Текст книги "Поцелуй дочери канонира"

XI

Первым делом ему пришло в голову, что Дейзи сидит так же, как сидела ее мертвая бабка. Девушка не слышала, как он вошел. Она ничего не слышала – она сидела, навалившись на стол, положив на стол голову и вытянутую руку. Так же рухнула на стол Давина Флори, когда пуля убийцы нашла свою цель.

Дейзи оставили наедине с ее горем. Ее тело сотрясали беззвучные рыдания. Вексфорд молча стоял над ней. Мать Николаса Вирсона сказала ему, где найти Дейзи, но не стала провожать в комнату. Инспектор затворил за собой дверь и шагнул в “малый кабинет”, как назвала его Джойс Вирсон. Какие только названия не придумывают эти люди для помещений, которые другие назвали бы “теплица” или “гостиная”.

Дом Вирсонов Тэтчед-Хаус, как явствовало из его имени[10]10
  Thatched House (англ.) – дом под соломенной крышей.


[Закрыть], был крыт соломой – других таких в округе не было. Не иначе из какого-то снобизма и самоумаления хозяева звали его хижиной, хотя это было довольно большое строение затейливой планировки с лепными украшениями на фасаде. Окна тут были разного размера: большие, поменьше и совсем крошечные, несколько слуховых окошек смотрели из-под самой крыши. Крыша представляла собой грандиозное и пышно оформленное сооружение из соломы, увенчанное плетеными украшениями там, где выходили фигурные печные трубы. Под той же плотной соломенной крышей находился и гараж – того типа, что агенты по недвижимости называют “пристроенным”.

Дом под соломенной крышей – картинка с настенного календаря, почти анекдот, предмет для зубоскальства. Но такой дом может быть не только образцом слащавой пошлости, но и очаровательным островком английской старины. Именно так и выглядел дом Вирсонов с прелестными весенними цветами, качающимися под ветром в саду, и зеленой лужайкой – замечательным примером работы влажного климата.

Внутри царило ощущение общей потрепанности и потертости, и эта атмосфера: “чуть подштопать – и сгодится” – заставила Вексфорда усомниться в том, что Николас Вирсон был таким уж преуспевающим, каким казался. В “малом кабинете”, где плакала, уронив на стол голову, Дейзи, на полу лежал истертый ковер, а стулья были обтянуты нейлоновыми чехлами. В цветочном горшке на подоконнике несколько воткнутых в землю проволочных цветов поддерживали чахлое растение, чтобы не обвисло.

Дейзи издала слабый звук, похожий на поскуливание, – возможно, чтобы дать понять, что она заметила присутствие Вексфорда.

– Дейзи, – начал он. Она никак не показала, что услышала его – только слегка повела плечом, не замотанным в бинты. – Дейзи, пожалуйста, не плачьте.

Она медленно подняла голову. В этот раз – ни извинений, ни оправданий. Лицо у нее опухло от слез, как у ребенка. Инспектор опустился на стул напротив, подсев к маленькому столику, который в этой комнате мог служить для письма, для карт или для ужина на двоих. Дейзи подняла на него полные отчаяния глаза.

– Может, мне лучше прийти завтра? Мне нужно с вами поговорить, но не обязательно сейчас.

От плача Дейзи осипла. Когда она открыла рот, Вексфорд едва узнал ее голос:

– Хоть сейчас, хоть в любое другое время.

– Как ваше плечо?

– А, все нормально. Не болит, только ноет. – И тут она сказала такое, что Вексфорд в устах человека постарше или просто кого-то другого счел бы смешным. – Боль у меня в сердце. – Будто вслушавшись в свои слова и осознав, как они прозвучали, Дейзи расхохоталась принужденным натянутым смехом: – Как это глупо звучит! Но это правда! Почему слова правды звучат фальшиво?

– Может быть, потому, – сказал Вексфорд мягко, – что они не совсем верны. Вы их читали где-то. Ведь обычно сердце болит только во время сердечного приступа – да и тогда боль, насколько я знаю, обычно чувствуют в руке.

– Я бы хотела быть старше. Старой, как вы, и такой же мудрой.

Это, конечно, было сказано не всерьез. Он спросил:

– Дейзи, вы здесь надолго?

