Текст книги "Великолепная пятерка"

Борис Романов: задолго до часа Х (3)

Сектор «Д» начинался с металлической двери и двух стриженых лбов в униформе СБ, которые маячили на фоне этой двери.

– Романов, – сказал Борис. – Кажется, меня здесь ждут.

– Романов, – повторил охранник в микрофон на полукруглой дужке, охватывающей крепкую шею. – Угу, – это уже было сказано напарнику. Напарник набрал код, и дверь плавно отворилась. «Добро пожаловать» Борис от этих ребят не дождался.

За дверью Борис смог пройти по ковровой дорожке метров семь, а потом перед ним снова возникли люди в униформе.

– Моя фамилия Романов, – на ходу начал объясняться Борис. – Меня вызывали, и я уже…

– Карточку, пожалуйста.

Пришлось остановиться, вручить недоверчивым ребятам идентификационную карту и ждать, пока они ее проверят.

– Вам в конец коридора, – было сказано Борису после проверки. Он бросил «спасибо» и торопливо зашагал в указанном направлении, недовольно морщась. Если после всей этой тягомотины выяснится, что ему нужно сдать новую фотографию для личного дела или составить биографическую справку на двоюродного дедушку, что скончался в семьдесят девятом году в Талды-Кургане… Кажется, Борис начинал понимать, как зарабатываются инфаркты в этой системе.

Он дернул на себя дверь в конце коридора, вошел и подумал, что ошибся. Он даже дернулся назад, но в коридоре невесть откуда возник еще один мужик в униформе СБ, и он утвердительно закивал Борису:

– Сюда, сюда…

Сюда – значило в небольшую комнату, которая с первого взгляда не имела ничего общего с обеспечением безопасности корпорации «Рослав». Там были люди, но на них не было униформы. Комната представляла из себя нечто вроде мини-конференц-зала с тремя рядами кресел и видеодвойкой на том месте, где обычно в конференц-залах располагается стол президиума. А люди… Борис вдруг понял, что они имеют к Службе безопасности точно такое же отношение, как и он сам. Их сюда вызвали.

И судя по недоуменным лицам, судя по нервному поглядыванию на часы, судя по рассеянным необязательным движениям, эти люди, так же как и Борис, понятия не имели, зачем их сюда усадили.

Борис занял место в середине первого ряда, мельком пробежался взглядом по лицам собравшихся и понял, что никого из них не знает. Это было неудивительно – в корпорации работали несколько тысяч человек, а Борис в силу особенностей своей должности контактировал лишь с Дарчиевым, другими операционистами и парой-тройкой техников. Сидевшие рядом с ним люди могли годами трудиться на соседних этажах или в соседних корпусах, но Борису их лица были абсолютно внове.

Время между тем тянулось – очевидно, не все приглашенные прибыли. Борис от нечего делать начал разглядывать соседей – краем глаза, исподтишка. Первый вывод, к которому он пришел, – эти люди были одеты куда лучше его. Борис по рассеянности оставил пиджак в своем закутке на спинке кресла, так что пришлось потом уже в лифте застегивать верхнюю пуговицу рубашки и подтягивать узел галстука, чтобы выглядеть поприличнее. Остальные свои пиджаки не забыли, и Борис отметил, что это были весьма недешевые пиджаки. У соседа справа на руке красовался самый натуральный «Ролекс». У соседа слева на указательном пальце правой руки имелся массивный перстень, а булавку на галстуке отягощал явно не простой камушек. Бориса в связи со всеми этими наблюдениями стали посещать мысли – не по ошибке ли он сюда попал? Быть может, здесь намечается нечто вроде заседания совета директоров, а его спутали с высокопоставленным однофамильцем?

– Я уполномочен сказать вам лишь одно…

Борис поднял голову – возле телевизора стоял тот самый мужчина в униформе, который помог ему сориентироваться. В руке он держал видеокассету.

– …вы должны отнестись к этому со всей серьезностью.

