Текст книги "Спецназ ГРУ в Афганистане"

Гауптвахта

– Склад на краю «зеленки»? – прервал Зубов комбата. – Не поверю! Духи никогда этого не делали. Это ловушка, и я в нее не полезу.

– Пойдешь, говорю! – Глаза комбата полыхнули яростью. – Сведения надежного человека, – чуть сбавляя тон, добавил он (посылать роту на опасное задание с криком и руганью – себе же хуже. Потом, в случае неудачи, хоть стреляйся). Но этого Зубова и уговором не возьмешь.

– Неужели забылось, товарищ подполковник, как такой же «надежный человек» завел Шпагина на гибель? – Голос Зубова зазвенел натянутой струной.

– Вы же разведчики, дорогой старлей! За этими РС ходили черт знает куда, а тут под носом, охраны всего четыре человека.

– Не делают духи склады на открытом месте.

– Пойми, старлей-дуралей, ракеты эти – для ночного обстрела Джелалабада. Поэтому и притащили их так близко. Не успеешь взять сегодня, завтра они сами сюда прилетят.

– Но, товарищ подполковник…

– Молчать! – не выдержал корректного тона комбат. – Одно из двух, ротный: или ты идешь на Сурхад и берешь склад, или… шагом марш под трибунал!

– Есть! – вяло козырнул Зубов, поняв, что «демократизм» комбата исчерпан. Надо повернуться кругом и идти выполнять задание. Но он продолжал возвышаться над комбатом коломенской верстой, уже прокручивая в уме детали предстоящей операции.

– Ну, чего еще? – удивленный паузой, спросил комбат.

– Дайте танки из бригады. Для усиления.

– Хорошо, – и обещал, и выразил удовлетворение концом трудного разговора комбат.

* * *

И поползла бронированная змея в сторону ГЭС «Дарунта», сквозь пыль отражая горячие лучи полуденного солнца, настороженно ощетинившись вправо-влево стволами автоматических пушек, оружием облепивших броню разведчиков. Зубов изредка взглядывал на сидевшего среди солдат афганца. И самого его не покидало предчувствие обмана. Но комбат верит этому «наводчику». «Делу Саурской революции предан…» – зачитывал слова из характеристики. «Предан…» Преданность и предательство, к сожалению, проверяются только в бою.

Вспомнился Мухамед-голь, с которым зашли в ловушку. «Интересно, почему я тогда заступился за него перед Шпагиным, который в момент прикончил бы его? Ситуация была нервная. Не до сантиментов. А мне почему-то было ясно, что Мухамед-голь не провокатор. Сейчас же нет причин, а я не верю этому проводнику».

Зубов дал команду резко изменить направление движения влево и увидел, как заерзал афганец, но постепенно успокоился, видя, что «змея» все же приближается к Сурхаду. Да, подозрение в провокации не проверишь, пока беда не грянет. Вот и Ержан не отходит от афганца. У Ержана безошибочная интуиция. Да и у самого Зубова, как и у всех, кто больше года воевал в Афганистане, вырабатывается свое, «десятое» чувство – чувство присутствия врага. Помнится, Шпагин говорил, что у него вдруг глаза начинали слезиться, как от дыма, если приближалась опасность, хотя вокруг не было признаков духов. У кого-то ладони начинали потеть, у кого лицо гореть, один признавался, что духов печенкой чует: как заноет, значит, они где-то тут.

У Зубова напрягался позвоночник, нудно, тягуче, до ломоты. Потом в бою это проходило, вернее, не замечалось. Но перед боем или с приближением опасности срабатывал этот «миноискатель». Вот и сейчас «прибор» подавал сигналы. Но не арестуешь же проводника только потому, что «моя спина подсказывает».

Поворотом влево Зубов подвел колонну к «зеленке» со стороны советских застав, не так, как нанесли ему на карту штабные стратеги. Колонна вышла на гряду сопок и растянулась той же змеей меж ними. Спрыгнув с брони, Олег стал в бинокль разглядывать «зеленку».

– Не туда смотри, командор! – услышал он за спиной голос афганца.

– А куда? – обернулся к пуштуну Зубов.

– Вон туда! – вместе с наводчиком замахали руками Губин и Вареник, возбужденные предвкушением удачи.

– Бачите, четыре духа. Мий взвод зараз визьме!

