Текст книги "Кто и как изобрел еврейский народ"

Юрист Даниэль Фридман не был судьей. Тем не менее премьер-министр Эхуд Ольмерт сделал этого профессора юриспруденции из Тель-Авивского университета (и, конечно же, лауреата Национальной премии Израиля) министром юстиции. В своем ответе на статью автора данной книги, обсуждавшую гибель тринадцати израильских арабов в ходе беспорядков (невооруженных) 2000 года, Фридман выразил глубочайшее недоумение по поводу тезиса, утверждавшего, что «в самом определении государства как еврейского содержится элемент неравноправия»[571]571
  Занд Ш. Кому принадлежит государство // Ха-Арец. —2000. —10 октября.


[Закрыть].

Ведь большинство стран мира являются национальными образованиями – почему Израиль не может быть таковым? Чем он отличается, например, от «Англии»: «В Англии есть как иудейское, так и мусульманское меньшинства, пользующиеся полным равноправием. Ясно при этом, что они не могут жаловаться на то, что Англия – государство англичан, что доминирующая религия в этой стране – христианство, что королевская семья, символ английской государственности, привержена англиканской церкви, что господствующим языком, по сути, единственным, имеющим хождение в общественном пространстве, является английский. Меньшинства не имеют права требовать назначения иудейского или мусульманского короля или равноправного статуса для своего языка»[572]572
  Фридман Д. Либо борьба, либо интеграция // Ха-Арец. —2000. —17 октября.


[Закрыть].

По-видимому, требовать от израильского профессора юриспруденции, горящего желанием доказать, что его страна является образцом демократии, использования корректной терминологии – это уже чересчур. Хотя термин «Англия» нередко используется как синоним «Британии», следует иметь в виду, что при обсуждении такой тонкой темы, как характер нации и национальной государственности, терминологическая неряшливость недопустима. Как известно, в 1707 году Англия перестала быть суверенным государством и наряду с Шотландией, Уэльсом и Северной Ирландией (с 1801 года) стала частью Соединенного королевства Великобритании[573]573
  Стоит заметить, что задолго до этого бездетная королева Елизавета I, англиканка по вероисповеданию, назначила своим преемником дальнего родственника —сына злейшего врага, казненной ею шотландской королевы Марии Стюарт, католика, правившего затем Англией и Шотландией под именем Иакова I (с 24 марта 1603 года до 27 марта 1625 года). Ранее он был всего лишь шотландским королем под именем Иакова VI. И в более ранние, и в более поздние времена английскими королями бывали иностранцы, иногда не владевшие английским языком; в конце XIX века английское правительство возглавлял еврей, и нельзя исключить, что это произойдет в ближайшие годы еще раз.
  В израильском правительстве нет и никогда не было арабов, христиан или представителей иных национальных меньшинств (на нефиктивных постах), и трудно предположить, что в реальном будущем его возглавит палестино-израильтянин. – Прим. ред. русского издания.


[Закрыть]. Разумеется, культурно-исторической предтечей Соединенного королевства была общая церковная организация. Однако христианская «Англия» никоим образом не вмешивается в сердечные дела своих еврейских граждан, и они имеют полное право жениться на шотландских христианках или, упаси бог, на мусульманках пакистанского происхождения. Излишне говорить о том, что Англия, в отличие от еврейского государства профессора Фридмана, не является государством всех приверженцев англиканской церкви в мире; с другой стороны, стоит подчеркнуть, что «Англия» не является и государством англичан, несмотря на доминирующую роль английского языка. Действительно, еврей не может стать королем Великобритании, но ровно в той же степени, что и обычный англичанин, не принадлежащий к королевской семье. Ничего страшного – власть в стране давно уже принадлежит не королю, а палате общин. Поэтому в начале XXI века сын еврейских иммигрантов из Румынии Майкл Ховард (Howard) вместо того, чтобы «репатриироваться в Израиль», возглавил консервативную партию и попытался (правда, безуспешно) стать главой британского правительства.

Великобритания является государством всех своих граждан: англичан, шотландцев, уэльсцев, ирландцев, мусульман, получивших британский паспорт, и даже ортодоксальных евреев, признающих лишь небесный суверенитет. С точки зрения закона все они – стопроцентные британцы, и королевство принадлежит всем им в равной степени. Если «Англия» провозгласит Британию государством англичан (точь-в-точь как Израиль провозглашает себя еврейским государством), шотландцы и уэльсцы выйдут из состава Соединенного королевства еще до начала массовых демонстраций возмущенных пакистанских иммигрантов. Британия, в отличие от Израиля, – мультикультурное государство, и ее крупнейшие меньшинства, шотландцы и уэльсцы, давно получили развитую автономию. Однако Даниэлю Фридману «местные» израильские арабы, видимо, напоминают недавних эмигрантов, только что получивших гражданство, а не уроженцев страны, таких как шотландцы или уэльсцы в «Англии».

