Текст книги "Аттракцион любви"

Розалинда Лейкер
Аттракцион любви

Посвящается Инге, Сьюзен, Иену, Полу, Нэнси, Дженни и Дэну.

Всем им я обязана очень многим.

Глава 1

Сидя одна в вагоне первого класса, Лизетт напряженно всматривалась в знакомые очертания вокзала Виктория. Она возвращалась в Лондон после очередной поездки во Францию. Ей было уже под сорок, но тонкие черты ее лица прекрасно сохранились. Крупный чувственный рот, хотя и не модный в то время, когда кинодива ассоциировалась с ярко накрашенными губами, вовсе не портил ее и не мешал карьере. Ее сдержанность, утонченность и умение скрывать свои эмоции, внешняя невозмутимость – ничто не выдавало глубочайшего тревожного чувства, терзавшего в этот момент ее душу.

Когда поезд остановился, Лизетт с тяжелым вздохом поднялась, собрала в кулак всю свою волю, готовая ко всему, что ее ожидало. Выйдя из вагона, она оказалась в вокзальной толчее. Мимо прошагал носильщик, толкая тележку.

– Подвезти ваши вещи, леди?

Она отрицательно покачала головой.

– Спасибо. У меня нет багажа.

Поскольку она владела домами в Англии и Франции, у нее не было надобности возить багаж туда и сюда, не считая, разумеется, тех вещей, которые она приобретала в модных парижских салонах Пакена или Ворта – двух ее любимых кутюрье. Лизетт признавала лишь высокую моду. В этот раз, получив срочное сообщение, она ни на один день не могла откладывать свой отъезд. Более того, она боялась опоздать, чтобы не оказаться бессильной перед нависшей над ней угрозой.

Стоял теплый июньский вечер. Было светло, и лучи солнца еще играли на крышах домов и остроконечных городских башен. Никто не ожидал ее приезда, а потому и не встречал на вокзале. Лизетт прошла к стоянке такси под любопытными взглядами окружающих, привлеченных ее элегантностью и парижским шиком. На Лизетт был костюм, сшитый по последней моде сезона 1914 года. Несмотря на то, что длина юбки по-прежнему доходила до лодыжки, его изысканный, совершенно новый покрой идеально подходил к ее стройной фигуре. Приталенный жакет из бархата кремового цвета прекрасно гармонировал с цветом ее юбки и пышными белокурыми волосами. Ансамбль дополняла шляпа с лентами и чайной розой из шелка. Лизетт почти не замечала направленных на нее взглядов прохожих, выражавших целую гамму чувств – от удивления до откровенного восхищения. Сегодня Лизетт очень спешила.

Она взяла такси и, усевшись на заднее сиденье, закрыла глаза, дрожа от страха перед грядущим испытанием. Лизетт знала только одно: она будет до конца бороться за свое счастье, что бы ей ни предстояло выдержать. Она чувствовала такое же отчаяние и бессилие, как в детстве, когда ей, одиннадцатилетней девочке, казалось, что мир вокруг нее рухнул. События того дня были живы в ее памяти, будто это произошло только вчера: ранним утром она так же покидала Лион, как это было в далеком детстве.

В тот мрачный день после похорон бабушки она, в полном оцепенении, с бледным, окаменевшем от горя лицом, сидела за поминальным столом, чувствуя, как почти задыхается от окружающей черноты одетых в траур гостей. Лизетт не знала, как пережить утрату самого близкого ей человека, которого она любила больше всех на свете. Кто-то вдруг протянул ей кусочек торта и ободряюще сказал:

– Съешь что-нибудь, Лизетт. Нельзя изводить себя голодом. Твоя покойная бабушка не одобрила бы этого.

С отсутствующим взглядом Лизетт смотрела на вишенки в креме. Сдерживая слезы и тихо всхлипывая, она отодвинула торт и, спрыгнув со стула, со скоростью молодой ящерицы выбежала из комнаты. Другой гость, мсье Люмьер, укоризненно покачал головой. Шепнув что-то на ухо своей супруге, он тоже поднялся и вышел вслед за Лизетт. Девочка выскочила через стеклянную дверь, ведущую в сад, оставив ее открытой настежь.

