Текст книги "Поцелуй дочери канонира"

XVI

Биб пропустила их в дом, не говоря ни слова. На Вексфорда она посмотрела таким жалким и затравленным взглядом, будто он был судебным исполнителем, явившимся описывать имущество. Такой она оставалась в продолжение всего разговора: раздавленной и потрясенной, будто воды сомкнулись над ее головой, и больше не было сил бороться.

Без сережек, в вельветовых брюках, клетчатой рубашке и пуловере с острым вырезом она выглядела еще мужеподобнее, чем обычно. Вексфорду на ум пришли слова Розалинды: “Я готова опозорить мой мужской наряд и расплакаться, как женщина…”[18]18
  Уильям Шекспир. “Как вам это понравится”, перевод Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть] Только Биб не плакала, да и не полная ли это чепуха, что женщины плачут, а мужчины нет?

– Расскажите, что случилось, миссис Мью, – попросил Бёрден.

Она провела их в маленькую загроможденную гостиную, где для полноты пасторальной картины не хватало только закутанной в шаль старушки в кресле, и, по-прежнему не говоря ни слова, опустилась на диванчик, набитый конским волосом. Она не сводила глаз с лица Вексфорда. Инспектор подумал, что надо было взять с собой кого-то из девушек-констеблей – обнаружилось кое-что, чего он не понимал до сих пор. Биб Мью не просто чудаковатая, туповатая или откровенно глупая, она – умственно отсталая, инвалид. Инспектор почувствовал прилив жалости. Такие люди тяжелее переносят потрясения – шок подрывает их невинность.

Бёрден повторил свой вопрос, но тут вмешался Вексфорд:

– Миссис Мью, я думаю, вам бы лучше выпить чего-нибудь горячего. Можем мы приготовить вам чаю или кофе?

“Сюда бы Карен или Энни!” – еще раз подумал инспектор. Но Биб внезапно заговорила:

– Он мне дал. Этот, в соседнем доме.

Бесполезно было просить от нее того, чего ждал Бёрден. Эта женщина не смогла бы при всем желании связно изложить факты, подробно рассказать о своей находке.

– Вы были в лесу, – начал Вексфорд и, взглянув на часы, продолжил: – Ехали на работу?

Она кивнула с более чем испуганным видом. То было судорожное движение перепуганного, загнанного в угол зверя. Бёрден молча покинул комнату, отправившись, как догадался Вексфорд, на поиски кухни.

Что ж, пора перейти к самому трудному, лишь бы только с ней не началась истерика.

– Вы увидели что-то или кого-то? Что-то висящее на дереве?

Еще кивок. Биб сцепила руки и быстрыми движениями стала заламывать пальцы. И, к удивлению Вексфорда, заговорила. Очень настороженно она произнесла:

– Мертвого человека.

“Боже, – подумал инспектор, – если только это ей не померещилось, а я не думаю, что бедняжке померещилось, – это Джоан Гарленд”.

– Мужчину или женщину, миссис Мью?

Но она только повторила:

– Мертвого человека. – И добавила: – Повешенного.

– Ясно. Его видно с дороги?

Биб яростно замотала головой.

Бёрден принес чай в кружке с портретами герцога и герцогини Йоркских. Их кружки торчала чайная ложечка, и Вексфорд подумал, что Бёрден, не иначе, положил в чай столько сахару, что ложка в нем стоит.

– Я связался, – сказал он. – Анни приедет. – И добавил: – И Барри.

Биб Мью обхватила кружку ладонями и прижала к груди. Вексфорд не к месту вспомнил чей-то рассказ о жителях Кашмира, которые в холода носят под одеждой горшки с горячими угольями. Он подумал, что если бы их с Бёрденом не было в комнате, Биб засунула бы кружку с чаем под кофту. Казалось, тепло больше успокаивало ее, чем питье.

– Я зашла в деревья. Мне нужно было в деревья.

