Текст книги "Счастье™"

Глава сорок третья

Высоко в горах, где снег ложился на еловые лапы и прозрачный морозный воздух окутывал дальние вершины, Тупак Суаре сидел в своем убежище… и ковырял в носу. Он просунул указательный палец глубоко в ноздрю и пытался выудить влажный мягкий катышек.

Тупак Суаре – вовсе не Антихрист. И не злой гений. При ближайшем рассмотрении он оказывался весьма приветливым типом, хоть, как вы знаете, и погубил Западную цивилизацию. Жил в просторной роскошной хижине с видом на горную долину. (Хотя, возможно, редактор должен поставить слово «хижина» в кавычки – на самом деле это большой комплекс сообщающихся домов в псевдо-деревенском стиле, а не просто хижина.) Тупак также владел половиной расположенного внизу города и большей частью окрестных гор. Он не помышлял о роли Мессии и культе собственной личности, который так быстро возник из-за книги, – поначалу не помышлял. Но все же он был человеком, то есть не устоял перед лестью и соблазнами, как и любой на его месте. (При условии, что этот любой – похотливый развратник с тягой к кожаным фетишам.) Когда на него обрушился шквал писем, в которых поклонницы предлагали свою «космическую чувственность», разве он вправе был отказать им в подобном Счастье™?

Тупак Суаре, как и большинство самопровозглашенных гуру, оказался на удивление примитивен, когда дело дошло до удовлетворения его прихотей и капризов. Много секса и лести подчиненных – вот и все. Он долго ломал себе голову, но ничего интереснее так и не придумал.

По правде говоря, Тупаку уже надоела компания красоток, заполонивших его жизнь, он устал от «счастливого священного гарема» и постоянных мелочных капризов его обитательниц. Особенно это касалось новенькой, назвавшейся Счастливым Солнышком.

– Я просветленная? Просветленная?

– Да, – отвечал он устало, в четырехсотый раз за день. – Ты просветленная.

– Правда? Ты правда так думаешь?

– Да, конечно. Ты абсолютно просветленная.

– Просто сегодня такое чувство, что я не очень просветленная.

Конечно, она привезла наличные – наверняка стащила у мужа, – не очень много, меньше двух миллионов, но все равно приятно. (В месяц только на еду у него уходило намного больше. Деньги, которые она, очевидно, украла у мужа, Тупак сложил в общую кучу. Почти каждый день кто-нибудь приносил то «Ролекс», то чемодан с рубинами. Все это порядком надоело.)

– Я просветленная? Просветленная? Правда?

Так продолжалось неделю. Наконец Тупак предложил ей сходить на Опасный Хребет «на поиски прозрения».

– Это далеко в лесу, – сказал он. – Просто иди, а для лучшей концентрации закрой глаза. Там на меня впервые снизошло просветление.

– Я думала, это было в Тибете.

– Тибет, Колорадо… Какая разница?

Но она, увы, не желала отходить от его великолепия ни на минуту. Ни на одну секунду.

– Ты не против, если я схожу в туалет?

Нелегко быть Верховным Просветленным Духом Вселенной. Нелегко быть Самым Почитаемым Мыслителем Своего Времени. Приходится постоянно быть наготове, иметь про запас умную фразу; избегать выражений вроде «фиг знает» или «не врубаюсь». Он часто размышлял над тем, сталкивались ли сэр Исаак Ньютон или Альберт Эйнштейн с подобными трудностями. Давила ли на них эта «обязанность всегда быть в образе».

Но и плюсов было немало: деньги, слава, неумеренное бахвальство и постоянное внимание прессы. Он с удовольствием давал интервью и знакомился со звездами. Первый раз у Опры при виде благоговейной толпы поклонников у него закружилась голова, а однажды он оказался в одной гримерной с… впрочем, неважно. А сейчас знаменитости жаждали с ним познакомиться. Иногда поздно вечером, когда все уже спали, Тупак Суаре бродил по коридорам своего огромного поместья и размышлял: «Почему мне так грустно и печально? Чего не хватает? Вот если бы… Может, когда-нибудь…»

Он часто вспоминал детство (которое прошло отнюдь не в Бангладеш; он вообще с трудом выговаривал это слово) и особенно скучал по беззаботным студенческим денькам. Может, стоило получить степень по компьютерам? В конце второго курса он ходил на лекции по «Юниксу» и его поразило совершенство двоичной системы. Заворожила и пленила четкая последовательность единиц и нулей, и/или, из которых складывалось бесконечное число сложных форм. Из всего, что довелось испытать Тупаку, это чувство было ближе всего к просветлению.

