Текст книги "Живописец короля"

Петер Хакс
Живописец короля
Комедия в трех действиях с прологом

Действующие лица

Буше – глубокий старик,

Фрагонар – старик,

О’Мерфи – старуха.

Место действия – Париж.

Время действия (кроме Пролога) – конец эпохи Людовика XVI.

В пьесе идет речь об исторических фактах, о некоторых – в соответствии с истиной.

Пролог

Буше дает праздничный обед по случаю завершения работы над своей лучшей картиной «Одалиска», написанной по заказу Людовика XV. Полотно, закрытое парчой, стоит на мольберте. На подиуме во всем великолепии и красоте: Буше, его ученик Фрагонар и натурщица О’Мерфи, позировавшая для «Одалиски». Буше уже исполнилось пятьдесят лет, Фрагонару чуть больше двадцати, О’Мерфи четырнадцать. Обед обошелся художнику в сумму, равную годовому доходу, и у театра нет оснований тратить меньше на постановку спектакля. Ожидается прибытие короля и маркизы Помпадур.

Фрагонар. Говорят, что на этот прием вы истратили доходы за целый год. Это правда, мастер?

Буше. Я готов пожертвовать всем ради моего короля.

Фрагонар. А вы возместите расходы?

Буше. Разумеется. Но не в этом дело.

Фрагонар. А в чем?

Буше. Как художник я готов платить любую цену за счастье жить в Едином Целом.

Фрагонар. Вы приносите все свое состояние в жертву какой-то там философии государства?

Буше. Именно так. Конечно, при этом нужно иметь средства к существованию, иначе ничего не получится. Ты случайно не знаешь, который час?

Фрагонар. Одиннадцать.

Буше. А когда должен был прибыть двор?

Фрагонар. В девять.

Буше. Я все-таки подойду еще раз к дверям и выгляну на улицу. Похоже, я и впрямь волнуюсь перед вернисажем. (Уходит. Возвращается.) Кто этот забавный молодой человек, разряженный, как ручная обезьяна? При виде меня он каждый раз кланяется до земли.

Фрагонар. Работает у этого богомаза Грандона. Его зовут Грез.

Буше. И тоже хочет стать художником?

Фрагонар. Он даже одновременно со мной ездил в Рим.

Буше. Смешно. Все мнят себя живописцами.

Фрагонар. Он вообще не умеет писать.

Буше. Люди подобного сорта бывают полезны. Как-никак они заполняют залы. Ох уж эти мне парижские ценители живописи. (Уходит.)

Фрагонар. Раз уж мы остались наедине, позвольте, пользуясь моментом, принести вам мои поздравления. Король удостоил вас чести быть принятой в Олений парк. Я желаю вам творческих сил и прежде всего здоровья, мадемуазель О’Мюрф.

О’Мерфи. Благодарю вас, господин Фрагонар, но вам пора бы научиться правильно произносить мою фамилию, хоть она и заграничная. Это признак образованности.

Фрагонар. Не нас во Франции, мадемуазель О’Мюрф. Но я попытаюсь – в угоду вам. Так как прикажете к вам обращаться?

О’Мерфи. О’Мерфи.

Фрагонар. О’Мерфю.

О’Мерфи. О’Мерфи.

Фрагонар. О’Мерфю, я так и говорю.

Оба громко, по-детски смеются.

А вам уже позволили осмотреть ваше новое жилье?

О’Мерфи. Госпожа маркиза соблаговолила лично поехать со мной туда и показать мне мои апартаменты.

Фрагонар. Очень хотелось бы знать, как там все происходит, в этом Оленьем парке.

О’Мерфи. К сожалению, это тайна, господин Фрагонар. Я не имею права удовлетворить ваше любопытство.

Фрагонар. Я не любопытен. Просто интересно себе представить.

О’Мерфи. Может быть, когда мы совсем-совсем состаримся, встретимся еще раз, и я вам обо всем расскажу.

Фрагонар. Я обязательно спрошу вас еще раз, мадемуазель О’Мюрф.

Церемониальный марш. Буше.

Буше. Его величество и свита. Дети, перестаньте болтать. За работу.

Голос швейцара. Его величество король. Ее светлость госпожа маркиза де Помпадур.

Фрагонар. Опоздали всего на два часа.

Буше. Небывалый успех. Ко мне являются вовремя даже короли.

Буше идет к рампе навстречу гостям и отвешивает легкий поклон. Свита аплодирует. Фрагонар открывает картину. Свита аплодирует. О’Мерфи появляется рядом со своим портретом. Свита аплодирует. О’Мерфи кланяется; будь поклон немного ниже, можно было бы созерцать ее ягодицы. Бурные аплодисменты.

