Текст книги "Государь (сборник)"

Кому-то, может быть, покажется, что я чересчур углубился в римскую историю, не упомянув еще ни об основателях республики, ни о ее военном и религиозном устройстве. Не желая больше держать в ожидании читателей, которые хотели бы услышать какие-то разъяснения на сей счет, скажу, что многие усматривают в поступках такого основателя гражданского общежития, как Ромул, дурной пример, потому что он, во-первых, погубил своего брата, а во-вторых, дал согласие на смерть Тита Тация Сабина, избранного им же в соправители; высказывается мнение, что, ссылаясь на своего государя, граждане получили возможность расправляться с теми, кто захочет воспротивиться их честолюбию и стремлению к власти. Это суждение было бы справедливым, если не принимать во внимание цель, которую Ромул преследовал этими убийствами.

Необходимо принять за всеобщее правило такое: почти невозможно заложить хорошие основы республики или монархии либо целиком преобразовать государственное устройство, действуя не в одиночку; только один человек может замыслить и осуществить подобное предприятие. Благоразумный основатель республики, помышляющий не о себе, а об общественном благе, не о наследственной власти, но об отечестве, должен добиться безраздельного господства; и никогда мудрый человек не подвергнет его осуждению за те чрезвычайные меры, к которым он прибегнет при заложении основ республики или монархии. По справедливости, в его пользу говорит если не поступок, то результат; и это верно для каждого, кто в своих добрых намерениях уподобится Ромулу; ведь насилие заслуживает порицания тогда, когда оно направлено на разрушение, а не на исправление. Однако благоразумие и доблесть преобразователя должны простираться так далеко, чтобы не сделать его власть наследственной; ведь люди более склонны ко злу, чем к добру, и его преемник может употребить эту власть уже не во благо, а в целях собственного честолюбия. Кроме того, если государственное устройство хорошо устанавливать одному, то охрана такого устройства в течение длительного времени станет для одного лица непосильным бременем; нужно вверить ее попечению множества людей, заинтересовав их в этом. Когда людей много, им трудно договориться о наилучшем образе правления вследствие расхождения во мнениях, но, убедившись в достоинствах уже существующего порядка, им будет так же невозможно прийти к согласию о его отмене. А то, что поступки Ромула, погубившего своего брата и сотоварища, принадлежат к числу заслуживающих извинения, и что он это сделал для общего блага, а не из честолюбия, доказывается его распоряжением о создании Сената, с которым он советовался и считался в своих решениях. И если рассмотреть, какие права Ромул оставил за собой, то мы увидим, что они простирались только на командование войском во время войны и на созыв Сената. Это сказалось потом, после изгнания Тарквиниев, когда Рим освободился; все старинные порядки при этом сохранились, только вместо одного бессменного царя стали назначать двух консулов на каждый год; вот свидетельство того, что все первоначальные установления этого города были рассчитаны на свободное гражданское правление, а не на самовластное и тираническое.

В поддержку вышесказанного можно было бы привести бесчисленные примеры, вспомнив Моисея, Ликурга, Солона и других основоположников республик и царств, которые овладели властью, чтобы издать законы для общей пользы. Но поскольку они общеизвестны, я не стану на них останавливаться. Приведу только один пример, не столь значительный, но важный для будущих законодателей. Спартанский царь Агид захотел восстановить соблюдение своими согражданами законов Ликурга, так как частичное нарушение их привело, по его мнению, к потере старинной доблести, а затем и могущества и части владений. Это намерение было пресечено в зародыше убившими его спартанскими эфорами, которые обвинили царя в желании установить тиранию. После Агида на трон взошел Клеомен, который прочитал записки и бумаги, оставленные Агидом, понял его замысел и проникся подобным же стремлением.

Однако он сознавал, что не сможет услужить отечеству, пока не станет один во главе государства, ибо людское честолюбие не позволит ему руководствоваться интересами большинства вопреки прихотям единиц; поэтому при удобном случае он велел перебить эфоров и вообще всех своих возможных противников, а затем полностью обновил законы Ликурга. Этот поступок мог бы возродить Спарту и создать Клеомену славу, не меньшую, чем у самого Ликурга, но этому помешали могущество македонян и слабость остальных греческих республик. Македонский царь вскоре напал на Спарту и, значительно превосходя ее в силах, разгромил Клеомена, которому некуда было обратиться за помощью; так его дело, само по себе правое и похвальное, осталось незавершенным.

