Текст книги "Самое лучшее случается неожиданно"

– Скажи ещё, что в ней вообще нет недостатков! – с ухмылкой поддел я товарища.

– Есть один. – Колька почесал затылок своей большой пятернёй, скривив лицо в улыбке. – Она приводит домой своих подружек, которые имеют бестактность обладать третьим размером бюста при талии в 50 сантиметров.

– Да уж, такое трудно пережить! – рассмеялся я. – Ты уж держись.

– Держусь пока…

– Умная она у тебя, понимающая! – проворчал Мишка Дергунов. – А у моей вечные истерики, проблемы, раздражение через край! Она вгоняет меня в депрессию 24 часа в сутки, выносит мозг, достаёт, постоянно ревнует. Времена, когда она бывает довольной, случаются редко. Все женщины пробуют манипулировать мужчинами, но моя делает это постоянно. В достижении желаемого она использует угрозы, слёзы, истерики и ещё свою маму. Я уже забыл, когда мы с женой нормально разговаривали. Только и слышу от неё: «козёл» да «козёл»! И дети слышат эти постоянные наши скандалы.

– Не хорошо всё это, – рассудительно произнёс Подружный. – Не вырастут они у тебя нормальными. Бросил бы ты свою Алку, глядишь, и у тебя, и у неё жизнь бы наладилась.

– Да пытался, – махнул рукой Дергунов. – Она меня дочкой с сыном шантажирует – то себя убью вместе с ними, то в детдом сдам! Куда я уйду? Да и кому я такой нужен?

– Да-а, – протянул я, – вот и женись после этого. В жизни ты или блюдешь добродетель, или наслаждаешься отмеренным временем. Того и другого одновременно не бывает. Будь хотя бы хорошим отцом, Миша. А там, глядишь, тебе зачтётся и всё само собой наладится.

– Ничего у него не наладится! – пробурчал Колька. – Бросать ему надо эту стервозную бабу, а найти более мягкую и понимающую. Есть люди, склонные к постоянному воспроизводству депрессии при помощи конфликтов, есть, которым нравится роль жертвы. Если ты, Витёк, до сих пор этого не понял, Мишка у нас именно такой. Вместо того чтобы решать проблемы с женой при помощи здравого смысла, он ведёт себя как человек, мечтающий о призе «Худший супруг года». Заметь, он игнорирует её просьбы, хамит, прогуливает семейный бюджет и частенько возвращается домой пьяным, в растрёпанных чувствах. Получив в один прекрасный вечер скалкой по башке, он уже чувствует себя полноценной жертвой и продолжает «крокодилить» по полной, раз жена всё равно досталась такая гадкая, злая и несправедливо его обижающая. Этот принцип такой – провоцировать супругу на жёсткие действия и вынуждать её потом испытывать вину перед тобой. Естественно, это комплекс. Ты думаешь, почему Мишку с его светлой головой никуда не берут и не повышают? Такие люди проявляют свой комплекс не только в семейных, но и в деловых отношениях. И всюду ему плохо. Видимо, и жёнушка у него такая же закомплексованная. Так что, по моему мнению, им давно уже пора было разойтись, а не детей клепать. Хотя, как говорится, если два сапога пара…

Всё это Подружный говорил будто о ком-то постороннем, не присутствующем сейчас здесь с нами. Мишка Дергунов слушал и не возражал.

– А что, Миша, – пожалел я его и постарался перестроить разговор на более весёлый лад, – может, и нужен ты кому станешь, если тебя причесать да приодеть. Из тебя ещё такой джентльмен может получиться! Такие фифочки вокруг будут виться – все обзавидуются! И твоя обзавидуется! А ты в костюме с дорогой сигарой ей, мол, пардон, мадам, ваших тут не стояло!

– Не, не нужно ему в джентльмены, – проворчал Колька, явно не желая выходить из своего теперешнего настроения.

– Это почему? – возмутился Мишка. Пиво уже подействовало на мозг. – Джентльмен – хорошее слово. Мне нравится!

