Текст книги "Великолепная пятерка"

Его больше не вызывали в СБ, и вроде можно было посчитать проверку законченной, можно было расслабиться и жить дальше, вычеркнув ненужное из памяти. Но в начале мая он снова увидел того человека – того, с которым они смотрели фильм, а потом вели странный диалог в супермаркете. Теперь он выглядел куда более серьезно и торжественно. Он был на портрете, который несли впереди гроба. Из тех, кто шел следом, больше всего было сотрудников СБ. Они были в форме.

Борис не стал приближаться, он навел справки некоторое время спустя. Ему назвали официальную версию: выпадение из окна в состоянии алкогольного опьянения. Мужчине было пятьдесят шесть лет, и он занимал пост вице-президента в строительной компании, входившей в систему «Рослава».

Не совсем отдавая себе отчет в своих поступках, Борис отправился в тот самый супермаркет, купил бутылку виски, ушел в дальний конец парка, сел на лавку и стал пить из горлышка.

Вскоре он стал явственно ощущать запах и жар горящих мостов.

Боярыня Морозова: зацепка

В один из дней ранней осени Морозова шла по охраняемой территории между корпусами «Интерспектра» и ела яблоко. Можно было в принципе еще на первом контрольно-пропускном пункте нырнуть под землю в тоннель и пройти в нужное Морозовой место – подземные коммуникации связывали между собой все здания этого комплекса. Но Морозова решила прогуляться по поверхности, благо погода способствовала прогулкам. Стояло так называемое бабье лето – то бишь лето ненастоящее, притворное, обманчивое, как и вся женская сущность. Что ж, Морозова не стала бы открещиваться от этого ярлыка. Ей приходилось и притворяться, и обманывать… В конце концов за это ей и платили деньги. За это и еще за многое другое, столь же неблаговидное, если мерить мерками христианской морали или Уголовного кодекса Российской Федерации. Но руководству «Интерспектра» было нужно, чтобы это делали. И Морозова делала.

Яблоко закончилось одновременно с длинной линией автомобилей, выстроившихся вдоль стены. Морозова под бдительным оком видеокамеры бросила огрызок в урну и вошла в здание. Лифт поднял ее на третий этаж, а дальше вел длинный переход из одного корпуса в другой, нависавший над землей словно стеклянный мост. Пол перехода был прозрачным, и Морозова смотрела, как ее ботинки ступают почти что по крышам дорогущих иномарок. Это было забавно. Забавно было и то, что по переходу навстречу Морозовой неспешно и размеренно двигался Кабанов.

Двигался не один, за ним вышагивали какие-то парни, но они составляли всего лишь необходимый фон для Кабанова. Фон, на котором все достоинства Кабанова еще более выпячивались.

Морозова отступила чуть в сторону, чтобы пропустить столь блестящую процессию – блестящую во всех смыслах. Кабанов был в черной кожанке, которая поскрипывала при каждом движении и посверкивала, когда кожи касались проникающие через стеклянный потолок лучи осеннего солнца. На голове Кабанова горделиво красовалось кепи военного образца, а чуть ниже козырька значительно поблескивали темные солнцезащитные очки. Блестела пряжка брючного ремня, блестели пряжки на высоких ботинках. Расстегнутая куртка давала оценить миниатюрность мобильника в прозрачном чехле и изящество помещенных на поясе других кожаных футляров, содержавших, по всей видимости, совершенно необходимые Кабанову вещи.

– Собрался на охоту? – невинно поинтересовалась Морозова. – Не иначе на медведя.

Кабанов остановился и поправил очки, чуть повернув голову в сторону источника звука. Морозова еще раз отметила, насколько Кабанов сейчас отличался от самого себя, каким он бывал на операциях. Там это был нормальный – слишком самоуверенный, слишком недоверчивый к другим пятеркам, но в целом вполне нормальный мужик. Сейчас же он представлял собой нечто совершенно особенное. Даже осанка и походка изменились – Кабанов шел, сильно выпятив грудь вперед и прогнувшись в позвоночнике, словно на груди у него висели два ряда медалей, рассмотреть которые предлагалось всем встречным. На самом деле медалей не было, было большое-большое эго, которое Кабанов таскал с собой.