– Не знаю. Наверное. Раз я оказалась здесь… Тут нисколько не хуже, чем в любом другом месте. Я убедила их забрать меня из больницы. Ах, там было ужасно. Ужасно быть одной, но еще хуже – с чужими. – Ее передернуло. – Вирсоны очень добры. Мне хочется быть одной, но мне страшно оставаться наедине с собой – понимаете, о чем я?

– Кажется, да. Лучше вам сейчас оставаться с друзьями, которые не станут мешать, когда вам нужно побыть одной.

– Да.

– Вы в состоянии ответить на несколько вопросов о миссис Гарленд?

– Джоан?

Дейзи явно не ожидала такого. Она утерла глаза пальцами и моргнула раз-другой, глядя на Вексфорда. Инспектор заранее решил не сообщать Дейзи о своих подозрениях. Не страшно, если она узнает, что Джоан уехала неизвестно куда, но совсем не то, если Джоан пропала без вести и полиция уже предполагает, что она мертва. Тщательно выбирая слова, Вексфорд рассказал, как им не удалось встретиться с миссис Гарленд.

– Я ее мало знаю, – сказала Дейзи. – Давина ее недолюбливала. Считала, что Джоан нам не ровня.

Вексфорд удивился – он помнил, что сказала Бренда Харрисон, – и удивление, должно быть, отразилось на его лице. Дейзи поправилась:

– Но не из снобизма. Давина была совершенно чужда классовым различиям. Понимаете, – Дейзи понизила голос, – она ведь и с ними… – Дейзи показала пальцем через плечо. – …не очень зналась. У нее не было времени на людей, которых она считала скучными или посредственными. В человеке ей нужен был характер, энергия, индивидуальность. Да среди ее знакомых и не водилось обычных людей – ну, кроме тех, кто на нее работал, – и она не хотела, чтобы такие были среди моих. Она говорила, что меня должны окружать лучшие. На маму она махнула рукой, но Джоан все равно не любила, та никогда ей не нравилась. Я помню одну ее фразу: “Джоан затянула маму в болото пошлости”.

– Но ваша мать не слушала ее?

Вексфорд заметил, что Дейзи уже может говорить о матери и бабке без дрожи в голосе, не впадая в отчаяние. Когда она говорила о прошлом, ее скорбь отступала.

– Было ли ей наплевать? Поймите, мама была одним из тех обычных людей, которых так не любила Давина. Не знаю, почему она была такой, – это в генах, я думаю. – Хрипота в голосе Дейзи пропала – он окреп, оживленный интересом, который вызывал у нее разговор. Рассказ об ушедших близких притуплял ее боль о них. – Она будто была дочерью совершенно посредственных людей, совсем не той породы, что Давина.

Странно, что Харви тоже был ближе к этому типу. Давина много рассказывала о своих прежних мужьях, о том, какими замечательными и оригинальными людьми были ее “номер один” и “номер два”, хотя меня это удивляло. А о Харви особо нечего было сказать. Тихий человек. Нет, скорее не тихий, а пассивный. “Уравновешенный”, – так он сам это называл. Делал, что ему Давина скажет. – Вексфорду показалось, что в глазах девушки промелькнули искры. – Вернее, пытался. Он был туповат, я всегда это замечала.

– Ваша мать дружила с Джоан Гарленд несмотря на неодобрение вашей бабки?

– Ну, недовольство и насмешки Давины мама терпела всю жизнь. Она знала: что бы она ни сделала, все будет не то, – так что просто жила по-своему. Она даже уже не сердилась, когда Давина начинала насмешничать. Работа в этом магазине ее вполне устраивала. Вы, наверное, не знаете, – откуда вам знать? – но мама пыталась писать картины. Год за годом. Помню, когда я была маленькой, мама писала – Давина устроила ей студию, – и Давина приходила и начинала… критиковать, что ли. Она раз сказала одну фразу, которую я запомнила, хотя не понимала тогда, что значат эти слова: “Ну, Наоми, не знаю, какой школы ты придерживаешься, но, думаю, тебя можно назвать прерафаэлитом-кубистом”… Давина хотела, чтобы я стала всем тем, чем не стала мама. А может быть, и всем, чем не стала она сама. Вам это, впрочем, неинтересно. Маме нравилось работать в той галерее и зарабатывать самой – быть, как она говорила, самой себе хозяйкой.