– А потому что в бабской среде джентльменом называют мужеподобное бесправное существо (подкаблучник, придаток, лох, спонсор, баран), которое должно молча переносить любую, даже самую сволочную бабу (высшее существо), не позволяя себе никаких вольностей в отношении неё, пока она сама этого не захочет, и не возникать со своим мнением и потребностями, пока она сама его об этом не спросит. Если же джентльмен (он же придаток) осмелится сказать что-либо из того, что высшее существо не хотело бы слышать, или придаток осмелится не дать ей то, в чём она, по её мнению, нуждается в данный момент, он будет безапелляционно переквалифицирован в «козла» с унизительными для него последствиями! Так что, мужики, стоит ли стараться быть джентльменом? Не лучше ли просто носить гордое прозвище «козёл» – хотя бы потому, что тебя никто не сможет опустить до «барана»?

– Во, тебя прёт, Колян! – грустно усмехнулся я. По лицу Мишки Дергунова было видно, что ему тоже не до смеха.

– Да у Светки есть одна прикольная книжица… – Колька с подозрением посмотрел на наши серьёзные лица. – А вы подумали, что это она меня «козлом» величает?

– Очень смешно, – успокоил его я. – Ничего такого мы не подумали. Только для нас с Мишкой эта тема уж сильно больная. Бабы у нас сложные.

– Бабы вообще простыми не бывают, – согласился Колька. – Женщина – это пространство. Пространство имеет свойство растекаться. То есть женщина всё время захватывает территорию. «Моё!» – девиз каждой бабы. Вспомните про невестку и свекровь. Что они делят? Территорию! И так до самых глобальных вещей. Вообще женщин можно сравнить с театром: сегодня комедия, завтра трагедия, а послезавтра гастроли в другом городе.

– Женщина – слабое беззащитное существо, которое перегрызёт тебе горло, если ты так не считаешь, – пробурчал Мишка, поднимаясь с лавки и направляясь в парилку. – Может, хватит уже тоску наводить? Давайте заказывать девочек, философы банные!

– Эх, Света, прости ты меня непутёвого! – тихо покаялся невидимой жене Подружный и потянулся к телефонной трубке.

И Мишка, и я знали, что Колькина жена зарабатывает больше его. Но Подружный не кривил душой, говоря, что со Светкой ему очень повезло. В нашем обществе, несмотря на современное равноправие и женскую эмансипацию, мужчины всё равно хотят чувствовать себя добытчиками и главами семей. Если же жена превосходит своего мужа хоть в чём-то, в особенности в размерах заработной платы, то самооценка мужчины может сильно пострадать. У Кольки с этим всё было в порядке: его супруга без боя уступила главенствующие позиции, дав понять своему мужчине, что он самый главный.

А вот Мишке не повезло с женой. А что ожидает в дальнейшем меня? Я даже не мог этого себе представить. Многое зависело от Веры Орловой. На планете 7 миллиардов жителей. Даже больше. Но у каждого из нас есть всего пара по-настоящему нужных и близких нам людей. Не больше. Вера – одна из них. Другой была мама.

В конце праздников я получил в банке гонорар за роман, вышедший за границей. Теперь я мог позволить себе положить маму в лучшую клинику под присмотр хороших специалистов. А ещё я мог водить Веру по ресторанам и угощать обедами и ужинами. Итальянские и французские вина, экзотическое меню, клубника со сливками и коллекционные коньяки. Теперь я мог чувствовать себя с ней по-настоящему на равных, деньги у меня появились, и этот факт практически стирал наше различие в статусах. При встречах я бы уже не боялся её красоты, её личностной величины, её почти мужской деловой хватки, её умения легко покорять мужчин. И в компаниях рядом с ней я не чувствовал бы себя глупо и не думал, что делаю что-то неправильно или не так. А ещё, понимая теперь, что по-настоящему происходит у неё в душе, я бы смог дать ей полное ощущение этого самого женского счастья. С такими мыслями я стал с нетерпением ждать возвращения Орловой, чтобы наконец дать свободу чувствам, отпустить все искусственные зажимы и сказать Вере всё, что ещё не успел сказать.

В назначенный день возвращения подруг с отдыха мне позвонила Наталья и попросила приехать.

Мы сидели в уже знакомом мне доме на удобном диване. Я летел сюда, словно на крыльях, сгораемый желанием поскорее увидеть Веру. Но мои надежды не оправдались. На мой вопрос Наталья сказала:

– Там рядом с нами, в соседнем номере, жили бизнесмены из Москвы, один ухаживал за Верой… В общем, она поехала с ним.