– Очередь моего взвода! – протестовал Губин. Только Ержан никуда не рвался. В его глазах Олег прочел то, что и его мучило, – сомнение. Уж слишком беспечно поставлен и оставлен этот соблазнительный склад. Не иначе, в сурхадской «зеленке» засада.

– Пайдем, командор! – торопил пуштун. – Харашо пайдем. Всего четыре охранник! – И показывал растопыренные четыре пальца.

Зубов опустил бинокль и присел чуть в стороне на валун.

Позвоночник ныл, гудел, как телеграфный столб. «Чую ловушку. Чем доказать? Жизнями солдат? Нет, дорогой комбат, не стану я рисковать жизнями ради ваших гипотетических РС, за которыми охотятся все, но ни одну еще не схватили. Понимаю, ордена светят, но ни себе, ни вам я этого удовольствия не доставлю. Если там есть, пусть взлетят на воздух».

Приняв решение, он резко выпрямился, велел позвать к себе операторов БМП и наводчиков танковых пушек. Вареник, Губин, Ержан и пуштун недоуменно переглядывались. Такого еще не было, чтобы боевое задание проходило мимо командиров взводов. Им оставалось только наблюдать, как ротный что-то втолковывал операторам и наводчикам, тыча пальцем в «зеленку».

Получив задание, солдаты веером рванули от ротного к своим машинам, и через минуту вся броня загрохотала канонадой.

Ержан бросился за пуштуном, который побежал к Зубову с криком:

– Не надо стрелять! Идти надо! Там мирный житель!

Зубов, не глядя на пуштуна, протянул ему бинокль. Но тот, побелев от ненависти, отступил на шаг и рванул нож из чехла. Ержан воткнул ему в спину ствол автомата:

– Не дергайся, душара! Пристрелю!

Афганец заметался, суетливо нашарил в подсумке апельсин и разрубил его пополам, будто для этого и вытаскивал нож. Угодливо протянул половину Ержану, но ее взял повернувшийся к ним Зубов.

Оставшиеся без дела разведчики с открытыми ртами, чтобы меньше глохнуть от канонады, смотрели, как над «зеленкой» поднимались клубы пыли, гари, копоти, и не заметили, когда наступила тишина.

Все произошло неожиданно быстро, ураганно, как бы отстраненно от них. Словно бы фильм посмотрели.

Сконфуженно снова усаживались на броню, чтобы еще засветло вернуться домой. Геройски рвавшиеся в бой Губин и Вареник не смотрели друг на друга. Ержан не сводил глаз с пуштуна, который словно тихо свихнулся: то злобно сверкнет глазами, то заискивающе улыбнется, то побледнеет, то почернеет…

Оставляя за спиной столб пыли и дыма над тем местом, где был склад или не был склад.

* * *

Комбат даже не делал попытки держать себя в рамках приличия.

– Идиот! Негодяй! – кричал он, размахивая руками. – Тебе что было приказано? Захватить, а не уничтожить! Кто тебе разрешил изменять приказ? Под суд пойдешь! Из партии вылетишь! Ошибся я в тебе, Зубов, сильно ошибся. Под арест! Немедленно!

Стоявший у двери Зубов, где на него набросился, едва он вошел, комбат, вдруг двинулся всей своей громадой на подполковника. Тот даже отпрыгнул в сторону. Не обращая на него внимания и медленно стягивая с себя нагрудник с боеприпасами, Олег подошел к столу, за которым сидел майор из особого отдела. Положив автомат и нагрудник на стол, Зубов наклонился над особистом и устало проговорил, словно давая поручение подчиненному:

– Майор, проверь это дело. Афганца-наводчика проверь. Как человека прошу. Не мог я ошибиться.

И разогнувшись, почувствовал облегчение в позвоночнике.

* * *

Низкий потолок гауптвахты, казалось, придавил воздух, сжал его до невозможной температуры и духоты. Зубов повалился на кровать и закрыл глаза. Вошедшие вслед за ним дежурные по офицерской гауптвахте – старый прапорщик и молоденький акселерат, на голову выше прапорщика, – робко стояли у порога, как бы ожидая от офицера команды.