Фрагонар. Я невероятно горжусь, мадемуазель О’Мюрф.

О’Мерфи. Чем же вы гордитесь, господин Фрагонар?

Фрагонар. Тем, что мне было позволено растирать краски для ваших ягодиц.

Сцена погружается в темноту, остается освещенной только «Одалиска», она исчезает последней. По мере затемнения:

Голос Помпадур (из зрительного зала). Художник отдает королю свою самую прекрасную картину и свою самую прекрасную модель, и на этот раз мы не должны делать выбор между шедевром кисти и шедевром природы. Дорогой Буше, мы благодарим вас за оба шедевра. Выражая свою благодарность, я рассчитываю и претендую на вашу дружбу и ваш гений. Мы с вами посвятим жизнь первой нации мира, ее воспитанию, образованию и украшению.

Голос Людовика (из зрительного зала). Черт возьми, вот это задница.

Голос Буше. Седалище женщины – самый вожделенный из всех предметов. Говорю это вам как живописец и как француз.

Голос Помпадур (из зрительного зала). Его величество прибыл для того, чтобы взять на службу величайшего художника Франции, а приобрел в его лице самого пламенного француза. Господин Буше, король назначает вас директором Академии художеств и придворным живописцем. Ваш пожизненный титул: Франсуа Буше, Живописец Короля.

Действие первое

На сцене темно. Текст: «Прошло 35 лет». Постепенно сцена освещается. Сначала свет падает на «Одалиску», стоящую на мольберте, на прежнем месте. Все остальное изменилось. Чрезвычайно бедная мансарда с чуланом за занавеской, в которой можно узнать кусок старой парчи. Мебели почти нет, но очень много картин Буше, расставленных на полу вдоль стен. Буше почти все время сидит в своем кресле. О’Мерфи.

Буше (из глубины еще темной сцены). Собирается гроза. Боюсь, я сегодня снова не удержусь и испорчу воздух. Так-то, госпожа О’Мерфи.

Свет.

О’Мерфи (Буше). Не придавайте этому значения, господин Буше. Впрочем, возможно, что сегодня нам предстоит обонять совсем другие запахи.

Буше. Вы опять завели свою шарманку насчет этого дела с квартирой?

О’Мерфи. Так ведь никуда от него не денешься.

Буше. Я не в настроении, госпожа О’Мерфи. Поговорим об этом в другой раз.

О’Мерфи. Я посмотрела квартиру, которую отводит нам домовладелец, господин Лемегр. Говорю вам, я не привередлива, но квартира скверная. Под ней какая-то жуткая кухня, а там по нескольку раз жарят на одном и том же сале, и вся вонь идет наверх, в квартиру. Представляете, как воняет прогорклое сало?

Буше. Вопрос не вызывает у меня желания отвечать.

О’Мерфи. Вы должны принять решение.

Буше. А какая польза этому Лемегру от нашего переезда?

О’Мерфи. Ту квартиру он не сдаст никому, а эту еще сможет всучить какому-нибудь бедняку.

Буше. Я же еще вчера сказал: Не морочьте мне голову этим вздором, я не собираюсь изменять своим привычкам.

О’Мерфи. Сказали? Господину Лемегру?

Буше. Себе.

О’Мерфи. Вы обращаетесь к себе на «вы»? А я и не знала.

Буше. Я еще не потерял к себе уважения.

О’Мерфи. Ко всему прочему, в той квартире над кухней всего одна-единственная комната. Нет даже закутка, который можно отгородить.

Буше. Вот видите, наш спор зашел в тупик. Мне нужен свой угол. Поймите меня правильно: я вас не прогоняю; ночью вы мне не мешаете, поскольку по ночам я сплю, но днем мужчине нужно иметь возможность уединиться, женщинам это не столь необходимо.

О’Мерфи. Вы используете эту возможность, чтобы выпустить газы.

Буше. А если и так?

О’Мерфи. Я слышу запах даже через занавеску.

Буше. Но все-таки за занавеской мне удобнее.

Стук в дверь.

Вот вам доказательство необходимости уединения. Некто добивается аудиенции, и я удаляюсь. (Уходит.)

О’Мерфи открывает дверь. Входит Фрагонар, располневший, потрепанный.

Фрагонар. Ну, вот и я.

О’Мерфи. И что?

Фрагонар. Мы договаривались о встрече.