Вексфорд не сразу понял, что она имеет в виду. В суде это до сих пор называют словами “по естественной надобности”. Бёрдена это сообщение, казалось, озадачило. Ведь прошло всего десять минут, как Биб ушла из дому. Впрочем, конечно, ей могло и “приспичить”. А может, она просто не осмеливалась пользоваться туалетом в Танкред-Хаусе.

– Вы слезли с велосипеда, – мягко сказал Вексфорд, – и углубились в лес. И тут вы увидели это?

Биб задрожала. Но инспектору нужно было довести дело до конца.

– Вы не поехали в Танкред, а вернулись домой?

– Испугалась, испугалась, испугалась. Испугалась я. – Биб указала пальцем на стену. – Я сказала ему.

– Понятно, – сказал Бёрден. – А не можете вы сказать нам… сказать нам, где…

Она все же не закричала. Она издала звук, похожий на какое-то нечленораздельное бормотание, и вся сотряслась. Чай выплеснулся, и Вексфорд мягко забрал кружку из ее рук. Он заговорил самым спокойным и ласковым тоном, каким только мог:

– Это неважно. Не беспокойтесь. Вы сказали мистеру Хогарту, где?

Она непонимающе посмотрела на них. Инспектору показалось, что ее зубы вот-вот начнут стучать.

– Соседу.

Она кивнула. Руки ее снова потянулись к кружке и стиснули ее. Вексфорд услышал, что подъехала машина, и дал Бёрдену знак впустить Барри Вайна и Анни Леннокс. Они доехали ровно за одиннадцать минут.

Оставив Биб на попечении своей команды, Вексфорд отправился в соседний дом.

Велосипед молодого американца стоял у стены. На дверях не было ни звонка, ни молотка, так что инспектор подребезжал крышкой почтового ящика. Хозяин долго не выходил, а когда все же открыл, то не выказал при виде Вексфорда ни малейшей радости. Внимание полиции явно выводило его из себя.

– Привет, – сказал он сухо и со смирением продолжил: – А, мы с вами встречались. Входите.

Приятный выговор. Университетский, подумал Вексфорд. Хотя не того безупречного звучания, как у эталонного представителя “Лиги плюща” Престона Литлбери. Юноша провел Вексфорда в грязную неприбранную комнату. Именно таким инспектор и представлял себе жилище молодого парня, предоставленного самому себе. В комнате было много книг – полки для них были сделаны из досок, положенных на кирпичи. Довольно приличный телевизор соседствовал со старой сломанной кушеткой. На раздвижном столе в ворохе книг и бумаг, грязных тарелок и чашек тонули пишущая машинка, непонятные металлические инструменты вроде тисков и ключей и стакан, до половины заполненный какой-то красной жидкостью. Единственный в комнате стул – виндзорский с ажурной спинкой – был завален газетами. Юный американец смел их на пол и снял висевшие на спинке грязную белую футболку и пару несвежих носков.

– Могу я узнать ваше полное имя?

– Пожалуй, – ответил Хогарт, но называться не спешил. – А могу я узнать, зачем? Понимаете, я ведь не имею к этому никакого отношения.

– Таков порядок, сэр. Ничего страшного, можете не тревожиться. Я записываю – ваше имя?

– О’кей, если у вас так положено. Джонатан Стил Хогарт. – После этого он заговорил раскованно и напористо: – Меня называют Танни. Это я придумал, и с тех пор все меня так зовут. Не всем же быть Джонами, правда? Я подумал – если Патриция может зваться Триша, то почему я не могу быть Танни?

– Вы гражданин Соединенных Штатов?

– Ага. Мне что, нужно связаться с консулом?

Вексфорд улыбнулся:

– Сомневаюсь, что в этом возникнет необходимость. А здесь вы давно?