– Куда? – не сразу понял я и похолодел.

– Куда… в столицу. Там у него фирма. Богатый он. И разведённый.

– А как же её работа? – спросил я машинально.

– Через пару дней должна вернуться. – Хозяйка дома посмотрела на меня так, будто была виновата в том, что не удержала Веру. – А она тебе ничего не говорила о своём переходе в столичный офис?

– Мужик-то хоть нормальный? – Я не расслышал вопроса, потому что не мог думать ни о чём другом.

– Интересный. И при деньгах. Так нас развлекал! А потом сразу сделал Вере предложение…

– Какое предложение?

Мой мозг плохо соображал.

– Замуж! Какое ещё?

– И она согласилась?

– Не сразу. Вначале решила посмотреть его дела в Москве, познакомиться поближе…

Домой я ехал, проклиная себя за то, что отказался от поездки на Домбай. Моё сердце не желало слушать никаких доводов – я потерял Веру! И в этом был виноват только я сам, я один! Но мой разум настаивал, что женщина по природе своей инстинктом самки из двоих всегда выберет высокостатусного мужчину, именно ему она и пожелает принадлежать. Мой мозг тут же вывел конечную формулу, которая вытекала из этой простой мысли: бороться за Веру было бессмысленно. Всё решил её инстинкт. Ибо всё и всегда решает женский инстинкт. И он принял вполне предсказуемое решение не в мою пользу.

Женщины специально поддерживают мужчин в заблуждении, что их нужно завоёвывать, доказывать им свою любовь и серьёзность намерений – просто это ставит представительниц слабого пола в очень выгодное положение. Они получают внимание, ухаживания, подарки, признания в любви как подтверждение своей желанности. Конкуренция нескольких мужчин льстит самолюбию женщины и утверждает её в праве брать от мужчины всё, что пожелается. Да, выбирает женщина – всегда так было и так будет, это надо принять как данность. Отсюда вывод: бороться за женщину в принципе глупо и бессмысленно. Нужно выбирать из тех, кто выбрал нас. Это не значит, что Вера Орлова – плохой человек. Для меня она как была, так и оставалась самой лучшей на свете. Просто мы сами вводим себя в заблуждение, думая, что если мы устроены так, то человек рядом с нами тоже обязательно должен быть так устроен. Но мы все разные: мужчины, женщины. В этом суть.

Слабая надежда на то, что Вера откажет столичному жениху, разбивалась о железобетонные доводы в пользу нового претендента. Ведь поехала же она к нему! А Вера Орлова – человек трезвомыслящий и рассудительный. Значит, он ей понравился и подходит. Что я мог выставить в свою пользу? Любовь? Да, я люблю Веру! Но в неё трудно не влюбиться. Я не женат? Но и не свободен, пока мама не устроена в клинику. У меня появились деньги? Но до настоящего богатства их как минимум должно быть раз в десять больше. Жаль, не спросил Наталью, сколько этому москвичу лет. Да это и не столь важно теперь. Ведь Вера с ним… Последнее обстоятельство резануло острым лезвием в груди, заставив неприятно сжаться сердце – она с ним!..

Я встречал Веру на вокзале вместе с Натальей. Конечно, Наталья без энтузиазма поддержала эту мою идею, но и не стала сильно сопротивляться. Видимо, её тоже не очень устраивала перспектива переезда Веры в столицу.

Когда состав из 16 вагонов остановился, мы подошли к вагону с нужным номером. Вера появилась из двери с радостной улыбкой на лице. Увидев меня, она стала серьёзной и кинула сердитый взгляд на Наталью. Та, как ни в чём не бывало, поспешила навстречу подруге, обняла и расцеловала столичную путешественницу. Я подошёл следом, протянул букет роз и забрал из её рук дорожную сумку. Вера цветы взяла, но сумку отдала не сразу, будто раздумывая, стоит ли мне доверять?

– Почему не на работе? – сухо поинтересовалась она.

– Отпросился, – соврал я.

