Текст книги "Московские сумерки"

– 48 —

Пятница, 9 июня 1989 года,

7 часов утра,

Москва

Белкин позвонил Чантурия домой перед самым его уходом на работу.

– Наши друзья в пути-дороге. Вполне возможно, они остановятся в Москве, вероятнее всего в гостинице «Украина'.

– А насчет даты еще не известно? – поинтересовался Чантурия.

– Нет.

– Ну ладно. Когда выясним побольше, может, сформируем группу. Нужно обговорить этот вопрос.

По пути на службу он из автомата позвонил Мартину в посольство. Об этом они договорились заранее. Он пробормотал какую-то абракадабру и повесил трубку. Бормотание не обмануло бы специальный аппарат, распознающий голоса, но Серго надеялся, что такая аппаратура не установлена. Если же и установлена, то скорее со стороны его «конторы», а не с американской, а это для него чревато неприятностями.

– 49 —

Пятница, 9 июня 1989 года,

9 часов утра,

Квартира Алины

– Теперь мы должны выбирать, – сказал Чантурия. – После Волги не найдется такого места, где мы наверняка могли бы обнаружить двигающийся грузовик.

– А я почему-то думал, что КГБ держит всю страну под колпаком, – подковырнул Мартин.

– Если заняться расследованием официально, то Комитет без затруднений проследит маршрут любого грузовика. Если нужно, дорожно-патрульной службе будет дана команда фиксировать его движение через каждые несколько километров. Но для этого необходимо получить официальный приказ, а значит, все объяснять и разъяснять. Но любые разъяснения угрожают моему здоровью. Они также могут послужить предостережением для тех, за кем наблюдают. А вот если таких мер не принимать, то одинокий грузовик легко может затеряться на бескрайних просторах России.

– А что, если они перенесут свой секретный груз на другой грузовик? – задал вопрос Мартин. – Если они прибегнут к своему старому приему, то встретят в Москве какой-то румынский грузовик и кого-то, кто будет и водителем, и одновременно охранником. Разве не могут они перегрузить контейнер на румынский грузовик или еще на какой-нибудь другой, и пусть он себе едет один-одинешенек! Тяжело ли перенести всего несколько килограммов плутония? Сколько всего плутония они везут? В каком контейнере? Конечно, контейнер должен быть обложен свинцом для защиты от излучения, но тогда его с места не сдвинуть.

– У меня нет ответа ни на один ваш вопрос, – сказал Серго. – Лучше не задавайте вопросов, хотя бы сейчас.

– Хорошо, но вот еще один. Если мы задержим один грузовик, то сорвем поставку одной партии плутония, но Юрий говорил, что их несколько. Можем ли мы помешать мафии отправить другие партии или вообще предотвратить кражу плутония, если не в состоянии ликвидировать всю шайку?

– Я не знаю ответов и на эти вопросы. Мартин тяжело вздохнул:

– А может, лучше просто схватить этих двух парней, благо, есть такая возможность, а потом, если сумеем, то и остальных? Не настало ли время рискнуть вашим здоровьем, Серго?

– Вам-то легко говорить.

– Ладно, подумайте, что поставлено на карту. Вспомните, откуда везут этот материал – из советской мусульманской республики. А куда везут? В Ирак. Для чего? Смысл имеет лишь один ответ – для создания собственной атомной бомбы. Может быть, плутоний прямиком переправят в Ирак для ее изготовления на месте, а может, ее будут делать в Румынии – я не знаю. Чаушеску совсем помешался на сотрудничестве в этом деле с иракцами, воображая, что они помогут ему создать собственное ядерное оружие. А кому нравится идея создания мусульманской бомбы? Да вашим казахам, вашим узбекам, вашим таджикам и другим мусульманам-суннитам – таким же, как и иракцы… А есть еще и ваши азербайджанцы – они мусульмане-шииты, их территория некогда была частью Ирана, и они не прочь воссоединиться с ним вновь… Сколько нужно ядерного оружия, чтобы оторвать весь советский юг от Советского Союза? Сколько людей погибнет в этом случае? Секретности есть предел, Серго, и мне кажется, мы уже подошли к нему.