– В Европе я с прошлого лета. Где-то с конца мая. По-моему, у меня здесь, что называется, гран-тур. Ну а в этом доме живу, наверное, с месяц. Я студент. То есть, бывший студент и, надеюсь, будущий. С осени в УЮМ. А пока – вот, нашел это жилье. Как вы это называете? Хижина? Нет, домик. Только поселился, и тут началось: сначала бойня в той усадьбе, потом леди из соседнего домика находит какого-то беднягу в петле на дереве.

– Какого-то беднягу? Так это мужчина?

– Смешно, только вообще-то я не знаю. Я как бы предположил.

Американец виновато усмехнулся Вексфорду. У него было тонкое лицо. Не то чтобы красивое, но чувственное. Черты изящные, как у девушки. Большие синие глаза с длинными густыми ресницами, прямой нос, нежная розовая кожа – и густая темная двухдневная щетина. Этот контраст как-то сразу бросался в глаза.

– Ждете, что я расскажу вам, что случилось? Удачно, что я оказался дома, правда? Я только вернулся из УЮМ…

Вексфорд перебил его:

– Вы уже произносили это название. Что это – УЮМ?

Хогарт посмотрел на него как на тупого:

– Я собираюсь тут учиться, правильно? Университет Южного Майрингема, УЮМ – или как вы его называете? У них есть творческий литературный курс для магистрантов. Я подал туда заявление. У себя в колледже я специализировался по военной истории, английская литература не была профилирующим предметом. Так что я подумал, что мне нужно основательнее подготовиться – я как бы собираюсь писать романы. В общем, я поехал и написал заявление. – Он усмехнулся. – Не то чтобы я не доверяю британской почтовой службе, просто мне хотелось заодно взглянуть на кампус. Значит, как я сказал, я подал заявление и сразу вернулся домой. Когда? Думаю, около двух. Минут в десять третьего. Ну, потом эта леди забарабанила в мою дверь, а дальше, полагаю, вы все знаете.

– Не вполне, мистер Хогарт.

Танни Хогарт поднял свои изящные брови. Он прекрасно владел собой – для такого молодого человека это было необычно.

– А сама она вам не может рассказать?

– Нет, – ответил Вексфорд задумчиво. – Похоже, что не может. Что именно она вам сказала? В каких словах?

Ему в голову пришла мысль – возможно, не столь уж невероятная, – что Биб видит призраков, что ей чудятся мертвые тела и, возможно, у нее и прежде случались такие видения. Не было вовсе никакого трупа, или Биб увидела висящий на ветке кусок полиэтилена, закинутый туда ветром пластиковый пакет. После ветра и дождя деревья в английской деревне нередко бывают увешаны обрывками серого жухлого полиэтилена…

– Так что она сказала? Именно?

– Точные ее слова? Трудно вспомнить. Она сказала, что там труп, висит… Она сказала, где, а потом начала не то плакать, не то смеяться. – Тут Хогарт что-то сообразил, и мысль, как показалось инспектору, доставила ему удовольствие. Он захотел предложить свою помощь. – Я могу вам показать. Пожалуй, я понял, о каком месте она говорила, и смогу его найти.

Ветер стих, и в лесу царили безмолвие и покой. Где-то слышалось приглушенное пение птицы, но певчие птицы редко живут в чаще, и более обычными звуками были тут дальний визг пилы и дробь дятла. Люди вышли из машины в том месте, где короткая дорога сворачивала на юг. Здесь рос старый лес и было много валежника. Габбитас или его предшественник немного расчистил этот участок, но кое-где упавшие стволы уже успели зарасти кустами ежевики и дать приют разнообразной лесной жизни. Здесь хватало света, и повсюду уже проросла яркая молодая трава, но в чаще, где стеснились старые деревья, лежал плотный ковер палой листвы, и коричневые сухие дубовые листья хрустели под ногами.