– А, – сказал Кабанов с деланым равнодушием. – Мадам Морозова… Вы все еще трудитесь в нашей конторе?

– Увы, – в тон ему ответила Морозова. – Я пыталась устроиться на курсы водителей троллейбусов, но не прошла по конкурсу. Приходится тянуть лямку до пенсии в нашей богадельне…

– Ну пенсия-то вам вряд ли светит, – Кабанов с кожаным хрустом скрестил руки на груди. – Кажется, имела место неудачная поездка в Питер?

Это уже было настоящее оскорбление. Если бы Кабанов был один, то они могли бы вдосталь попикироваться без запретных тем, но за Кабановым стояли молодые парни, которых Морозова не знала, и они теперь довольно хрюкали в такт своему начальнику. Морозова не любила, когда в ее адрес хрюкали.

– Она неудачная по моим стандартам, – сказала Морозова, отворачиваясь в сторону – играть в гляделки со стеклами очков было бесполезно. – Если бы ты совершил такую поездку, ты бы считал это подвигом, требовал себе орден на грудь и ходил бы по коридорам носом к потолку. Ну вот примерно как ты сейчас ходишь.

– Мадам сердится, – отметил Кабанов. – А это значит, что я прав. Может, правы и те, кто говорит, что мадам больше не командует? У мадам больше нет своей группы?

– Ты явно подобрался к пенсии ближе, чем я, – огрызнулась Морозова в ответ. – Тебя уже занимают сплетни и слухи. У меня нет на это времени. Ты, кажется, вел свой молодняк на прогулку? Так веди его дальше…

Она оторвалась от стены и быстро зашагала по переходу, ставя ботинки на крыши «Ауди», «Фордов», «Тойот» и «Мерседесов». За спиной Кабанов что-то негромко сказал своим парням, и вся компания громко заржала. Морозова, не сбавляя хода, выбросила назад руку с выставленным средним пальцем. Вот и пообщались с коллегой.

Морозова редко сталкивалась с Кабановым в «мирной обстановке». Обычно они встречались на каких-нибудь богом забытых пустырях, в подворотнях, на вокзалах и в аэропортах, на чердаках и в конспиративных квартирах, в гостиницах и в служебных помещениях ночных клубов. Обычно они встречались тогда, когда Шеф ставил новую задачу и эту задачу не под силу было решить одной пятерке. Однажды они даже вместе возвращались из Праги на самолете – и вместе напились, не удержавшись. Слишком уж тяжко было в три предыдущих дня. Потом они еще пили в Норильске, но уже по другой причине – чтобы согреться. Про тамошние металлургические войны можно было снимать боевики не хуже «Звездных войн», и Кабанову эти войны стоили двоих человек. Морозовская команда прилетела тогда, чтобы вытаскивать Кабанова из-под удара. Вытащили, отбились, отстрелялись. Вроде бы именно после того случая Кабанову и стрельнуло в голову – не пуля, нет, а идиотская мысль, что у них с Морозовой идет нечто вроде соревнования. Будто бы дерутся они, доказывая друг другу, кто лучше, кто круче, кто удачливее.

Дурацкая, чисто мужская мысль – но в башке Кабанова она прижилась, и он стал пыжиться еще больше, чем раньше. Хотя и до того был о себе мнения высотой с Эверест. Морозова реагировала на все эти кабановские закидоны спокойно, лишь изредка поддразнивала да демонстрировала средний палец. На всех дураков обращать внимание – никаких нервов не хватит. Тут на Дровосека едва этих самых нервов хватило…

– Но все-таки хватило? – У Шефа был такой вид, будто он с минуты на минуту положит голову на поверхность стола и уснет.

– Хватило, – сказала Морозова. Притащиться сюда и лично отрапортовать Шефу о том, что инцидент с Дровосеком исчерпан, было сродни доисторическому школьному садизму: «Напиши пятьсот раз „я больше так не буду“.

– Вот и славно, – пробурчал Шеф, уткнувшись в бумаги. То ли его действительно тянуло в сон, то ли шрифт был слишком мелким.

– Я могу идти?

– Куда?

– Домой.

– А работать кто будет?

– Неужели опять я?

