Текст книги "Поцелуй дочери канонира"

Вексфорд вспомнил жалобу Дейзи Флори – и ему тоже нужен был кто-то, кому он мог бы исповедаться. Дора не разделяла его чувств. Он многое бы дал за возможность рассказать кому-то о том, что Шейла считает, будто он, ее отец, предубежден против Огастина Кейси и заставил себя ненавидеть его. О том, что она, как ни дико это звучит, настолько влюблена в этого Кейси, что говорит, что впервые чувствует себя по-настоящему влюбленной. Что если ей придется выбирать – и это было самое ужасное, – она “прилепится” (странно, но она использовала именно это библейское слово) к Кейси и отвернется от родителей. Высказав ему все это с глазу на глаз во время невеселой прогулки, пока Кейси отлеживался в постели после бренди, Шейла поразила Вексфорда в самое сердце. Так сказала бы Дейзи Флори. Если Вексфорд и мог чем-то утешиться, то лишь тем, что Шейле предложили роль, от которой она не могла отказаться, а Кейси уезжает в Неваду.

Понимая, что его отчаяние отражается на лице, Вексфорд изо всех сил постарался стереть жалкое выражение. Вот это усилие воли и наблюдал Бёрден.

– Рег, мы начали поиски в лесу.

Вексфорд шагнул в сторону.

– Тут большая территория. Можем ли мы привлечь на помощь кого-нибудь из местных?

– Их интересуют только потерявшиеся дети. Искать взрослые трупы они не поднимутся ни за какие коврижки.

– Тем более что мы никаких и не предлагаем, – заключил Вексфорд.

XII

– Он уехал – сказала Маргарет Гриффин.

– А куда?

– Он взрослый человек, не так ли? Я не спрашиваю, куда он идет, когда вернется и все такое. Хоть Энди и живет с родителями, но он уже взрослый и может поступать, как ему захочется.

Была середина утра, и Гриффины пили кофе перед телевизором. Бёрдену с Вайном кофе не предложили. Барри после сказал Бёрдену, что Терри и Маргарет Гриффин, и в действительности пожилые люди, выглядели много старше своих лет, погрязнув в рутине, содержание которой было вполне очевидно, если не сказать – явно. Телевизор и магазин, немного еды в положенное время и вечером пораньше в постель. Общность одиночества. На вопросы Бёрдена они отвечали с затаенной злобой, которая грозила в любой момент прорваться вспышкой гнева.

– Энди часто уезжает?

Маргарет – маленькая круглая старушка с белыми волосами и голубыми глазами навыкате – отвечала:

– А что его здесь может удержать? Работы не найти, сами знаете. На прошлой неделе из “Майрингем Электрикс” выставили двести человек. Попробуй-ка…

– Он у вас электрик?

– Он никакой работы не боится, наш Энди, – сказал Терри Гриффин. – Была бы работа. Он не из тех, кто годится только таскать да катать. Он работал личным помощником у одного большого бизнесмена, наш Энди.

– У американского джентльмена. Тот доверял Энди во всем. Сам часто мотался за границу, а дела оставлял на Энди.

– Энди управлялся в его доме, он давал ему ключи, машину оставлял, да многое.

Выслушав это более чем недоверчиво, Бёрден спросил:

– Так может, он уехал искать работу?

– Говорю вам, я не знаю и не спрашиваю его.

– Полагаю, вам лучше бы это знать, мистер Гриффин, – сказал Барри. – Вы сказали нам, что в прошлый вторник Энди ушел в шесть, но никто из его друзей, с которыми он, по его словам, был, в тот вечер его не видел. Он не ходил с ними по пабам и не был в том китайском ресторане.

– С какими это друзьями он был? Нам он не говорил ни про каких друзей. Значит, он был в другом пабе, вот и все.

– Это еще предстоит выяснить, мистер Гриффин, – сказал Бёрден. – А скажите, Энди, наверное, хорошо знает поместье Танкред? Он ведь там вырос.

– Не знаем мы никакого поместья, – вступила миссис Гриффин. – Поместье – это много домов, ведь так? А там всего два дома и эта громадная усадьба, где живут те. То есть жили.

“Владения”, – подумал Бёрден. Что было бы, если бы он сказал так? Всю жизнь проработав в полиции, он научился не давать объяснений, когда можно без них обойтись.

