солдатам, а раньше, поскольку войны были скоротечны и в жалованье не было нужды, они ничего не получали. И хотя римляне пошли на это, чтобы вести более затяжные войны, нужда заставила их часто ходить в походы, дабы держать врагов подальше. Тем не менее они никогда не отступали от своего обычая завершать кампании, смотря по времени и месту, в кратчайший срок; и всегда основывали колонии. Спешить с окончанием войн, кроме всегдашней и естественной привычки, римлян заставляло честолюбие консулов, желавших воспользоваться победой для триумфа, ибо они пребывали в должности всего один год и за это время полгода войско размещалось на зимних квартирах. Что касается колоний, то закладывать их заставляли великая польза и удобство, с ними связанные. Единственное, что изменилось, – это их отношение к трофеям, которые уже не распределялись так щедро, как прежде. Во-первых, в этом не было нужды, поскольку солдаты получали жалованье, во-вторых, приток трофеев настолько увеличился, что ими можно было пополнять государственные средства и не расходовать на ведение войн налоговые поступления. Благодаря этому римская казна вскоре переполнилась. Подобный образ действий в отношении распределения трофеев и основания колоний привел к тому, что Рим в ходе войн обогащался, в то время как другие государи и республики, не столь мудрые, истощали в них свои средства. Дошло до того, что консул не считал себя вправе устраивать триумф, если не мог передать на нем в казну множество золота, серебра и другой добычи. Так римляне благодаря своим обычаям и скорой расправе над врагом, которого они могли также изнурять длительной осадой, набегами, сражениями и выгодными для себя договорами, становились все богаче и сильнее.

Какой участок земли доставался у римлян одному колонисту, мне кажется, довольно трудно установить. Я полагаю, что они выделяли больше или меньше земли, смотря по местности, в которой устраивалась колония. Думается, что повсюду и при любых обстоятельствах распределение не было особенно щедрым, во-первых, чтобы земли хватало на большее количество людей, призванных охранять эту провинцию; во-вторых, трудно предположить, чтобы римляне захотели сделать богачами тех, кто бедствовал на родине. Тит Ливий говорит, что после взятия Вей там была основана колония и каждому досталось по 3 югера и 7 унций земли, что по-нашему составляет… Дело в том, что, кроме вышеназванных причин, существовало мнение, что важно не количество земли, а ее хорошая обработка. Для колоний необходимо также иметь общественные поля, где каждый может пасти свой скот, и леса, чтобы запасаться дровами; без этого невозможно обойтись ни одной колонии.