– Ну не я же, – хмыкнул Шеф иронически. – Смотри…

Он пододвинул к краю стола лист бумаги. Морозова взялась двумя пальцами за уголок, поднесла к глазам. Распечатка телефонных переговоров. Переговаривались двое мужчин. Точнее – перекрикивались. Это было ясно безо всяких ремарок. Собеседники то и дело посылали друг друга далеко и надолго, а всех третьих лиц без затей именовали «этот м…» или «тот п…». Оставалось лишь непонятным, из-за чего так психуют два этих уважаемых человека.

– Я не поняла, – честно призналась Морозова. – Я не поняла, какой вывод я должна отсюда сделать?

– Главный вывод, – пробурчал Шеф, – это то, что не надо слишком много трепаться по мобильнику. Тем более о важных вещах.

– А где там важные вещи? Они там есть? – Морозова снова пробежала глазами распечатку, но, кроме заковыристых матюгов, ничего особо важного не обнаружила. – И кто это вообще разговаривает?

– Хороший вопрос, – оценил Шеф, взялся за карандаш и написал на листке бумаги короткое слово. Морозова укоризненно покачала головой – и это на шестом этаже, в секторе особой безопасности… Это уже паранойя.

Тем не менее листок она взяла и слово прочитала. Брови удивленно взметнулись вверх, и Шеф, заметив эту реакцию, довольно хихикнул. Это удивило Морозову даже больше, чем слово, написанное карандашом на бумажке.

– Извини, – тут же исправился Шеф.

– Это серьезно? – Морозова вернула ему листок. – Это точно?

– Что значит – точно… Тоноскопию не делали, но дали послушать паре людей, которые знают его лично, слышали его голос, в том числе и по телефону. Они говорят – да.

– Это прокол, – оценила Морозова. – Люди его уровня обычно не допускают таких ошибок. А если – деза? Если – провокация?

– Нет, – Шеф скомкал листок, бросил в пепельницу и поджег. – Все очень натурально… Да и вышли мы на этот разговор чисто случайно. Не через него, а через другого. Его частоту мы давно отслеживали, а вчера вдруг нам такой подарочек подбросили…

– Допустим, – Морозова положила на стол Шефа листок с распечаткой телефонного разговора. – Но здесь ведь нет ничего…

– Информация никогда не приходит сама по себе, – нравоучительно сказал Шеф. – Информация собирается по кусочкам. Кое-что у нас имелось, а этот разговор все поставил на свои места…

Морозова обратилась в слух, но Шеф вдруг заерзал на стуле, будто сомневался, делать ему что-то или не делать… Потом решение все же пришло, Шеф выдвинул скрытую панель и нажал верхнюю кнопку, включив шумовые генераторы, которые должны были подавить все враждебные радиозакладки – если таковые имелись.

– Сегодня же вторник, – сочувственно посмотрела на Шефа Морозова. – Здесь же только вчера чистили…

– На всякий случай, – пробормотал Шеф. Морозова хотела было предложить перенести разговор сразу в кузнечный цех машиностроительного завода, чтобы их уж наверняка никто не услышал… Но тут Шеф стал говорить.

– В пятницу, – сказал он, – во второй половине дня мы зафиксировали повышенную активность в главном офисе «Рослава». Слишком много телефонных переговоров, слишком много перемещений людей и машин. Особенно много для вечера пятницы. К семи часам вечера эта активность распространилась и на структуры СБ. Причина была непонятна. Едем дальше. Совершенно по другому делу мы вели одного товарища из «Рослав-банка». Заместитель начальника отдела. Поставили за ним наружное наблюдение. Так вот, в пятницу вечером он вернулся домой на четыре часа позже обычного. На четыре часа, – со значением повторил Шеф. – Где он был? Что он делал? Дома у него стоит «жучок», само собой… Так вот, жене он сказал, что их задержали на работе. Какое-то срочное дело. Больше он ей ничего не сказал.