Мсье Люмьер нашел ее лежащей лицом вниз на лужайке под деревом. Лизетт безутешно рыдала. Склонившись над девочкой, он сел на траву рядом с ней. С нежностью, глядя на нее через пенсне, он достал из кармана свежий носовой платок и протянул его Лизетт. Она машинально схватила платок и прижала его к заплаканным глазам.

– Мерси, – пробормотала она жалобно.

Антуан Люмьер терпеливо ждал, когда она успокоится. Будучи счастливым семьянином, отцом двух на редкость одаренных старших сыновей и одного младшего, а также трех обожаемых дочерей, он искренне сочувствовал всем детям, лишенным их естественного права на достойную семейную жизнь. Бабушка Лизетт, овдовевшая мадам Декур, дала девочке все, что могла, и обеспечила ее будущее, стараясь восполнить недостаток внимания со стороны своего сына, отца Лизетт, не проявлявшего особой заботы о ребенке после смерти жены, умершей при родах. И вот жизнь нанесла Лизетт новый удар – отняла у нее единственного человека, любившего ее без памяти, бабушку, которая тихо скончалась во сне.

Лизетт знала, кто сейчас рядом с ней. От носового платка, протянутого ей мсье Люмьером, исходил приятный аромат дорогих мужских духов с легким привкусом кубинских сигар. Антуан Люмьер, знаменитый лионский фотограф, часто снимал ее еще ребенком в своей студии на улице де ла Бер. Кроме того, он создал фабрику по производству фотопластинок, пользующихся спросом во всем мире, и весьма преуспел в этом деле. Он отличался большой добротой, заботился о благосостоянии своих рабочих и даже ввел новую; выгодную для них систему накоплений. Бабушка Лизетт всегда высоко отзывалась о нем, хотя считала, что его сыновья – при всех их выдающихся научных способностях и достижениях – совершенно равнодушны к отцовскому бизнесу.

Бабушка знала Люмьеров со времени их появления в Лионе, куда они переселились из Восточной Франции. Это была удивительно музыкальная семья, и приглашение посетить их дом всегда считалось событием. Там царила веселая и непринужденная атмосфера, и тон ей задавала мадам Жанна-Жозефина Люмьер, элегантная дама с лучезарной улыбкой, которая любила устраивать импровизированные домашние концерты. Лизетт чувствовала, как ей будет не хватать этих вечеров, но внутренне готовилась к тому, чтобы расстаться со всем, что было ей дорого. Скоро она покинет Лион вместе с отцом, которого знала лишь по его редким посещениям бабушкиного дома.

Лизетт медленно встала и, подняв заплаканные фиолетовые глаза (они были именно фиолетовые, а не просто синие), увидела мсье Люмьера, смотревшего на нее из-под пенсне. У него были великолепные черные усы и ухоженные темные волосы.

Лизетт с трудом выговаривала слова:

– Я не хочу уезжать отсюда. Я не хочу ехать с отцом, когда он закончит все похоронные дела. Знаю, что бабушка завещала этот дом мне, но никто меня не слушает, когда я говорю, что хочу остаться здесь. За мной могла бы присматривать мадам Карме, наша экономка, и я смогла бы учиться дальше в своей школе.

Тяжело вздохнув, Люмьер покачал головой.

– Мадам Карме останется, пока не опечатают дом. Не забывай, Лизетт, дом может перейти к тебе только тогда, когда тебе исполнится двадцать один год, или раньше, если ты выйдешь замуж. А мадам Карме слишком стара, чтобы взять на себя такую ответственность. Кроме того, твоя бабушка выделила ей хорошую долю наследства – за верную и долгую службу, так что она может безбедно жить до конца своих дней. А если даже кого-то возьмут вместо нее, подумай только, как тебе будет одиноко и неуютно в доме с чужим человеком, без бабушки, с которой ты была так счастлива.

Лизетт несколько минут размышляла над словами мсье Люмьера. В глубине души она не могла не признать, что он прав. Она ясно понимала, что не может остаться в этом доме, и никто другой, кроме мсье Люмьера, не убедил бы ее с такой простотой и деликатностью. Да, ей не оставалось ничего другого, как смириться и ехать с отцом.