Слезы перестали бежать у нее из глаз – разговор подействовал ободряюще. Инспектор понял, что Дейзи, видимо, заблуждалась, когда решила, что лучше всего ей сейчас быть одной.

– А давно ли они работали вместе?

– Мама и Джоан? Года четыре. Но дружили они всю жизнь, еще до моего рождения. У Джоан был магазин на Куин-стрит, вот тогда мама и стала с ней работать. Когда построили центр, Джоан получила там место под галерею. Вы сказали, она уехала? Она не собиралась никуда ехать… Мама говорила… в тот день – я так теперь это называю – тот день, – что хотела бы взять выходной в пятницу, но Джоан ее не отпустит, потому что придет налоговый инспектор, и они будут проверять бухгалтерию. Это займет не один час, а маме придется заниматься клиентами. Они не говорили “покупатели”.

– Ваша мать в тот день оставила на автоответчике Джоан сообщение с просьбой не приезжать раньше половины девятого.

– Я догадываюсь, – отвечала Дейзи безразлично. – Она часто так делала, но это никогда не помогало.

– А вечером Джоан не звонила вам?

– Никто не звонил. Чтобы предупредить что опаздывает, Джоан не позвонила бы никогда. Думаю, она не смогла бы опоздать, даже если бы постаралась. Эти сверхпунктуальные не могут иначе, они ничего с собой не могут поделать.

Вексфорд смотрел на Дейзи. На ее лице заиграло немного краски. Эта девочка была наблюдательна и проницательна, поведение людей, их побуждения были ей интересны. Вексфорду стало любопытно, о чем она будет разговаривать с Вирсонами за столом по вечерам? Что у них общего? Будто прочитав его мысли, Дейзи сказала:

– Джойс – миссис Вирсон – занимается похоронами. Сегодня приходили люди из бюро. Думаю, она заговорит об этом с вами. Уже ведь можно похоронить?

– Да-да, конечно.

– Я не знала. Я думала, бывает особый порядок, если человека убили. Я совсем не думала об этом, пока Джойс не напомнила мне. Вот об этом мы и говорим с ней. Не так-то легко говорить, когда есть только один предмет разговора – именно тот, от которого ты всеми силами хочешь уклониться.

– Хорошо, что вы можете поговорить об этом со мной.

– Да. – Она попыталась улыбнуться. – Знаете, теперь никакой родни не осталось. У Харви никого не было, кроме брата, умершего четыре года назад. Давина же была “последней из девяти колпиц”, почти все остальные умерли. Кто-то должен все устроить – а сама я не знаю, как за это взяться. Но я передам им, как должна пройти служба, и обязательно приду на похороны.

– Никто не ждет этого от вас.

– Думаю, тут вы не правы, – сказала она задумчиво. И тут же спросила: – Вы уже нашли кого-нибудь? Я имею в виду – какие-нибудь улики, подсказывающие, кто мог… это сделать.

– Должен вас спросить – вы вполне уверены в том описании преступника, которое мне дали?

Вопрос рассердил Дейзи. Она недобро посмотрела на инспектора из-под сдвинутых темных бровей.

– А почему вы спрашиваете? Конечно, уверена. Если хотите, опишу его еще раз.

– О нет, в этом нет надобности, Дейзи. Сейчас я должен вас покинуть, но, боюсь, это вряд ли последний наш разговор.

Она отвернулась всем корпусом, как застеснявшийся ребенок.

– Был бы хоть кто-нибудь, – сказала она. – Хоть один. Хоть один человек, которому я могла бы излить душу. Мне так одиноко! Если бы я только могла открыть кому-нибудь свое сердце…

Вексфорд поборол искушение сказать: “Откройте его мне”. Он был не настолько прост. Она назвала его старым, намекая на мудрость. И он сказал – может, слишком беззаботным тоном:

– Дейзи, вы что-то много сегодня толкуете о сердце.

Она обернулась к нему.

– Это потому, что он хотел выстрелить мне в сердце. Он ведь целился в сердце?