О’Мерфи. Неужели, сударь?

Фрагонар. Вы обещали со временем сообщить мне подробности об Оленьем парке.

О’Мерфи. Господин Фрагонар!

Фрагонар. Собственной персоной, госпожа О’Мюрф.

О’Мерфи. Моя фамилия – О’Мерфи.

Фрагонар. Милостивая государыня, я умею произносить английские имена по-английски. О’Мерфю.

О’Мерфи. О’Мерфи.

Фрагонар. Звучание вашего имени навеки запечатлелось в моей памяти. О’Мерфю.

О’Мерфи. О’Мерфи.

Оба смеются.

Проходите же, господин Фрагонар!

Фрагонар. Глазам не верю! «Одалиска» у вас! Я считал ее без вести пропавшей, как и множество других вещей старого доброго времени, а она стоит именно здесь, на прежнем месте. А вы совсем не изменились, госпожа О’Мюрф.

О’Мерфи. Все шутите, проказник. Я уж и забыла, что была когда-то такой.

Фрагонар. Поверьте, вы и сейчас такая.

О’Мерфи. Такая вот сдобная дурочка? Да я бы с ней и трех слов не сказала. С тех пор прошло тридцать пять лет. Как подумаю, что когда-то я имела такой вид, право, радуюсь, что они прошли.

Фрагонар. Как поживают барышни-сестры?

О’Мерфи. Они почти совсем удалились от светской жизни.

Фрагонар. Печально слышать.

О’Мерфи. Ну что вы, просто они слишком стары для панели. Я позову господина Буше, он никогда мне не простит, что я похитила у него минуту вашего присутствия. Пока мы одни, могу я просить вас об одном одолжении? Он мягкий, он кроткий, он очень-очень милый. Но никогда не произносите при нем имени Греза. Это его возбуждает. Может случиться, что он проявит себя тогда не с лучшей стороны.

Фрагонар. Вполне вас понимаю.

О’Мерфи. Буше, вы ни за что не угадаете, кто к нам пожаловал.

Буше входит и садится в кресло.

Буше. Сударь, прошу вас уйти. Я больше не принимаю.

Фрагонар. Вы просите меня уйти?

Буше. Да. Не желаю вас видеть.

Фрагонар. Не желаете видеть вашего Фрагонара?

Буше. Вы – Фрагонар?

Фрагонар. И вы не желаете меня видеть?

Буше. А как я, черт возьми, вас увижу, когда у меня вечно забирают очки? В самом деле – Фрагонар. По какому делу?

Фрагонар. А разве обязательно приходить по делу?

Буше. Это упрощает беседу.

Фрагонар. Я позволил себе нанести визит госпоже О’Мюрф и вам.

Буше. Благодарю вас за визит, господин Фрагонар. Похоже, вы запыхались? У вас одышка?

Фрагонар. Ваша квартира на самом верху.

Буше. Мы считаем это преимуществом.

О’Мерфи. Он хочет сказать, что вообще-то мы очень редко принимаем гостей.

Буше. Да. Особенно таких одышливых. Мне вас жаль.

Фрагонар. Вы намекаете на то, что сами без труда преодолеваете эти шесть лестниц?

Буше. Поскольку у меня хватает разумения никогда не покидать квартиру, лестницы мне не мешают. Я ими не пользуюсь.

Фрагонар. Обо мне не беспокойтесь. Я присяду на табурет, и сердцебиение пройдет.

Буше. У вас отличное здоровье. Поздравляю.

Фрагонар. Как раз перед вашим приходом я восхищался вашими полотнами.

Буше. Все только Буше.

Фрагонар. Я думаю, что наряду с коллекцией господина д’Азенкура это – крупнейшее во Франции собрание работ Буше.

Буше. Да. Жаль, что за него не дадут ни гроша.

О’Мерфи. Он приволок мне сюда весь этот хлам.

Буше. Я подумал: цены падают, надо скупать!

Фрагонар. Разумно.

Буше. Я скупил.

Фрагонар. Прекрасно.

Буше. Цены упали до нуля.

Фрагонар. Вот когда надо было скупать.

Буше. Трудно найти надежного человека, который смахнул бы с них пыль.

Фрагонар. Но вы еще пишете, мастер?

Буше. Кого? Ее, что ли? Я не могу нанять натурщицу. Раньше самые прелестные девушки толпились у моих дверей. Каждая надеялась, что я смогу рекомендовать ее королю, и скольким я отказал в этой любезности! Теперь мне осталась О’Мерфи с ее морщинистой задницей.