– Лес, места. Энди хорошо знал эти места?

– А то как же! Когда мы туда приехали, он был четырехлетний малыш, а та девочка, их внучка, была еще младенцем. И думаете, они играли вместе? Да, Энди этого хотелось, он часто говорил: “Мама, почему бы нам не завести маленькую сестричку?” – и я отвечала ему: “Миленький, бог не послал нам больше ребятишек”. Но разрешить ей играть с нашим мальчиком? Что вы! Он им не годился. Не ровня маленькой мисс Совершенство. Во всей округе было только два ребенка, и им не разрешали играть друг с другом!

– А этот еще лейборист называется, член парламента, – сказал Терри Гриффин и издал хриплый глухой смешок.

– Ничего удивительного, что на последних выборах его прокатили.

– Так что же – Энди никогда не бывал в доме?

– Ну, я бы не сказала! – Маргарет Гриффин вдруг стала надменной. – Нет, не сказала бы. Почему это вы так решили? Бывало, я брала его с собой, когда помогала в доме. У них была экономка, женщина, что жила рядом с нами, пока не приехали эти Харрисоны, но одна она не справлялась. Особенно когда у них были гости. Тогда я брала Энди, и он ходил за мной по всему дому, куда бы меня ни посылали. Но знаете, я думаю, что последний раз мы там были, когда Энди едва исполнилось десять.

Она впервые заговорила о Харрисонах. До сих пор ни один из Гриффинов ни разу не вспомнил о существовании бывших соседей.

– Когда Энди уезжает, подолгу его не бывает?

– То пару дней, а то неделю.

– Насколько я понимаю, к моменту вашего переезда вы с Харрисонами не разговаривали…

Бёрден не договорил. Из горла Маргарет Гриффин вырвалось какое-то странное карканье. Это походило на нечленораздельный выкрик из митингующей толпы, или, как потом сказала Карен, на язвительное “Га!”, каким дети выражают презрение проигравшему или насмешку над вруном.

– Аааа! Я так и знала! Ты говорил, что они до этого доберутся! Ты так и говорил, что теперь все выплывет, что бы там ни обещал мистер лейборист Харви Коупленд. На этот раз они не отцепятся и в конце концов будут склонять бедного Энди повсюду!

Ни один мускул не шелохнулся на лице Бёрдена. Ему хватило благоразумия ни взглядом, ни движением не выдать, что он не имеет ни малейшего представления, о чем она говорит. Пока Гриффины не окончили рассказ, его лицо хранило выражение всеведущей суровости.

Оценка похищенных украшений Давины Флори добавилась к “базе”, что хранилась в компьютере Джерри Хайнда.

Вексфорд обсудил новые данные с Барри Вайном.

– Сэр, на свете немало мерзавцев, готовых за тридцать тысяч фунтов убить троих, – сказал Барри.

– Даже учитывая, что на том рынке, где им придется продать добычу, они получат разве что половину тех денег… Впрочем, да, возможно. Другого мотива у нас все равно нет.

– Месть – возможный мотив. За какую-то реальную или воображаемую обиду, нанесенную Давиной или Харви Коуплендом. Свой мотив был и у Дейзи Флори. Насколько мы знаем, ей, как единственной наследнице, достанется здесь все. Я понимаю, это, может быть, притянуто за уши, но если говорить о мотивах…

– Она перестреляла всю свою семью и ранила себя? Или это сделал сообщник? Скажем, ее любовник Энди Гриффин?

– Да, я понимаю, конечно.

– Барри, я не думаю, что ее так уж интересует поместье. Она до сих пор не понимает, какие деньги и какое достояние на нее свалились.

Вайн отвернулся от экрана.

– Я говорил с Брендой Харрисон, сэр. Она сказала, что поссорилась с Гриффинами из-за того, что миссис Гриффин каждое воскресенье вывешивала в саду выстиранное белье.

– И ты веришь?

– Полагаю, это говорит о том, что у Бренды больше фантазии, чем я подумал сначала.

Вексфорд рассмеялся и вдруг в момент посерьезнел.

– Мы можем быть уверены в одном, Барри. Один из тех, кто совершил это преступление, вообще не знал ни дом, ни людей, но другой отлично знал всех и вся.