– Вам не стоит думать об этом. Лучше, чтобы кто-то вам в этом помог. Тут я не специалист и не могу советовать, но не подумать ли вам о помощи психолога?

– Мне это не требуется! – произнесла она с презрением.

Решительный отказ. Он напомнил Вексфорду, как один психотерапевт, с которым инспектор познакомился как-то во время расследования, сказал ему, что если человек заявляет, что не нуждается в психотерапевте, – это верный признак того, что на самом деле он в нем нуждается.

– Мне нужен тот… кто любил бы меня. Но его нет.

– До свидания, – Вексфорд протянул ей руку.

Он был – тот, кто любил Дейзи. Вексфорд был полностью уверен, что Вирсон любил и будет любить ее. И сознавать это инспектору было невесело. Рукопожатие Дейзи было крепким, как у сильного мужчины. В этом пожатии, как показалось инспектору, сказалась вся сила ее тоски, в нем был вопль о помощи.

– До скорой встречи, – сказала она тихо. – И извините мне, пожалуйста, мое нытье.

Хотя Джойс Вирсон не крутилась, поджидая его, в коридоре, как мог легко себе представить инспектор, она сразу же появилась из дверей, за которыми, наверное, была гостиная, куда его не пригласили. Джойс была высокой крупной женщиной лет шестидесяти или чуть моложе. Ее самой примечательной чертой казался масштаб. Для женщины она была как-то слишком высока, слишком широка, слишком крупна лицом, у нее были большие нос и рот, буйная копна густых седых кудрей, большие мужские руки и ступни как минимум сорок второго размера. Ко всему этому прилагался гнусавый голос и подчеркнуто-аристократический выговор.

– Я бы хотела задать вам один вопрос. Я прошу прощения, но он довольно щекотливый… В общем, можем ли мы уже заняться… заняться погребением?

– Разумеется. Никаких препятствий нет.

– Вот и славно. Ведь без этого не обойтись. “И в цвете жизни мы во власти смерти”… У бедной малютки Дейзи какие-то дикие идеи насчет похорон, но, разумеется, она не сможет заниматься – да и кто бы ждал такого от нее? Я уже связалась по этому вопросу с миссис Харрисон, это женщина-экономка из Танкред-Хауса. Думаю, будет правильно включить ее, как вы думаете? А назначить я думаю на среду или на четверг…

Вексфорд сказал, что такой порядок кажется разумным. И задумался о том, каково теперь положение Дейзи. Потребуется ли ей опекун до достижения восемнадцатилетия? И когда ей исполнится восемнадцать?

Миссис Вирсон довольно резко захлопнула за ним дверь “хижины” – в ее представлении он был человеком того сорта, что в старые добрые времена входили и уходили через черный ход. Вексфорд двинулся к машине, и тут ему навстречу в ворота въехал старенький, но элегантный “эм-джи”. Из него выбрался Николас Вирсон.

– Добрый вечер, – сказал он и тем заставил Вексфорда в тревоге посмотреть на часы. Но было только двадцать минут шестого. Николас скрылся в доме, не удостоив инспектора вторым взглядом.

Огастин Кейси спустился в гостиную в смокинге. Если бы Вексфорда тревожило, как приятель Шейлы оденется к обеду в “Черитон Форест”, он предположил бы, что тот будет в джинсах и свитере. Но это его не беспокоило. Наденут ли на Кейси дежурный галстук в дверях ресторана или им всем придется развернуться и пойти домой – целиком забота Кейси. Вексфорда устроил бы любой вариант. Но смокинг, казалось, так и напрашивался на комплимент, особенно в сравнении с простым серым костюмом инспектора. Вексфорд не придумал ничего лучшего, чем предложить Кейси выпить.

Вышла Шейла. В синей с переливами мини-юбке и блестящей изумрудной блузке. Она сказала Кейси, что он изумительно выглядит, а тот в ответ окинул ее с головы до ног взглядом, который совсем не понравился Вексфорду.