Фрагонар. Но сейчас как раз спрос на правдивые задницы.

Буше. Я умею писать только красивые задницы. Правдивые не умею. Если у тебя дар, ты отказываешься кое-что уметь. А если я желаю писать только прекрасные задницы?

О’Мерфи. Я вам вот что скажу, господин Фрагонар, моя задница не принесла мне особого счастья. Вы знаете, что я несколько раз была замужем? Мой первый муж женился на мне, хотя моя задница была известна всему свету.

Фрагонар. Он вас простил?

О’Мерфи. Да, и добром это не кончилось. Мой второй муж женился на мне, потому что моя задница была известна всему свету.

Фрагонар. Вы хотите сказать, что он этим гордился?

О’Мерфи. «Позвольте представить вам мою супругу. Ее задница известна всему свету!» Его я тоже бросила. А господин Буше, к которому я после этого вернулась, уже не придает моей заднице никакого значения.

Фрагонар. Ваш зад, госпожа О’Мюрф – самый знаменитый зад во всем латинском мире.

Буше. Кстати, чему мы обязаны вашим визитом?

Фрагонар. Разве другу возбраняется заглянуть в гости?

Буше. Не через пятнадцать лет.

Фрагонар. Не сомневайтесь в моей преданности. Но в такие времена, как наши, ослабевают даже самые дружеские узы. Нет общей цели, нет общей борьбы, нет общих праздников, мы даже не замечаем, как разбегаемся в разные стороны. Сами знаете, все дружеские связи свелись к деловым контактам.

Буше. Так оно и есть. Да и цены на экипажи непомерные.

Фрагонар. Мастер Буше, я не хотел видеть, в какую нищету впадает лучший художник Франции.

Буше. Вполне доступная моему пониманию точка зрения.

Фрагонар. Мне было больно и горько.

Буше. Мне тоже было больно, господин Фрагонар.

Фрагонар. Называйте меня хотя бы папаша Фрагонар.

Буше. Вряд ли это будет уместно.

Фрагонар. Меня так все называют.

Буше. Вы полагаете, что мне не следует претендовать на сохранение своего достоинства, поскольку я обеднел?

Фрагонар. Папаша Фрагонар – что тут такого? Я и есть папаша Фрагонар. Я не понимаю другого обращения.

Буше (О’Мерфи). Он позволяет с собой фамильярничать. Как какой-нибудь забулдыга или артист.

Фрагонар. Если вам так угодно.

О’Мерфи (обнимая его). Пусть его поворчит, папаша Фраго, он невыносимый старый брюзга.

Буше. Ну садись, малыш, как дела, есть у тебя работа?

Фрагонар (садится). Да.

Буше. У нас тоже, слава Богу. Конечно, не живопись. Последняя моя попытка заработать деньги искусством выглядела так. Мне страшно захотелось отведать свежего хлеба, и я сказал булочнику, что напишу ему вывеску с пряником в уплату за каравай. «И не мечтайте, – говорит булочник, – а что, если обнаружится, что пряник рисовали вы, господин Буше? Я, – говорит, – в моем положении не могу себе позволить ничего такого развратного».

Фрагонар. Моя работа все-таки имеет некоторое отношение к искусству.

О’Мерфи. О, в самом деле. Папаша Фраго?

Фрагонар. Да, я опоражниватель ночных горшков в большом доходном доме.

О’Мерфи. У вас, наверное, масса впечатлений, господин Фрагонар?

Фрагонар. Вы правы. Я отвечаю за шестьдесят ночных ваз. Некоторые грубые – жестяные или глиняные, особенно те, что в мансардах. Но иногда попадаются и драгоценные, и просто очаровательные – английская керамика, голландский фаянс и даже севрский фарфор. Бывает, что и оловянные расписаны очень и очень недурно.

О’Мерфи. Да что вы говорите! И какая же на них роспись?

Фрагонар. Вы, конечно, предполагаете, что это Ватто, и, как правило, это Ватто. Но я подсчитал совершенно точно, господин Буше: вы опережаете Ватто.

Буше. Я опережаю Ватто?

Фрагонар. Да, вы его побили. К сожалению, в последнее время встречается почти исключительно Грез. Чуть ли не каждый третий горшок – с отцом семейства, показывающим Библию своей дочери.

Буше. Грез? И ты посмел, негодяй? Молчи, несчастный!

О’Мерфи. Перестаньте беситься, господин Буше. Вы не имеете права кричать на него.