– Тот, что в курсе дела, дает наводку второму?

– Я и сам не сформулировал бы лучше, – подвел черту Вексфорд.

Он был доволен новым детективом. Когда кто-то геройски погибает, да просто погибает – не станешь даже про себя говорить, что его уход пошел на пользу делу и что смерть его обернулась благом. Тем не менее Вексфорда не оставляло именно это чувство, или, быть может, просто удовлетворение от того, что преемник Мартина оказался столь многообещающим работником.

Барри Вайн был крепкий мускулистый человек среднего роста. Не поддерживай он себя в хорошей форме – неизбежно казался бы низеньким. И не то чтобы скрытно, но уж точно никому не докладываясь, он ходил в спортзал поднимать тяжести. У него были короткие и густые рыжеватые волосы, того типа, что могут поредеть, но не до плеши, и короткие усики – темные, не рыжие. Есть люди, которые всегда выглядят одинаково, их узнаешь моментально. Такие лица просто всплывают из памяти и вмиг встают перед внутренним взором. Не таково было лицо Барри. В нем было что-то изменчивое, неуловимое: при определенном свете и ракурсе он выглядел мужчиной с резкими чертами и волевым подбородком, но в другие моменты в глаза бросались его почти женственные нос и рот. Только взгляд у него никогда не менялся. Небольшие темно-синие без малейшего пятнышка глаза равно пристально и внимательно смотрели и на друга, и на подозреваемого.

Инспектор Вексфорд, которого жена звала либералом, в жизни старался быть, по крайней мере, терпимым и сдержанным, хотя часто (как ему казалось) преуспевал здесь лишь настолько, чтобы оставаться “просто раздражительным”.

Бёрдену до его второй женитьбы и в голову не приходило – а когда ему говорили, он, должно быть, не слушал, – что может быть какая-то мудрость или ценность в иных взглядах, кроме самого кондового консерватизма. Идея полицейского как тори в шлеме и с дубинкой не вызывала у него никаких сомнений и размышлений.

А Барри Вайн о политике не думал. Он был настоящий англичанин, в большей степени англичанин, чем оба его начальника. Голосовал он за партию, которая в последнее время принесла больше пользы ему и его близким, а были ли это левые или правые – практически все равно. “Пользу” он считал в денежном выражении: если уменьшились какие-нибудь траты (например, произошло снижение налогов или цен), и жизнь стала удобнее и проще.

Если Бёрден верил, что счастливая жизнь настанет, когда все будут поступать так же, как он сам, а Вексфорд считал, что мир станет лучше, если люди научатся думать, то Вайн не поднимался даже до такой примитивной метафизики. Для него человечество делилось на большое (хотя недостаточно большое) сообщество законопослушных людей, которые работали, имели дома, обеспечивали своим семьям ту или иную степень процветания, и массу других, которых он узнавал моментально, даже если они не успели еще совершить никакого преступления. Это деление не имело ничего общего с классовой системой, как то могло бы оказаться у Бёрдена. Вайн говорил, что способен угадать потенциального негодяя даже в человеке с титулом, “поршем” и банковским счетом в несколько миллионов, – и равно в человеке с манерами кембриджского профессора истории искусств или повадками землекопа. Барри Вайн не был снобом, и к землекопам он скорее питал симпатию. Он узнавал преступную личность по другим критериям, отчасти, возможно, интуитивно, хотя сам называл это здравым смыслом.

Приятели Энди Гриффина, как выяснилось, почти каждый вечер собирались в майрингемском пабе под названием “Слизень и латук”. Вайн поставил всей компании по полпинты “Эббота” и сразу пустил в ход свое чутье, определяя преступный потенциал этих четверых парней.

Двое были безработные, но это нисколько не мешало им регулярно появляться в “Слизне”. Вексфорд оправдал бы их тем, что человеческая натура требует хлеба и зрелищ, Бёрден обвинил бы в безволии, для Вайна же это просто указывало на то, что эти двое, возможно, готовы с корыстной целью нарушить закон. Из двух оставшихся один был электриком – и все ворчал, что из-за спада в экономике работы стало меньше, – а второй посыльным в круглосуточной службе доставки, он называл себя “мобильным курьером”.