И вот, стоя под луной и ковыряя в носу, он вздыхал: «Может, не стоило бросать компьютеры…»

После того как Тупак построил это горное пристанище и купил расположенный внизу город, ему захотелось создать оборудованную по последнему слову техники компьютерную учебную сеть, рассчитанную на единственного пользователя – себя самого. В лекционном зале он поставил самые мощные компьютеры, какие только можно купить. Только они достались ему бесплатно. Их подарил… как бишь его? Придурочный такой очкарик со скверным запахом изо рта. Как его?.. Прислужник, который всегда мыл ему ноги. Билл? Билли? Точно, Билли Гейтс. Тупак попросил, чтобы тот дал ему несколько советов, может, научил бы пользоваться чатами. (Почти все чаты были посвящены Тупаку Суаре, и можно узнать что-нибудь интересное, подписавшись чужим именем.) Но Билли, поклонившись, воспротивился: «Нет-нет-нет. Я не могу вас учить. Вы не должны марать ваши божественные персты в скверне Интернета».

Поэтому Тупак его выпорол.

Что оказалось большой ошибкой. Известие о том, что Тупак выпорол Билли Гейтса (да к тому же содержит гарем и слишком часто выступает по телевизору) вызвало немедленный язвительный отклик М.

Его краткое письмо повергло Тупака в ужас:

Мистер Суаре, что-то вы разошлись в последнее время. Вы бы хоть частично прикрыли свои мерзкие делишки. Помните, я знаю вашу тайну. Мне известна вся правда. Я сделал вам имя, я же могу и низвергнуть вас. Поэтому кончайте свою дребедень, или я лично поднимусь и спущу вашу дряблую задницу с горы. Это не угроза. Это обещание.

Искренне ваш, М.

Тупак струхнул не на шутку, отменил намеченные выступления по телевизору и собрал пресс-конференцию, где всенародно объявил:

– Не называйте меня Просветленным. Я просто написал книгу. Книгу по самосовершенствованию.

– Да, о Просветленный, – вторили ему собравшиеся.

А теперь еще и это: глубоко в носу что-то застряло, и как он ни старался, выковырять не мог. «Все этот проклятый ежедневный маникюр! В носу ковырять невозможно…» Хуже всего, что, когда его выбранил М., он разогнал все восточное крыло лакеев, и под рукой не оказалось никого, кто бы прочистил ему нос. Приходилось самому. Да, мир несправедлив.

Высоко над горным убежищем, в подлеске, прятался Эдвин де Вальв.

Руки дрожали, сердце колотилось, он привинчивал к «Атку» прибор ночного видения и регулировал объектив. Справиться с учащенным дыханием оказалось нелегко. Как получилось, что Эдвин де Вальв, скромный редактор, прячется в колючих лесных кустах, собираясь шлепнуть макулатурного писателя, которого сам и выудил однажды из безвестности? Очень просто. Эдвин вытянул короткую спичку.

– Ну вот и ладушки, – сказал мистер Мид.

– Все правильно! – завопил мистер Этик. Эдвин потребовал тянуть жребий три раза, но снова проиграл. Затем они попробовали «камень-ножницы-бумага», «три карты» и «раз картошка, два картошка». С тем же результатом.

– Ладно, – зло произнес Эдвин. – Согласен. Но вы меня прикроете.

Три дня они добирались до Колорадо, еще два – до уединенного горного лагеря гуру. Этик и Мид обороняли позицию в местном мотеле – из тех, что еще не закрылись, а Эдвин, вскинув оружие на плечо, приготовился к нелегкому путешествию.

– Не волнуйся, – успокоил мистер Мид. – Если что пойдет не так, положись на нас. Верно, Боб?

– Еще бы! – ответил тот, оглядывая мини-бар. – Мы с тобой. Гляди-ка, кешью!

Они проводили Эдвина до тропы и пожелали ему «легкой дороги», «удачи» и выдали множество других напутствий.

Эдвин де Вальв потащился в гору, а Мид и Этик вернулись в мотель.

– Я тебе рассказывал о своей юности? – спросил мистер Мид по дороге. – Про то, как в студенческие годы работал на карнавалах?

– Так ты лохов разводил? – удивился мистер Этик.

– Да. Ловкость рук, «три карты», наперстки, все как положено.