Буше. Ну да, вы могли не знать. Имя этого презренного никогда не произносится в моем присутствии, но на сей раз я вас прощаю, господин Фрагонар. Так вы говорите, Грез уже на ночных вазах? Продолжайте, и больше ни слова о Грезе.

Фрагонар. Следует заметить, что Давид не встречается вообще.

Буше. Я всегда говорил, что Давид не отвечает никакой истинной потребности. То, что он делает, совершенно излишне: искусство для музеев. Когда-то же этот упадок закончится, в любом случае, ночные горшки его переживут. Революционное искусство опровергается вашими ночными горшками, не так ли?

О’Мерфи. Конечно, когда работаешь, приятно видеть вокруг себя красивые вещи, это поднимает настроение.

Фрагонар. О да, и как же я радовался, когда мне вдруг попадались фрагонары. Один раз я чуть не лишился работы. Я украл ночной горшок с изображением моих «Качелей» и сказал, что он разбился. У меня нет ни одной моей вещи, кроме него.

О’Мерфи. А почему вас не уволили?

Фрагонар. Владелец все равно собирался приобрести Гре… горшок получше.

Буше. Горшок получше! Вместо Фрагонара!

Фрагонар. Таково теперь положение вещей.

Буше. Это я научил тебя живописи. Мне, право, жаль, что я втянул тебя в это дело.

Фрагонар. Благодаря вам я стал знаменитым. Госпожа маркиза де Дюбарри проявляла ко мне не меньшую благосклонность, чем мадам де Помпадур к вам.

Буше. Ах да, та самая Дюбарри. Я имел право сделать несчастным себя, но не тебя. Как раз ты не заслужил таких ужасных страданий.

Фрагонар. Раз и навсегда, господин Буше. Моим искусством я обязан вам, в моих страданиях виноват только я сам. Но скажите, наконец, на какие средства вы живете?

Буше. На средства О’Мерфи.

О’Мерфи. Я иногда подрабатываю. У нас все хорошо, господин Фрагонар.

Буше. Господин Фрагонар, вам не приходила в голову мысль, что искусство каким-то образом связано с политикой?

Фрагонар. С политикой? Нет, никогда.

Буше. Почему же оно претерпевает такие изменения?

Фрагонар. Изменился вкус. Вот вам и причина.

Буше. Давайте поразмыслим, что произошло. Наше падение началось с того момента, когда эта сумасбродка, молодая жена нашего тупоумного молодого короля обнаружила небольшую выставку особого назначения, заказанную мне мадам де Помпадур для Людовика XV.

Фрагонар. Думаю, вы никогда не создавали более беспечных картин. «Пастушка прикасается к посоху пастуха» – аркадские времена! А больше всего мне нравится «Амур, ублажающий сзади свою мать Венеру».

О’Мерфи. Папаша Фраго, знакомство с юных лет дает некоторые права, особенно женщинам. Правами не следует злоупотреблять, но позвольте заметить, что с тех пор, как вы перестали писать, вы изменились не в лучшую сторону.

Фрагонар. От вас я готов выслушать все. В чем же я изменился?

О’Мерфи. Вы усвоили фамильярность, свойственную артистам. Господин Фрагонар, полотно называлось не «Амур, ублажающий сзади свою мать Венеру», а «Детская комната на Цитере».

Фрагонар. Постараюсь впредь выражаться более осмотрительно, госпожа О’Мюрф. Но позвольте мне высказать убеждение, что вы были выдающейся Венерой.

О’Мерфи. Ей-богу, была. Этот человек заставлял меня работать по двенадцать часов кряду. Я позировала, стоя на четвереньках и опираясь на руки, голова почти на земле, а локоны рассыпались по полу. Как вспомню, так сразу чувствую боль в локтях.

Фрагонар. Как же я завидовал тому ленивому мальчишке, который изображал Амура. Он только и умел, что выпячивать живот.

Буше. Он был очень хорош. Я требовал от него именно этого.

Фрагонар. А я тогда мечтал, что вы потребуете этого от меня, но мне приходилось сидеть и чистить палитру.

Буше. Собственно, трудности с той Венерой были в основном технического свойства.

Фрагонар. Из-за экономии?

Буше. Из-за жары. Кабинет, где король наслаждался созерцанием картин, отапливался намного лучше, чем обычные апартаменты, и это приходилось учитывать при смешении смол. Говорю вам, за многие годы, что она там провисела, не отпал ни один сантиметр олифы.

Фрагонар. Сколько воспоминаний! А теперь она стоит у старьевщика.

Буше. Где она стоит?