Для слуха Барри Вайна была особенно неприятна одна фраза – ее часто произносят в суде обвиняемые и даже свидетели: “Я мог там быть”. Что это значит? Да ничего! И даже меньше, чем ничего. В конце концов, любой мог бы оказаться практически где угодно и мог бы практически что угодно сделать.

И когда безработный Тони Смит сказал, что 11 марта Энди Гриффин “мог быть” в “Слизне и латуке”, Вайн не придал его словам ни малейшего значения. Другие еще прежде сообщили ему, что Энди в тот вечер не видели. Кевин Льюис, Рой Уокер и Лесли Седлар твердо помнили, что Гриффина не было с ними ни в “Слизне”, ни позже в “Домике с пандами”. Куда меньше определенности они могли предложить в ответ на вопрос, где он находится в данную минуту. Тони Смит сказал, что в “старом добром” “Слизне” Энди “мог быть” вечером в воскресенье. Остальные не могли ни подтвердить, ни опровергнуть этого – то был единственный вечер, когда они пропустили поход в пивную.

– Он ездит на север, – сказал Лесли Седлар.

– Это он вам так говорит или вы это знаете?

Осознать разницу между тем и другим им было непросто. Тони Смит настаивал на том, что он точно знает.

– Он ездит на север с грузовиком. Он же все время ездит, ну?

– Он больше не работает, – сказал Вайн. – У него уже год нет работы.

– Когда работал водителем, ездил постоянно.

– А теперь?

Он говорил, что ездит на север, – и они верили. Просто им не было особого дела до того, куда ездит Энди. Что им Энди? Вайн спросил Кевина Льюиса, который показался ему самым разумным и, вероятно, самым законопослушным из четверых, где, по его мнению, может находиться сейчас Энди.

– Куда-нибудь отправился на своем мотоцикле, – сказал Льюис.

– Ну а куда бы это? В Манчестер, в Ливерпуль?

Казалось, они и не знают, где находятся такие города. В памяти Кевина название “Ливерпуль” вызвало только рассказы “его старика” о каком-то “мерсийском звуке”[13]13
  Mersey Sound – направление популярной музыки, получившее название от реки Мерси, протекающей в Ливерпуле, на родине квартета “Битлз”.


[Закрыть], что был популярен, когда папаша был молодым.

– Ну это если он все же на севере. Если же я скажу, что он не уехал, а слоняется где-то в округе?

Рой Уокер покачал головой.

– Нет, не слоняется. Только не Энди. Энди был бы в старом добром “Слизне”.

Вайн понял, что побежден.

– А где он брал деньги?

– По-моему, получал пособие, – сказал Льюис.

– И все? Только это? – Никогда не усложняй. Вайн понимал, что спрашивать о “дополнительных источниках дохода” было бы бесполезно. – Других денег у него не было?

На этот раз отвечал Тони Смит:

– Могли и быть.

Они примолкли. Им больше нечего было рассказать. Им пришлось серьезно напрячь воображение, и в итоге они переутомились. Новая порция “Эббота” могла бы их оживить – опять “могла бы”! – но Вайн чувствовал, что игра не стоит свеч.

Трубный голос миссис Вирсон был продуктом воспитания в закрытом пансионе для девочек сорок – сорок пять лет назад. Она распахнула перед инспектором Вексфордом дверь Тэтчед-Хауса и с несколько подчеркнутой любезностью пригласила его войти. Платье с цветочным орнаментом сидело на ней, как огромный чехол для мебели. Волосы ее сегодня были причесаны и уложены. Завитки и волны прически выглядели жесткими, будто вырезанными. Навряд ли все это было сделано специально для него, но ее отношение к инспектору определенно переменилось – что-то, должно быть, произошло после его первого визита. Может, дело в настойчивом желании Дейзи видеть его и говорить с ним?

– Дейзи спит, мистер Вексфорд. Видите ли, девочка все еще в глубоком шоке, и я настаиваю, чтобы она как можно больше отдыхала. – Инспектор покивал, не зная, что ему добавить к этому. – Она проснется к чаю. У этих юных особ, как я заметила, в любых обстоятельствах сохраняется здоровый аппетит. Давайте пройдем сюда, подождем ее. Полагаю, вы кое о чем хотели бы со мной потолковать, ведь так?