Чантурия с поникшим видом опустил голову.

– Меня никогда не просили стать героем, – только и промолвил он.

– Ну что ж, пока вы им не стали.

– Надеюсь, что никогда не стану. А если стану, то уж наверняка посмертно. Ну да ладно. Что, по-вашему, нам следует делать?

«Что мне теперь делать? Должна ли я что-то делать?» – эти слова бедной старой Марьи Павловны вдруг зазвучали у Мартина в голове, да так явственно, что он даже оглянулся в недоумении. Что же они в самом деле делают? Это какое-то безумие. Не его ли больное воображение стало причиной всего этого? А перед каким же выбором он теперь стоит?

– Думаю, что вы выпишете ордер на арест и обыск грузовика, возьмете свою команду и внезапно схватите этих сукиных сынов, которые ведут грузовик, а потом натравите ваше начальство на владельцев грузовика, на охранников фабрики по обогащению плутония, да заодно и на всех, кто замешан в этом вонючем дерьмовом деле.

– Очень интересная фраза. Это что, американская идиома?

– Да. Давайте держаться вместе, и вы выучите множество идиом.

– Как «вонючее дерьмо»? Что ж, неплохая идея. Надеюсь применять их в жизни.

– Если не будете, мы всегда станем напоминать вам, Серго, что вы должны это делать, – сказал Мартин, а потом, подумав немного, добавил:

– Шаткость нашего положения, Серго, в том, что мы сейчас работаем тайно. Я знаю, к чему вас готовили, у меня же такой школы нет, да и не люблю я эту работу. А ведь, может, именно потому, что я не специалист, я лучше вижу слабость нашего положения. А оно, повторяю, весьма шаткое. Мы боимся пошевелиться, потому что если пошевелимся, кто-то засечет нас, и нам не жить. Но единственной причиной того, почему они захотят убить нас, как раз и является то обстоятельство, что никто больше не знает, что происходит. Мы дошли до предела секретности, Серго, и этот предел и есть наша слабость. Если бы мы предстали сейчас перед Господом Богом и нам сказали бы: «Ну посмотрите же вы, глухие тетери, вот ведь что происходит», что мы лопотали бы в ответ? Посмотрите, что случилось с братом Алины, Юрием. Посмотрите, что случилось с Хатчем. Их убили тайно. На глазах других и все же тайно. Если бы сейчас кто-нибудь встал и объявил, что творится, мы оказались бы в безопасности. Никто не смел бы тронуть нас. Убивает тайна, поймите это, Серго!

– Доводилось ли вам когда-либо читать работы Георгия Микадзе?

– Нет. Слышать слышал, а читать не читал.

– Опубликованного у него немного – надо сказать спасибо моей «конторе». Одна из наших главных забот – литературная критика. Он печатался главным образом в грузинских изданиях, а потом как-то раз издал во Франции «Книгу мертвого человека» и получил за нее десять лет тюремного заключения. И в этой книге, за которую его посадили, он сказал, Бен, те же самые слова: убивает тайна. Когда мы позволяем засекречивать свои действия, сказал он, мы тем самым играем на руку палачам. Вероятно, вы и правы, Бен. Может, мы уже слишком засекретились. Ну что ж, хорошо, давайте разработаем план. Куда мы направим свои усилия, начиная с этого момента?

– А туда, где труднее. Я ничего не понимаю в следственном деле.

– Даже если бы понимали, все равно мало чем помогли бы. Ну да ладно, может, вы и правы – нам нужно немало потрудиться, чтобы рассекретить все происходящее. Давайте всполошим всю стаю одним махом.