О’Мерфи. Неизвестно.

Фрагонар. В лавке за углом, у папаши Огюста.

О’Мерфи. Господин Фрагонар не имеет в виду именно эту лавку. Он говорит вообще, метафорически.

Буше. Не желаю об этом знать. Спрашиваю без всякого любопытства. Я в принципе не приобретаю картин, не имеющих ценности.

Фрагонар. Не имеющих ценности! Вы не должны так говорить, господин Буше.

Буше. Не имеющих! Ведь король умер, а новый король жив, и австриячка завела в Версале свои порядки. Она всюду совала свой нос, вот и наткнулась на мой кабинет. О, как же она вопила!

Фрагонар. Видимо, он был не в ее вкусе. Я вообще заметил, что нынче молодые дамы склонны к добродетели, поскольку им нравится все эксцентричное.

Буше. А как о происшествии узнали газеты?

Фрагонар. Ну, так уж вышло.

Буше. А почему? Почему это вышло наружу? Почему Франция узнала о том, что узнала королева? Поношение покойного короля было и остается поношением королевства. Почему дело не сохранили в тайне? Это такая же государственная тайна, как и все прочие! Разве вам неясно, что здесь орудовали эти бесы, эти ниспровергатели, которые теперь почти во всем задают тон. Это их рука, их почерк. А кто натравил на меня газеты? Кто подзуживал их до тех пор, пока они не выставили меня презренным развратником?

Фрагонар. Полно, не надо об этом.

Буше. Это проделал господин Грез, не так ли? Или кто-то другой?

Фрагонар. Я полагаю, мы условились не произносить имени Греза в вашем присутствии?

Буше. Я произношу то, что хочу. А где прикажете произносить имя Греза, как не в моем присутствии?

Фрагонар. Господин Буше, Грез не стоит вашей ненависти.

Буше. Господин Фрагонар, я не растрачиваю свою ненависть на кого попало. Я руководствуюсь системой принципов. Если я решаю удостоить кого-то из коллег своей ненависти, для этого одной причины мало. Нужны три. Во-первых, он должен быть плохим живописцем. Во-вторых, он должен вредить моему отечеству. И, наконец, в-третьих, он должен нанести мне личное оскорбление. Такова правда, и я ее не скрываю. Ведь есть еще много бездарных живописцев, являющихся к тому же предателями. Мне не хватает душевных сил, чтобы считать врагами каждого из них. А эту бездарь, Греза, я ненавижу не за то, что сижу и порчу воздух в этом чулане. Речь идет об искусстве и о Франции. Я умею проводить различие. Впрочем, что касается Греза, то я справлялся о его прошлом у одного виноторговца из Масона. Так вот, будучи еще грудным младенцем, он источал такой кислый запах, что каждое утро приходилось покупать для него новые простыни. Так сильно он вонял. Ни один ребенок не онанировал в колыбели так рано и так часто, как Грез. Однако в самом юном возрасте он уже научился молиться. Он беспрерывно орал, а когда его упрекали за постоянные вопли, он с постным видом отвечал, что разучивает свои хоралы. Мой осведомитель с уверенностью сообщает следующую подробность: в доме кормилицы он первым делом задушил своих молочных братьев, чтобы иметь источник питания в полном своем распоряжении.

Фрагонар. Из всего сказанного соответствует истине не больше половины.

Буше. Каждое слово. В этом суждении, Фрагонар, истине соответствует каждое слово.

Фрагонар. Вы слишком разволновались.

Буше. Разволновался? Я? Да я как раз успокоился. Не хотите ли подкрепиться, Фраго? О’Мерфи, почему мы не предлагаем гостю выпить? На хлеб уже не хватает, разве что на красное вино, и то не лучшего сорта. Там, на полке, стоит бутылка, Фраго.

Фрагонар. Только одна, почти пустая.

Буше. Да, та самая. Можешь нам налить. А себе?

Фрагонар. В жаркие дни в общем-то не стоит пить. А то еще вспотеешь.

Буше. Хотя бы чокнемся. Долой Греза!

О’Мерфи. Да здравствует король!

Буше. Вот так. И ни слова больше об этом ничтожестве.

О’Мерфи. А знаете, за что вы забыли похвалить свои ночные горшки?

Фрагонар. За что, госпожа О’Мюрф?

О’Мерфи. Госпожа Грез как-то попыталась укокошить своего благоверного ночным горшком.

Буше. Неужели?