Инспектор не мог позволить себе упустить такую возможность. Если у Джойс Вирсон было что ему сообщить, а не иначе именно это и означало ее “хотите потолковать”, – он выслушает с интересом. Но когда они сели друг против друга в гостиной на обитые ситцем стулья у кустарного кофейного столика, инспектор увидел, что Джойс не торопится начинать разговор. Это не было смущение, застенчивость или неуверенность. Она просто задумалась, возможно, решая, с чего начать. Инспектор не спешил ей в этом помочь. При его положении, опасался он, это будет выглядеть как допрос.

Наконец она заговорила.

– Конечно, все, что случилось в Танкред-Хаусе, – страшная вещь. Когда я узнала, я не спала две ночи подряд. Это просто самая жуткая весть, которую мне пришлось получить за всю жизнь.

Инспектор ждал, когда последует “но”. За вступительным заявлением о том, что произошла трагедия, ужасная беда, как правило, начинаются оговорки. Выражение участия в таких случаях служит как бы извинением, предваряющим неуважительные высказывания. Но никакого “но” не последовало. Миссис Вирсон удивила его своей прямотой.

– Мой сын хочет обручиться с Дейзи.

– Неужели?

– Миссис Коупленд эта идея не нравилась. Наверное, ее нужно называть Давина Флори или миссис Флори или как-то так, но от старых привычек не так просто отказаться, правда? Простите меня, я, наверное, старомодна, но, по-моему, замужняя женщина должна носить фамилию мужа. – Она подождала, не скажет ли инспектор что-нибудь, и, не дождавшись, продолжила: – Да, ей эта идея не пришлась по душе. Конечно, я не имею в виду, что она имела что-то против Николаса. Просто у нее была глупая теория – простите меня, но я считаю это глупым, – что прежде чем остепениться, Дейзи нужно вволю пожить для себя. Я могла бы ей возразить, что когда она сама была в возрасте Дейзи, замуж выдавали совсем девочек.

– Ну и?

– Что – “ну и”?

– Вы говорите, что могли бы возразить. Вы сказали ей это?

По ее лицу пробежала раздраженно-настороженная гримаса. Затем она улыбнулась:

– Не думаю, что должна была вмешиваться.

– А что думала мать Дейзи?

– О, это неважно, что думала Наоми. Мнение Наоми ничего не значило. Понимаете, миссис Коупленд была Дейзи скорее матерью, чем бабкой. Она за нее все решала. То есть, в какую школу она будет ходить и все такое. Да, у нее были большие замыслы в отношении Дейзи, или Давины, как она упорно звала девочку и всех путала. Она распланировала всю ее жизнь наперед. Сначала университет – конечно, Оксфорд, – после этого бедная малышка должна была провести год в путешествиях. Не по тем местам, куда захочется поехать любой девушке – я имею в виду Бермуды или, скажем, юг Франции, – а по художественным галереям и историческим местам Европы: Рим, Флоренция и все в таком роде. После этого ей предстояло учиться чему-то еще в одном университете – как вам это нравится? – чтобы получить степень или как там это называется… Простите меня, но я не понимаю, зачем хорошенькой молоденькой девушке столько учиться? Миссис Коупленд хотела, чтобы Дейзи похоронила себя в каком-нибудь университете. Она мечтала, что девочка станет – как это назвать?..

– Ученым?

– Да, верно. Бедная малютка Дейзи к двадцати пяти годам должна была уже работать в университете и писать свою первую книгу. Простите меня, но, по-моему, это смешно.

– А что сама Дейзи? Как она ко всему этому относилась?

– Да что понимает девчонка в ее возрасте? Она ничегошеньки не знает о жизни, правда? Если тебе все время рассказывают об Оксфорде – какое это волшебное место – и о том, какое чудо Италия и какое счастье увидеть эту картину и ту скульптуру, и о том, как глубоко ты будешь все понимать, если будешь учиться тому-то и тому-то, естественно, это действует на тебя. В этом возрасте мы так впечатлительны! Мы еще дети!

– Замужество, очевидно, положило бы всему этому конец, – сказал Вексфорд.

– Миссис Коупленд выходила замуж трижды, да только я не думаю, что ей так уж хотелось иметь семью.