Он включил телевизор и сунул кассету в прорезь магнитофона.

– К чему отнестись? – спросил кто-то, но человек в униформе проигнорировал вопрос и быстро вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

– Ничего толком не объясняют, а говорят про серьезность! – сердито буркнул сосед Бориса справа и покосился на Романова, ожидая поддержки. Но Борис ничего не сказал, он ждал. Сосед поерзал в кресле.

Он не знал, чего именно ждет, однако ожидание это было тревожным, внезапно проявившимся в покалывании сотнями маленьких иголочек в икрах. Борис понял, что это совсем не заседание совета директоров.

Темнота на экране телевизора внезапно сменилась картинкой.

– Ну, – сказал сосед слева, как будто находился в кинотеатре и ему предстояло оценить новый фильм и будто бы он уже заранее был критически настроен по отношению к этому фильму.

Через три минуты этот человек будет, сам того не осознавая, грызть ногти и сплевывать обкусанное на лацканы своего дорогого пиджака. Через три минуты у соседа справа задрожат толстые губы. Кто-то издаст непроизвольный стон.

Так или иначе, но они все досмотрят записанное на кассете до конца. До самого конца.

Боярыня Морозова: сбой в программе

Пистолет она держала на коленях, дулом в сторону программиста Тёмы. Чтобы тот не расслаблялся. Чтобы не подумал, что существуют еще какие-то варианты, кроме тех двух, что железобетонно выстроила перед ним Морозова. И чтобы ни в коем случае не подумал, будто Морозова не сможет нажать курок.

Судя по частым испуганным взглядам, которые Тёма периодически бросал на Морозову, сомнений у него пока не возникло. Он боялся. Причем боялся именно Морозову – женщину в розовом облегающем костюмчике. Женщину, которую он совсем недавно намеревался трахнуть. Это должно было быть весьма унизительно, но Морозова ничего не могла поделать. Она всего лишь делала свою работу. Она всего лишь двигалась запланированным маршрутом, а чувства Тёмы были мусором, машинально сметаемым прочь при прохождении данного маршрута. Об этом не стоило даже и думать.

А вот Кирсана Тёма не боялся. По крайней мере, так это выглядело со стороны. Да и что было бояться вежливого молодого человека, который, судя по его вопросам, не был «чайником» в компьютерном железе, а значит, был примерно одного с Тёмой уровня, а значит, не был внушающим ужас монстром – в отличие от монстра в розовом костюмчике, насчет которого Тёма уж не знал что и думать. Может, это даже и не женщина?

А Кирсан не грозился пистолетом, не выкручивал руки и – самое главное – не подвергал Тёму жесточайшему в его жизни обману. Кирсан просто спрашивал: спокойным, доброжелательным и чуть ли не ласковым голосом, от которого Тёма потихоньку пришел в себя и даже стал надеяться, что все закончится для него не совсем уж плохо. То есть – не пулей в лоб.

И этому милому парню Тёма поспешно выкладывал все детали своего проекта, сделанного по заказу «Рослава». Когда что-то из услышанного Кирсана удивляло, он чуть наклонял голову в сторону Морозовой и едва заметно поднимал брови. В конце концов Тёма просек эту мимику – он понял, что Кирсан высоко оценивает проделанную им работу, он понял, что заслужил уважение этого незнакомого высоколобого парня с евроазиатским лицом. Тёму это неожиданно вдохновило, ему захотелось сильнее поразить Кирсана, рассказать ему нечто совсем потрясное, нечто совершенно убойное… И он говорил, говорил, говорил. А Кирсан слушал. А его диктофон работал. Иногда Кирсан просил Тёму изобразить что-то на бумаге, и Тёма освобожденной для такого случая левой рукой лихорадочно малевал что-то шариковой ручкой.