О’Мерфи. Да, после того, как выяснилось, что она заказывала и тайно продавала оттиски с его гравюр. Она продала их в десять раз больше разрешенного количества – по четыре луидора за штуку; ведь она распоряжается его деньгами.

Фрагонар. Ох уж эта мне крошка Барбути. Я слыхал о ночном горшке, мы все хохотали до упаду.

О’Мерфи. Вы знали ее до того, как Грез на ней женился?

Фрагонар. А кто ее не знал? На набережной Августинцев у нее было прозвище «чудо-дудка».

О’Мерфи. Господин Фрагонар, вы обещали мне избегать подобного тона.

Фрагонар. Тысяча извинений!

Буше. Я припоминаю эту историю. Малышка Барбути держала книжную тележку на набережной Сены, она была содержанкой Дидро.

Фрагонар. Кто такой Дидро?

Буше. Так, один журналист.

Фрагонар. Может, я его знаю?

Буше. Это тот Дидро, который сочинил фразу: «Буше – распутный живописец, ибо Буше – распутный человек».

Фрагонар. Понимаю, он сочинитель, пишущий об искусстве.

Буше. Газетчик.

Фрагонар. Я всего лишь ремесленник, умственная сторона искусства никогда меня не занимала.

Буше. Так вот, Дидро хотел отделаться от малышки, не помню уж почему.

О’Мерфи. Она захрапела во время сношения.

Буше. Да, верно, из-за этого.

О’Мерфи. Дидро ей заявил: «Как, мадам, я вас имею, а вы изволите дремать?» А она ему: «Ах, господин редактор! Вы ведь тоже не очень стараетесь!»

Буше. В результате он сплавил ее Грезу. А произошло это так: он подвел Греза к тележке, и Барбути уставилась на него своими глазищами из-под спутанных кудряшек на детском лобике, а бабе было далеко за тридцать, и залепетала: «Вы и есть великий Грез, тот самый Грез, ах, я давно восхищаюсь вами, я и не мечтала с вами познакомиться».

Фрагонар. И наш всегда влюбленный херувим…

О’Мерфи. Он бегает за всеми женщинами, потому что боится женщин.

Буше. Он стал посещать ее каждый день.

Фрагонар. И тогда она сделала ему свое знаменитое предложение.

Буше. «Если бы я согласилась, попросили бы вы меня стать вашей женой?»

Фрагонар. Мощная была атака.

Буше. Грез был весьма польщен. «Если мужчина еще питает надежду, он отважится на все», – отвечает он и удаляется с твердым намерением никогда не возвращаться.

Фрагонар. Тогда она явилась к нему на квартиру, кажется, так?

Буше. Она колотила в дверь и страшно вопила и бушевала и чуть было не взломала замок, а когда ему пришлось ей открыть, она растаяла в его объятьях и прошептала: «Я схожу с ума от любви, моя жизнь – в ваших руках». Так что он получил ее в растаявшем виде.

О’Мерфи. Да, можно сказать, что с того дня он заплясал под ее дудку.

Фрагонар. И женился на ней.

О’Мерфи. Но прежде она отвадила от него всех натурщиц, кроме ее самой. Сидела на всех сеансах, поддергивала девушкам косынки и одергивала подолы. Она его истерзала и убедила сочетаться с ней законным браком.

Фрагонар. И вот как-то раз наш новоиспеченный супруг является из мастерской домой и видит, что на его диване развалился мальчишка-курьер.

Буше. Из газеты «Предвестие».

Фрагонар. И потягивает его херес. «Вы, – говорит Грез, – находитесь в доме академика живописи Греза». А мальчишка отвечает: «Знаю, меня пригласила мадам Грез». Грез говорит: «Я – Грез». А мальчишка отвечает: «Присаживайтесь, я не возражаю». Так значит, это господин Дидро позаботился о том, чтобы Грез женился на шлюхе?

Буше. Да, но в ее лице он женился на прессе.

О’Мерфи. Господин Буше, не извольте портить нам самые лучшие истории. Она все-таки двинула его ночным горшком.

Буше. Но не укокошила. Жаль.

О’Мерфи. Прошу прощения, папаша Фраго, я должна ненадолго вас оставить. Мне нужно выйти по срочному делу. Мы еще продолжим нашу приятную беседу. (Уходит за занавеску.)

Фрагонар. Надеюсь, я не утомил госпожу О’Мюрф своей болтовней.

Буше. Нет, она переодевается. Ей пора на работу.

Фрагонар. Если мое присутствие обременительно, я немедленно удалюсь.

Буше. Напротив. Мы сейчас будем завтракать.