Миссис Вирсон наклонилась к нему, бросила быстрый взгляд через плечо, будто кроме них в комнате был еще кто-то, и, понизив голос, доверительно сообщила:

– Я, конечно, не могу этого знать, то есть – точно знать, это чистая догадка, но выглядит вполне логично… Я уверена, что миссис Коупленд и ухом бы не повела, если бы Дейзи и Николас захотели жить вместе без всякой женитьбы. Она была помешана на сексе, так что… В ее-то возрасте! Я думаю, она одобрила бы такую связь. Она всей душой была за то, чтобы Дейзи приобрела опыт.

– Какой опыт? – спросил заинтересованно Вексфорд.

– О, мистер Вексфорд, не придирайтесь к каждой мелочи в моих словах! Просто она часто повторяла, что хочет, чтобы Дейзи жила. О себе она говорила, что живет настоящей жизнью, да и надо думать: со всеми этими мужьями, со всеми разъездами… Но брак – нет. Такой поворот был ей совсем не по вкусу.

– А вы хотели бы, чтобы ваш сын женился на Дейзи?

– О да, я хотела бы. Она такая милая девушка. И умная, конечно, и симпатичная. Простите меня, но мне вовсе не хочется, чтобы мой сын женился на девушке невзрачной. Наверное, вы сочтете меня невежей, но, по-моему когда красивый мужчина берет невзрачную жену, это получается какое-то разорение. – Тут Джойс Вирсон немного покрасовалась перед инспектором – никак иначе это нельзя было назвать. Она слегка вытянула шею и деланно провела под подбородком своим толстым пальцем. – В нашей семье все красивые, по обеим линиям. – И лукаво, почти игриво улыбнулась Вексфорду: – Само собой, наша маленькая бедняжка безумно в него влюблена. Надо видеть, как она не сводит с него глаз. Она его обожает.

Вексфорд подумал, что сейчас Джойс опять начнет со своих обычных извинений и, не чувствуя ни малейшей вины, выскажет очередное мнение, но вместо этого она продолжила оценивать пригодность Дейзи на роль жены одного из рода Вирсонов. Дейзи так нежно любит ее, Дейзи хорошо воспитана, у нее прекрасный характер, она так добра…

– И так богата, – вставил Вексфорд.

Миссис Вирсон буквально подскочила на стуле – она реагировала так бурно, будто у нее начался эпилептический припадок. Голос ее зазвучал на двадцать или тридцать децибел громче.

– Это здесь совершенно ни при чем! Посмотрите на этот огромный дом, учтите наш вес в обществе – и вы поймете, что здесь не может быть никакого недостатка в деньгах. У моего сына высокие доходы, он вполне способен содержать жену на том…

Инспектору показалось, что она собирается добавить что-то об уровне жизни, к которому привыкла Дейзи, но миссис Вирсон удержалась и только обратила на инспектора гневный взгляд. Вексфорд устал от ее лицемерия и жеманства – он решил, что пришла пора сделать резкий выпад. И выпад пришелся в цель – даже лучше, чем он надеялся. Вексфорд улыбнулся сам себе.

– А вас не смущает, что она еще слишком юна? – Теперь инспектор улыбался уже и своей визави – широко и обезоруживающе. – Вы ведь только что назвали ее ребенком.

Дейзи, войдя в комнату, избавила Джойс Вирсон от необходимости отвечать. Инспектор услышал ее шаги в холле, в тот самый момент, когда произносил слово “ребенком”. Дейзи улыбнулась ему тусклой улыбкой. Ее рука была еще в бинтах, но повязка стала тоньше, а перевязь свободнее. Инспектор понял, что впервые видит Дейзи на ногах и в движении. Он не ожидал, что она окажется такой тонкой и хрупкой.

– Слишком юна для чего? – спросила Дейзи. – Мне уже восемнадцать, сегодня мой день рождения.

– Но Дейзи, ты ужасная девчонка! – воскликнула миссис Вирсон. – Почему ты не сказала? Ты не сказала нам ни слова, и я ни сном ни духом…

Джойс попыталась изобразить удивленный смешок, но инспектор видел, как сильно она огорчена и раздосадована: неожиданное сообщение Дейзи опрокинуло все заверения миссис Вирсон в том, что с этой молодой девушкой, находящейся в ее доме, они близкие подруги.