«Ну, чего вам? Вы тут командуете, а не я», – подумал Зубов, расстегивая ворот. Прапорщик, дождавшийся обращенного на себя взора офицера (а кто на гауптвахту идет весело?), лицом, плечами и всей фигурой изобразил сожаление, что ничем не может облегчить положение «посаженного».

– Я тут… это… завтра в отпуск…. Так вот… сержант Носков, – отрекомендовал он долговязого, стоявшего за спиной.

– Тебя как звать-то? – спросил Зубов Носкова, когда, чуть потоптавшись и не услышав от «посаженного» никаких слов, прапорщик удалился.

– Василий, – хрипло прокашлял сержант.

– А чего у тебя, Василий, лычки на погонах выцветшие? Давно здесь?

– Да нет, такие дали.

– Ты вот что, Василий. Позвони-ка в разведбат, найди сержанта Губина и скажи ему, что ротному, мол, жарко.

Василий понимающе улыбнулся: все знают балагура Губина. В нынешнем положении старшему лейтенанту только юмором и спасаться, а он, Василий, понимает и одобряет шутку.

– Ты понял, Василий? – строго, не отвечая улыбкой на его улыбку, спросил Зубов и отвернулся к стене, показывая, что будет спать.

В скукоте гауптвахты такое поручение для дежурного – подарок судьбы, развлечение. Предвкушая веселую болтовню с Губиным, сержант вскоре позвонил в разведбат.

– Передай старшему лейтенанту, что опахало обеспечим, – серьезно пробубнил Вовка.

– Гы-гы! – попытался включиться в Вовкин юмор Вася, но озадаченно услышал зуммер отбоя. Вспомнив, что сегодня суббота, значит, гонят киношку, он побежал туда, раз с Губиным «кина» не вышло.

Вернувшись, Вася с изумлением увидел вделанный в стену камеры № 12 кондиционер. На дверной ручке – картонка с надписью: «Не мешать отдыхать!». Плевать Вася хотел на это неуставное объявление! Он решительно потянул за ручку, сорвал картонку и еще больше изумился. Над кроватью появилась полка с книгами, на тумбочке магнитофон, на полу рядом с ящиком минеральной воды свистел электрочайник.

– Захади, дарагой, гостем будешь! – широким жестом с кавказским акцентом пригласил Зубов Васю и принялся открывать банку «Си-си». – Как дела на воле? Что слышно? Что говорят обо мне?

Вася ошалело крутил головой, оглядывая весь этот негауптвахтный комфорт, и молчал. Наконец, в нем вызрела реакция:

– Товарищ старший лейтенант, а как же это? Ведь не положено. Меня самого посадят, если узнают.

– А ты никому не говори.

– Как же не говорить? Ведь начальники караула…

– Каждый начальник караула может оказаться на моем месте, – загадочно проговорил Зубов. – Ладно, Вася, Аллах не выдаст, свинья не съест. Иди, спать буду.

Еще не было в его сознательной жизни столько сна подряд. Убаюкивало мерное рокотание кондиционера, холодные струи заставляли кутаться в одеяло, дремота благостно растворяла в груди горький комок обиды и тревоги. В мареве сонных грез всплывали лица жены и дочери, родителей. Не просыпаться бы!

* * *

Чекисты все же «раскололи» «наводчика». По сговору с душманами он вел разведроту Зубова в ловушку. Когда об этом доложили комбату, у того исказилось всегда спокойно-холодное скульптурно правильное лицо. В глазах засветилась радость, что Зубов, его офицер Зубов, не виноват и честь батальона будет восстановлена, а из черной дыры открытого рта должен был вот-вот вырваться крик боли и раскаяния, но так и застрял, захлебнувшись в досадливом кряке.

«Как же теперь быть с посаженным на гауптвахту самолюбивым бунтарем? О происшествии знают во всех частях джелалабадского гарнизона. Пойдет гулять легенда, как дуролом комбат зря обидел талантливого командира роты. Что же делать? Послать кого-нибудь, чтобы передал приказ об освобождении? Но надо знать характер этого строптивца. Откажется выходить, стервец. Потребует «наказания виновных, восстановления попранной справедливости». Чего доброго, в Кабул «телегу» пошлет, мол, боевого офицера «с грязью смешали». Придется идти самому, хоть это и унизительно. Не пристало комбату перед ротным извиняться. Мало ли что бывает?! Ну накричал, оскорбил… Мне, что ли, не приходилось? В армии да в боевой обстановке… Проглоти и не кашляй! А перед этим, видишь ли, надо расшаркаться. Да еще неизвестно, соизволит ли его светлость принять твои извинения. Ишь, какое поколение пошло», – рассуждал сам с собой комбат, а ноги несли на гауптвахту.