Фрагонар. Боюсь, я доставляю вам много хлопот.

Буше. Будешь есть то, что едим мы, малыш.

Фрагонар. Ну. если вы так любезно приглашаете… А чем занимается госпожа О’Мюрф?

Буше. Своим прежним делом, разумеется. Окажите мне любезность взглянуть на часы.

Фрагонар. Окажите мне любезность сказать, где находятся часы?

Буше. За окном, где же еще?

Фрагонар. На башенных часах скоро десять, господин Буше.

Буше. А теперь еще раз взгляните вниз, на улицу. Эй, не высовывайтесь так далеко из окна. Я просил вас выглянуть на улицу, а не вывалится на нее.

Фрагонар. Это довольно трудно, господин Буше. Ребро крыши слишком выступает вперед.

Буше. Вы не привыкли к этому окну, я придержу вас за ногу. Скажите, что вы видите.

Фрагонар. Я вижу ужасно оборванного и неописуемо худосочного старца, пересекающего мостовую.

Буше. А взялись бы вы утверждать, что его серые чулки сползают на башмаки?

Фрагонар. Вы его знаете?

Буше. Это господин Лемегр, наш домохозяин.

Фрагонар. В самом деле? Какая жалкая фигура.

Буше. Он богат, как сам грех.

Фрагонар. А я принял его за нищего.

Буше. Ему принадлежат все дома в приходе.

Фрагонар. Их не меньше сотни.

Буше. Ровно сто. Что он делает?

Фрагонар. Садится на скамью.

Буше. Пока все идет как надо.

Фрагонар. А что дальше?

Буше. Нам придется подождать.

Фрагонар. Чего?

Буше. Теперь все зависит от того, куда он направит свои стопы, когда встанет со скамьи. Либо он пойдет в кофейню и закажет на завтрак один хлебец и утреннюю газету…

Фрагонар. Либо?

Буше. Либо он направится вон к тому огороженному саду и дважды обойдет конную статую принца Конде. Это будет означать, что он готов позволить госпоже О’Мерфи сопровождать его в квартиру в подвале.

Фрагонар. Натощак?

Буше. Вот именно. Тогда госпожа О’Мерфи сбегает вниз и заработает свои деньги. И наоборот: если он засядет в кофейне, мы останемся на бобах. Когда господин Лемегр ест, мы не едим.

Фрагонар. Какая здесь связь?

Буше. Поймите, ему сто лет. Он может делать только одно дело в день. Либо он завтракает, либо пользуется услугами женщины. Его худосочие позволяет ему либо то, либо другое. Смотрите, не свалитесь, а лучше вернитесь в комнату.

Фрагонар. Вы говорите о госпоже О’Мюрф?

Буше. Мы все время говорим о ней.

Фрагонар. Когда вы сказали, что она занимается своим делом, я понял это так, что она торопится позировать в мастерскую какого-нибудь живописца.

Буше. У нее была не одна эта профессия.

Из-за занавески, завязывая на ходу старомодный кринолин, появляется О’Мерфи в довольно приличном белокуром парике, с двумя красными кляксами на щеках.

О’Мерфи. Куда он повернул?

Буше. Фрагонар говорит, что он еще сидит.

Фрагонар. Хорошо работать поблизости от дома, особенно в менее приятное время года.

О’Мерфи. Да, я обернусь в один момент.

Фрагонар. Но почему – мой вопрос отнюдь не означает, что я недооцениваю вашу красоту – почему господин Лемегр, если он нуждается в услугах дамы, выбирает именно вас?

О’Мерфи. Я самая дешевая в квартале.

Фрагонар. Нужно удержаться на рынке, во чтобы то ни стало.

Буше. Что вы нам принесете?

О’Мерфи. Красное вино.

Буше. А кроме красного вина?

О’Мерфи. Хлеб.

Буше. А кроме хлеба?

О’Мерфи. Я подумывала о куске сыра и маслинах, не надо возиться с готовкой.

Буше. Если Фрагонар немного потерпит, я предпочел бы кролика. Госпожа О’Мерфи готовит его без кастрюли. Она знает способ, как поджарить этого зверя в камине, на открытом огне.

Фрагонар. Звучит соблазнительно. Окажите мне любезность еще раз подержать меня за ногу.

Буше. С удовольствием.

Фрагонар. Значит, вы еще живете на доходы от ягодиц госпожи О’Мюрф?

Буше. Верно. С этого началась моя жизнь, этим она и закончится.

Фрагонар (выглядывает в окно). Он идет в кофейню.