Весь вечер, вернее, первую его половину, все шло хорошо, и это настораживало инспектора. Кейси болтал. Вексфорд заметил, что если Кейси разговорится на какую-то свою тему, делая время от времени паузы для умных и тактичных вопросов аудитории, обычно все обходится мирно. Шейла показывала себя настоящим мастером таких вопросов, точно угадывая моменты, когда их нужно задавать. Она было начала рассказывать о новой роли, которую ей предложили, – заглавная во “Фрёкен Жюли” Стриндберга, замечательная перспектива, – но Кейси не стал долго этого терпеть.

В холле он говорил о постмодернизме. Шейла, безропотно смирившись с отсутствием интереса к ее карьере, попросила:

– Гас, а не мог бы ты привести нам несколько примеров?

И Кейси привел изрядное количество примеров.

Обеденный зал – один из нескольких новых, которыми обзавелся отель, – был полон, но во всем зале не было ни одного смокинга. Кейси, который уже выпил две большие порции бренди, заказал себе еще одну и немедленно удалился в туалет.

– Гас такой удивительный! Не могу понять, что он вообще находит в такой, как я! Рядом с ним я себя чувствую такой серой!

В глазах отца Шейла всегда была умной девушкой. Ему страшно не хотелось бы разочароваться в ее уме, но что еще остается, когда она говорит такое?

– Черт побери, хорошенькая основа для отношений! – буркнул он и получил толчок под столом от Доры и уязвленный взгляд от Шейлы.

Вернувшийся Кейси смеялся – такое Вексфорду нечасто доводилось видеть. Кто-то из клиентов принял его за официанта и спросил два сухих мартини, на что Кейси ответил с итальянским акцентом: “Они уже на подходе, сэр”. У Шейлы эта сцена вызвала неумеренный смех. Кейси выпил свой бренди и разыграл грандиозное шоу с заказом вина, выбирая какой-то особенный сорт. Он необыкновенно развеселился и вдруг заговорил о Давине Флори – все его “я буду помалкивать” и “смешные маленькие копы” были, очевидно, позабыты.

Кейси видел Давину несколько раз. Первый раз – на презентации чьей-то книги, потом – в издательстве: они столкнулись в “атриуме”, то есть в холле. Употребление этого слова спровоцировало Кейси пуститься в рассуждения о модных словечках и ненужных заимствованиях из мертвых языков.

Реплика Вексфорда пришлась к месту.

– Вы не знали, что меня печатает “Сент-Джайлз”? Совершенно верно, я там не издаюсь. Но теперь мы все под одним зонтиком – солнечным, скорее – “Карлайон”, “Сент-Джайлз Пресс”, “Шеридан” и “Квик”, мы все теперь “Карлайон-Квик”.

Вексфорд вспомнил о своем приятеле, шурине Бёрдена, Эмиасе Айрленде. Эмиас был редактором в “Карлайон-Брент” и, насколько знал Вексфорд, оставался на месте и теперь – слияние фирм не выдавило его за ворота. Нет ли смысла позвонить ему и порасспросить о Давине Флори? Рассказ Кейси оказался для инспектора практически бесполезным.

Третья встреча Кейси и Давины имела место на приеме в новом офисе “Карлайон-Квик” в Баттерси – деревне, как выразился Кейси. С ней там был муж – немного не в меру любезный и сладкий пожилой “милашка”, который когда-то был парламентарием от округа, где жили родители Огастина, а лет пятнадцать назад преподавал в Лондонской школе экономики у одного его друга. Кейси назвал его “картонным прелестником”. Свое обаяние тот расточал на девочек из рекламы и секретарш, которых на таких приемах всегда бесчисленные толпы, пока бедняжке Давине приходилось толковать с занудными шеф-редакторами и директорами по маркетингу. Конечно, не скажешь, что она держалась в тени: направо и налево разбрасывала свои замечания – фразы с оксфордскими интонациями двадцатых годов, – утомляла публику суждениями о восточноевропейской политике и рассказами о путешествии в Мекку, которое совершила с одним из своих мужей в пятидесятых.

Вексфорд мысленно потешался этому описанию, в котором так замечательно отражалась личность самого рассказчика.

Самому Кейси не нравилась ни одна из книг Давины, кроме разве что “Полчищ мидян” (романа, который Вин Карвер определила как наименее успешный и прохладно встреченный критикой), он считал ее кем-то вроде Ребекки Уэст для бедных[11]11
  Ребекка Уэст (Сисили Исабель Фэйрфилд Эндрюс, 1892–1983) – английская писательница и критик, знаменита своими психологическими романами.