Подводя теперь всему этому итог, я заключаю, что основателю республики необходимо действовать в одиночку; поэтому Ромул, виновник смерти Рема и Тита Тация, заслуживает снисхождения, а не упреков.

Среди людей, достойных похвалы, достойнейшими являются родоначальники и устроители религий, затем основатели республик и монархий, а после них знамениты те, кто во главе войска расширил владения своей родины или собственные. К ним добавляются образованные люди, чья известность зависит от их положения, из которого вытекают их различия. Всем прочим людям, которым несть числа, снискивают в разной мере хвалу их ремесло и искусство.

Напротив того, подлежат позору и осуждению люди, разрушающие религии, разлагающие царства и республики, враждебные доблести, учености и прочим искусствам, приносящим пользу и честь человеческому роду, каковы нечестивцы и насильники, невежды, бездельники, подлецы и ничтожества.

И ни один человек никогда не будет таким безумным или таким мудрым, таким дурным или таким добрым, чтобы из двух противоположных человеческих качеств не похвалить достойное похвалы и не осудить достойное порицания. Тем не менее почти все люди, ослепленные ложным благом или ложной славой, склонны сознательно или неосознанно принимать сторону тех, кто заслуживает скорее порицания, чем похвалы. Располагая возможностью сохранить в веках свое доброе имя, установив республику или царство, они обращаются к тирании, не замечая при этом, какие бесчестья, позор, хулы, опасности, тревоги она им сулит, лишая надежды на славу, почет, безопасность, мир и спокойствие души.

Невозможно представить, чтобы частное лицо, выросшее в республике и ставшее ее государем благодаря доблести или удаче – если этот человек знает историю и чтит память древности, – чтобы он не захотел быть для своей родины при республиканском правлении скорее Сципионом, нежели Цезарем, а при монархическом – скорее Агесилаем, Тимолеоном и Дионом, нежели Набидом, Фаларидом или Дионисием, потому что первых в исторических повествованиях превозносят даже чрезмерно, а вторых смешивают с грязью. И можно видеть, что Тимолеон и прочие обладали у себя на родине не меньшей властью, чем Дионисий и Фаларид, но в то же время жили в неизмеримо большей безопасности.

Пусть никто не обольщается славой Цезаря, которого писатели так расхваливают; эти люди ослеплены его удачей и находятся под впечатлением долговечности империи, правители которой носили его имя и не допускали свободных суждений об этом человеке. Но кто желал бы узнать мнение свободных писателей, пусть обратится к их высказываниям о Катилине. Проступок же Цезаря настолько предосудительнее, насколько совершенное преступление хуже только задуманного. Достойно внимания, сколько хвалы расточают Бруту, воздавая должное врагу Цезаря, когда невозможно порицать его самого.

Пусть тот, кто стал государем своей республики, задумается, насколько больших похвал, после того как Рим стал империей, удостоились императоры, жившие по закону, как добрые правители, по сравнению с теми, что поступали иначе; он увидит, что у Тита, Нервы, Траяна, Адриана, Антонина и Марка не было нужды в преторианцах или в многочисленных легионах для охраны, им было достаточно собственного добронравия, народной любви и благосклонности Сената. Он увидит также, что Калигулу, Нерона, Вителлия и других преступных императоров их восточные и западные полки не спасли от врагов, которых они приобрели своими дурными нравами и распущенностью. История каждого из них могла бы стать хорошим пособием для государей, указывающим пути славы и позора, пути безопасности и вечного страха, ведь из двадцати шести императоров, что правили от Цезаря до Максимина, шестнадцать были убиты, и только десять умерли своей смертью. И если среди погибших было несколько достойных правителей, таких как Гальба и Пертинакс, то их погубила испорченность, посеянная их предшественниками среди солдат; если же кто-нибудь из негодяев умер собственной смертью, как, например, Север, то этим он обязан своей необыкновенной удаче и своей доблести, что редко соединяется в жизни одного человека. Эта история показывает также, каковы установления правильной монархии, – ведь все императоры, получившие власть по наследству, за исключением Тита, были дурны; те же, кто получил ее по усыновлению, в частности пятеро императоров от Нервы до Марка, – те были достойными, но когда власть стала переходить по наследству, империя двинулась к своей гибели.