Эдвин прокладывал путь к дому гуру через снег и сосновые ветки, ноги и плечи болели от напряжения. На его счастье, команда первоклассных телохранителей давно прониклась «посланием» и основную часть времени упорно стремилась обрести блаженство. Эдвин с шумом прокрался мимо охранника, сидящего по-турецки в будке и тихонько напевающего «Аум Суаре».

«Если бы ты мог вернуться в прошлое, ты убил бы Сталина, будь у тебя такая возможность? – спрашивал себя Эдвин. И отвечал: – Даже не задумываясь». Эдвин де Вальв убил бы Сталина, даже не задумываясь. А Тупак Суаре – Сталин нового времени. Он сбросил нейтронную бомбу любви, его надо остановить. В глубине души Эдвин был уверен, что прав, но все же его терзали сомнения. Одно дело – философские измышления, совсем другое – нажать на курок.

Эдвин всматривался в оптический прицел.

– Не промажешь, – убеждал его мистер Мид. – Рассчитано на идиотов.

В зыбком зеленом мире прибора ночного видения стены и окна высокогорного жилища гуру то расплывались, то вновь сплывались. Эдвин исследовал стену внутри комнаты и разглядывал интерьер, когда в фокусе вдруг появилось четкое лицо Тупака Суаре. От неожиданности у Эдвина перехватило дыхание. Усилием воли он заставил себя успокоиться, навел на лицо лазерный прицел и медленно опустил палец на курок.

Тупак, ковыряя в носу, ходил взад-вперед, но Эдвин умудрился не упустить его из виду. Так пума следит за своей жертвой. «Вот и все». Он глубоко вздохнул. Подумал о Мэй. И в паузе между ударами сердца нажал на курок.

Боковое окно разлетелось на сотни осколков. Из головы Тупака Суаре брызнула кровь и осколки кости, гуру завалился набок и упал.

За взрывом наступила тишина. Эдвин прильнул к прибору ночного видения и ждал. Ничего не произошло. Гуру лежал у журнального столика, в стене позади него виднелась дыра от пули. Если пуля прошла навылет сквозь голову, у Тупака нет шансов выжить. (Мистер Мид объяснил, что на вылете эти пули разрываются, а образовавшийся вакуум вытягивает за собою плоть.) Значит, все кончено. Тупак Суаре мертв, Эдвин уже хотел щелкнуть предохранителем, перекинуть ружье через плечо и ускользнуть в ночь, когда уловил краем глаза… некое движение. Кто-то спешил на помощь? Нет. Хуже. Намного хуже.

Тупак Суаре с трудом поднялся на ноги, ревя, словно раненый бык. Он поднял руку и с ужасом посмотрел туда, где был палец. Из пятерни хлестала кровь. От страха и боли Тупак резко вдохнул воздух, и отстреленный указательный палец крепко застрял в ноздре.

– Боде бой! Бобогиде гдо-дибудь!

Эдвин запаниковал и, не целясь, выстрелил еще три раза. Пули угодили в медные зеркала и вазы эпохи Мин, воздух наполнился лепестками роз и брызгами, Тупак, гнусаво причитая, побежал.

– Вот срань!

Эдвин скатился по склону, не заботясь о том, чтобы остаться незамеченным, и ударом ноги распахнул дверь во дворик. «Урод недобитый, не мог просто помереть?» Парализованный страхом Тупак скрючился в углу.

– Жто бам дадо? Жто бам дадо?

Эдвин задыхался. Сердце бешено колотилось, пот заливал глаза.

– Простите, – сказал он. – Но я вынужден вас убить. – Он теребил ружье. Не такой представлялась ему встреча с Тупаком. – Простите. Я должен.

Эдвин уже готов был разметать во все стороны священное мозговое вещество Тупака Суаре, Посланца Любви, Апостола Блаженства, но заметил дергающийся палец, застрявший в ноздре. Позорная смерть для мужчины. Не раздумывая, он протянул руку и вынул палец из носа гуру, а затем неумело обернул его кисть обрывком занавески.

– Зажмите тут, – сказал он. – Кровь идет не так уж сильно. Может, жаром от взрыва прижгло рану. Вряд ли в пальцах есть артерии, все не так уж плохо.

– Спасибо. – Голос Тупака дрожал.

– Вот видите? – Кровь почти остановилась. – Держите так, только руку поднимите, и все будет нормально.

Тупак мужественно улыбнулся сквозь слезы.

– Ладно, – всхлипнул он.