Морозова поглядывала на это, не забывая отслеживать ход времени, и думала, неплохо бы порадоваться, что все так гладко выходит. Только радости не было. Морозова смотрела на Тёму, и ей было ясно как божий день, что парень этот не коммерсант, не делец, а натуральный компьютерный псих, которых вокруг тысячи. Для него сейчас важно было выплеснуть на Кирсана во всей красоте созданную им схему, а больше для него вроде ничего и не имело значения. Можно было над этим посмеяться, учитывая беспомощность привязанного к столу Тёминого тела, но Морозовой смеяться не хотелось. Компьютерное помешательство Тёмы было одновременно его проклятием и его даром, а над даром глупо смеяться.

Однако уязвимость Тёмы была настолько очевидна, что Морозова задумалась: ТАМ, в «Рославе», наверняка сделали тот же вывод – парень не имеет деловой хватки. Он просто талантливый программист, способный создать то, что нужно богатой преуспевающей компании. Грех такого не использовать. А потом грех такого – что?

А потом грех такого не кинуть. Но как? Заплатить денег меньше, чем платят в таких случаях?

Нет. Двадцать тысяч баксов – вполне приличная цена в таких случаях. Разве что парня обсчитали при выдаче бабок… Или… Или?

Идея была где-то даже смешная. Морозова изучающе взглянула на Тёму – неужели все настолько запущено? Неужели?

Но идею нельзя было проверить немедленно – Тёма все еще был занят беседой с Кирсаном. Только когда он закончит, можно будет поднять его с места, заглянуть в нишу под полкой, вытащить чемодан, открыть его и узнать правду.

Морозова была готова подождать – вопрос о том, как именно кинули программиста Тёму, был второстепенным. И она ждала, как ждала уже одиннадцать минут, пока длилась душевная беседа двух специалистов по компьютерным защитным системам.

На двенадцатой минуте в дверь купе постучали. Постучали НЕПРАВИЛЬНО.

– Ты закончил? – едва слышно сказала Морозова. Кирсан отрицательно помотал головой. «Плохо», – подумала Морозова. Для того, чтобы напомнить Тёме об условиях его выживания, оказалось достаточно взгляда.

Стук повторился.

– Кто это? – будто бы спросонья протянула Морозова.

– Транспортная милиция, – сказали из коридора. – Откройте дверь, пожалуйста.

– А что вам надо?

– Мы хотим убедиться, что у вас все в порядке.

– У нас все в порядке, – засмеялась Морозова. – Это совершенно точно. Мы даже легли спать, так что…

– Откройте дверь, – жестко повторил мужской голос. Кирсан бесшумно приподнялся и залепил скотчем Тёмин рот. Морозова надела очки.

– Вам что-то непонятно?! – За дверью сердились, а Морозова пыталась сосредоточиться. Если это транспортная милиция, то они должны были проверять все купе подряд. Слышала ли Морозова, как стучались минуту назад в соседнее купе? Она не была уверена.

Кирсан встретился с Морозовой взглядом и развел руками – оружия у него не было. Все правильно, ему и не положено. Кирсан – это контейнер для перемещения информации, прикрытие поручалось другим. Ну и где, спрашивается, эти другие?

– Монгол, – сказала Морозова, надеясь, что ее слышат. – Перед нашим купе пара человек. Вроде бы менты ломятся к нам. Разберись.

Она не услышала ответа и не поняла, ринулся ли Монгол на выручку, потому что в эту секунду дверь купе стала стремительно менять свой внешний вид, деформируясь под воздействием девятимиллиметровых пуль. Горячий свинец и холодный воздух из разбитого окна, глухие удары в дверь и тонкий удивленный стон справа от Морозовой…

Она даже не поняла, от кого исходят эти звуки. Сама она была готова умереть молча.

Борис Романов: задолго до часа Х (4)

Вначале, как водится, было слово. И слово это было:

– Все… Можно…

На экране телевизора вдруг возникло бледное лицо незнакомого мужчины. Он испуганно смотрел в камеру, будто впервые видел это чудо техники. Или будто опасался человека, который держал эту камеру в руках.