Итак, пусть государь возьмет отрезок от Нервы до Марка и сравнит его с предыдущим и последовавшим временем, а затем пусть решит, когда ему было бы предпочтительнее жить и управлять. В правление достойных императоров он увидит повсюду картины мира и правосудия, безмятежного государя в кругу довольных граждан; увидит полновластный Сенат, уважаемых чиновников, богатых людей, на достояние которых никто не посягает, почет, воздаваемый доблести и благородству, увидит царящие повсеместно покой и благоденствие; в то же время – никаких следов зависти, произвола, продажности, властолюбия; золотые времена, когда всякий может иметь и отстаивать любое мнение. В конце концов перед таким государем склоняется весь мир, император наслаждается преклонением и славой, народы – взаимной любовью и безопасностью.

Пусть затем государь рассмотрит подробности царствования других императоров; он увидит кровавые войны, раздоры и заговоры, жестокости, творимые и в военное, и в мирное время; бесконечные покушения и гибель властителей, гражданские войны, нашествия, неслыханные и невиданные в Италии бедствия, ее разграбленные и разрушенные города. Ему представятся сожженный Рим, разоренный собственными гражданами Капитолий, запустение в древних храмах, несоблюдение обрядов, беззастенчивые прелюбодеяния; море ему покажется покрытым сосланными, утесы – обагренными кровью. В Риме творятся бесчинства; знатность, богатство, прошлые заслуги и в особенности добродетель почитаются смертным грехом. Клеветников награждают, подкупленные рабы доносят на своего хозяина, вольноотпущенники – на господина; у кого нет врагов, того притесняют друзья. Увидев все это, государь поймет, чем обязаны Цезарю Рим, Италия и весь мир.

И без сомнения, если такой государь рожден человеком, то он устрашится примера дурных времен и воспылает жаждой следовать хорошему. Наконец, поистине, если государь ищет мирской славы, пусть постарается стать во главе испорченного города, но не затем, чтоб погубить его, как Цезарь, а чтобы возродить его, как Ромул. И поистине, небеса не могут даровать людям лучшего случая прославиться, да и люди не могут лучшего пожелать. Если бы для благоустройства города необходимо было отказаться от власти, то тот, кто не захочет утратить титул, заслуживает некоторого извинения; но кто может остаться государем и дать городу правильное устройство, то тому оправдания нет. В общем, пусть знают те, кому небеса подарили такой случай, что перед ними две дороги: одна ведет к безопасной жизни и посмертной славе, а вторая – к беспрерывным терзаниям.

Хотя первооснову Риму дал Ромул, из-за чего римлянам следует почитать его как отца и воспитателя своего города, установленные Ромулом порядки оказались, по воле небес, несоизмеримыми с римским величием, почему Сенат и избрал его преемником Нуму Помпилия, чтобы последний заполнил пробелы, оставленные предшественником. Нума замыслил внедрить в диком народе гражданские обычаи мирными средствами и при этом обратился к религии, как вещи совершенно необходимой для поддержания гражданской жизни; благодаря заложенным им основам благочестия на протяжении веков никто не мог сравниться с этой республикой в отношении страха Божия, что способствовало всем предприятиям Сената и великих римских вождей.

Если судить по бесчисленным деяниям римского народа в целом и отдельных римлян, то можно убедиться, что жители этого города гораздо сильнее опасались нарушить клятву, чем закон, как люди, более почитающие могущество Божие, нежели человеческое. Это явственно видно на примерах Сципиона и Манлия Торквата; после поражения, которое римляне потерпели от Ганнибала при Каннах, множество граждан собралось на сходку; опасаясь за судьбы отечества, они порешили покинуть Италию и удалиться на Сицилию; узнав об этом, Сципион явился к римлянам и с обнаженным мечом в руке заставил их поклясться, что они не покинут родины.

Люций Манлий, отец Тита Манлия, прозванного впоследствии Торкватом, подвергся обвинению со стороны народного трибуна Марка Помпония; накануне суда Тит явился к Марку и под угрозой смерти заставил его принести клятву, что тот снимет свое обвинение против его отца; принеся эту вынужденную клятву, Марк действительно отказался от обвинения. Так эти граждане, коих не в состоянии были удержать в Италии любовь к родине и ее законы, могли быть остановлены клятвой, вынужденной силой; так упомянутый трибун исполнил данное обещание, невзирая на ненависть к отцу, на обиду, нанесенную ему сыном, и на ущемление своего достоинства; и все только благодаря заветам благочестия, утвержденным в городе Нумой.