– Вот и хорошо. А теперь придется вас убить.

– Нет-нет-нет, ради бога, нет. Хотя бы скажите, кто вы?

– Я… в общем, ваш редактор.

– У меня есть редактор?

– Из «Сутенира». Забыли? Мы пару раз говорили по телефону о вашей книге.

Лицо Тупака прояснилось.

– Эдвард? – спросил он.

– Почти. Эдвин. Надеюсь, это не испортит вашего мнения об отношениях автора и редактора, которые должны строиться на взаимном доверии, но… – Он сделал шаг назад и вскинул винтовку. – Прощайте, Тупак.

– Но я тут ни при чем! Это даже не моя книжка! Эдвин замер.

– Я так и знал. Компьютерная программа, да? Вы вроде злого колдуна. Вы запрограммировали компьютер так, чтобы он машинописным шрифтом напечатал сотни страниц рукописи.

– Нет-нет, – запричитал гуру. – Я не гений. Я не писатель. Я актер.

– Актер?

– Меня зовут Гарольд Т. Лопес. «Т» – это Томас. Пожалуйста, не убивайте меня. Я закончил актерские курсы Общественного университета трех штатов. Я никогда не был в Бангладеш. Прошу, не убивайте меня.

Эдвин опустил ружье.

– Вас зовут Гарри?

Гуру шмыгнул носом и кивнул.

– Если не вы написали эту книжку, то кто?

Гарри Лопес (он же Тупак Суаре, он же Повелитель Вселенной) лихорадочно рылся в ящике стола, а Эдвин сидел рядом, с «Атку-17» наготове. Рука Гарри пульсировала от боли, грубо наложенная повязка мешала держать бумаги, но он очень старался. Перед лицом смерти человек мобилизует все ресурсы.

– Вот, – сказал Гарри. – Видите? Мое резюме, а вот фото 8х10. Снимок неудачный, я тут выгляжу фунтов на десять толще, чем есть. Видите? Вот где я снимался. Вот где я играл на сцене, а это – наш режиссер. Можете позвонить ей, она все подтвердит.

Эдвин не верил своим глазам. Действительно, резюме Тупака Суаре.

– Тут написано, что вы «идеально подходите на роли смуглых преступников романского происхождения и/или любовников». – Он приподнял бровь.

– Так считает мой агент, – смутился Гарри.

– Вы и вправду танцуете чечетку и играете на саксофоне?

– Нет. То есть не совсем. Каждый немного приукрашивает резюме, так ведь?

Эдвин положил резюме на стол и задал единственно важный вопрос:

– Кто такой Тупак Суаре? Кто настоящий Тупак Суаре?

Ответ оказался неожиданным.

– Тупака Суаре нет, – сказал Гарри. – И никогда не было. Это обман. Вас надули, Эдвин. Меня взяли дублером – и только потому, что ваш босс начал платить за интервью. Я должен был общаться с прессой, давать интервью, продвигать книгу, чтобы читателям было кого обожать. Тупака Суаре не существует. Это просто роль, на которую меня взяли.

– Кто, Гарри? Кто вас взял? Гарри глубоко вздохнул:

– Один тип в Райских Кущах. Его зовут Джек Макгрири.

Эдвин откинулся на спинку стула.

– Макгрири. Что-то знакомое. Не он хозяин вашей квартиры?

– Нет, – ответил Гарри. – Я увидал его впервые в театральном агентстве Силвер-Сити. Я работал в театре, играл пантомимы на одного актера, в экспериментальных пьесах, например в одной деконструк-тивистской, она строилась только на звуке «My». Ее очень хорошо приняли, особенно альтернативная пресса. Местное художественное сообщество восторгалась ею, словно…

– Гарри, у меня ружье, не забывайте.

– Простите. На чем я остановился?

Эдвин издал нечто среднее между вздохом и рычанием:

– Театр в Силвер-Сити.