По старой командирской привычке он начал с разноса выскочившего ему навстречу с рапортом начальника караула. Всегда найдется статья Устава гарнизонной и караульной службы, которую в точности не выполняют. Переходя от камеры к камере, ожидая за каждой очередной дверью Зубова, распекая зычным баритоном начальника караула, комбат уже разговаривал с ним, зная, что тот его слышит.

– А ты не ерепенься, не ерепенься! Подумаешь, какие мы нежные! Сделал начальник замечание – мотай на ус и претворяй!

Открыв дверь с номером 12, комбат сразу догадался по комфорту о зубовской самодеятельности и обрадовался возможности позубоскалить, с юмора легче начинать тяжелый разговор.

– А это что у вас тут, товарищ начальник караула? Филиал санатория «Фирюза»? Или кабинет интенсивной терапии?

– Никак нет! – подавленно, механически отвечал начкар, которому не до юмора.

– Кто здесь сидит? Или лежит? – взглянув на завернутую с головой в одеяло мумию на кровати, как можно равнодушнее спросил комбат.

– Старший лейтенант Зубов.

– Где вы видите старшего лейтенанта? Если бы Зубов был здесь, он приветствовал бы своего комбата, как положено по уставу, так или нет? А здесь, видите, никого нет.

Комбат прошел к кровати и неожиданно плюхнулся на спину Зубова. Увесистый, в сотню килограммов «аргумент» подполковника озадачил Олега. Ничего не придумав, он решил молча терпеть.

– У-уф! Отдохнуть немного здесь от жары, что ли? – устраиваясь поудобней, сказал комбат и попросил начкара открыть бутылку минеральной воды.

– Вы для чего сюда поставлены, прапорщик? – между глотками начал рассуждать подполковник. – Если вы заявляете, что в этой камере находится Зубов, а его нет, то как мне вас понимать? – Начальник караула и хлопающий глазами над его головой Вася отвечать, естественно, не могли. А комбат загадочным беззлобно-ворчливым голосом продолжал: – Если перед вами отбывающий наказание офицер, вы обязаны его содержать в строгости и никуда не выпускать. А если вы знали, что офицер Зубов ни в чем не виноват, создали для него комфортные условия, да еще и самовольно отпустили, то значит – что? – вы превысили свои полномочия.

Намек подполковника дошел до Зубова. Радостная волна надежды подбросила его и скинула комбата.

– Ба! – закричал подполковник. – Зубов действительно здесь! А то думаю, куда наш герой запропастился?

Слово «герой» еще больше вселило в Зубова уверенности, что комбат пришел не зря, что обвинения будут сняты, но он все же сдерживал себя в напряженном недоверии.

– Идите-ка, ребята, по своим делам, – махнул комбат в сторону повеселевших караульщиков. – А ты вставай, поговорим.

– Чего говорить! Читайте приговор.

– Приговор так приговор! Вот твой партбилет, удостоверение. Ты был прав, провокатора подсунули… Давай забудем, что наговорили в сердцах. Да и некогда сейчас. Твоя рота переходит под командование опергруппы армии. Под Хостом дорогу через перевал надо пробивать. На тебя – личный приказ. Один день на сборы, послезавтра выходишь.

Выслушивал комбата Зубов уже с застегнутым воротничком, вытянувшись по-уставному. По увлажненным его глазам комбат понял, что прощен, что извинений формальных не требуется, и крепким мужским рукопожатием инцидент был исчерпан.

Не позволявший ни на миллиметр сократить дистанцию между ним и подчиненным, сегодня комбат был неузнаваем, непривычно размягчен. Уже одно «сидение» на спине Зубова и разыгранный им спектакль никак не вязались с обликом сурового командира, к которому он приучил всех. И Олег почувствовал, что сквозь застегнутый подполковничий мундир пробивается что-то «гражданское», не военное. Его тоже потянуло к этому «сухарю». Еще мгновение, и они обнялись бы, но комбат, глухо откашлявшись, сказал:

– Завтра приезжает мой заменщик. Будь здоров! Не поминай лихом. – И еще раз тряхнул руку ротного.