На этом повороте, по расчетам Танни Хогарта, Биб Мью бросила велосипед и углубилась в лес. Чтобы почувствовать себя в достаточно безлюдном месте, стыдливая и стеснительная Биб должна была далеко забраться в чащу. Но сейчас они зашли уже так далеко, что к Вексфорду вернулась его прежняя догадка, и он решил, что они не найдут ничего, кроме разве куска пленки, зацепившегося за сук. И когда они увидят то, что там висит, – пустой мешок или драную тряпку, – их нынешнее поведение покажется смешным, общее мрачное молчание и угрюмая сосредоточенность разом окажутся глупой мнительностью. Рассуждая так, Вексфорд уже почти убедил себя в том, что инцидент исчерпан, повешенный оказался тем, чем и был с самого начала – видением Биб, и вот-вот все закончится чьим-нибудь досадливым восклицанием. И тут он увидел. Они все увидели.

На поляне, окруженной стеной падубов, стояло толстое старое дерево – ясень или липа, – и на одном из его нижних сучьев висел какой-то большой куль, привязанный за горло. Не тряпка, не пустой мешок. Его тянуло к земле, в нем была тяжесть – тяжесть плоти и костей. Это были останки человека.

Полицейские не проронили ни звука, и только Танни тихонько воскликнул:

– Вау…

На поляне было солнечно, тело повешенного красил нежный золотистый свет. Оно не качалось, как маятник, а медленно вращалось вокруг своей оси туда-сюда на четверть круга, как груз на отвесе.

В этой уютной и живописной лощине, украшенной белыми и желтыми звездочками весенних цветов, среди распускающихся почек, труп выглядел каким-то непотребством. И Вексфорд снова почувствовал, что тот, кто это сделал, испытывал радость от осквернения, упивался разрушением.

Постояв секунду-другую в оцепенении, они двинулись к висящему телу. Танни Хогарт, не решаясь приблизиться, отстал. Выражение его лица не изменилось, но он потупил взгляд и попятился. Что ж, подумал Вексфорд, в действительности все это оказалось совсем не тем увлекательным приключением, на какое ты так охотно и беспечно пустился. Но, по крайней мере, Хогарт вроде бы не собирался блевать.

Теперь они стояли в метре от страшной находки. Повешенный был одет в спортивный костюм. Жирное тело, шея страшно перетянута веревочной петлей. Глядя на труп, Вексфорд понял, как сильно он ошибся.

– Это Энди Гриффин, – сказал инспектор Бёрден.

– Но это невозможно. В среду вечером родители говорили с ним по телефону. Он звонил им откуда-то с севера Англии.

На Самнер-Квиста это не произвело особого впечатления.

– Это человек умер не позже вечера вторника, а вероятнее всего – еще раньше.

Им оставалось ждать вскрытия. Бёрден кипел от досады. Никто не станет попрекать родителей, лишившихся единственного ребенка, тем, что они солгали о его местопребывании. И как бы ни хотелось Бёрдену высказать им все, ему пришлось отказаться от своего намерения. К тому же Фриборн строго следил за тем, чтобы его сотрудники проявляли, как он говорил, “чуткость и обходительность” в отношениях с публикой.

Как бы то ни было, у Бёрдена сложилось довольно правдоподобное предположение об истинном порядке событий. Терри и Маргарет Гриффин изо всех сил старались оттянуть встречу Энди с полицейскими. Сначала они, сколько смогут, будут убеждать их, что Энди куда-то уехал – и в конце концов это, может быть, не так далеко от истины; когда он придет домой, они уговорят его лечь на дно: без конца прятаться невозможно, но как знать, глядишь, дело вскоре закроют и тучи над головой Энди рассеются.

– Где он провел те три дня, Рег? Это их “на севере” ведь ничего не значит. Где он был с утра воскресенья до вечера вторника? С кем?

– Пожалуй, Барри стоит отправиться в его любимую пивнушку “Слизень и латук” и выслушать предположения приятелей, – задумчиво отвечал Вексфорд.