[Закрыть]. Чего ради она решила, что способна писать романы? Она слишком любила поучать и указывать, и у нее не было фантазии. Кейси был уверен, что на том приеме она единственная не читала его романа, номинированного на Букера, и не потрудилась хотя бы сделать вид, что читала.

Посмеявшись – как будто неодобрительно – своему последнему замечанию, Кейси попробовал вино. Вот тут-то и начались неприятности. Кейси отпил вина, сморщился и выплюнул его в свой второй бокал. Вернув оба бокала официанту, он скомандовал:

– Омерзительное пойло. Унесите это и принесите мне другую бутылку.

Позже, обсуждая события вечера с Дорой, Вексфорд сказал:

– Странно, что ничего подобного не произошло во вторник в “Примавере”.

Дора возразила, что в тот раз не Кейси приглашал гостей, а потом – если пробуешь вино, и оно оказалось действительно неприятным, куда его выплюнуть? Не на скатерть же? Она всегда стремилась оправдать Кейси, но в этот раз сделать это было не так-то просто. Что бы она могла сказать в защиту Кейси, который после того, как вино унесли и у их столика собрались три официанта и менеджер ресторана, выговорил старшему официанту, что он имеет столько же понятия о nouvelle cuisine[12]12
  Новой кухне (фр.).


[Закрыть], сколько школьная повариха с предменструальным синдромом.

Вексфорд с Дорой не были на этом ужине принимающей стороной, но ресторан находился по соседству с их домом, и в каком-то смысле они чувствовали свою причастность. Кроме того, Вексфорду показалось, что возмущение Кейси не было искренним – он затеял все это ради эффекта или просто “куражился”, как называли это старые люди в годы молодости инспектора. Ели в тягостном молчании, пока Кейси не отодвинул свою тарелку, громко заявив, что лично он не позволит этим ублюдкам испортить ему вечер. Он снова взялся за Давину Флори и стал вспоминать непристойные подробности ее личной жизни.

Например, слух о том, что после восьми лет брака Давина оставалась девственной. Громким хриплым голосом он сообщил, что “у Десмонда ничего не стояло”, во всяком случае – с ней, и удивляться тут, конечно, нечему. Наоми, разумеется, родилась не от Десмонда, сказал Кейси, и он не решится гадать, кто мог быть ее отцом. Тут же, впрочем, он пустился сразу на несколько догадок. Приметив за дальним столиком пожилого господина, которого из-за внешнего сходства можно было принять за одного знаменитого ученого и декана оксфордского колледжа (конечно, это был не он), Кейси пустился рассуждать, какова вероятность того, что тот ученый и был первым любовником Давины.

Вексфорд встал и сказал, что уходит. Он предложил Доре идти с ним, заметив, что остальные вольны поступить, как им заблагорассудится.

– Пап, ну пожалуйста! – воскликнула Шейла, а Кейси сказал:

– Ради бога, в чем дело?

К глубокой досаде инспектора, Шейла упросила его остаться. Он очень пожалел, что сдался, когда пришло время расплатиться по счету – Кейси отказался платить. Последовала отвратительная сцена. Кейси, употребивший порядочно бренди, был еще не пьян, но уже достаточно развязен. Он кричал и бранился. Вексфорд решил: будь что будет, пусть даже вызовут полицию, а он платить за этого типа не станет. В конце концов заплатила Шейла. Вексфорд сидел рядом с каменным лицом, не препятствуя ей. Потом он сказал Доре, что, наверное, в его жизни были моменты, когда он чувствовал себя так же гадко, но их почему-то трудно вспомнить. Ночью он так и не заснул.

Выбитое стекло в окне столовой заменили листом фанеры. Это вполне помогало сохранять тепло.

– Я взял это на себя и послал за восьмиунциевым стеклом, – мрачно сказал Бёрдену Кен Харрисон. – Не представляю, сколько его будут искать. Не удивлюсь, если пройдет не один месяц. Эти бандиты, злодеи, которые такое учиняют, совсем не думают о том, какие беды причиняют маленьким людям вроде меня и вас.