– 50 —

Пятница, 9 июня 1989 года,

10 часов утра,

Фрунзенская набережная

Чантурия, одетый в гражданское, стоял около телефонной будки у стены касс «Аэрофлота» на берегу Москвы-реки напротив парка имени Горького. К кассам тянулась длинная очередь; нужно провести в ней немало часов, чтобы улететь: сначала постоять, чтобы заказать билет, затем купить его, потом стоять в аэропорту в ожидании посадки, наконец, ждать в самолете взлета. Нередко вылет задерживается на день-два. Социализму присуще терпеливое ожидание. Его за один день не построить.

Серго тоже терпеливо стоял в очереди, чтобы позвонить по телефону. Телефон был нужен многим, поэтому к нему всегда тянулся длинный хвост – каждый хотел позвонить домой и предупредить, что задерживается и опоздает к обеду, ужину… Чантурия, опустив в щель двухкопеечную монету, слушал длинные гудки в ожидании, когда на том конце провода снимут трубку. Стоящая за ним усталая толстая как бочка тетка с покачивающимися полными авоськами в каждой руке безучастно смотрела на него ничего не выражающим пустым взглядом.

Длинные гудки – другой, третий… Он хорошо запомнил номер телефона – номер был московский, сам проверял, ошибиться не мог. Тетка сердито поджала губы – верный признак, что он слишком долго занимает автомат.

Но вот наконец кто-то ответил: «Да»– и все. Чантурия демонстративно отвернулся от женщины, выражающей недовольство.

– Я звоню старому Тамазу, – сказал Серго по-грузински.

– А кто это такой? – спросили тоже по-грузински.

– Мой друг из Тбилиси.

– Его здесь нет.

– Он желает поговорить со мной. Меня зовут Серго. Пару месяцев назад я ужинал у него дома. Я думал о нашем интересном разговоре. Передайте ему, что я звонил и должен переговорить с ним лично. Здесь, в автомате, я ждать не могу, но через час он сможет перезвонить мне по телефону 243-57-40.

Это был номер его домашнего телефона. Возможно, подслушивать его не будут, а если и будут, то теперь это уже не имеет значения. Надо всполошить всю стаю разом.

Дома в ожидании звонка он просматривал старую рукопись одной из работ Георгия, не читал ее, а лишь разглядывал. Это был оригинал, написанный на грузинском языке и напечатанный на тонкой папиросной бумаге, легкой как дым, которую используют машинистки самиздата, делая по восемь копий за одну закладку.

Рукопись оказалась седьмой копией – шрифт читался с трудом. Ее конфисковали в Тбилиси. Один из приятелей Чантурия, который в ту пору служил в Тбилисском управлении КГБ, зная, что Серго знаком с Георгием, сохранил и передал ему эту копию на память.

Он сидел и смотрел на смелые слова, которые сами по себе, будучи изложенными на бумаге, уже являлись поступком. Вчитываясь в эти слова, он захотел стать достойным их, ибо они помогают постичь закон чести и жить по этому закону, как живет сам Микадзе.

Наконец зазвонил телефон – говорил Тамаз Броладзе. Он не назвался, но Чантурия сразу узнал его голос.

– Хорошо, что вы позвонили мне, – сказал Броладзе тоном человека, привыкшего повелевать.

– Я много думал о нашем последнем разговоре и кое-что слышал такое, что, по-моему, заинтересует и вас.

– Надеюсь, что заинтересует.

– Мне сказали о возможной доставке груза из Казахстана в одну из братских социалистических стран. Мне подумалось, что такая перевозка может представить интерес и для вас. Насколько я знаю, груз уже в пути. Но, по всей видимости, и вас уже известили об этом по вашим старым каналам?

Броладзе откашлялся и попросил:

– Расскажите подробнее.

– А что, ваши старые каналы пересыхают? Мне сказали, что груз проследует через Москву через день-два. Хотя тут могут возникнуть всякие сложности.

– Что за сложности?

– Проверка на безопасность, вот какие. Они могут надолго задержать переправку груза. Население Москвы начинает сильно беспокоиться о своей безопасности.

– Ну и что же вы советуете?