– Отвратительный способ убийства. Но “хороших” способов и не бывает. Убийство всегда отвратительно. Если же говорить без эмоций, этот способ дает убийце ряд преимуществ. Например, нет крови. Потом, повешение – это дешево. Надежно. И легко – при условии, что ты сможешь заранее обездвижить жертву.

– И как они обездвижили Энди?

– Это мы узнаем, когда увидим выводы Самнер-Квиста. Тот, кто это сделал, мог применить снотворное, хотя в этом случае были бы свои трудности. Что ж, выходит, Энди был тем вторым? Грабителем, которого не видела Дейзи?

– Я думаю, да. А ты?

Вексфорд не ответил.

– Хогарт был заметно раздосадован, когда увидел меня у дверей. Это, впрочем, объяснимо – человек не хочет впутываться в расследование убийства. Но он охотно вызвался проводить нас к месту. Может, просто любит быть в центре внимания. Выглядит он на семнадцать, хотя ему, скорее всего, двадцать три. В Америке обучение в университете продолжается четыре года. Он говорит, что приехал сюда в конце мая, значит, после выпуска из университета – у них это происходит в мае – и было ему тогда двадцать два. Поехал в гран-тур, он говорит. Надо полагать, у него небедные родители.

– Мы его проверяли?

– Я подумал, что это стоит сделать, – довольно сурово ответил Вексфорд и рассказал Бёрдену, что позвонил своему старому другу, ректору майрингемского университета доктору Перкинсу, и попросил его в частном порядке просмотреть в компьютере списки подавших заявления на обучение.

– Интересно, что же такое знал этот Энди?

– Не тебе одному это интересно, – ответил Вексфорд.

После этого он отправился к Сильвии. У него совсем не было времени повидать ее, и оттого это сейчас нужнее. По дороге он сделал кое-что, чего не делал никогда прежде, – купил Сильвии цветы. В цветочном магазине инспектор поймал себя на том, что высматривает что-то похожее на те великолепные композиции, которые присылают погибшей Давине: подушечку или сердце из цветов, корзинку лилий… Но ничего подобного в магазине не было, так что он удовлетворился букетом из золотистых фрезий и белых нарциссов. Густой запах цветов, сильнее любого парфюма из флакона, заполнил салон его машины.

Сильвия была необыкновенно тронута. Какой-то миг Вексфорд думал, что она сейчас расплачется. Но она улыбнулась и зарылась лицом в желтые и белые лепестки.

– Они чудесны. Спасибо, папа.

Знала ли она о его размолвке с Шейлой? Сказала ей Дора или нет?

– Ну и как – хочется тебе уезжать отсюда?

Они оставляли хороший дом в престижном районе Плоуменс-лейн. Инспектор знал, почему Сильвия с Нилом не переставали менять жилища, почему все время жаждали перемен, и это знание не делало его счастливее.

– Не жалеешь?

– Подожди, ты еще не видел нашу новую усадьбу.

Вексфорд не стал говорить, что они с Дорой ездили смотреть ту усадьбу, как и о том, насколько их расстроили размеры нового дома Сильвии и степень его обветшания. Сильвия заварила чаю, и Вексфорд даже съел ее фруктового пирога, хотя был сыт и этот кусок явно не пошел ему на пользу.

– Вы с мамой обязательно должны прийти к нам на новоселье.

– А что нам может помешать?

– И он меня спрашивает! Ты же у нас самый знаменитый отлынщик!

– Этот вечер будет подтверждающим правило исключением.

Прошло три дня с тех пор, как он видел Дейзи в последний раз. За все это время он лишь однажды позвонил ей по телефону, чтобы удостовериться в том, что в Танкред-Хаусе ее охраняют. Она была недовольна, но не рассержена.