Вместо того чтобы до бесконечности цитировать видных юристов, защищающих принцип «еврейского государства», ограничимся единственным дополнительным примером. Амнон Рубинштейн, также профессор юриспруденции, бывший министр образования и, разумеется, лауреат Национальной премии, опубликовал в 2003 году в соавторстве с историком Александром Якобсоном книгу «Израиль и семья народов»[574]574
  Yakobson A., Rubinstein A. Israel and the Family of Nations: the Jewish Nation-State and Human Rights. – London: Routledge, 2009.


[Закрыть], посвященную в точности данной теме. Эта книга, безусловно, может считаться наиболее серьезной существующей критической работой, анализирующей постсионизм.

Рубинштейн и Якобсон явно не удовлетворены функционированием «еврейской демократии». Они не только выступили за расширение прав человека и укрепление равноправия в Израиле, но и привели аргументы, целиком опирающиеся на универсальные нормы. Вместе с тем они решительно заявили: не существует противоречия между еврейским характером государства и демократией. Проблемы, с которыми сталкивается Израиль, присущи всем странам «свободного мира». Необходимо лишь разумно их решать, совершенствуя систему управления страной и основное законодательство. Авторы исходили из знакомой нам посылки: все народы имеют право на самоопределение, и «еврейский народ» не составляет исключения. Кроме того, ни одно государство не является совершенно нейтральным в культурном отношении, так что совершенно неправомерно требовать этого только от Израиля.

Рубинштейн и Якобсон полагают, что, поскольку в 1947 году ООН признала за евреями право на самоопределение, Израилю следует твердо придерживаться нынешней линии до тех пор, пока последний заграничный еврей не решится на «репатриацию». Они, не дай бог, не считают, что правом на самоопределение обладает еврейско-израильский народ, сформировавшийся на Ближнем Востоке; по их мнению, такого отдельного народа вообще не существует. Однако действительность разочаровывает сионистских юристов-теоретиков: к началу XXI века в мире не осталось евреев, которым запрещено покидать пределы своей страны; тем не менее евреи, живущие вне Израиля, решительно отказываются осуществлять свое право на национальное самоопределение. Миграционный баланс Израиля стал отрицательным – на момент написания этой книги число людей, покидающих Израиль, превосходит число тех, кто стучится в его двери.[575]575
  См. статью Лиора Г. Покидающих Израиль больше, чем репатриирующихся // Едиот Ахронот. – 2007. – 20 апреля.


[Закрыть]

Немаловажное преимущество книги Рубинштейна и Якобсона перед другими трудами сионистских юристов и мыслителей состоит в том, что ее авторы более или менее ясно сознают неправомерность сравнения Израиля (как национального государства) с либеральными демократиями Запада. Поэтому в ней приводятся в основном параллели с государствами Восточной Европы. Авторы излагают читателям национальные концепции, отстаиваемые правыми силами в Венгрии, Ирландии и Греции до проведения в этих странах законодательных реформ, в Германии до 90-х годов предыдущего столетия[576]576
  То есть до воссоединения страны. – Прим. ред. русского издания.


[Закрыть] или в Словении после распада Югославии. Изучая эти примеры, приведенные лишь для того, чтобы оправдать этноцентрическую политику Израиля, невольно задаешься вопросом: неужели авторы, будучи евреями, хотели бы жить в одном из восхваляемых ими восточноевропейских государств? Быть может, они предпочли бы гражданство одной из «нормативных» либеральных демократий?

На протяжении всей книги реальная и глубокая привязанность многих евреев к Израилю трактуется как проявление национального сознания. Отождествление этой привязанности, основанной в значительной мере на болезненных воспоминаниях, отчасти же на пострелигиозных переживаниях, сберегающих последние искры многолетней традиции, с жаждой национального суверенитета – серьезная ошибка авторов. К несчастью, они не сознают, что национальное сознание – это далеко не только ощущение принадлежности к коллективу. Оно не сводится к чувству солидарности и общности интересов, ибо в противном случае протестанты были бы нацией – и любители кошек тоже. Национальное самосознание – это прежде всего стремление жить в отдельном суверенном государстве. Национальное сознание требует, чтобы его носители жили и воспитывались в рамках единой гомогенной народной культуры. В этом и состояла суть сионистской идеологии с момента ее зарождения; такой она оставалась на всех этапах своего развития – вплоть до недавнего времени. Сионизм стремился к обретению государственного суверенитета и достиг своей цели. Что касается других многочисленных («солидарных») еврейских движений, то большинство из них не были национальными, а некоторые носили откровенно антинациональный характер.