– Вопрос щекотливый. Чтобы порекомендовать что-то, мне нужна уверенность, что вы всерьез намерены по-прежнему продолжать…

– Да, я понимаю.

Наступило долгое молчание, а потом Броладзе спросил:

– Как же убедить заинтересованных людей в серьезности моих намерений?

– Любое проявление вашей заинтересованности было бы полезным.

– М-м… А каковы размеры такого проявления?

– Ста тысяч рублей было бы достаточно. «Моя зарплата за тридцать лет, – подумал Чантурия, – сумма должна красноречиво говорить о моей жадности».

– Это можно. С вами поговорят об этом.

Теперь ничего делать не надо – остается только выжидать.

– 51 —

Пятница, 9 июня 1989 года,

1 час дня,

Лубянка

Чантурия никогда не был терпеливым, даже в детстве, более того, особенно в детстве, – он больше всего не любил ждать. Ожидать день своего рождения было для него сущим мучением. Новый год, казалось, никогда не наступит. Салют в праздник Октябрьской революции приходилось ждать целую вечность, а когда он начинался – тут же и кончался.

«Старые каналы пересыхают», – так, кажется, он сказал. Ну что ж, «старые каналы» снова наполнятся водой, как только до них дойдет весть. А дойдет ли она до них? А не отказался ли вообще старый Тамаз от старых каналов? Но он же сказал, что кто-то поговорит с ним, поэтому непохоже, что старые каналы перекрыты. Тамазу надо торопиться – ведь груз уже в пути.

Итак, он должен сидеть и ждать, когда кто-то выйдет на него и переговорит с ним. А если никто не объявится? Тогда ему следует организовать встречу с американцами до того, как появится грузовик. Но ждать долго невтерпеж. Если кто-то собирается переговорить с ним, то должен сделать это в течение дня.

Он сидел один в своем кабинете, нарочито создавая удобную обстановку для разговора, но никто не приходил. Обедая в офицерском кафетерии, он специально сел за столик один, заранее положив в карман миниатюрный диктофон (его принес Мартин, позаимствовав у ЦРУ), и старался делать вид, будто никого не ждет. Никто не подсаживался к нему. Около него остановился поболтать капитан Солодовник – может, он? Окажись он человеком Тамаза в центральном аппарате, Чантурия глубоко разочаровался бы и вместе с тем поставил бы крест на мафии как на банде обреченных.

Но вдруг сердце у него ушло в пятки – он заметил, что к нему направляется сам полковник Соколов. Господи, хоть бы его пронесло мимо. Но он все же подошел с тарелкой солянки и порцией голубцов на подносе – своими излюбленными блюдами, которые, как заметил Чантурия, он каждый раз брал на обед, когда они были в меню. Обычно он обедал в одиночестве или вместе с другими офицерами одного с ним ранга, а теперь вот устроился рядом с ним, чего прежде никогда не случалось за все время службы Серго в Москве. «Почему именно сейчас, – промелькнуло у него в голове. – Осталось очень мало времени, чтобы кто-то подошел сюда; наверное, подойдет позже. Почему сейчас?»

Но полковник сел, как видно, надолго. Он говорил и говорил о том, о сем, о всякой всячине. О том, что, когда был молодым, все было лучше. Ему довелось послужить одно время в Тбилиси – разве Чантурия не знает об этом? Вот было золотое времечко!

– Был там один человек, которого я знал, – болтал полковник. – Интересно, вы с ним не встречались? Его зовут Тамаз…

Он выдержал паузу, как бы припоминая фамилию, а Чантурия в этот момент весь напрягся и задеревенел.

– Броладзе? – предположил он.

– Да… возможно, он, – ответил Соколов.

Таким образом, пароль произнесен и отзыв получен.

– Замечательный человек, – продолжал далее полковник. – Так вы знакомы с ним?

– Да, мы встречались.

– Он начинал с нуля, имея лишь собственные мозги да нескольких друзей, а теперь заправляет целой республикой. У него большие связи, действует он по самым разным каналам. Мне известно, что в разговоре упоминалось, будто тот или иной канал пересыхает.