Бёрдену совсем не понравилось, что его причислили к “маленьким людям” (“сразу почувствовал себя каким-то эльфом”, – сказал он потом Вексфорду), но он промолчал. Они шагали через задний сад к бору. Было прекрасное солнечное утро, свежее и прохладное, на траве и на плетях плюща еще серебрилась изморозь. В темном безлистном лесу расцвел терновник – будто свежий снег слегка припорошил его переплетенные ветви. За выходные Харрисон успел почти под корень подрезать розовые кусты.

– Насколько я понимаю, у нас тут заканчивается… Но дело делать нужно, верно? Работу не бросишь. Так оно в жизни обстоит…

– Так что насчет этих Гриффинов, мистер Харрисон? Что вы о них можете рассказать?

– Я вам вот что скажу. Терри Гриффин присмотрел себе тут молодой кедр вместо рождественской елки. Пару лет тому назад. Я застал его за выкапыванием деревца. Он сказал, что никто и не заметит пропажи. Я взял это на себя и сказал Харви – мистеру Коупленду то есть.

– Так это и было причиной вашей ссоры с Гриффинами?

Харрисон искоса посмотрел на инспектора раздраженным и настороженным взглядом.

– Они не знали, что я на них донес. Харви сказал, будто сам обнаружил пропажу, и позаботился о том, чтобы не впутывать меня.

Они вошли в бор, куда солнечный свет пробивался только отдельными лучами, сквозя между нависшими ветвями сосен и елей. Стало холодно. Под ногами был сухой скользкий ковер из сосновой хвои. Бёрден подобрал необычную шишку – блестящую и яркую, формой в точности как ананас, будто вырезанную из дерева рукой неведомого мастера.

– Не знаете, Джон Габбитас сейчас дома или где-нибудь в лесу?

– Он уходит из дому около восьми утра, но сейчас он всего в четверти мили от нас, там, впереди – валит сухую лиственницу. Не слышите пилу?

Бёрден действительно услышал дальний визг пилы, потом где-то впереди раздался в ветвях резкий крик сойки.

– Ну а из-за чего же вы тогда поссорились с Гриффинами, мистер Харрисон?

– Это личное, – сердито сказал Харрисон. – Касается только Бренды и меня. Если это откроется, ей конец. Так что я вам ничего не скажу.

– Как я уже говорил вашей жене, – заговорил Бёрден нарочито мягкими вкрадчивым тоном, которому научился у Вексфорда, – при расследовании убийства личного не бывает – ни у кого из вовлеченных в дело.

– Но мы не вовлечены в дело!

– Боюсь, вовлечены. Прошу вас хорошенько подумать об этом, мистер Харрисон, и решить, сами ли вы нам об этом расскажете или ваша жена, или вы оба; мне или сержанту Вайну, здесь или в полицейском участке. Потому что придется рассказать, ничего иного вам не остается. До свидания.

Бёрден сошел с тропы и зашагал через бор, оставив Харрисона стоять и смотреть ему в спину. Тот что-то крикнул вслед, но Бёрден не расслышал слов и не оглянулся. Он покатал еловую шишку в ладонях, будто мячик, и ощущение ему понравилось. Увидев за деревьями “лендровер” и Джона Габбитаса, орудующего бензопилой, он спрятал шишку в карман.

Габбитас был в защитном костюме: благоразумный молодой лесничий при работе с бензопилой надевает непробиваемые брюки, сапоги и перчатки, а на лицо – маску и защитные очки. Бёрден вспомнил, что после урагана 1987 года хирургические отделения по всему графству заполнились неумелыми пильщиками и лесорубами, лишившими себя кто руки, кто ноги. Еще он вспомнил составленное Дейзи описание убийцы – теперь оно было у них записано на пленку. Дейзи сказала, что на преступнике была маска, “как у лесничего”. Увидев Бёрдена, Габбитас выключил пилу и двинулся ему навстречу. Очки и маску он сдвинул на лоб, прижав козырек.

– Нас по-прежнему интересуют любые ваши встречи по дороге домой в прошлый вторник.

– Я сказал вам, что никого не видел.

Бёрден опустился на бревно и похлопал по гладкой сухой коре рядом с собой. Габбитас неохотно сел. С выражением робкого возмущения на лице он выслушал рассказ инспектора о визите Джоан Гарленд.