– Но ты, наверное, намекнула Николасу, чтобы он мог подготовить сюрприз?

– Нет, по-моему, он тоже не знает. Он и не запомнил бы. На свете не осталось никого, кто помнил бы день моего рождения. Боже, как это грустно, – легко и демонстративно добавила она, глядя на Вексфорда.

– С днем рождения! – ответил инспектор традиционной фразой.

– Ах, какой вы тактичный и заботливый! Ведь вы не сказали “Поздравляю!”. Правильно, такое не для меня. Это было бы ужасно – это было бы оскорблением. Скажите, а вы вспомните о моем дне рождения через год? Скажете ли вы себе накануне: “Завтра день рождения Дейзи”? Вы, наверное, будете единственным, кто вспомнит.

– Что за чепуха, моя милая! Николас обязательно вспомнит. Только тебе нужно будет намекнуть ему. Простите меня, но мужчины нуждаются в напоминаниях – им нужно дать знак, чтобы не сказать подтолкнуть.

Выражение ее лица стало необыкновенно игривым. Дейзи на миг встретилась глазами с инспектором и тут же отвела взгляд. Не глядя на него, она спросила:

– Ну что, пойдемте поговорим?

– О, моя милая, почему не поговорить здесь? Здесь уютно и тепло, а я не буду слушать ваш разговор. Я с головой уйду в свою книгу. Не услышу ни слова.

Вексфорд твердо решил не говорить с Дейзи в присутствии миссис Вирсон, но прежде, чем дать это понять, он ждал, что скажет Дейзи. Она выглядела такой далекой, безразличной, ушедшей в свое горе, что инспектор ожидал от нее безропотной покорности, но Дейзи заговорила твердо:

– Нет, нам лучше поговорить с глазу на глаз. Мы не будем выгонять вас из вашей комнаты, Джойс.

Инспектор последовал за Дейзи в “малый кабинет”, где они встретились в субботу.

– Она ведь хочет как лучше, – сказала Дейзи. Вексфорд восхищался ее молодостью – и в то же время зрелостью. – Да, мне сегодня исполнилось восемнадцать. Думаю, после похорон я поеду домой. Сразу или почти сразу. Я могу теперь делать, что хочу, правда? Ведь мне уже восемнадцать. Абсолютно все, что хочу?

– Да, как любой человек. Все, что в рамках закона.

Она тяжко вздохнула.

– Нарушать закон я не собираюсь. Не знаю, что я буду делать, но думаю, мне лучше быть дома.

– Наверное, вы не вполне представляете себе, каково вам будет теперь снова там оказаться, – сказал Вексфорд предостерегающим тоном, – после того, что там произошло. Вы сразу вспомните тот вечер, и это будет болезненно.

– Тот вечер я не забывала ни на минуту. Дома это будет ничуть не страшнее, чем всякий раз, когда я закрываю глаза. Я всегда вижу ту сцену, стоит мне лишь закрыть глаза. Вижу стол – до выстрелов и после. Интересно, смогу ли я когда-нибудь снова обедать за столом? Здесь она привозит мне обед на тележке – я ее об этом попросила. – Дейзи помолчала, потом вдруг улыбнулась и поглядела на инспектора. Он заметил странный блеск в ее темных глазах. – Мы все время говорим обо мне. Расскажите о себе. Где вы живете? Женаты ли? Есть у вас дети? Есть те, кто помнит день вашего рождения?

И он рассказал, где живет, что женат, что у него две дочери и трое внуков, и они помнят день его рождения – более или менее.

– Жаль, что у меня не было отца.

Как он, инспектор, до сих пор не догадался об этом спросить!

– Но ведь он, наверное, у вас есть. Вы видитесь хоть иногда?

– Я ни разу его не видела. В любом случае, я такого не помню. Мама развелась с ним, когда я была еще грудная. Он живет в Лондоне, но никогда не выражал никакого желания меня увидеть. Я не говорю, что мне не хватает его, нет – мне не хватает отца.

– Но я думал ваш… муж вашей бабки занял в вашей жизни место отца…

Во взгляде, который бросила на него Дейзи, определенно сквозили неприязнь и удивление. Где-то в горле у нее родился короткий звук – что-то между фырканьем и кашлем.