Если вникнуть в римскую историю, станет понятно, сколь много значила религия для управления войском, для воодушевления народа, для поддержания добрых нравов и нетерпимости к дурным. И если бы встал вопрос, какому государю Рим обязан больше, Ромулу или Нуме, я полагаю, что на первом месте следовало бы поставить Нуму, потому что там, где есть благочестие, легко укореняется воинская доблесть; но там, где присутствует только военное искусство и нет благочестия, навряд ли удастся распространить последнее. Очевидно, что для устройства Сената и для учреждения других военных и гражданских порядков Ромулу не нужно было ссылаться на Бога, но это было необходимо для Нумы, который измыслил свою дружбу с нимфой, якобы передававшей через него советы для народа. Все это понадобилось Нуме для установления новых и необычных порядков в городе, для чего ему мало было собственного влияния.

Вообще нельзя назвать ни одного учредителя чрезвычайных законов, который не ссылался бы на Бога, потому что в противном случае эти законы не были бы приняты народом; ведь многие блага, представляющиеся таковыми благоразумному человеку, не столь очевидны, чтобы можно было убедить в этом других. Мудрые люди, желая устранить это неудобство, прибегают к ссылке на Бога. Так поступали Ликург, Солон и многие другие, поставившие перед собой сходную цель. Римский народ дивился добронравию и благоразумию Нумы и принимал все его решения. Правда, в те времена набожность была в чести, а люди, с которыми он имел дело, – неразвиты, и это облегчало исполнение его замыслов, потому что он мог легко запечатлеть в их умах любую новую форму. Нет сомнения, что желающему сегодня основать республику больше подошли бы необразованные горцы, чем жители городов с их испорченными нравами; так скульптору будет удобнее вытесать прекрасную статую из куска необработанного мрамора, нежели из испорченного другим.

Итак, рассмотрев все, я заключаю, что среди первопричин процветания Рима нужно числить религию, введенную Нумой, потому что от нее пошли добрые обычаи, которые способствуют удаче, а удача помогает успешному завершению всех предприятий. И если соблюдение богопочитания ведет к величию республик, то пренебрежение им бывает причиной их краха. Ведь в отсутствие страха Божия царство непременно должно погибнуть, или недостаток благочестия в нем должен быть возмещен страхом перед государем. Но так как жизнь государей непродолжительна, то с угасанием их доблести нередко прекращается и существование царства. Поэтому государство, которое опирается только на доблесть одного человека, недолговечно. Ведь ее действие прекращается со смертью правителя, и трудно ожидать ее возобновления в преемниках; как говорит мудрый Данте:

 
Не часто доблесть, данная владыкам,
Восходит в ветви; тот ее дарит,
Кто может все в могуществе великом.
 

Таким образом, спасение республики или монархии не в том, чтобы иметь государя, который благоразумно управлял бы ею при жизни, но в том, чтобы его заветы сохранили государство и после смерти правителя. И хотя новые порядки и учения легче ввести у диких народов, это не значит, что невозможно воздействовать с их помощью на цивилизованных людей, которые считают себя просвещенными. Граждане Флоренции думают, что их нельзя отнести к числу невежественных или диких, тем не менее брат Джироламо Савонарола убедил их, что он беседовал с Богом. Я не стану обсуждать, правда то была или нет, потому что о таких людях должно говорить с уважением, скажу одно, что поверивших в это было бесконечное множество и для подкрепления веры ничего необыкновенного не потребовалось. Образ его жизни, учение и предмет, избранный им, обладали достаточной силой убеждения, чтобы они уверовали. Так пусть же никого не пугает возможность неудачи в деле, успешно исполненном другими: ведь люди, как сказано в нашем предисловии, рождались, жили и умирали всегда одним и тем же порядком.