Священный Коран

Афганистан… Афган… Скоро два года, как Олег Зубов здесь, в этом прокаленном, пропыленном, иссеченном и заминированном краю. Вот он, этот край, перед ним, во весь стол. Вернее, не весь Афган, а окрестности Джелалабада, где по всем азимутам два года он шнырял со своими разведчиками. Нанеся на карту последний тактический знак, Олег потянулся и посмотрел в окно. Ночь была еще непроглядна, особенно из освещенной комнаты, но, даже не глядя на часы, он понял, что рассвет близок, по едва заметной окантовке гор на востоке.

Мысль нанести на карту свой боевой опыт, чтобы заменщики не тыкались, как слепые котята, пришла перед сном и подбросила с постели. И вот эта мысль реализована в один присест, за одну ночь. «А ничего, – похвалил он себя, любуясь разрисованной картой. – Надо показать другим «старикам». Вдруг что-то упустил…»

– Дневальный!

– Я, товарищ старший лейтенант!

– Вареника, Сарбаева и Губина – ко мне!

– Есть, товарищ старший лейтенант! – напружинился солдат, готовый к боевой тревоге. А что, кроме нее, могло стрястись в такой час?

– Да скажи, пусть не одеваются, прямо с постели – сюда.

– Есть! – не то разочарованно, не то с облегчением вздохнул солдат и ушел.

Зубов прилег головой на карту, левым глазом в уезд Хисарак. Даже закрыв глаза, он видел и Бабурское, и Азрауское ущелья… Ачин… Марульгад… Все эти высотки, перевалы, тропы, укрепрайоны… За каждым пунктом, за каждой стрелкой, за каждым знаком на карте, которые он наносил в эту ночь, тянулся шлейф воспоминаний, заново пережитые удачи, горечь поражений, безысходность утрат. Сколько воюем, сколько бьем моджахедов, помогая Наджибулле, а ни на шаг не продвинулись к победе. Вспомнилась смерть Шпагина. Заныло сердце: «Господи, до чего же я устал! Для чего все это?»

Сонные помятые физиономии Гриши, Ержана и Вовки с хлопающими от недоумения глазами одновременно показались в дверном проеме. «А ведь я их напугал», – только теперь сообразил Зубов, заглаживая вину неформальным обращением:

– Мужики… Я тут карту изобразил для нового комбата. Поглядите, что пропустил. Особенно в ущелье Азрау. Что там было у духов в укрепрайоне?

– Три «ДШК»? Миномет и «ЗГУ», – бодро отрапортовал Ержан, так и не научившийся быть раскованным в присутствии начальства. Хотя вытягиваться сейчас перед ротным в трусах и тельняшке было нелепо, он все же подобрался, рапортуя.

– Да не три, а два, – позевывая и почесываясь, возразил Губин. Вот уж этот и с генералом мог быть запанибрата.

– Знаю точно: три – стал настаивать Ержан, но все склонились над картой и замолчали. Каждый мысленно повторял то, что пережил за ночь Зубов.

– Ось тут родник, – ткнул пальцем Вареник.

– Тоже мне «родник»! – скривился Губин. – Ты как припал к нему, другим не осталось.

– А вот здесь надо отметить победу Губина без единого выстрела, – серьезно добавил Ержан. Все поняли, что подкалывает, но чем, не припоминали. Губин беспокойно сверлил глазами Ержана: ну, говори скорей свою каверзу, я тут же дам сдачи.

– Помните, ночью у костра Вовкины кроссовки сгорели. Паленой резиной всех духов из ущелья выкурило.

– Это называется: солдат спит, а служба идет. Я, может, специально их в костер сунул. Подожди, Ержан, а не у того ли костра ты банку свиного сала слопал? А говорил: мусульманин свинину не ест.

– Когда жрать нечего, можно, – спокойно ответил Ержан, и Губин сник: шутки не получилось.

Олегу не хотелось, чтобы этот добродушный треп иссяк. Сколько скрытой любви, дружбы в этих беззлобных подковырках! Ему самому захотелось включиться на равных в эту веселую болтовню.

– А помните, в Ачине Губин дирижировал хором пленных душманов?