Больше нам не удалось поговорить. Вернее, Вера этого не захотела. Весь путь до автостоянки я молчал, шагая с дорожной сумкой в руке вслед за идущими под руку подругами. Вера улыбалась Наталье и односложно отвечала на её вопросы о дороге, соседях по купе, о погоде в Москве. Видимо, главный разговор у них должен был состояться уже дома.

Я проводил женщин только до машины. Таков был уговор с Натальей. Та села за руль своего джипа, бросив мне короткое «Пока!». Вера даже не попрощалась, смотрела и будто не видела меня. По её взгляду я понял, что мои дела плохи. Очень плохи. И мне тоже было очень плохо.

Дома мама будто почувствовала это моё состояние. Уже несколько раз за последние два дня я вызывал «скорую». Наша сиделка Мария Александровна почти не отходила от её постели, ставя уколы и замеряя давление.

Поздно вечером я кое-как упросил Марию Александровну идти домой, уговорившись, что завтра пораньше с самого утра она придёт к нам.

После ухода сиделки мама тихо позвала меня. Я, как обычно, занял своё место на стуле возле кровати, так, чтобы видеть мамино лицо.

– Мы мало говорили с тобой о твоём отце, сын, – произнесла мама. Её слабо звучащий голос заставлял меня чутко прислушиваться, чтобы улавливать каждое слово. – Прости меня.

– О чём тут говорить? Он бросил нас.

Я нашёл её холодные неживые пальцы и пожал их.

– Тебе тогда было три годика. Ты, наверное, не помнишь его совсем?

– Помню по фотографиям.

– Я никогда не рассказывала тебе, что твой отец был писателем. Талант у тебя от него.

– Мой отец писатель? – вырвалось у меня. – И что же он написал?

– Он уже ушёл из жизни. Но ты должен знать его… – мама назвала известное имя. – Это его псевдоним. На самом деле он – Иван Гриднев, твой отец.

Как мне было поверить и принять то, что я услышал из уст матери? Сорок лет я считал своего отца заурядным непорядочным человеком, бросившим молодую женщину с маленьким ребёнком и скрывшимся в неизвестном направлении, и никогда не считал нужным искать его или что-то узнавать о нём. Тем более гордиться им. А выходит, что я мог гордиться своим отцом. Я читал его известные книги и относил этого человека к разряду очень хороших писателей. Что же случилось тридцать семь лет назад такого, что отец оставил нашу семью? Я задал этот вопрос маме.

– Любить писателя очень трудно, – сказала она. – Впрочем, непросто жить с любой творческой, талантливой личностью. Тем более с гением. Мы были молоды. Я не имела жизненного опыта, была максималисткой и сама вынудила Ивана уйти от нас. Он потом уехал в Москву, женился, а я запретила ему видеть тебя. Ты уж не ругай меня, Витя. Я всегда любила только его. Поэтому и не вышла замуж. Но и прощать его не хотела, винила во всём. Гнала. Но твой отец оставил нам квартиру, платил алименты, присылал деньги, пока ты не стал сам зарабатывать. А когда я шесть лет назад узнала, что его больше нет, сама слегла. Видишь, как получается…

Мама попросила меня открыть верхний ящик её письменного стола и достать оттуда синюю папку.

– В ней письма твоему отцу, – сказала она. – Я не отправляла их. Прочитай, и ты многое поймёшь…

Я сидел в своей комнате за столом. За окном стояла ночь. Передо мной лежала потёртая годами синяя папка. Я должен был её открыть. Понимал, что должен. Но также понимал, что, как только я открою её, моя жизнь переменится. Произойдёт переоценка всех ценностей, в том числе и семейных, к постоянной величине эквивалента которых я уже привык и считал его незыблемым. Как я буду чувствовать себя по отношению к человеку, которого всегда считал чужим, но которым мог теперь гордиться? И почему именно сейчас наступил период глобальных перемен в моей жизни: Вера, теперь отец…

Не спеша я достал конверт с первым письмом… за ним следующий…

«Нашему Витеньке скоро исполнится три годика. Мы уходим от тебя, Иван. Прошу, не делай театральных жестов и не ищи нас.