Тем не менее, как было сказано выше, еврейские массы вовсе не стремятся жить в суверенном еврейском государстве, поэтому сионизму приходится изобретать новые, уже не вполне рациональные национальные концепции. Провал нынешней сионистской логики вызван нежеланием осмыслить новую недавно сложившуюся нетривиальную ситуацию, когда евреи вполне могут заботиться о потомках других евреев, совершенно не стремясь жить вместе с ними национальной жизнью. Другая ее серьезная проблема, в полной мере проявившаяся в книге Рубинштейна и Якобсона, впрочем, как и в рассуждениях всех защитников «еврейского государства», состоит в ошибочном понимании сущности современной демократии. Поэтому, прежде чем вернуться к основной теме настоящей книги, попытаемся вкратце прояснить спорную терминологию.

Демократии дается сегодня множество определений, частью противоречивых, частью дополняющих друг друга. С конца XVIII и до середины XX века термин «демократия» обозначал государственное устройство, при котором власть осуществляется от имени и по воле народа, в противоположность старым политическим режимам, управлявшим милостью Божьей. После Второй мировой войны (и особенно в ходе холодной войны) этот термин стал применяться на Западе исключительно к либеральным демократиям, что, разумеется, не мешало социалистическим государствам считать себя народными демократиями, качественно превосходящими западных парламентских соперниц.

Чтобы избежать вечной идеологической путаницы, необходимо провести четкое аналитическое и историческое разграничение между либерализмом и демократией. Либерализм, зародившийся в западноевропейских монархиях и постепенно ограничивший власть их государей, породил такие понятия, как парламент, политический плюрализм, разделение властей, защита прав подданных от произвола правителей, а также набор личностных свобод нового типа, не существовавших в более ранних обществах. Британия середины XIX века может служить хорошим примером чисто либерального правления, не являвшегося, однако, демократическим. Избирательные права по-прежнему принадлежали исключительно узким элитам, и большинство народа не имело возможности принимать участие в политической жизни.

Современная демократическая концепция, утверждающая, что государственный суверенитет должен принадлежать всему народу,[577]577
  Буквально: судьба народа должна находиться в его собственных руках. – Прим. ред. русского издания.


[Закрыть] ворвалась на историческую арену в довольно нетерпимую эпоху, вдобавок в ходе событий антилиберального толка. Первыми носителями этой концепции были такие политические деятели, как Максимилиан Робеспьер, Луи Антуан Сен-Жюст (Saint-Just, 1767–1794) и другие якобинцы эпохи Великой Французской революции. Они реализовали на практике принципы всеобщего избирательного права и политического равноправия, используя для этого крайне авторитарные и даже тоталитарные методы. Лишь в конце XIX века (по нетривиальным причинам, которые мы не станем сейчас обсуждать) начала распространяться новая политическая система – либеральная демократия, основывавшаяся на принципе всенародного суверенитета и сумевшая сохранить права и свободы, завоеванные ранее динамичным либерализмом. Она расширила и укрепила индивидуальные права и свободы, превратив их в основу современной политической культуры.

Все эти либеральные демократии, укоренившиеся в Северной Америке и Европе, имели национальную окраску и на первых порах были весьма несовершенны. Многие из них лишали женщин избирательных прав, другие вводили завышенный возрастной ценз. Иногда за определенными социальными группами закреплялось право двойного голоса; национальные государства (как «этнические», так и «неэтнические») не спешили распространять избирательное право на всех жителей страны. Тем не менее в отличие от немногочисленных демократий древнегреческого мира, современные демократии появились на свет с врожденным стремлением к все более полному гражданскому равноправию, которое и осуществлялось постепенно на их национальных территориях. Категория «человек», почти не существовавшая в античном мире, стала наряду с такими понятиями, как «гражданин», «нация» и «государство», одним из краеугольных камней современной политики. Поэтому суверенитет и равноправие всех людей, живущих в данном гражданском обществе, превратились в политическую программу-минимум, не осуществив которую государство не может называть себя демократическим. Со своей стороны, объем прав и свобод, гарантированный отдельным личностям и меньшинствам, степень разделения властей и независимости судебной системы характеризуют уровень либеральности той или иной демократии.