– Вы правы, мсье Люмьер, – с глубоким вздохом сказала Лизетт. – Мне было бы очень плохо в доме с чужим человеком. Но я еще вернусь сюда, когда вырасту! – добавила она уже другим, решительным тоном, откинув назад свои кудряшки и выпятив подбородок.

– Вот это правильно!

Мсье Люмьер поднялся. Лизетт, немного помедлив, тоже встала и еще раз вытерла глаза. Вернув мокрый от слез носовой платок, она с детской доверчивостью протянула ему свою маленькую ручку.

– Все. Я готова вернуться в дом, мсье Люмьер.

– Браво, Лизетт! Смотри на жизнь как на приключение. Скоро ты увидишь Париж, в котором давно не была. Думай только о хорошем.

К этому времени гости уже разошлись, и лишь мадам Люмьер ждала мужа, прекрасно понимая, что только он способен найти нужные слова, чтобы успокоить осиротевшего ребенка. Казалось, он обладает особым даром находить взаимопонимание с молодыми людьми, видя в них самое лучшее. Его взрослые сыновья помнили один-единственный случай в жизни, когда отец за что-то пожурил их, о чем потом долго шутливо вспоминали в их семье.

– Желаю, чтобы у тебя все хорошо сложилось в жизни, моя дорогая Лизетт, – сказала мадам Люмьер, ласково погладив ее по щеке. – Тебе сейчас очень тяжело, но я уверена, что в будущем тебя ждет большое счастье. Поверь мне.

Лизетт мужественно кивнула. Она решила, что больше не будет плакать и сдержит данное себе слово. Она еще вернется сюда, а пока надо смотреть на жизнь под новым углом зрения – как на приключение, чему ее учил мсье Люмьер.

И все-таки, как она ни храбрилась, когда подошло время отъезда, Лизетт покидала любимый дом с разбитым сердцем.

– Тебе удобно? – спросил дочь Шарль Декур, когда они сели друг против друга в купе вагона первого класса, специально зарезервированное для них.

В Лионе они почти не разговаривали друг с другом, обмениваясь лишь короткими фразами за завтраком. Отец целыми днями был занят, улаживая дела своей покойной матери и отвечая на письма с соболезнованиями.

– Да, папа. Спасибо.

Он кивнул.

– Ни о чем не беспокойся. Ты меня понимаешь? Твоя мачеха готова на все, чтобы ты у нас чувствовала себя как дома. Она нашла тебе хорошую школу. Ты рада?

– Да, папа.

– Ну и прекрасно. – Он развернул газету.

В дорогу Лизетт взяла книжку. Она любила книги, но сейчас не могла читать и молча смотрела в окно вагона, за которым проплывали знакомые улицы и предместья. Когда окончательно скрылись из виду милые сердцу места, она перевела взгляд на отца. Лизетт знала, почему он всегда хотел сына: парижский замок и вся недвижимость наследовались по мужской линии. Его новой жене, с которой ей еще предстояло познакомиться, было всего тридцать пять лет, и вполне можно было рассчитывать на появление наследника. Лизетт тревожила и одновременно веселила мысль о том, что у нее будет брат, и она начнет жить в новой обстановке. Она еще не видела этого дома, фамильного замка Декуров. Лизетт родилась раньше срока. Родители тогда жили в парижской квартире, а через несколько дней ее увезли в Лион – в дом бабушки.

Отложив газету, Шарль увидел, что дочь углубилась в чтение, и перевел взгляд к окну, наблюдая за проплывавшими перед ним пейзажами и думая о том же, о чем Лизетт, – о появлении наследника. Он ненавидел своего племянника, который мог унаследовать имение и прилежащие к нему земли. Возможно, он затянул с повторной женитьбой. Надо было жениться раньше, сразу после смерти первой жены, но ни одна из женщин, с которыми он периодически встречался, не обладала достоинствами его покойной супруги, которую он искренне любил.