– Ну да. Этот мистер Макгрири пришел и спросил, хочу ли я разбогатеть и жить в огромном особняке. Я ответил «да» – по вполне понятным для актера причинам. Это ведь роль на всю жизнь. Тогда он спросил, смогу ли я сыграть пьесу на тему восточноиндийской мистики. Моя мать – итальянка, отец – мексиканец, поэтому я сказал: «Вряд ли. Я ничего не знаю про Индию». Но мистер Макгрири ответил: «Не беспокойся. Помнишь Арчибальда Белани? Голубоглазого англичанина, который убедил весь мир в том, что он туземный старейшина по имени Серая Сова? Много лет водил всех за нос. Люди видят только то, что хотят». Ну я и согласился. Никаких проб, никаких звонков. Пожали руки и поделили доход, так сказать. Наняли меня перед первым интервью Опры. – Гарри подошел ближе, сел и умоляюще взглянул на Эдвина. – Поверьте, не думал я, что все так закончится. Поворот сюжета оказался неожиданным. Вначале большую часть денег я платил бывшим друзьям. Ну понимаете, подкупил однокашников… потом давал взятки моим университетским преподавателям. Но когда они прочли эту книгу, то начали возвращать мне деньги. Говорили, что я гений, хотя я объяснял, что к этой книжке не имею никакого отношения. Заучил лишь несколько ключевых моментов.

– Да, – сказал Эдвин. – Я видел, как вы фонтанировали заученными наизусть откровениями.

– Мне очень жаль, – сказал Гарри. Искренне сказал. Он заерзал в кресле, продолжая держать руку на весу. – Я не такой уж плохой человек – просто я плохой гуру. Поймите, это работа. То есть я просто играл. Я все ждал, когда меня подловят, но не дождался. Им нравится быть в дураках. Они предпочитают жить в иллюзии. Ведь я даже не смог правильно подделать акцент. Я прошел только вводный курс по диалектам и не изучал восточноиндийские разновидности. Я освоил дюжину вариантов кокни и все английские акценты, но на первом курсе у нас не было пакистанского или хинди… А на втором вместо этого я изучал компьютеры. Поэтому мистер Макгрири решил, что для Тупака Суаре подходит богом забытая деревенька на севере Бангладеш, вряд ли ее кто-то знает. С акцентом у меня были большие трудности. Обидно, ведь с ирландским все в полном порядке. Правда. У меня четверка с плюсом. Хотите послушать? «У акчьорра из гьоррода Дьюблина оказаллась каррьерра загьюблена…»

– Лимерики оставьте для поклонниц, – сказал Эдвин.

– Но я их прекрасно читаю, – искренне возразил Гарри.

– Ружье, Гарри. Помните?

– Да, – выдохнул тот и поник.

– Ваша оценка по диалектам меня не интересует, ясно?

Гарри растерянно опустил глаза.

– То же самое сказал мистер Макгрири, но не так вежливо. «Ты болван. Кто поверит итало-мексикано-американцу с ирландским акцентом да еще по имени Тупак Суаре?» Все время по голове меня лупил. Нехороший человек. Ему самому нужно обратить внимание на ребенка внутри себя.

– Где он сейчас, этот мистер Макгрири?

– По-моему, до сих пор в Райских Кущах. Эдвин поднялся.

– Спасибо, Гарри. Рад был познакомиться. Извините за палец.

– Знаете что, – сказал Гарри. – Будьте поосторожнее в Райских Кущах. Он хитрый.

Глава сорок четвертая

Мэй Уэзерхилл взяла себе имя Сахарная Вата, и ее, словно кисею теплым осенним ветром, носило из коммуны в коммуну, пока она не бросила якорь среди любвеобильных братьев и сестер северной Обители Счастья™ (Сто седьмой филиал Общины Онейда).

Дни сменялись днями, время словно исчезло. Не было ни календарей, ни часов, ничто не делило мир на дни и минуты. Не было унылого утра понедельника, ни веселого пятничного вечера, ни воскресного одиночества.

Мэй бродила по садам пряных трав, знакомилась и занималась любовью с людьми в белых одеждах, похожими друг на друга как близнецы, и улыбалась до онемения лица и сердца. Она ощущала, как ее мир постепенно обретает равновесие и покой. Вела беседы, похожие как две капли воды. Одно сияющее лицо сменялось другим, но разговоры велись прежние. Никто не язвил. Не сплетничал. Никто никогда не плакал – но и не смеялся до слез и колик в животе. Ни смеха. Ни слез. Рай на земле, в истинном смысле слова. Все соглашаются друг с другом, перепархивают от одной группки к другой. Никто ничего не знал про Мэй, но все искренне ее любили. Теплое солнце, чудесные люди: святые любящие вегетарианцы в простых грубых одеждах. На порогах разбросаны цветы, прялки бесконечно крутились вечерами, а вечера длинные, сумерки золотистые. Все сословное и застойное исчезает…[10]10
  «Все сословное и застойное исчезает, все священное оскверняется, и люди приходят, наконец, к необходимости взглянуть трезвыми глазами на свое жизненное положение и свои взаимные отношения». К. Маркс. Манифест коммунистической партии.