– Розмари хочет сама отвечать на телефонные звонки! Но этого я не потерплю. Я сказала ей, что не испугаюсь тяжелого дыхания в трубке. Да и потом, ничего такого и не будет! Я совсем не хочу оставаться ни с Карен, ни с Анни. Понимаете, они очень милые, но почему я не могу побыть в одиночестве?

– Дейзи, вы знаете, почему.

– Я не думаю, что кто-то из них вернется, чтобы прикончить меня.

– И я не думаю, но предпочитаю подстраховаться.

Вексфорд несколько раз пытался связаться с отцом Дейзи, но Г.Г. Джонс с Ниневия-роуд (где это? Хайбери? Холлоуэй?) ни разу не подошел к телефону.

Тем же вечером Вексфорд, который прежде читал у Давины Флори только “Полчища мидян” – роман, понравившийся Кейси, – начал ее первую книгу о Восточной Европе и вскоре понял, что Давина ему не особенно нравится. Она была претенциозным снобом, равно и в социальном, и в интеллектуальном смысле, выпячивала себя и ставила выше основной массы людей; дурно обходилась с дочерью и барственно относилась к слугам. И хотя объявляла о своих левых взглядах, вместо “рабочий класс” она говорила “низший”. Из ее книг явствовало, что Давина относится к неизбежно сомнительному типу богатых социалистов, ее сочинения сквозили элитизмом, перемешанным с марксизмом. Бросались в глаза полное невнимание к обыденной жизни и отсутствие юмора – за исключением одной темы. Давина, судя по всему, была из тех, кто упивается идеей полной и всеобщей сексуальной свободы, у кого любое упоминание о сексе вызывает влажный блеск в глазах и рождает приятное возбуждение, если не похотливое озорство. Для таких людей единственным источником веселья и шуток служит половая жизнь человека, секс представляется им равно доступным для молодых и для стариков (привлекательных и умных стариков!), а молодые, по их представлениям, обязаны предаваться этому занятию с библейской частотой, нуждаться в нем как в пище и извлекать из него столько же пользы, сколько из еды.

После того как Вексфорд позвонил доктору Перкинсу и попросил посмотреть в компьютере списки абитуриентов, Перкинсы пригласили Вексфордов на стаканчик вина. Ректор удивил рассказом о том, что в свое время был близко знаком с Харви Коуплендом. Много лет назад, когда Стивен Перкинс, готовя докторскую диссертацию, читал курс истории в одном американском университете, Харви был там приглашенным профессором и вел курс бизнеса. По рассказам доктора Перкинса, Харви Коупленд в шестидесятых был потрясающе красивым мужчиной, как назвал это Перкинс, “звездой кампуса”. Там был небольшой скандальчик с забеременевшей третьекурсницей и куда более серьезный – вокруг связи Харви с женой декана.

– Беременность в те годы не была обычным делом у студенток, особенно на Среднем Западе. Но Харви не уволили, ничего подобного. Он отработал свои полные два года, и многие с облегчением вздохнули, когда он, наконец уехал.

– А какой он был в остальном, кроме этого?

– Милый, обычный, довольно пустой. Только внешность у него была яркая. Говорят, что мужчины не могут так говорить друг о друге, но от бедняги Харви глаз было не оторвать. Знаешь, на кого он был похож? На Пола Ньюмана. Только скучный. Мы однажды обедали у них, помнишь, Рози? В Танкреде, я имею в виду. Харви был такой же, как и двадцать пять лет назад, совершенный примитив. И по-прежнему похож на Пола Ньюмана. Ну, на такого, какой Ньюман сейчас.

– Бедняга Харви был великолепен, – сказала Рози Перкинс.

– А Давина?

– Помните, несколько лет назад дети писали на стенах: “Рэмбо рулит”, “Стволы” рулят”? Вот и она так. Про нее можно было сказать: “Давина рулит”. Она предводительствовала везде, где бы ни появлялась. Она не столько была центром внимания или душой компании, сколько распоряжалась. В разумных пределах, конечно, ненавязчиво.