Когда ему исполнилось пятьдесят пять лет, он наконец встретил Изабель, красивую очаровательную вдову. Покойный муж оставил ей приличное состояние. Очевидно, у нее не было корыстных целей в отношении Шарля, как у тex многочисленных женщин, которые встречались на его пути. Она явилась в его жизнь, как луч света, хотя он не сразу понял, что опять по-настоящему влюбился – второй раз в жизни. Его лишь удивляло, что Изабель совершенно не беспокоила разница в их возрасте – она была на двадцать лет моложе Шарля, и через полтора месяца знакомства он сделал ей предложение, которое она тотчас же приняла. Конечно, он уже давно не тот, каким был в молодости: волосы еще не поседели, но уже изрядно поредели. Мирские радости оставили на его лице след и виде двойного подбородка и придали щекам оттенок бургундского вина. Но самым неприятным для него было округлившееся брюшко. К счастью, его портной виртуозно владел мастерством свободного покроя, благодаря чему сюртук сидел безукоризненно, и Изабель не уставала похваливать его фигуру. В предвкушении встречи с женой он улыбнулся.

После утомительной монотонной дороги Шарль снова ожил, когда поезд, наконец, прибыл на станцию в предместье Парижа. На перроне он заметил своего знакомого по бизнесу, который со своим сыном, высоким молодым человеком, собирался подняться в вагон. Шарль постучал и окно, чтобы привлечь их внимание.

– А, мсье Боннар! – радостно приветствовал их Шарль, когда они вошли в купе. – Привет, Филипп! Какая неожиданная приятная встреча!

Шарль представил им свою дочь. Лизетт немного подвинулась, чтобы мсье Боннар мог сесть напротив отца. Между ними тотчас же завязалась оживленная беседа. Лизетт и Филипп сидели наискосок друг к другу. Молодой человек скучающе смотрел в окно. Девочка прикинула, что ему должно быть около восемнадцати лет, и не ожидала от него особого внимания к своей персоне. Обычно юноши его возраста не удостаивают вниманием таких маленьких девочек, как она. Держался он довольно высокомерно. У него были густые, темные, аккуратно причесанные волосы и милая улыбка. Лизетт могла сравнить его только с принцем из детской сказки.

Она смотрела на него заворожено. Вдруг Филипп повернул к ней голову. Насмешливый взгляд его прекрасных карих глаз совершенно смутил бедную Лизетт.

– С какой луны вы свалились, большеглазая Лизетт?

От смущения она залилась краской.

– Из Лиона, – пробормотала она.

– И что же вы там делали? Проводили каникулы? – Он, видимо, считал, что она жила вместе с отцом в замке.

Лизетт вкратце рассказала ему свою историю, втайне радуясь тому, что он терпеливо выслушал ее рассказ и даже не проявил явной скуки.

– А теперь я буду жить с папой в замке. У него есть еще квартира в Париже, в которой я родилась. Надеюсь, что побываю и там.

– Счастливица! Париж – единственное место на земле, где можно жить. – Филипп обиженно поджал губы. – Если бы у меня было право выбора, я жил бы только здесь и нигде больше.

– Разве у вас нет права выбора? – искренне удивилась Лизетт.

Ей казалось, что если бы он захотел, весь мир лежал бы у его ног.

– Я собираюсь за границу, в одну из наших колоний в Западной Африке. Берег Слоновой Кости – вонючая дыра, где кроме желтой лихорадки и бивней убитых слонов мне ничего не светит. Незавидная участь для слонов, и для меня особенно, не правда ли? Но так хочет мой отец. Он считает, что я должен учиться его делу, чтобы потом было кому передать управление фирмой.

В глубине души он догадывался, что это была не единственная причина его далекого путешествия. Дело в том, что Филипп связался с девицей сомнительной репутации, отец не одобрял его выбора и, отправляя сына в африканскую глухомань, надеялся раз и навсегда положить конец этой интрижке.

Лизетт чувствовала, что, изливая ей обиду на отца, он нашел в ней благодарную слушательницу и говорил с ней, как со сверстницей. На уроках географии в школе Лизетт узнала о заморских колониях Франции, и до того, как Филипп рассказал ей жуткие истории о бедных слонах, Африка представлялась ей прекрасным загадочным континентом, где в тропических лесах растут диковинные растения и обитают необыкновенные звери. Но так было, пока человек жестоко не истребил природу.