Когда оператор отошел подальше, то стало понятно, что мужчина сидит на стуле, а его руки заведены за спину и, вероятно, связаны или скованы наручниками. Мужчина дрожал мелкой дрожью – от холода или страха или от того и другого вместе.

– Можно, давай, – повторил кто-то невидимый, возможно, оператор. Мужчина разжал тонкие губы, которые на экране выглядели абсолютно белыми.

– Меня зовут… – прошелестели эти губы, и тут же шелест сменился поросячьим визгом: что-то темное пролетело со стороны камеры и ударило мужчину в грудь. Мужчина моментально сжался, опустил голову, стараясь занимать как можно меньше пространства в жестоком холодном мире, который его окружал со всех сторон.

– Не надо, как тебя зовут, – сказал голос невидимого оператора. – Давай по делу, по делу…

Мужчина, не переставая всхлипывать, выпрямился, камера подъехала ближе, и стали заметны темные пятна кровоподтеков, и можно было заглянуть в пораженные страхом глаза – будто два кровоподтека под бровями.

– Я работаю… – выдавил из себя мужчина. – То есть… Я работал. В региональном отделении компании «Рослав». Я занимаю… То есть, – всхлипнул он жалобно, – занимал… Ответственную должность. У меня была хорошая зарплата. У меня были перспективы продвижения по службе…

Тут раздался какой-то странный звук, и могло показаться, что это нечто вроде сирены или автомобильного гудка, ворвавшегося извне. Но потом стало ясно, что это стонет прикованный к стулу мужчина, стонет не совсем в человеческой тональности, стонет с отчаянием и звериной тоской, которую породили не физические страдания, а воспоминания о том времени, когда все в его жизни было иначе, все было совсем иначе… Должность, зарплата, перспективы… Теперь все это были слова, совершенно не относящиеся к человеческим останкам на скособоченном стуле.

И сам мужчина понимал это яснее и острее, чем кто бы то ни было.

– Хватит сопливить, – холодно сказали ему. – Дальше давай… Пленка на тебя, козла, тратится.

– Я сам виноват, – немедленно выпалил мужчина. Вероятно, эту фразу ему долго и упорно вдалбливали в голову, и она вылетела как хорошо заученный урок, неважно – истина или ложь содержались в нем. – Я сам виноват… Мне однажды предложили сообщать о делах компании… Передавать информацию, которую… Которую я не имел права никому выдавать. Я согласился, хотя не должен был… Деньги они мне предложили, вот я и… Теперь я раскаиваюсь, но уже поздно… Я нанес ущерб своей компании, которая дала мне все… Это была ошибка!

– Кто бы спорил… – сказал голос.

– Теперь я понимаю свою ошибку, – каялся мужчина. – Но тогда… Тогда я передал важную информацию… Чтобы самому не попасться, а посылал жену… Она меняла дискеты на деньги…

И снова этот вой – тонкий, пронзительный, животный. Мужчина выл, как будто его резали по-живому и резали уже так долго, что на проклятия, ругательства и вопли сил не осталось.

Пока шел этот ужасный, словно пилящий нервы тупой пилой, звук, камера будто между прочим скользнула влево, в угол, где сходились две бетонных стены. Задержавшись на три-четыре секунды в этом углу, камера вернулась к главному действующему лицу съемки. Однако этих секунд было достаточно, чтобы сообразить – белый продолговатый предмет, лежащий в углу, – это тело женщины. Больше никаких деталей рассмотреть было невозможно – только разметавшиеся светлые волосы и мелово-бледный оттенок кожи. Невозможно было и определить причину ее смерти – пистолетный выстрел в затылок, удар ножа, укол ядовитого препарата или же просто пара крепких мужских рук на горле.

Иллюстрация к фразе «Чтобы самому не попасться, я посылал жену…» получилась весьма выразительная.

Он все-таки попался, но она – как и должно было получиться – попалась раньше его.