– Как она за него вышла? Почему?

– Страсть. Секс.

– Она рассказывала о нем совершенно неприличные вещи. О, дорогой, наверное, мне не следует этого говорить?

– Как я могу советовать, когда я не знаю, о чем ты!

– Ну, она так, понимаете, запросто хвалилась, какой он замечательный в постели. Склонит голову набок, и такой проказливый вид у нее – ну просто неудобно! То есть, когда ты с ней с глазу на глаз и никаких мужчин поблизости. Да и скажет так шаловливо, мол, Харви такой бесподобный любовник. Не могу представить, чтобы я кому-нибудь стала такое говорить про своего мужа.

Перкинс хохотнул.

– Спасибо, Рози, приложила. И я раз слышал, как она такое говорила.

– Но ей было далеко за шестьдесят, когда они поженились.

– Что любви до годов? – произнес доктор возвышенным тоном, будто цитируя из неизвестного Вексфорду источника.

– Заметьте, она никогда не говорила ни о каких других его достоинствах. Скажем, о его уме она была довольно невысокого мнения. Но она любила окружать себя мелкими и пустыми людьми. Это было в ее духе.

Привечать их, как беднягу Харви, и создавать – как ее дочь, – а потом всю жизнь язвить их за то, что они такие серые и плоские.

– Давина так с ними обходилась?

– Не знаю. Это мои догадки. Несчастная женщина умерла, да еще такой страшной смертью.

Их было четверо за столом: две ярких личности и двое серых, как их назвал Перкинс. Но вооруженный убийца вошел в дом, и всему пришел конец: остроумию и унижению, любви и ничтожеству, памяти и надеждам. Вексфорд часто представлял себе этот момент. Ни к одной другой сцене убийства в своей практике он не возвращался мыслями столько раз. Никто не подумал бы, что такого бывалого детектива, как он, будет снова и снова посещать образ кровавой скатерти, красно-белой, как рыбки в мраморном бассейне Давины. Даже читая заметки Давины о ее путешествиях по Саксонии и Тюрингии, инспектор видел перед собой скатерть, пропитанную ее кровью.

“Отвратительный способ убийства, – сказал он Бёрдену о повешении Энди Гриффина. – Но убийство всегда отвратительно”. А было ли это убийство умным? Или вся его загадка только в случайном сцеплении ряда событий, обстоятельств, которых никто не мог предвидеть и просчитать? Был ли убийца действительно настолько предусмотрителен, чтобы сделать в стволе “магнума” новые нарезы? Был ли кто-то из круга Энди Гриффина достаточно умен для этого?

Розмари Маунтджой ночевала у Дейзи в Танкред-Хаусе в понедельник, Карен Малэхайд во вторник, Анни Леннокс в среду. В четверг доктор Самнер-Квист предоставил Вексфорду полное заключение, а одна из столичных желтых газет напечатала на первой странице статью, автор которой спрашивал, почему полиция до сих пор не добилась ни малейших успехов в розыске мерзавцев, устроивших бойню в Танкред-Хаусе. Заместитель начальника полиции вызвал Вексфорда к себе, чтобы спросить, как он умудрился допустить убийство Энди Гриффина – к этому, в общем, свелся весь смысл их беседы.

Судебный следователь открыл дело об убийстве Гриффина. Вексфорд получил подробный отчет лаборатории о состоянии одежды убитого. В швах, на ткани и в карманах его спортивного костюма обнаружились частицы песка, глины и мела и волокна сухих листьев. На вороте незначительное количество волокон джута – таких, какие используют при изготовлении веревки. Никаких следов наркотиков или снотворного ни в желудке, ни в кишечнике убитого не было. Но перед смертью Энди получил удар в висок тяжелым предметом – как предположил Самнер-Квист, каким-то металлическим инструментом, обернутым тканью. Удар был не очень сокрушительным, но достаточно сильным для того, чтобы оглушить, отключить на несколько минут. Этих минут убийцам хватило.