– Да, покидать родной дом всегда тяжело, – посочувствовала ему Лизетт. – Я сама недавно пережила это. А вам Африка может неожиданно понравиться. Мне кажется, там так много интересного, захватывающего.

Ей снова вспомнились слова мсье Люмьера: «Смотри на жизнь как на сплошное приключение».

Бросив злой взгляд в сторону отца, Филипп после ее доброжелательных слов снова посмотрел на Лизетт и снисходительно улыбнулся. Эта улыбка пронзила ее насквозь.

– Вы милое, доброе существо, Лизетт. И очень хорошенькая. Никто не пытался понять мои чувства, помочь мне взглянуть на вещи в другом свете. – В его живых глазах мелькнула озорная улыбка. – Когда я вернусь из Африки, седой и старый, возможно, вы опять пожалеете меня и выйдете за меня замуж.

Лизетт от смущения залилась краской, но поняла, что он поддразнивает ее. Ей не пришлось отвечать на его шутку – отец повернулся в их сторону и заговорил с Филиппом. До конца поездки он был занят беседой о скучных делах, а Лизетт, уткнувшись в книгу, не проронила ни слова.

Когда поезд прибыл на Лионский вокзал, Филипп под шум паровозных гудков и вокзальной суеты, наконец, снова обратился к Лизетт:

– До свидания, Лизетт. Пожелай мне удачи!

– Желаю удачи, – быстро ответила она.

К ее величайшему удивлению, Филипп, взяв ее руку, склонился над ней, словно перед ним была взрослая дама. Попрощавшись, с Филиппом, шагая по перрону рядом с отцом, Лизетт несколько раз оглянулась, но он так и не обернулся, и девочка поняла, что он уже забыл о ней.

На улице шел сильный дождь, но карета отца, запряженная парой лошадей, уже ждала их у выхода из вокзала. Багаж быстро погрузили на задок экипажа. Проезжая по городу, Лизетт ничего не видела из окна кареты, кроме мокрых навесов и опустевших столиков кафе. Время от времени отец показывал ей разные достопримечательности города, но из-за дождя, хлеставшего в окна кареты, нельзя было ничего рассмотреть. Очевидно, город остался уже позади, поскольку они явно проезжали через сельскую местность. Когда прибыли на место, из-за облаков выглянуло вечернее солнце, бросая последние лучи на бледные стены замка и отражаясь искрами в его многочисленных окнах и мокрой траве на лужайке. Дом был не таким большим, каким она его себе представляла, но милым и уютным, окруженным деревьями и цветочными клумбами, которые создавали радостную атмосферу. Лизетт почувствовала волнение, надеясь, что в стенах этого здания еще витает дух ее матери и скоро она сама убедится в этом, когда познакомится с домом.

Подъезжая к воротам замка, Шарль – по гулу голосов, доносящемуся из Голубого салона, понял, что у жены снова гости. Войдя в просторный вестибюль и передав лакею шляпу, трость и перчатки, Шарль глубоко вздохнул. Путешествие его утомило, и он втайне рассчитывал побыть наедине с женой после того, как познакомит ее с дочерью. Однако Изабель любила многочисленное общество, обожала балы и вечеринки, никогда не уставала от них и даже пыталась вовлечь мужа в свои непрекращающиеся увеселения. Шарль давно понял, что не стоит возражать молодой супруге, и во всем соглашался с ней, поскольку совершенно не выносил ее капризов, которых, кстати, не было до свадьбы.

Лизетт сняла пальто и шляпу и собралась с духом перед встречей с мачехой. Она втайне надеялась, что все будет так, как говорил отец. Когда распахнулись двойные двери, она заметила, что перед тем как войти в обитый голубым шелком салон, отец выпрямился и подтянулся, стараясь придать походке юношескую легкость, словно желал стряхнуть с себя десяток лет.

Лизетт шла за ним следом. В зале было не меньше дюжины гостей, преимущественно возраста его жены, и, судя по тому, как он поздоровался с ними, он явно был знаком со всеми.