– Запарка на работе, – предположила Морозова. – Сверхурочные…

– Ничего подобного. Когда жена стала ему задавать вопросы, что и как, все-таки четыре часа, и не позвонил, не предупредил, то он, во-первых, разнервничался, во-вторых, сказал, что ему не дали позвонить, в-третьих, сказал, что достали уже его сегодня всякими дурацкими вопросами… Жена дома задала ему только два вопроса: «Почему так поздно?» и «Почему не позвонил с работы?». Таким образом, мы сделали вывод – ряд сотрудников «Рослава» были задержаны в пятницу вечером для допроса. Причем достаточно подробного допроса. Четыре часа – это тебе не абы что… А с наступлением темноты стало очевидно, что руководство СБ «Рослава» не покинуло свои кабинеты. Они оставались там до двадцати трех – двадцати четырех часов. Вывод – у них там что-то стряслось. Когда мне положили на стол эту распечатку и я прочитал, как Челюсть только что башкой о стену не колотится…

– У него там серьезная истерика, – согласилась Морозова. – Из-за пустяков он так переживать не будет. Так что – «это ж-ж-ж неспроста».

– Абсолютно согласен, – кивнул Шеф. – Теперь посмотрим, что его беспокоит. Его беспокоит, что «…на меня же потом и все шишки посыплются! Потому что идея была моя!» Что за идея – непонятно.

– Может, это насчет истории с программистом? – вдруг вскинулась Морозова. – Может, это Челюсть подрядил подольских убрать программиста? А санкции сверху ему никто не давал! Теперь он и дергается…

– А при чем тут банковские работники, которых четыре часа кряду допрашивали? Нет, твой программист, мир его праху, тут вроде бы ни при чем. Давай посмотрим еще: «Нормальная идея была, но все должно было пойти по-другому… Если бы не этот…» Н-да, если бы не какой-то нехороший человек, который загубил Челюсти всю идею. А как он мог ее загубить? Что он тут у нас говорит: «Никакая это не случайность… Уже сколько времени прошло!» А говорили они в воскресенье вечером, то есть прошло уже сорок восемь часов после вечера пятницы.

– Идея Челюсти могла быть связана только с безопасностью, – включилась в процесс осмысления телефонных истерик Морозова. – А виновного искали среди банковских работников. Получается, что Челюсть пытался усилить секретность банковских операций «Рослава», но ему помешали, и все пошло по-другому.

– А как ему могли помешать? Завернули идею? Но это могло произойти только на самом верху, а по телефону Челюсть говорит будто о подчиненном, о какой-то мелкой сошке… Его поэтому и колбасит так – от неожиданности.

– Ему могли помешать, выкрав какой-то документ, – предположила Морозова. – Этот документ ищут в пятницу до самой ночи. Не находят.

– Украсть документ? – Шеф скептически поморщился. – Это же наш профиль, а я документы за последние две недели не воровал. Ну а какой смысл кому-то из «Рослава» воровать? Чтобы Челюсть подставить? Может быть, но… У меня такое ощущение, будто здесь что-то более серьезное. Все эти допросы, разъезды на машинах, сидение до полуночи в кабинетах, истерика Челюсти… Тут что-то более крупное.

– Более крупное, чем документ?

– Угу…

– Тогда это человек.

– Что? – Шеф с интересом посмотрел на сидящую перед ним женщину.

– Нехороший человек загубил Челюсти идею тем, что пропал.

– Ты серьезно? Человек? Человек из банковского сектора? И этот человек, чье исчезновение ставит под удар какую-то идею Челюсти? Почему же он так важен? – спросил Шеф и тут же сам себе ответил: – А потому, что он знает столько… что от секретности банковских операций камня на камне не останется. Понятно, почему психует Челюсть… Да ну плевать на него, – неожиданно разволновался Шеф. – Нас тот человек интересует… Куда он мог пропасть? Мы опять-таки людей не воровали. Уже два месяца никого не воровали. Куда он мог пропасть? Несчастный случай?

– Помните, Челюсть уже сказал: «Никакой это не случай?..»

– Помню, помню… А почему он так уверен? Он должен был отработать сначала все версии, в том числе и несчастный случай.

– Значит, он их отработал, – сказала Морозова.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Шеф и тут же понял, что имелось. Он снял трубку внутренней связи. – Алё… Шеф говорит. Нужно сделать сводку за пятницу, субботу и воскресенье. Заявления в милицию о пропаже людей. Чтобы было указано место работы и фамилия заявителя. Ага… Жду…

Минут через сорок запищал монитор на столе Шефа, а потом из принтера полез длинный список имен и фамилий… Морозова никак не проявляла своих эмоций. Чем бы это ни закончилось, налегке из кабинета ей не выйти – обязательно подкинут какую-нибудь работенку.