Ты живёшь в своём мире, мире своих мыслей и фантазий, не заботясь о том, что ценно для других, даже для родных и близких людей. Ты в одиночестве наслаждаешься созданным тобой миром, миром, где ты и бог, и дьявол. Знаю, свои истинные чувства ты скрываешь под внешней брюзгливостью и даже грубостью. Маска, как защита от ненужных эмоций, для тебя эффективна, но рядом с тобой другие испытывают дискомфорт и страдают от собственного бессилия что-либо изменить. Мне наконец стала понятна роль, которую в сценарии своей жизни ты написал для меня. Наделяя героиню своего очередного романа моими качествами, ты так запутался, что уже не знаешь, где я, а где созданный тобой образ. И ты всё меньше интересуешься мной реальной, увлекаясь женщиной своей мечты. Но я – это я.

Редкие минуты радости, когда ты весь сияешь счастьем, связаны лишь с удачным описанием какой-нибудь сцены в новом романе. Хотя и это бывает редко, работа чаще тебя утомляет и делает раздражительным. Для тебя и я, и сын становимся неинтересными, ты отодвинул нас как отработанных персонажей уже законченного романа. Тебе нужны новые люди, новые встречи и новые эмоции… Я всё понимаю, но нам с Витенькой нужен любящий и заботливый муж и отец. А всё земное, всё разумное для тебя творческого значения не имеет, а значит, не имеет и никакого значения.

Ты сильный и бесспорно талантливый, но ни в чём не находишь успокоения. Ты необыкновенно переменчив: то добр и ласков, то страстен и нетерпелив, то холоден и зол, сдержан и скрытен. Ты вдруг начинаешь задавать тяжёлые и странные вопросы. А я каждое твоё недоброе слово расцениваю как нелюбовь, хотя очень хочу верить, что ты меня всё-таки любишь. Сколько горьких слёз впитала моя подушка – тебе неизвестно. Я старалась не замечать твоих недостатков и научиться жить рядом с эгоистичным, но всё-таки любимым мужчиной. Но ты не дал мне этого шанса. Кто-то сказал, что, когда мы отказываемся от человека на время, отрекаемся от него навсегда. Я стала неудобной тебе.

Работая, ты отнимаешь лучшее у своей, а теперь и у моей жизни и отдаёшь это своим книгам, которые заменили тебе меня и сына. Только жар выдуманного огня любви чувствуешь ты один. Я же не только не чувствую этого огня, но даже не вижу света от былых чувств…

Ты, считающий себя тонким психологом, совсем не разбираешься в людях. В человеке ты видишь только какой-то цельный, удовлетворяющий твоим творческим требованиям тип. И берёшь только то, что тебе нужно. И никак не можешь оторваться от созданных тобой персонажей, чтобы увидеть реальных людей, и продолжаешь жить в мире, где всё происходит так, как захочешь ты. В том своём мире ты царь и бог, без труда манипулируешь чувствами и жизнью своих подданных. А я земная женщина из плоти и крови, создана Творцом для любви и жизни в реальном, далеко не простом мире. Сделать меня и сына счастливыми не так просто, как написать роман. Хотя и написать хороший роман тоже не просто: надо жить в романе. Отказаться от тебя мне очень трудно, ведь я люблю тебя и всегда буду любить…»

«…Ничто в мире не делало меня более счастливой, как редкие проявления твоих нежных чувств, ласка, благодарность твоя за какую-то помощь и моё понимание, заботу. И как тяжела разлука с тобой.

Более всего меня ранило твоё охлаждение ко мне, когда я была больна, тебе становилось скучно, ты находил для себя что-нибудь поинтереснее, а мне было тоскливо и страшно одной.

Мы так и не смогли научиться спокойно обсуждать свои проблемы, слушать и слышать, чувствовать друг друга. Ты, всё идеализирующий в своих романах, совершенный прозаик в жизни обыденной. Мы ссоримся из-за пустяков. Конечно, я верю, что мы любим друг друга. Но мы и чужды друг другу. Ты – циничный эгоист, холодный и разумный, я – горячая и неразумная, мной, как ты говоришь, движут эмоции, и, как бы умно я ни судила, поступать могу только по чувствам. Но мои поступки и любовь бескорыстны, я просто доверилась тебе, пошла за тобой, не прося ничего, а только отдавая тепло души и тела. Ты стал для меня смыслом моего бытия и моих трудов. Ведь твой успех пришел тогда, когда я за тебя молилась… Но тебе этого стало мало, а нужно то, чего у тебя ещё нет, – деньги, женщины… Ты говоришь, что во мне сидит сатана, для которой любовь, по твоему утверждению, не удовольствие, а страдание. Наверное, ты прав, когда говоришь, что я счастлива, но только не хочу понимать и видеть это, что мучаю сама себя и мне нужно научиться смотреть не на того, кто счастливей меня, а на того, кому живётся хуже.