– И я все испортил сам! – прорвалось сквозь вой. – Я сам все загубил! У меня было все для нормальной жизни! Не было ничего такого, ради чего стоило бы… Но я это сделал, и я больше не могу, не могу… Все – исчезло! Все – закончилось… Если бы меня могли простить…

– Слишком поздно, – прозвучал вердикт за кадром. – Ты предал свою компанию, предал своих друзей, предал свою семью… Ты предал самого себя.

Мужчина опустил голову, обмяк – будто бы уже закончил земное существование под градом прозвучавших обвинений. Однако последняя точка еще не была поставлена.

Камера пододвинулась вплотную к лицу мужчины, и поэтому не было видно человека, который подошел и встал за стулом. Были видны лишь его пальцы, жестко вцепившиеся в небритые бледные щеки.

– Посмотри в камеру, – сказал этот кто-то. – Смотри точно в камеру… Ну!

Пальцы дернули голову мужчины, и на миг все сидящие в просмотровом зале ощутили на себе этот жуткий взгляд еще не мертвого, но уже и не живого человека. Затем взгляд пропал, голова ушла вверх, показалась бледная вытянутая шея…

Вылетевшая откуда-то сбоку рука с ножом совершила быстрое движение, ставшее последней точкой в земном существовании исповедовавшегося перед камерой человека. Некоторое время в центре кадра находилось испачканное темной жидкостью лезвие ножа, а потом его поглотила абсолютная темнота.

Монгол: разумное поведение

Металлический вагонный стук еще стоял в ушах Монгола, когда он вошел из тамбура в коридор. Он не спешил, потому что всякая спешка ведет к ошибкам. Монгол тщательно закрыл за собой дверь, но шум в ушах все еще стоял – Монгол удивленно тряхнул головой и лишь секунду спустя понял, что источник этого звука находится не в тамбуре, а в коридоре. Что это за источник – Монголу объяснять не требовалось. Два «макарова» хором дырявили дверь купе, и, судя по всему, это была та самая дверь, за которой находились Морозова, Кирсан и невезучий питерский программист.

Монгол дождался, пока грохот стихнет и стрелки займутся перезарядкой. Тогда он протянул руку с пистолетом вдоль стены и, когда ствол оказался на прямой линии с основной частью коридора, трижды нажал на спуск, после чего стремительно отдернул руку назад. Кто-то громко чертыхнулся в ответ на слепые пули Монгола, так же наугад Монголу ответили, расколотив бежевую пластиковую панель на стене, но основное внимание по-прежнему уделялось двери купе. Это было странно. Монгол думал, что спугнет налетчиков, но те продолжали делать свое дело. Или они были суперпрофи и не боялись ни черта, или они были суперидиоты. В любом случае их нужно было убрать.

Монгол присел на корточки, положил пистолет на пол и взялся за край ковровой дорожки. После чего дернул что было сил. Миг спустя пистолет снова был у него в руке, Монгол прыгнул из своего закутка вперед, упал и с пола расстрелял потерявших равновесие людей. Один из них был совсем рядом – видимо, отправился разобраться с Монголом. Вместо этого он получил пулю в упор, и его кровь забрызгала рукав куртки Монгола. Второй стрелок после того, как ковровая дорожка пришла в движение, упал и подставился под пулю в живот. Третий человек, страховавший другой конец коридора, бросился бежать, Монгол выстрелил ему вслед, но позорно промазал. Впрочем, легче беглецу от этого не стало, потому что в тамбуре он напоролся на Дровосека, несколько растерянного, а потому особо лютого. Дровосек не любил, когда события выходили за рамки его понимания – столкнувшись лоб в лоб с взлохмаченным бледным чудаком, норовившим заехать Дровосеку «макаровым» по роже, Дровосек просто взял парня за горло, выволок в тамбур и там один раз ударил левой рукой. Этого было достаточно.

Монгол стоял перед изуродованной дверью морозовского купе и хмуро молчал. Все прочие двери в вагоне были задраены наглухо, как в подводной лодке перед погружением. Никто не интересовался, что случилось. Это было разумное поведение, с точки зрения Монгола.