– Джоан нашлась?

– Нет, Дейзи. Мы тревожимся за нее.

– О, с ней все в порядке. Что с ней может случиться?

Эта наивная безмятежность только усилила опасения инспектора. Он спросил:

– Джоан всегда приезжала на машине, когда бывала у вашей матери по вторникам?

– А как еще? – отвечала Дейзи удивленно. – Вы спрашиваете, не ходила ли она пешком? Но там добрых пять миль. Впрочем, она вообще никуда не ходила пешком. Не знаю, почему она живет там, – наверное, из-за ее старушки-матери. Она ведь ненавидит пригород, все, что связано с деревней. Но знаете, иногда она приезжала на такси. Не потому, что у нее ломалась машина. Просто она любила выпить, наша Джоан, и, выпив, боялась садиться за руль.

– А что вы можете сказать о людях по фамилии Гриффин?

– Они у нас работали.

– А их сына Энди вы видели после того, как они уехали?

Дейзи с любопытством посмотрела на инспектора – будто он сделал что-то неожиданное или внезапно разгадал ее тайну.

– Я видела его один раз. Все-таки чудно, что вы спросили. Это было в лесу. Я шла по лесу и увидела его. Вы наших мест, наверное, совсем не знаете, но это было у короткой дороги – той узкой, что ведет на восток, недалеко от того места, где посажены орехи. Возможно, он меня увидел тоже, не знаю. Мне бы заговорить с ним, спросить, как дела, но я не стала, не знаю почему. Увидев его там, я испугалась. Я никому про него не сказала. Он проник к нам без спросу, Давину бы это взбесило.

– Когда же это было?

– Где-то осенью. Пожалуй, в октябре.

– А как он мог там оказаться?

– Раньше у него был мотоцикл. Наверное, и сейчас есть.

– Его отец говорит, что Энди работал у какого-то американского бизнесмена. У меня возникла догадка – просто догадка, не более – что они могли познакомиться через вашу семью.

Девушка задумалась.

– Давина никому бы его не порекомендовала. Наверное, американец – это Престон Литлбери. Но если Энди у него и работал, так только разве…

– Водителем?

– Даже не водителем. Ну, может, мыл машину.

– Все понятно. Впрочем, это, наверное, не так важно. Последний вопрос. Мог ли тот второй преступник, которого вы не видели, который выбежал из дому и завел машину во дворе, быть Энди Гриффином? Подумайте, прежде чем отвечать. Вообразите себе это и вспомните, было ли что-то – хоть что-нибудь, – что могло бы идентифицировать во втором грабителе Энди Гриффина?

Дейзи молчала, не выказывая ни удивления, ни скептицизма. Было видно, что она добросовестно исполняет просьбу инспектора и обдумывает сказанное. Наконец она сказала:

– Это мог быть он. Я не нахожу ничего, что исключало бы такую возможность. Не знаю, достаточно ли этого… Но это все, что я могу сказать.

Инспектор ушел, заверив Дейзи, что будет в четверг на похоронах.

– Рассказать тебе мою версию событий? – спросил Бёрден.

Вексфорд был у него в гостях. Дженни ушла на вечерние курсы немецкого, и у Бёрдена на коленях сидел малыш Марк в пижаме.

– Я принесу тебе еще пива и расскажу. Впрочем, лучше сам возьми, а то у меня ребенок…

Вексфорд принес две банки пива и две глиняные кружки.

– Ты видишь, что кружки совершенно одинаковые? – сказал Бёрден. – Третья такая же стоит в шкафу. Интересный пример из области экономики. Ту, что у тебя – дай-ка посмотреть, – да, точно, эту мы с Джен купили в Инсбруке во время свадебного путешествия за пять шиллингов. Еще до введения десятичной системы[14]14
  Десятичная монетная система введена в Великобритании в 1971 г.


[Закрыть], задолго до того. А вот эту вторую – видишь, она чуть поменьше – десять лет назад, когда ездили туда с детьми. За четыре фунта. Есть разница, правда? А третья, в шкафу, – та заметно поменьше и, на мой взгляд, не так хорошо сделана. Мы с Дженни купили ее в Китцбюхеле прошлым летом. Десять пятьдесят. Ну, о чем это тебе говорит?