Меня постоянно мучает ревность. Ты говоришь, что нужно жить умом. Тебе нравятся стервы. Но стерва добивается от мужчины своего хитростью, она, то заинька, то тигрица, ставит мужчину на службу себе, внушая ему, что это она служит и разделяет его горе и радости. И наблюдает за мужчиной как за собачкой: нагадил – наказание, заслужил – конфетка. У такой не очень-то разгуляешься, потому что всё выстроено психологически грамотно: в сухом остатке пряников выходит больше и мужчина доволен. Я не сумела стать стервой. С тобой я прошла свои «университеты» и в не имевших стяжательной цели отношениях и поняла свою ошибку: нельзя пропускать мужчину через своё сердце…»

«…Можешь не признаваться себе, но ты – большой эгоист и не меньший собственник. В отношениях твоих персонажей ревность ты считаешь необходимой связью между мужчиной и женщиной, дабы равнодушие не разрушило счастье и любовь. Но мои отношения с мужчинами всегда были натянуты и сдержанны. Ты подозрителен и ревнив. Всякое моё оживление в присутствии другого мужчины вызывало у тебя дурное расположение духа. И я считала себя виноватой и недостойной такого талантливого человека, как ты.

Твоё недоверие повергало меня в отчаяние: ты ведь знаешь, что я кокетка и никогда не была шлюхой. Ты закатывал мне сцены ревности. В такие минуты мне хотелось броситься к тебе на шею, прижаться всем телом и сказать, что я всегда любила только тебя!.. Но знала – не поверишь. Не поверишь и оттолкнёшь.

Слава богу, в работе у тебя всё складывается хорошо. Но твои «медные трубы» звучат всё громче, и ты стал хуже слышать тех, кто рядом, тех, кто ближе, тех, кто страдает от них и твоей глухоты. Да и ты сам страдаешь сильнее всех. Твоё больное самолюбие принимает такие размеры, что вскоре задушит в тебе всё, что есть хорошего. Я бы хотела как-то помочь тебе защищаться от разрушительного процесса, проходящего в тебе самом, но никто никогда не может изменить другого человека, даже жизнь, если он не захочет этого сам…»

«…Мы с Витенькой пока поживём у мамы. Если ты захочешь измениться и быть с теми, кто тебя любит и понимает, приезжай. Но не нужно пытаться вернуть нас силой. Не поможет и суд. Ты знаешь мой характер. Я надеюсь на твою волю и твою любовь к сыну. Не травмируй его зря.

Знаешь, для меня не было большего счастья, как сидеть с чашкой кофе у тебя в кабинете по утрам, когда ты работаешь, и наслаждаться тем, что ты мой муж, мой любовник, мой хозяин и отец моего сына. В доверии, простоте и сердечности наших отношений с тобой я видела своё счастье. Но не получилось. Как жаль, что всё хорошее проходит быстро….

Надеюсь, ты попытаешься меня понять и простить, Иван.

Прощай».

Мама была сильным человеком. Я понял, как сильно она любила отца и на какую жертву пошла, чтобы не сделать из него затюканного среднестатистического гражданина и не дать здесь, в провинции, зачахнуть его таланту. А Вера? Она тоже сильный человек! И если она что-то решит, то уже не переменит так просто своего решения. Значит, надо не дать ей уехать в Москву. Как? Надо всё рассказать. Надо срочно познакомить их с мамой!..

Утром я, как всегда, подошёл к маминой кровати, чтобы пожелать доброго утра и проверить температуру. Тело мамы было очень холодным…

Последующие дни шли в каком-то состоянии измененного сознания, вызванного крушением связи между мозгом и сердцем.