– Есть, – прошептал Шеф, плотоядно ухмыляясь. – Есть, черт побери… Они подстраховались, подключили ментов… И вот читаем: «Романов Б. И., место работы – „Рослав-банк“, должность – операционист». Так я и поверил… Домашний адрес… С заявлением обратились в семнадцать часов сорок пять минут, в пятницу. Имя заявителя – какой-то Бурмистров, коллега по работе… – Шеф снова заухмылялся. – Обычно о пропаже человека заявляет жена или еще кто-то из родственников. А уж чтобы товарищи по работе так беспокоились… Это что-то невероятное! Это просто какие-то удивительные отношения у них там в «Рославе»! Просто сплошная любовь и дружба! Жить друг без друга не могут! – Шеф смеялся, но телефонная трубка уже снова была в его руке. На миг Шеф задержал палец над кнопками. Он посмотрел на Морозову:

– Ты соображаешь, на что мы сейчас вышли? Ты соображаешь, во что это может вылиться? Ты соображаешь, как теперь все может повернуться?! – И Шеф яростно махнул свободной рукой, что, вероятно, должно было означать переворот всего сущего с ног на голову.

Морозова равнодушно пожала плечами. Она не ощущала грядущего переворота мироздания. Для нее это была еще одна работа. Очередная работа, не хуже и не лучше других.

Черт бы побрал эту работу.

Борис Романов: мысли о географии (2)

Это было потрясающее чтение. Никогда в своей жизни Борис не читал ничего более захватывающего и более актуального – к тому же изложенного в столь краткой форме.

Электронные часы на холодильнике показывали второй час ночи, а Борис все листал страницы «Справочника делового человека», раздел, содержавший телефонные коды зарубежных стран и городов. Палец медленно скользил по листу сверху вниз, а губы тихо повторяли:

– Австралия… Австрия… Азорские острова… Албания… Алжир… Ангилья… Ангола… Андорра… Антигуа и Барбуда…

В мире было полно свободного пространства. Свободного от безумия, воцарившегося в последнее время в корпорации «Рослав».

– Аргентина… Аруба… Багамские острова… Бангладеш… Барбадос… Бахрейн… Бельгия…

Борис сделал очередной глоток из бутылки – он пил ее уже целый день и никак не мог допить – и зажевал виски лимоном. Странно, но голова оставалась ясной, лишь ноги оказались скованы теплой вяжущей пеленой. Впрочем, ноги не были сейчас нужны Борису, достаточно было глаз, чтобы читать слова, и пальцев, чтобы листать страницы. А внутри головы все вставало на места само собой – вставало так определенно и недвусмысленно, что оставалось только диву даваться, как же Борис не врубился раньше.

– Бенин… Болгария… Боливия… Босния… Ботсвана… Бразилия… Бруней… Буркина-Фасо… Бурунди…

Как там сказала сгоряча Марина? Клетка за триста тысяч баксов? Жалко, что эту клетку не утащишь с собой. И вообще – очень мало что утащишь. Уходить придется налегке. Уходить… Хм. Забавно, а вот если он просто пришел бы в понедельник к Дарчиеву и положил бы на стол заявление об уходе. Об уходе по собственному желанию. Что бы сделал Дарчиев? Покрутил бы пальцем у виска? Разорвал бы бумагу на мелкие кусочки и сжег бы остатки в пепельнице? Попросил бы объясниться? Ну что ж… Борис мог сделать краткий доклад на тему: «Как меня здесь достали». И про просмотр жутковатой хроники на шестнадцатом этаже главного корпуса, и про собеседование в СБ с предложением стучать на всех подряд, и про нежелание жены жить по правилам, которые устанавливала СБ, и про немолодого вице-президента, ставшего после просмотра той хроники налегать на спиртное… И то ли спиртное заставило его выпрыгнуть из окна на еще не совсем прогревшийся асфальт, то ли кто-то еще… Подозрение – так это называлось. СБ по долгу службы подозревала всех, и трюк заключался в том, что СБ заставила подозреваемых почувствовать это. Они восприняли это по-разному: кто-то грыз ногти, кто-то сходил с ума, кто-то раскрывал оконную раму и с трудом заносил колено на подоконник.