Сам же он посчитал разумным осторожно постучать по двери купе – так, как было условлено. Три раза, потом еще один. Еще Монгол на всякий случай назвал себя. Пока он ждал ответа, боковым зрением успел заметить, что со стороны противоположного тамбура появился встревоженный Дровосек, разминающий на ходу пальцы рук. Монгол знаком посоветовал ему держаться на дистанции. Дровосек послушался.

Секунд через десять дверь купе неожиданно отъехала в сторону, и Монгола обдало сквозняком из разбитого пулями окна.

– Монгол, – хрипло сказала Морозова, целясь ему в лоб из маленького «ПСМ», который Монгол сам же и закладывал в тайник.

– Да, – сказал Монгол, подумав почему-то в этот момент о том, что его собственный пистолет пуст – он не успел вставить новую обойму. Эта женщина опять его переиграла, возможно, даже сама этого и не заметив. Выглядела Морозова ужасно. Ее розовый костюм был порван в нескольких местах, испачкан кровью и какими-то черными пятнами.

– Вытаскивай его, – сказала Морозова негромко. Она вылезла из купе в коридор, постепенно выпрямляясь и выходя из того скрюченного состояния, в которое загнала себя с началом стрельбы, пытаясь вдавить руки в ребра, ноги в живот, голову в грудь – стать маленьким комком съежившейся материи, в которую невозможно попасть даже очень смышленой пуле… Эти невыносимо долгие полторы-две минуты Морозова словно сидела внутри чемодана, а теперь выбралась наружу и с наслаждением распрямляла конечности. Впрочем, если наслаждение и было, то оно осталось глубоко внутри Морозовой – на лице проявились только озабоченность и тревога.

А Монгол вытаскивал его. Он сразу понял – кого. Вытаскивать программиста смысла не было – тот положил свою невезучую голову на стол, в виске чернело входное отверстие меткой пули. Кирсан же был молчалив и сосредоточен, как обычно, только слишком бледен и совсем беспомощен. Монгол не видел крови, но он чувствовал слабость тела, которое вытаскивал из купе.

– Уходим, – бросила Морозова, держась за поручень и разглядывая два мертвых тела на полу. На Дровосека она не смотрела.

– Уходим, – понимающе кивнул Монгол. Он передал тело Кирсана в мощные руки Дровосека, а сам вернулся назад, чтобы оттащить от купе Морозову: та, несмотря на собственный приказ уходить, меланхолично таращилась на разбросанные коробки со шмотками, на свои раздавленные очки… Во взгляде Морозовой было нечто вроде ностальгии – будто бы она вернулась в места, где когда-то была молода и счастлива.

Она вздрогнула, когда Монгол взял ее за локоть.

– Спасибо, что напомнил, – холодно произнесла Морозова. Монгол не понял, о чем это она.

Морозова вошла в купе, отвязала мертвого Тёму от стола и довольно бесцеремонно перевалила тело на другую полку. Чтобы можно было достать чемодан.

– Время, – сказал Монгол, наблюдая за ее действиями.

– Знаю, – буркнула Морозова. – Мне нужно проверить…

У кого-то нервы все же не выдержали, чья-то рука дернула стоп-кран, и Морозова вместе с чемоданом повалилась на труп Тёмы.

Тут уже не выдержали нервы Монгола – он вытащил Морозову из купе и буквально вытолкал ее в тамбур. Они прыгнули в ночь, гравий зашуршал под ногами, кусты приветственно полезли ветками в глаза. Они уходили все дальше от железнодорожных путей, дальше от встревоженных людских голосов, дальше от огней – все глубже в темноту.

Впереди, прокладывая путь, словно ледокол, пыхтел Дровосек с Кирсаном на руках. Морозова шла следом, глядя Дровосеку в спину и чувствуя неисчезающее свирепое желание убить этого человека.