Подготовка к похоронам…

Говорят, что лучший способ предотвратить беду – предвидеть её. Врачи предупреждали меня, что маме осталось времени не более года. Она прожила почти шесть. Вот её не стало. И изменить тут ничего было нельзя. Я пытался включить голову и убедить себя, что, когда мама жила, она не хотела так жить, что теперь ей там хорошо, потому что она обязательно попадёт в Рай. Но душа не понимала, не принимала голоса разума, а разрывалась от страшной боли.

Последняя ночь… Завтра гроб отнесут на кладбище. Я стоял перед телом мамы, прощаясь с ней навсегда. Её заострившиеся черты лица сковывала неестественная восковая бледность, отчего лицо казалось чужим, но это было родное лицо: глаза закрыты, выражение спокойное и строгое, как у человека, выполнившего свой жизненный долг до конца. Я долго вглядывался, стараясь запомнить каждую чёрточку. Склонившись, поцеловал холодный лоб. И произнёс те слова, которые никогда не успевал говорить при её жизни:

– Мамочка… Ты – самая светлая часть моей души. У нас была замечательная семья. Только сейчас я так пронзительно понимаю это. Помню, как в детстве ты пробуждала во мне чувства всего радостного и прекрасного. Мы вместе мечтали и сочиняли сказки о дальних странах и полётах на другие планеты. Ты по-доброму, но очень настойчиво усаживала меня за книги и, когда мне этого не хотелось, выражала искреннее понимание, не ругала, не читала нотаций, а обсуждала со мной очень серьезно, каким бы поощрением я мог себя вознаградить. Я помню наши воскресные обеды, часто с моими друзьями. Я мог без разрешения приводить в наш дом своих друзей. Ничего беспорядочного и случайного в нашей семье не тревожило мою детскую душу. Я знал и верил, что так будет всегда. Но я вырос, и детство стало мифологическим понятием, оставшись в памяти самым чистым и светлым началом моей жизни, в которой рядом всегда жила твоя любовь. В любой трудной жизненной ситуации ты была моей главной точкой опоры. Самой надёжной точкой опоры.

Вы расстались с отцом. Мне жаль, что всё так случилось. Но я не могу осуждать тебя за это, мама. Значит, так было нужно.

Я тоже не всегда умею отбрасывать крайности и находить середину. Но думаю, если бы люди знали, что счастливы, всем было бы хорошо. Никто бы ни с кем не воевал, не боролся, не предавал. Но для этого пришлось бы бороться с собой. Каждый день. И договариваться нужно с собой. Я, как и все вокруг, каждый день проигрываю своему «Я». Теперь в этой борьбе мне придётся ещё труднее, потому что не стало тебя, мама. Никто не поддержит меня советом, не согреет словом, взглядом. Никто не сможет понять, как ты.

Ты дала мне жизнь. Вырастила. Воспитала. Спасибо, мама… Но теперь я остался совсем один… Я раньше думал, что одинок. Как я мог так думать?! Постоянно, всегда рядом со мной была ты – моя самая главная женщина. А теперь я один и очень больно это чувствую…

Я говорил и не замечал, как по щекам на рубашку стекают слёзы…

Низкое, закрытое облаками небо казалось серым и однообразным. И свет, который шёл сверху, тоже был такой же серый, сумеречный.

С каменным лицом я сидел возле открытого гроба с неподвижным телом матери. Не плакал, на это не было слёз, молчал, только изредка поднимал глаза на стоящих рядом людей. Я не узнавал никого. Кто-то что-то говорил, но мне было безразлично. В голове с методичностью церковного колокола стучало: «Я люблю тебя, мама… люблю тебя, мама…» От ощущения холода вселенской пустоты мёрзла и болела душа. И эту боль нельзя было сравнить ни с какой другой.

Когда гроб опустили в яму и о крышку ударились первые комья земли, я отошёл от толпы людей. Не мог смотреть, как закапывают мою маму…

Лучше Бальзака не скажешь, что одиночество – прекрасная вещь только тогда, когда ты не одинок. В сущности, когда мама была жива, я мог позволить себе такую роскошь, как одиночество. Теперь я уже не жаждал одиночества, потому что не ждал от него ничего хорошего. Душе хотелось тепла и сострадания.