Можно ли назвать Израиль либерально-демократическим государством? Вне всяких сомнений, он обладает многими либеральными чертами. Уровень свободы слова и политических организаций на территории Израиля в границах 1967 года очень высок даже в сравнении с западными демократиями, а Верховный суд в прошлом и настоящем нередко оказывается эффективной защитой от произвола властей. Как ни странно, даже в разгаре острейших военных конфликтов в Израиле сохранялся относительный плюрализм – никак не меньший, чем в либерально-демократических государствах в военное время.

Разумеется, израильский либерализм имеет свои границы и ограничения, а нарушения гражданских прав являются повседневной реальностью в еврейском государстве. Например, в Израиле отсутствует институт гражданских браков, гражданские захоронения производятся исключительно частным образом, общественный транспорт не работает по субботам и в праздники, грубо попираются права арабских граждан на земельную собственность. Все это указывает на наличие крайне «нелиберальных» элементов в законодательстве и в повседневной израильской культуре. То обстоятельство, что вот уже более сорока лет под израильским контролем (на оккупированных в 1967 году территориях) находится целый народ, лишенный каких-либо гражданских прав, также не способствует укреплению устойчивого либерализма в «старом Израиле». Тем не менее, несмотря на многочисленные нарушения прав человека, в Израиле не только обеспечиваются основные свободы, но и выполняется главный демократический принцип: регулярно проводятся всеобщие выборы, и правительство формируется по решению всех граждан государства. Не следует ли (уже поэтому) рассматривать Израиль как классическую демократию, которая, быть может, с некоторым опозданием завела себе колонии, точь-в-точь как некогда многие европейские державы?

Следует добавить, что сущностная проблематичность характера израильской демократии не связана с тем, что суббота и иудейские праздники признаны в Израиле главными выходными днями, равно как и с тем, что символика государства восходит к иудейской традиции. Историческая и эмоциональная связь еврейско-израильского общества с еврейскими общинами в «диаспоре» также не противоречит демократическим принципам. В самом деле, многие иммигрантские общины в США поддерживают тесные связи со странами своего исхода, в Испании доминирует «кастильская» культура, а в секулярной Франции некоторые официальные праздничные даты были взяты из католической традиции. Поэтому не существует причин, по которым культурно-символический ландшафт Израиля не может оставаться еврейским. Разумеется, желательно, чтобы нормативная демократия, в рамках которой проживают культурно-языковые меньшинства, создала символы и гражданские праздники, порождающие чувства солидарности и братства. Вовсе не случайно в еврейском государстве не было предпринято ни единой попытки создать общую для всех граждан символическую базу. Именно особый характер израильской метаидентичности, «первобытная» природа которой проявилась уже на начальных этапах становления сионизма, заставляет задуматься о том, до какой степени способно «еврейское» государство быть одновременно и демократическим.

Еврейское национальное сознание, господствующее в израильском обществе, не является открытой и «инклюзивной» идентичностью, приглашающей «чужаков» к ней присоединиться и/или жить рядом, сохраняя свою отличность, в условиях равноправия и симбиоза. Напротив, оно открыто и декларативно стремится отгородить большинство от меньшинства и постоянно утверждает, что государство принадлежит исключительно большинству; кроме того, как уже было сказано, оно наделяет вечными правами на это государство значительную массу людей, предпочитающих жить за его пределами. Таким образом, оно с неизбежностью отстраняет меньшинство от активного и гармоничного участия в осуществлении суверенитета государства и напрочь лишает его чувства политической сопричастности.

Демократическая власть должна рассматривать своих избирателей в первую очередь только как граждан. Она избирается и финансируется ими, и, по идее, обязана им служить. «Общественные блага» должны в равной (хотя бы на первый взгляд) мере распространяться на всех носителей гражданства. И только во вторую или третью очередь демократическая власть, если она еще и либеральна, может позволить себе «заметить» разделение общество на культурные подгруппы, ограничить влияние самых сильных и защитить слабых, навести, насколько это возможно, мосты между подгруппами и предотвратить нанесение ущерба их идентичности. Разумеется, демократия не обязана быть нейтральной в культурном плане, однако в тех случаях, когда метаидентичность становится основой национальной культуры, она должна быть открытой для всех (или хотя бы притворяться таковой) – даже если меньшинство решительно отвергает «медвежьи объятия» мощного большинства. В любой нынешней демократии есть культурное меньшинство, пытающееся сохранить свою особую идентичность перед лицом доминирующей культуры. В силу своей малочисленности оно имеет право на определенные привилегии.