Государи и республики, желающие избежать разложения, превыше всего должны охранять обряды своей религии и поддерживать уважение к ним; ибо ничто так верно не предвещает гибели страны, как пренебрежение богопочитанием. Это легко понять, зная, на чем основана религия тех мест, откуда родом данный человек, ибо основы всякой религии имеют под собой некий главный обычай. Жизненность языческой религии основывалась на ответах оракулов и на существовании корпорации гадателей и гаруспиков; все остальные обряды, жертвоприношения и ритуалы зависели от этого, потому что легко было поверить, что Бог, который может предсказать, что с тобой случится в будущем хорошего или дурного, может и распоряжаться этим. Вот откуда возникли храмы, жертвоприношения, молитвы и все прочие обычаи поклонения богам; вот откуда Делосский прорицатель, храм Юпитера-Аммона и другие знаменитые оракулы, наполнявшие мир священным трепетом. Но потом, когда они стали прорицать в пользу власть имущих и этот обман открылся народам, люди стали недоверчивы и склонны нарушать всякое доброе установление. Итак, правители республик или царств должны поддерживать основы укрепляющей их религии; в таком случае они легко смогут сохранить благочестие в своем государстве, а следовательно, упрочить в нем добронравие и единство. Все, что делается на пользу религии, они должны приветствовать и преумножать, даже если сами в это не верят. Это нисколько не противоречит их благоразумию и знанию природы вещей. И поскольку мудрые люди придерживались такого образа действия, отсюда пошла слава о чудесах, явленных даже в ложных религиях; потому что благоразумные люди споспешествуют им, откуда бы они ни происходили, а в подражание мудрым потом начинает верить каждый. Подобных чудес было довольно и в Риме, в том числе случай с римскими солдатами, разграбившими город вейентов. Некоторые из них вошли в храм Юноны и, приблизившись к ее статуе, спросили: «Vis venire Romam?»[8]8
  Желаю вам здравия (лат.).


[Закрыть] Кое-кому из них показалось, что она кивнула головой или даже сказала «да». Эти люди были очень благочестивы (об этом можно судить по Титу Ливию, потому что в храм они вошли тихо и смирно, преисполненные благоговения), и им послышался тот ответ на вопрос, которого они могли ожидать; но это легковерие было поддержано и раздуто Камиллом и другими правителями города. Если бы подобное благочестие сохранилось в государях христианского сообщества в соответствии с замыслом его основателя, то христианские государства и республики были бы более сплоченными и счастливыми, чем теперь. О причинах упадка богопочитания можно судить с еще большим вероятием по тому, что наименьшим благочестием отличаются те народы, которые ближе других к Римской церкви, возглавляющей нашу религию.

Если судить по тому, насколько ее сегодняшние обыкновения далеки от устоев, то мы близки к гибели или наказанию.

Поскольку многие придерживаются мнения, что своим благоденствием города Италии обязаны Римской церкви, я хочу возразить против этого и, как подобает, приведу два убедительнейших довода, которые, по-моему, невозможно опровергнуть. Первый состоит в том, что дурные примеры курии искоренили в нашей стране всякую набожность и всякое благочестие, что влечет за собой бесчисленные беды и неустройства; ведь там, где существует религиозное благочестие, можно всегда ожидать хорошего, но там, где оно отсутствует, следует ожидать обратного. Первое, за что мы должны благодарить Церковь и попов, это за то, что итальянцы потеряли всякое уважение к религии и стали дурными, но они в ответе еще за нечто большее, в чем вторая причина нашей погибели, – дело в том, что Церковь держала и продолжает держать страну разобщенной. А единство и благополучие невозможны, если страна не подчиняется одной республике или одному государю, как во Франции и в Испании. В Италии же этого не произошло, правление одной республики или одного государя не установилось только из-за Церкви: находясь здесь и имея в ней светские владения, она не обладала такой мощью и доблестью, чтобы установить свою тиранию и стать во главе Италии, но и не была столь слаба, чтобы, из страха потерять светские владения, не призывать для себя защитников против тех, кто слишком возвысился в Италии. Тому можно привести множество древних свидетельств: например, когда с помощью Карла Великого Церковь изгнала из Италии лангобардов, завладевших уже почти всей ее территорией; или когда в наше время она обескровила венецианцев, опираясь на Францию, а потом прогнала французов при поддержке швейцарцев. Таким образом, сама Церковь была не в состоянии занять всю Италию, но не позволяла сделать этого и другим, почему никто и не смог возглавить страну, а поделили ее между собой многочисленные государи и синьоры, и эта разобщенность и бессилие делают ее добычей не только могущественных варваров, но любого захватчика. Всем этим мы, итальянцы, обязаны только Церкви и никому другому. В справедливости этого утверждения можно было бы убедиться на опыте, если бы кто-то сумел перевести Римскую курию со всей властью, которой она располагает в Италии, в земли швейцарцев – единственный сегодня народ, который в отношении религии и военных установлений живет в соответствии с античными образцами; тогда бы все увидели, что безнравственные обычаи этого двора в кратчайшее время наделали бы там больше беспорядков, чем любые другие несчастья, когда бы они ни произошли.