Увидев мужа, Изабель с ослепительной улыбкой быстро поднялась со стула. Шурша тафтой вечернего платья и блистая украшениями, она с подчеркнутой радостью бросилась ему навстречу.

– Шарль! Какой приятный сюрприз! А я ожидала тебя только завтра!

Изабель была среднего роста, полногрудая, с тонкой талией и прекрасной кожей цвета слоновой кости, которую чудесно оттеняли темно-рыжие волосы. Всем своим существом она излучала блеск и полноту жизни. Обвив мужа красивыми, сверкающими кольцами руками, взметнувшимися над его головой, словно две счастливые птички, она театрально поцеловала его.

Наблюдая за отцом, Лизетт видела на его лице выражение слепой преданности и спрашивала себя, не забыл ли он о ней вообще. Однако он быстро повернулся к дочери, взял ее за плечи и, обращаясь к жене и всем присутствующим, сказал:

– Мне доставляет большое удовольствие представить нам свою дочь Лизетт.

Изабель красиво изогнула спину и, картинно вскинув руки, воскликнула:

– Милое дитя! Добро пожаловать в наш дом!

Лизетт понимала, что должна подойти к мачехе, обнять ее, но что-то останавливало ее. Она не могла пошевельнуться и стояла как вкопанная на месте. Она чувствовала: вся эта напыщенность – сплошная показуха, в Изабель нет ни капли живого тепла. Однако полученное от бабушки воспитание и хорошие манеры заставили девочку вовремя взять себя в руки и ответить подобающим образом:

– Благодарю вас за теплые слова, belle-mere![1]1
  Мачеха (франц.). – Здесь и далее прим. переводчика.


[Закрыть]

Замешательство Лизетт не прошло незамеченным. Изабель уловила настроение падчерицы и была глубоко уязвлена. Она всегда считала, что перед ее шармом никто не силах устоять, и вот является эта непрошеная девчонка, которая, видите ли, не желает отвечать на ее любезность! И все это в присутствии ее гостей!

С той же лучезарной улыбкой Изабель подошла к падчерице и, обняв за плечо, провела вокруг зала, представляя ее каждому гостю. Вскоре пришла экономка, и Лизетт была отдана на ее попечение.

– Вы помните мою маму? – живо спросила Лизетт, поднимаясь вверх по широкой лестнице со своей новой наставницей.

– Нет, когда ваша мама была жива, меня здесь еще не было. Я пришла после того, как новая мадам Декур сменила всю прислугу. Они с вашим батюшкой только что вернулись сюда после медового месяца.

– Я бы хотела видеть комнату моей мамы.

– Об этом вам надо спросить вашего папу. Я не знаю, в какой комнате жила ваша мама.

Комната, которую выделили Лизетт, была просторной и светлой, с бледно-зелеными обоями в полоску. Окна выходили на теннисный корт и лесную просеку. В комнате стояли письменный стол, стеллаж с книгами, удобное кресло с подушками, большой шкаф из красного дерева, в котором могли разместиться все ее платья. Из полуоткрытой двери виднелась отдельная ванная комната, выложенная мрамором, что было для Лизетт приятным сюрпризом, – дом бабушки был устроен по старинке, без особых удобств. Экономка быстро удалилась, вызвав Берту.

– Я ваша личная служанка, мадемуазель, – представилась молодая девушка в чепчике с оборками, обрамлявшем ее милое лицо. – Я здесь новенькая, но буду очень стараться. Сначала распакую ваши вещи, мадемуазель, а потому буду следить за вашей одеждой, чинить и штопать, причесывать вас и все такое прочее, – тараторила Берта.

Лизетт смутилась. У нее еще никогда не было личной служанки. Ее бабушка придерживалась мнения, что девушка должна делать все самостоятельно.

– Как это мило, – сказала она, преодолевая неловкость.

Затем обе улыбнулись друг другу, и напряжение как рукой сняло.