Все мигом преобразились, на разные голоса изображая испуганно поющих пленных: «Мылыон, мылыон алы рос из ыкна, из ыкна видишь ты…» С хохотом ведя мелодию и выкрикивая сквозь смех: «Ведь обучил же духов… всего за полчаса… талант», они не заметили, как вошел подполковник, новый командир батальона, проверявший перед рассветом казармы.

Странная веселая компания никак не укладывалась в параграфы Устава внутренней службы. Пьянка? Ни запаха, ни «натюрморта» на столе. Может, сектанты какие? И самого Зубова, и его подразделение комбату рекомендовали как лучших в разведбате.

– Что здесь происходит?

– Разрешите доложить, товарищ подполковник, рисуем карту для вас, – по всей форме ответил Зубов, стараясь не оглядываться на свою бесшабашную команду, иначе смех не сдержать снова.

Комбат изумленно окинул взглядом «сектантов», недоверчиво шагнул к столу и застыл над ним в наклоне. Выпрямившись, он подобревшим нестрогим голосом приказал:

– Шагом марш в постели! Стратеги в трусах!

Потом снова надолго склонился над картой, ни о чем не спрашивая. Так же молча протянул Зубову руку.

* * *

Ну до чего же не вяжется этот благостный нежаркий весенний день с военными буднями! Это же праздник. Праздник жизни! Пригороды Джелалабада не созданы для войны. За дувалами проплывают цветущие сады, посаженные и выращенные для радости и счастья, на аккуратных делянках дружно зеленеют всходы, обещая довольство и награду дехканам за их неутомимые труды. БТР не дергается, не подпрыгивает, а плавно покачивается на асфальтной ленте – значит, мин можно не опасаться. Можно беззаботно и безвольно подставить лицо и грудь ласковому солнцу и прохладному встречному ветру, опустив ноги в открытый люк. Можно даже не прислушиваться, о чем шумит неугомонный Вовка Губин там, под тобой, в брюхе БТРа, – все равно не услышишь из-за рева моторов и гула ветра. «Господи! – Зубов молитвенно закрыл глаза. – Неужели пронесет? И можно будет наслаждаться этим миром без страха, без опасности в любой момент взлететь на воздух? До замены остались считаные дни… Неужели настигнет?.. Не дай, Господи, свершиться такой несправедливости!»

Вдруг кто-то потянул его за каблук. Олег нагнулся, к его уху примостился Вареник:

– Товарищ старший лейтенант, хлопци просят заехать у дуканы.

Они уже двигались по улице города вдоль расцвеченных торговых рядов.

– Зачем?

– Та дембель же пидходе! Щось на подарунки треба.

– Не положено! – официально-холодно отрезал Зубов, но его тут же потащили и за другой каблук.

– Товарищ старший лейтенант!… – по-детски трогательно канючили солдаты и сержанты.

– Ну ладно, – усмехнулся Зубов и велел остановиться у знакомой по предыдущим покупкам лавки. Оставшись на машине, он напутствовал спрыгивающих солдат: – Поторапливайтесь, мужики. Не дай бог, комендантский патруль нагрянет.

Но как тут поторапливаться, когда манят со всех сторон гирлянды огней, горы диковинных фруктов, пестрое изобилие сверкающих иностранных товаров, ароматы жаровен, рядом проплывающие женские фигурки под паранджой, волнующие экзотической таинственностью. Обежать бы все эти бесконечные ряды, поторговаться, прицениться, насмотреться, надышаться… Вареник рассматривает часы. Парнишка, помогающий старому долговязому пуштуну, суетливо подсовывает цветные ремешки к часам. Ержан развернул какой-то дивный платок, играющий цветами павлиньего хвоста. А Вовка уже примеривался изобразить из себя солидного покупателя и заставить старого хозяина побегать вокруг себя на цыпочках, но дуканщик, увидев Зубова, передоверил недовольного Губина парнишке и подошел к машине. Убедившись, что нет лишних глаз и ушей, степенно протянул Олегу зеленую авторучку с электронными часами:

– Бакшиш, командор…

– За что? Я же ничего не купил.

Старик усмехнулся и показал на толпящихся в проходе дукана солдат: за то, мол, что привел покупателей, и снова настойчиво протянул свой «бакшиш». Олег наклонился за подарком и услышал шепот старого пуштуна:

– Каир-Хан помирать. Тебя звал.