Вексфорд содрогнулся – в воображении всплыла жуткая картина. В наше время так не убивают, подумал он, это что-то из далекого прошлого, из мрачных и таинственных эпох дикости и “зверского обычая”. Он увидел ни о чем не подозревающего глупого толстяка, самоуверенного и, пожалуй, мнящего себя в полной власти над своим “подручным”. И другого – подкравшегося сзади с приготовленным оружием, замотанным в тряпку… Быстрый и точно рассчитанный удар по голове, а затем, не теряя ни минуты, – заранее завязанная петля, веревка, переброшенная через сук старого ясеня…

Откуда убийца взял веревку? Времена мелких скобяных лавок, переходящих по наследству от отца к сыну, ушли в прошлое, сегодняшний англичанин покупает веревку в хозяйственном магазине или в огромном супермаркете. Это заметно усложняет работу детектива, поскольку продавцы в лавках могли запомнить покупателя, спросившего тот или иной товар, но что может запомнить кассирша или кассир в супермаркете? Они смотрят на цифры цены, а не на товар. Они могут просто не замечать, что достают из корзины, покуда электронный глаз считывает всю необходимую информацию, а уж на покупателя не всякий раз и взглянут.

Вексфорду удалось пораньше отправиться в постель. Дора простудилась и легла в тот день в свободной спальне. Было ли это связано с теми резкими словами, которые они только что сказали друг другу по поводу Шейлы?

В последние дни Дора несколько раз говорила с ней по телефону, но всякий раз днем, пока Вексфорд был на работе. Шейла была в обиде на него, но хотела бы, как передала ему Дора, все “проговорить”. Вексфорд только фыркнул от такого словоупотребления. Подобный жаргон был бы вполне уместен в “Ройял Оук”, но совсем другое дело – в устах его дочери.

Дора считала, что Шейлу нужно пригласить на уикенд. Конечно, Кейси будет тоже – у них теперь семья, такая же, как у многих официально не женатых людей, которые все делают вместе и ставят свои имена рядом, подписывая рождественские открытки. Кейси приедет с Шейлой, как Нил приехал бы с Сильвией.

“Через мой труп!” – сказал на все это Вексфорд. Дора посопела и отправилась со своей простудой спать в другую комнату. Прихватив с собой пачку присланных Шейлой – та адресовала их именно матери – буклетов, посвященных маленькому городку Хайтс в штате Невада и его университету. Там был проспект с описанием учебных курсов и фотографиями разных прелестей университета и путеводитель с панорамой города и окрестностей и несколькими страницами реклам местных торговых фирм (нужно же как-то покрыть расходы – немалые, надо думать – на издание глянцевого буклета). Вексфорд бросил на них тусклый взгляд и вернул Доре, не сказав ни слова.

Инспектор сидел в постели с новой стопкой книг от Эмиаса Айрленда (“Новая серия в суперобложках” – писал Эмиас). Он успел прочесть все, что было написано на первой суперобложке, и часть предисловия – достаточно, чтобы понять, что роман Давины Флори “Прекрасна, как дерево” рассказывает о том, как они с первым мужем восстанавливали древние леса в Танкреде, – и тут глаза его закрылись, и инспектора тряхнула первая сонная судорога.

Вексфорд выключил свет. И сразу запищал его телефон. Потянувшись к нему, инспектор уронил на пол книжку о танкредских деревьях.

– Сэр, это констебль Малэхайд. Я в Танкред-Хаусе. Я уже вышла на связь, – (это кодовое выражение значило, что Карен вызвала помощь из участка), – и к нам едут, но я подумала, что вам надо знать. Здесь кто-то есть. Около дома. Кажется, мужчина. Мы его слышали и видели – Дейзи видела.

– Выезжаю, – сказал Вексфорд.