Это если дело ограничивалось простым подозрением. А если подозрения подтверждались? Или если СБ КАЗАЛОСЬ, что подозрения подтверждаются? Тогда появлялся материал для съемки еще одного шокирующего документального фильма, где наряду с покаянием виновного – или считаемого виновным – на заднем плане фигурируют похожие на свертки тела членов семьи…

Думать об этом на трезвую голову было невозможно. Борис снова глотнул виски. За стеной спала Марина. В другой комнате Олеська сбила коленками с кровати медведя-панду. Панда недоуменно смотрел черными круглыми глазами в потолок, а Борис недоуменно разглядывал интерьер кухни: ну итальянская, ну по индивидуальному проекту, ну со встроенной посудомоечной машиной… Куплено на деньги, заработанные в «Рославе». Как и почти все в этой квартире. Так что, эти деньги теперь Борис должен будет отрабатывать вечным страхом?! Страхом за себя и за свою семью?! Он должен будет жить так, как будто идет длинная бесконечная проверка?! Деньги не могут стоить так дорого.

Вануату… Ватикан… Великобритания… Венгрия… Венесуэла… Вьетнам… Габон… Гавайские острова…

Он не пойдет к Дарчиеву с заявлением об уходе. Потому что вопрос о возможности ухода из корпорации уже обсуждался ими – однажды, два года назад.

– В моем отделе у тебя будет хорошая работа, – сказал тогда ухоженный седовласый мужчина Борису. – Не сложнее, чем сейчас, а денег больше.

– В чем фокус? – спросил Борис.

– Фокус в том, что ты будешь как академик Сахаров.

– У меня зарплата будет как Нобелевская премия? – усмехнулся Борис.

– У тебя будет нормальная зарплата. У тебя будет квартира в «Славянке». Тебе дадут ссуду под машину. У тебя будет банковский счет с процентами выше обычных. Учебу твоей дочери оплатят. Ты будешь отдыхать в пансионате фирмы, платя за это копейки. А в обмен только одно – помалкивай.

– Не понял?

– Помалкивай. Ты делаешь то, что я тебе говорю. Ты обсуждаешь эту работу со мной или с человеком, с которым я разрешу ее обсуждать. И все. Ты станешь обладателем секретной информации. От этой информации зависит безопасность нашей корпорации. И если тебя допускают к этой информации, то пути назад быть не может. Ты поднимаешься на такую ступень, откуда уже не спускаются.

И тогда Борис спросил:

– И что, я уже не смогу перевестись на другую работу? Или вообще уйти?

– А зачем уходить с такой хорошей работы? – улыбнулся Дарчиев. – Когда ты поймешь, насколько хороша эта работа, ты перестанешь задавать такие вопросы.

Два года Борис не задавал никаких вопросов. Два года эта работа была так хороша, как это только возможно. Дарчиев ни в чем не обманул – деньги, квартира, машина, отпуск в Турции, ссуда…

Ошейник – вот как это называется. Он сам посадил себя, загнал себя в этот ошейник. Он сам посадил себя на цепь. А когда сидишь на цепи, очень трудно убежать от поднесенной к горлу руки с ножом.

Значит, придется рвать эту цепь. Значит, придется жечь мосты. Значит, придется уносить ноги.

Борис усмехнулся. Думаете, что прикормили, приручили? Думаете, можно теперь делать со мной, что захотите? Думаете, купили меня с потрохами? А вот я как колобок – уйду от бабушки, уйду от дедушки… Сейчас вот посижу, подумаю – и придумаю, как уйти. Мир большой. Где-нибудь найдется место для меня, Марины и Олеськи. Место, чистое от безумия.

И даже после всего выпитого Борис отдавал себе отчет, что уйти из «Рослава» будет дьявольски трудно. Почти невозможно. А неудача будет равняться смерти – причем не только для него самого.

Никогда прежде Борис не ощущал себя таким уязвимым. И никогда прежде не было в нем такой стальной решимости – встать, сцепить зубы и оставить в дураках всю огромную свирепую машину, которая имела наглость считать его своим мелким винтиком.

Никогда прежде он столь остро не чувствовал себя человеком. И этот человек готовился сжечь за собой все мосты.