– Я не видел ее, и я не знаю ее. Я не обгонял и вообще не видел никаких машин. А почему вы не спросите у нее?

– Мы не можем ее найти. Она исчезла, – ответил Бёрден, и хотя не в его правилах было сообщать подозреваемым о планах следствия, добавил: – Знаете, сегодня мы начинаем искать в здешних лесах… – он посмотрел на Габбитаса в упор, – …ее тело.

– Я приехал домой в восемь двадцать, – сказал Габбитас с нажимом. – Я не могу этого доказать, потому что я был один и никого не встретил по дороге. Я ехал по дороге из Помфрет-Монакорума и не обогнал и не встретил ни одной машины. Ни одной машины не было около Танкред-Хауса: ни у парадного крыльца, ни на объездной дороге, ни у черного хода. Я это знаю, я вам правду говорю!

Бёрден подумал: “Трудно поверить, что, возвращаясь в то время той дорогой, ты не видел обе машины, но что ты не видел ни одной – это невероятно. Ты врешь, и для этого у тебя должна быть по-настоящему серьезная причина”. Однако “БМВ” Джоан Гарленд остался в гараже. Приехала ли она на какой-то другой машине? Но эта другая машина тоже должна была где-то находиться. Могла ли Джоан приехать на такси?

– Чем вы занимались до того, как приехали сюда?

Вопрос, казалось, удивил Габбитаса.

– К чему вы спрашиваете?

– Это обычный вопрос, – сказал Бёрден терпеливо, – который принято задавать при расследовании убийства. Скажите, например, как вы получили эту работу?

Габбитас задумался. После долгой паузы он вернулся к первому вопросу Бёрдена.

– Я дипломированный лесовод. Я говорил вам, что немного преподаю. Но по-настоящему дела пошли после бури 1987 года, или урагана, как его называют. После него тут появилось столько работы, что местные лесничие никак не справлялись. Я даже заработал кое-какие деньги – так, для разнообразия. Я работал в окрестностях Мидхерста… – Он поднял глаза, и его взгляд показался Бёрдену хитрым. – Как раз в том месте, где я был в тот вечер, когда здесь случилась вся эта история.

– Ага, где вы чистили участок и никто вас не видел…

Габбитас сделал нетерпеливый жест. Он вообще постоянно взмахивал руками, чтобы выразить свои эмоции.

– Я говорил вам, что у меня одинокая работа. Не такая, когда целый день вокруг люди. Прошлой зимой, то есть теперь уже позапрошлой, основную часть вывала после бури уже почти разобрали, и тут мне попалось объявление о том, что сюда требуется лесничий.

– А где, в журнале? В местном листке?

– В “Таймс”, – ответил Габбитас с легкой улыбкой. – Давина Флори лично беседовала со мной. Она вручила мне свою книжку про здешние леса, но я на нее едва взглянул. – Он опять взмахнул руками. – Дом – вот что меня привлекло. – Он произнес это быстро – очень похоже, подумал Бёрден, что он старался предупредить вопрос, не девушка ли была главной приманкой. – А теперь, если позволите, я пойду свалю то дерево, пока оно не упало и не наделало тут ненужного ущерба.

Бёрден двинулся в обратный путь и пошел на сей раз садом и через засыпанную гравием площадку, по другую сторону которой располагалась конюшня. На площадке стояла машина Вексфорда, два маркированных полицейских микроавтобуса, “воксхолл” сержанта Вайна и его собственная машина. Бёрден вошел в конюшню.

Вексфорда он застал за не свойственным тому занятием – тот сидел перед компьютером, уставившись на экран. На монитор Джерри Хайнда. Старший инспектор поднял глаза, и его лицо поразило Бёрдена. Серое, постаревшее. На нем явно пролегли новые морщины, а в глазах появилась некая тоска. Это длилось мгновение, будто Вексфорд вдруг утратил контроль над собой, но вот он сделал внутренне усилие, и на его лицо вернулось обычное – ну, или почти обычное – выражение. Хайнд, щелкая по клавиатуре, вывел на экран какой-то длинный и непостижимый для Бёрдена список.