В Израиле сложилась обратная ситуация – привилегиями наделены еврейское большинство, а также «его кровные родственники, продолжающие скитаться в изгнании». Государство закрепляет преимущественные права на «общественные блага» за еврейским населением при помощи всевозможных дискриминационных мер, таких как «закон об имуществе отсутствующих жителей» и «закон о приобретении земель» (принятые вскоре после образования Израиля), Закон о возвращении, бракоразводное законодательство, а также посредством различных льготных установлений, относящихся исключительно к «отслужившим в армии» (и их родственникам) и урезающих права арабских граждан (не подлежащих призыву). Израиль открыто и декларативно существует только для своих привилегированных жителей, «биологических потомков» жителей древнего Иудейского царства. Поэтому «новые репатрианты» по прибытии в страну получают щедрую «корзину абсорбции», а поселенцы принимают участие в выборах и сверх всякой меры спонсируются государством, хотя и проживают вне пределов суверенной израильской территории.

Если бы «эксклюзивное» «еврейский» было заменено на «инклюзивное» (и теоретически открытое для всех граждан государства) «израильский» и каждый израильтянин получил возможность свободно выбирать себе идентичность, можно было бы взглянуть на проблему несколько мягче и определить Израиль как политическую систему, ступившую на путь демократизации. Однако свободная динамика идентичностей в Израиле запрещена на вечные времена. Израильский МВД зафиксировал в своих архивах «национальность» каждого гражданина, не предоставив ему права свободно ее выбрать;[578]578
  В Советском Союзе, где запись о национальности также присутствовала в паспорте, гражданин, получая этот документ, выбирал себе национальность сам. – Прим. ред. русского издания.


[Закрыть] эту запись невозможно изменить иначе, как перейдя в иудаизм и став правоверным иудеем. Еврейское государство тщательно регистрирует своих «лицензированных» хозяев, евреев, занося сведения о них в государственный реестр гражданского состояния. Оно не менее старательно выясняет и записывает «национальность» нееврейских граждан (иногда доходя до абсурда; например, израильские граждане, к своему несчастью, родившиеся от «нееврейской матери» в Лейпциге до 1989 года, записаны как «восточные немцы»).

Термин «еврейская демократия» при всей своей проблематичности имел бы смысл, если бы у нас на глазах шел исторический процесс ослабления этноцентрических оков, включающий осознанное широкомасштабное движение в сторону «израилизации». Невзирая на «эксклюзивную» исходную концепцию, «ввезенную» в подмандатную Палестину восточноевропейскими сионистами и ставшую еще жестче в ходе еврейского заселения страны, можно было бы использовать термин «демократия», имея в виду целенаправленные и последовательные попытки изменить существующую морфологию идентичностей, придав ей ясный гражданский характер. Увы, на такого рода тенденцию нет даже намека ни в общеизраильской культуре, ни в системе образования, ни в законодательстве. Упорное противодействие политических, юридических и интеллектуальных элит даже умеренной универсализации господствующей в «еврейском государстве» идентичности затрудняет любой теоретический шаг «доброй воли», иными словами, не позволяет классифицировать его как демократическое. «Органическое» идентификационное деление на «евреев и неевреев», лежащее в основе определения государства, и декларативный жесткий отказ характеризовать его как республику всех ее граждан принципиально несовместимы с существованием демократии любого сорта.

Таким образом, хотя мы и не занимаемся зоологической классификацией видов и филологическая аккуратность в определениях здесь менее важна, нежели в биологии, по-видимому, было бы правильно назвать Израиль «этнократией»[579]579
  Термин «этническое государство» или «этнократия» впервые стали последовательно применять к Израилю такие авторы, как Надим Рухана, Асад Ганем и Орен Ифтахель. См., к примеру: Rouhana N. N. Palestinian Citizens in an Ethnic Jewish State. Identities in Conflict. – New Haven: Yale University Press, 1997; As'ad Ghanem. State and Minority in Israel: The Case of Ethnic State and the Predicament of Its Minority // Ethnic and Racial Studies. – 1998. – 21, 3. – P. 428–447.


[Закрыть]. Максимально точным с терминологической точки зрения будет такое определение: еврейская этнократия, обладающая либеральными признаками, то есть государство, заботящееся не о равноправном гражданском «демосе», а о религиозно-биологическом «этносе» – фиктивном с исторической точки зрения, но при этом политически активном, закрытом и дискриминирующем. Это государство, несмотря на присущие ему либерализм и плюрализм, считает своим долгом и далее изолировать (идеологическими, педагогическими и юридическими методами) свой избранный «этнос» не только от нееврейских» граждан и родившихся здесь детей иностранных рабочих, но и от всех остальных народов мира.