Потрясенный Зубов не успел спросить: как, почему? Дуканщик уже возился с покупателями. «Болен? Ранен? – ломал голову Олег, бессмысленно вертя в руках ярко-зеленый «бакшиш». – Да и не это главное. Зачем зовет?» И вдруг с застывшим ужасом обреченного он ясно осознал, что не может не пойти. Если отзывался раньше, когда спокойно можно было и не отзываться, то сейчас невозможно не уважить предсмертную просьбу. «Может быть, это будет последняя мина, такая абсурдная в эти последние афганские дни, но я должен туда идти».

«Ну а что случится, если я не пойду? – размышлял Олег, наблюдая, как возвращаются в БТР с пакетами довольные и веселые разведчики. – Может быть, я уже уехал в Союз? Может быть, он уже умер?» Жаркая волна стыда опалила лицо, он виновато оглядел уже усевшихся в бронемашине ребят, машинально подсчитав, все ли на месте, и дал команду двигаться.

Только тронулись, его снова потянули за каблуки, да так сильно, что он не удержался и рухнул на чьи-то руки и колени. Рассвирепев от этой неуклюжей и неуместной шутки, он распрямился стальной пружиной и, схватив первый попавшийся ворот бушлата, пригрозил:

– Я сейчас здесь кого-то прибью!

В ответ вся разведка весело хором стала скандировать:

– Спа-си-бо! Спа-си-бо!

– За что «спасибо»? – удивился Олег и выпустил воротник, из которого вынырнула физиономия Губина с ответом:

– За дукан, товарищ старший лейтенант! Два месяца ждали удобного случая. Теперь «затарились». – И все охотно стали показывать купленные ботинки, джинсы, часы, косметику…

– Мне бы ваши проблемы! – уже беззлобно пробурчал Зубов, умышленно больно наступил горным ботинком на Вовкино колено и снова вымахнул на броню.

* * *

Скучающий дежурный офицер в центре боевого управления батальона удивленно разглядывал командира разведроты, только что вернувшегося с маршрута и тут же интересующегося, нет ли для его роты каких-то заданий на ближайшие дни.

– «Политика национального примирения», – вместо ответа процитировал заголовок лежащей перед ним газеты майор. – Тебе-то что, старлей? Лежи себе, отдыхай, жди замены.

– На 315-ю заставу скоро пойдет колонна?

– На 315-ю? – удивился майор. – Завтра. Повезут воду, дрова, продукты. А тебе-то зачем туда?

– Да, понимаешь, ночной бинокль забыл там.

– Ночной бинокль – штука ценная, – пропел склонный к поучительным афоризмам дежурный. – Ладно, съезди. Скажу старшему колонны, чтобы тебя взяли.

– Спасибо, – козырнул Зубов майору, думая о комбате. Надо приготовиться выслушать разнос за «расхлябанность и небрежное отношение к сбережению военного имущества», изобразить искреннее огорчение и готовность исправить. «Потерянный бинокль» сработал, и разрешение комбата было получено.

С каждым новым шагом Зубов закрывал очередную дверь для отступления. Желание спрятаться за какую-нибудь «объективную причину» смывалось снова горячей волной стыда. И ведь не страх смерти поднимал эти волны. Встречи с Каир-Ханом он уже не боялся, твердо верил, что пуштунский вождь обеспечит его безопасность. Промозгло и липко становилось на душе при мысли, что эта встреча станет известна особистам.

«А не весна ли во всем виновата?» – вдруг подумалось Олегу. Он вспомнил то прошлогоднее весеннее утро, когда взошедшее солнце золотом брызнуло из-за его спины на раскинувшийся внизу полусонный еще кишлак Кандибаг. И кудряво зеленеющие за дувалами садики, и безветренно поднимающиеся дымки очагов, и так ясно донесшееся до его слуха жалобное блеяние чьей-то ярочки, которая словно умоляла не трогать ее беспомощных ягнят, – вся эта милая мирная картина встала тогда преградой на пути его огненной миссии и не позволила дать команду на ее уничтожение. «Вот и сегодня такой же ласковый весенний день. Так хочется домой! А я опять куда-то прусь к черту на кулички», – ругал себя Зубов, трясясь в кабине водовозки, замыкающей колонну тыловиков.