[Закрыть]

И Мэй была счастлива. Безмерно счастлива. Жизнь стала безмятежной и спокойной, и она, глядя в зеркало, больше не видела неполноценную личность, набор недостатков и изъянов. Она практически не видела себя. Но это неважно. На седьмой день Сестры Счастья™ убрали все зеркала, изгнав одним простым деянием из жизни гордыню, неуверенность и суету.

Возможно, именно близость турбазы «Шератон Тимберленд» начала подрывать спокойствие Мэй. Каждый день она ходила босиком на рынок мимо пустого, вьюнком поросшего отеля и, проходя, шептала одно имя – имя, которое ее по-прежнему смущало, бесило, влекло и раздражало: «Эдвин де Вальв». Отсутствие Эдвина бросалось в глаза, создавало темную рябь под верхним слоем ее спокойствия, рождало опасные водовороты и неожиданные течения, угрожающие опрокинуть все.

Дни сменялись днями. Росли травы, рушился отель. Жизнь Мэй завернулась лентой Мёбиуса: бесконечное повторение одного и того же дня, неизменные улыбки.

И вот однажды пришло письмо. Словно камнем разбило витраж, проникло под видом блаженства и счастья™. «Слава Тупаку Суаре!» – крупными буквами вывела на конверте дрожащая, но решительная рука. (У Эдвина палец еще не зажил, и ему трудно было писать ровно.)

Письмо оказалось таким же дрожащим, но чувства выражались решительно. Дерзкое и ясное, сверху большими печатными буквами нацарапано: МАНИФЕСТ ДЛЯ МЭЙ. А дальше:

Теперь я знаю, что здесь не так. Дело не в курении, косметике или обжорстве. Все гораздо глубже. Главный вывод из всей философии Тупака Суаре: ему недоступна обычная радость.

Радость – не состояние бытия. Это действие. Радость – это глагол, а не существительное. Ее нет отдельно от наших поступков. Радость по природе своей мимолетна, а не постоянна. Mono-no-aware. «Печаль всего сущего». Печаль наполняет все, даже радость. Без нее радости не существует.

Радость – это наши действия. Радость – это пляски без одежды под дождем. Радость – языческая, абсурдная, она пронизана вожделением и печалью. В отличие от блаженства. Блаженство наступает после смерти.

Я уезжаю. На юг, в пустыню, на последнюю битву. Чтобы спасти всех нас от счастья. Чтобы в мир вернулись радость, боль и порочные удовольствия.

Я спасу мир, Мэй… А потом приду за тобой.

Надпись внизу страницы была жирно подчеркнута и помечена восклицательными знаками: мбуки-мвуки!!!

И тут впервые за долгое-долгое время Мэй засмеялась. Громко расхохоталась от всей души. Мбуки-мвуки! Одна из непереводимостей, которая на языке банту означает: «Сбросить одежду и плясать голым от радости». То есть действовать, радоваться жизни, буянить.

Мэй представила себе пляшущего под дождем голого Эдвина – огородное пугало, что забавно размахивает тощими руками, приветствуя пороки. Она все смеялась и смеялась. Эдвин. Ее Конан. Ее творец бессмысленных великих поступков пляшет голым под дождем. Мбуки-мвуки!

– Сахарная Вата, к тебе можно?

Мэй испуганно обернулась. Ее окликнула одна из Сестер Вечного Счастья™, пожилая дама с большими глазами лани. Вид у нее был встревоженный. Весьма встревоженный.

– Я слышала, как ты смеялась… Мы все это слышали. И я должна заметить, это неправильный смех. Не тихий безмятежный смех того, кто един со Вселенной. Я бы даже сказала, что он прозвучал немного зло.

Мэй засмеялась еще громче.

– Он и есть злой. Очень злой. – С этими словами она сбросила с плеч Покрывало Блаженства, аккуратно сложила и протянула его сестре. – Мне уже достаточно счастья.

– Боже правый… Что случилось? Разве ты не счастлива здесь?

– Да, – ответила Мэй. – Счастлива. В том-то и дело.

Итак, Эдвин готовился к последней битве между силами блаженства и порока, а в это время Мэй Уэзерхилл собрала вещи и бодрым шагом покинула сад через Ворота Счастья™.

И ни разу не оглянулась.