Пока Берта распаковывала дорожный сундук, Лизетт разбирала книги и подарки, привезенные из Лиона, в том числе фотографию бабушки, сделанную мсье Люмьером. На снимке мадам Декур была запечатлена в аристократической позе: сидя в высоком кресле, она красиво сложила на коленях руки, украшенные кольцами, волосы тщательно уложены на прямой пробор, словно нарисованы кистью художника, на ней черное кружевное платье от Ворта, серьги и ожерелье из жемчуга. Лизетт тяжело вздохнула.

Когда двое слуг вынесли из комнаты опустевший сундук и чемоданы, Берта расшнуровала ей корсет и вышла из комнаты, оставив Лизетт в нижней юбке, до переодевания к ужину.

Положив руки под голову, Лизетт, лежа в постели, думала о своей мачехе. В Изабель было что-то от кошки: мягкое и вкрадчивое. Вообще-то Лизетт обожала кошек, но эта женщина могла в любой момент выпустить когти и ощериться. Не дай бог чем-то разозлить ее. Однако ради собственного спокойствия и ради отца она решила изо всех сил стараться не раздражать мачеху. Девочка невольно хотела оградить отца от возможных неприятностей. Не зная почему, Лизетт чувствовала, что Изабель не желала появления падчерицы в их доме, и отцу пришлось немало выдержать, чтобы сломить ее сопротивление. Потом она вспомнила о красивом молодом человеке, с которым познакомилась в поезде и которому всем сердцем желала удачи в его африканской эпопее.

Лизетт надела свое лучшее платье, однако ужинать ей пришлось в одиночестве, поскольку отец с Изабель отправились в гости к друзьям. В эту ночь она горько плакала и долго не могла уснуть, мучительно тоскуя по дому, думала о покойной бабушке, о том счастливом времени, которое навсегда ушло в прошлое.

На следующее утро Лизетт поняла, что экономка передала хозяйке их вчерашний разговор, в частности ее вопрос о комнате матери. Изабель объяснила ей, что к чему, и тихо, чтобы не слышал отец, сказала:

– Послушай, Лизетт, когда я впервые переступила порог этого дома, он показался мне мрачным и унылым.

Я постаралась убедить твоего папу, что хорошо было бы оборудовать ванные комнаты при каждой спальне, как того требует новая мода. Я пригласила декораторов, и после нашей свадьбы, когда мы находились в Италии, они многое здесь переделали. В доме не осталось ничего, что было при твоей маме. Что касается ее будуара, теперь это моя комната, ноты можешь увидеть ее, если захочешь.

Лизетт поняла, что ей незачем туда ходить – ведь от мамы там ничего не сохранилось.

– А теперь я расскажу тебе о твоей новой школе, – продолжала Изабель. – Это закрытая школа-интернат. Директриса очень гордится своим заведением. Девочки получают прекрасное воспитание. Там их готовят к супружеской жизни, учат домоводству, кулинарии и прочим премудростям, необходимым для замужней женщины. К сожалению, школа находится далеко отсюда, в предместье Бордо, но ты будешь приезжать домой во время каникул или на выходные дни, если пожелаешь. Ну, ты довольна?

Изабель хлопнула в ладоши (это был один из ее излюбленных экстравагантных жестов), ожидая, что Лизетт от восторга бросится ей на шею.

– Да, belle-mere, – обрадовалась Лизетт. Она думала, что ее определят в местную школу, как в Лионе, но этот вариант даже лучше. Честно говоря, она рада быть подальше от мачехи. – Когда я должна туда ехать?

– Думаю, в конце недели. Отец отвезет тебя.

Вечером Шарль, услышав от жены известие об отъезде дочери, нахмурил брови.

– Не рано ли? – сказал он. – Вообще-то мне хотелось, чтобы вы ближе познакомились, а Лизетт освоилась на новом месте и завязала знакомства со сверстниками.

Однако Шарль быстро понял, что его жена уже все решила.

Через несколько дней, стоя на ступенях мраморной лестницы, Изабель махала кружевным платочком вслед Шарлю и его дочери, которые отправлялись в Париж, где им предстояло пересесть на поезд, следующий в Бордо. Лизетт вдруг страшно захотелось увидеть Филиппа, хотя было совершенно ясно, что это невозможно. Сейчас он, наверное, высадился в африканской гавани – такой же неведомой для него, как и ее новая «гавань».