Командир 315-й заставы, знакомый узбек с вечно смеющимися глазами (кажется, Рашидом зовут) встретил его насмешливо:

– Тебя что, из разведки поперли? Командиром водовозки назначили? Заменщику надо быть ленивым и толстым, а ты по заставам шляешься. Бинокль ночного видения? Ну, ты даешь! Неужели надеешься найти? У нас только дальномер лазерный, прицелы ночные. Я сам просил бинокль, не дали. Так что не найдешь. Но я все равно рад тебе. Пошли, заночуешь у меня.

Долго пролежав с закрытыми глазами без сна, Зубов глубокой ночью осторожно встал, оделся и вышел. «Как лунатик», – оценил свои действия, хотя ночь была безлунная. Низкие звезды, непривычно яркие, только подчеркивали аспидную черноту неба и никак не освещали землю, постройки, ряд техники, мимо которых на ощупь ему пришлось добираться до угла продсклада. За ним спуск в сухое русло, а оно уже приведет к кишлаку.

– Часовой! – приглушенно позвал Зубов.

– Я здесь, – отозвался солдат.

– Тебя когда сменяют?

– В пять. А что?

– Пока темно, я схожу, в сухом русле пару мин закопаю. Смотри, не пристрели меня, когда буду возвращаться. Мигну тебе четыре раза.

– Понял, товарищ старший лейтенант. Только вы осторожнее. Духи по ночам вокруг заставы шныряют.

Пройдя с километр по сухому руслу, Олег вытащил из бушлата рацию «уоки-токи» и нажал на кнопку вызова, все еще дивясь своей безрассудности и втайне надеясь, что зов останется без ответа.

«Один… четыре… семнадцать…» – послал он позывные. «Повторяю через минуту, если не будет ответа, вернусь», – внушал он себе. Но рация почти тотчас прохрипела на ломаном русском: «Семнадцать… четыре… один…»

«Ну вот, теперь все. Вперед!» – скомандовал он себе и стал подниматься по правому обрыву русла: в этом направлении должен быть Кандибаг. Минут пять он шел в полной темноте и неведении: туда ли? Где душманские посты? Когда и кого предупреждать о себе?

И вдруг вдалеке засветился костерок. Путеводный маячок! Как-то теплее стало на сердце. Словно к родному, он шагал на этот огонек вольготно и уверенно, изредка мигая фонариком. Без слов и жестов у костра его встретили два моджахеда и повели – один спереди, другой сзади – в глубь кишлака. Ночной Кандибаг только внешне казался спящим. Почти за каждым углом их останавливал окрик:

– Дриш! – И каждому в грудь упирался автомат. Чем ближе к дувалу вождя, тем плотнее была охрана.

Масуд кивнул Зубову, как старому знакомому, жестом ладони освободил сопровождающих и лучом фонарика показал, куда надо идти.

Перебинтованный во многих местах, Каир-Хан лежал на широкой кушетке, тяжело дыша. Вокруг, освещенные тусклым светом керосинового фонаря, стояли рослые мужчины, очевидно, телохранители. «А где же врачи?» – подумалось. Увидев устремленные на себя отрешенные от суеты глаза Каир-Хана, Зубов в почтении склонил голову и прижал правую руку к сердцу, как это делали вошедшие с ним моджахеды.

– Что произошло с вами, вождь? – первым заговорил Зубов. – Неужели кишлак накрыла наша артиллерия?

– Мой кишлак накрыла ваша авиация, – с трудом ответил Каир-Хан. Телохранители, как по команде, бросились приподнимать его, подушками придавая удобное положение. Вождь пошарил рукой под подушкой и передал что-то одному телохранителю, тот другому, и вот Зубову протягивают бесформенный осколок советской бомбы величиной с ладонь.

– Вы свой смертоносный металл видите не таким, – в жуткой тишине отрывисто скрипел голос Каир-Хана и доносил до сознания Олега шепотом переводчика смысл скрипучих слов. – Для вас эти бомбы, ракеты, снаряды, наверное, красивы. К нам же они прилетают такими вот безобразными комьями. Пулю можно послать прицельно. А эти страшные уроды не разбирают, где воин, где женщина, где ребенок… Восемнадцать убито, двадцать ранено. О, Аллах! Сколько же горя вы принесли на нашу землю!