Соколов остановился. Молчал и Чантурия. Он лишь подумал, а не запишется ли на пленку биение его сердца. Между тем полковник продолжал:

– Я же, наоборот, считаю, что хоть можно открыть и другие каналы, но все же прежний менять на новый не стоит.

Он попробовал солянку, недовольно проворчав, что она слишком горяча, но все же принялся есть.

– Ну да ладно. Что же требуется для подпитки нового канала?

– Я слышал, что упоминались сто тысяч рублей.

– Ваши друзья, должно быть, сильно проголодались.

– У каждого на иждивении еще куча голодных ртов.

– Разумеется. Зачастую их даже больше, чем предполагается. Ну что же, сто тысяч за минусом двадцати пяти для старого канала, а?

– Как их получить?

– Все очень просто. Пакет принесут вам в кабинет. Двадцать пять тысяч можно вычесть заранее. Ну, а если Тамаз спросит, то ответите, что все в порядке. Ну как, договорились?

– Конечно.

– Откуда вы узнали о транспортировке груза и кто еще знает?

– Я не могу ответить вам без его разрешения.

Соколов лишь холодно посмотрел на него. Он прослужил в этой организации довольно долго и хорошо знал, когда можно, а когда нельзя пользоваться своим правом начальника. Поэтому не сказал ни слова.

– 52 —

Пятница, 9 июня 1989 года,

3 часа дня,

Посольство Соединенных Штатов

В офисе Бирмана (прежде в нем сидел Хатчинс) было все необходимое для работы сельскохозяйственного атташе: карты, рассказывающие о сельскохозяйственном производстве в СССР, таблицы с метеорологическими прогнозами, американский сельскохозяйственный ежегодник со сведениями и цифрами, которые нормальный человек просто не может удержать в памяти.

В офис вошел Мартин.

– Что случилось? – поинтересовался Бирман.

– Что вам известно о последней встрече Хатчинса? – спросил Мартин. – Зачем он шел на встречу? В ваших досье есть что-нибудь?

– Нет.

– Врете вы все, Бирман. Мне нужна правда.

– Единственной правды нет, есть самые разные правды. Во многих из них вам просто не разобраться, и содержимое досье нашего бюро как раз к ним относится.

– А если посол попросит вас?

– Попросить посол, конечно, может, но и для него наше досье – темный лес.

– Разыгрываете из себя всемогущего Господа Бога, не так ли, Бирман?

– Нет, Мартин, не так. Мне просто нравится быть всемогущим Господом. Улавливаете разницу?

– Да, разница есть. Но не уверен, что вы сами ее понимаете. Что вы знаете о переправке плутония?

Бирман долго молчал, прежде чем ответить, а затем сказал:

– А зачем вам знать, каким образом переправляют плутоний? Хотите послать немного домой в качестве сувенира?

– По моим данным, есть реальная угроза того, что террористы похитили в Советском Союзе некоторое количество обогащенного плутония, достаточное для создания ядерного оружия. Мне нужно точно знать, как они его переправляют и когда начнут транспортировку. Как его упаковывают, чтобы уберечься от излучения? Есть ли какой-нибудь приборчик, фиксирующий радиацию, достаточно портативный, чтобы его можно было носить в кармане?

– Откуда у вас эти данные? – насторожился Бирман.

– У меня богатое воображение.

– Меня всегда беспокоила безопасность досье нашего управления здесь, в бюро, Мартин. А теперь я еще больше озабочен.

– Я не буду смотреть, что там в досье ЦРУ хранится на меня, Бирман, я не государственный чиновник, проверку на лояльность не проходил, как вы любите подчеркивать.

– Да, люблю. Проверку вы не проходили. Итак, откуда у вас эти сведения про террористов?

Мартин задумался, как лучше ответить.

– Подождите, – сказал он. – Имеете ли вы в виду, что в досье бюро ЦРУ содержится информация на этот счет?

– Я ничего не имею в виду? Я лишь спрашиваю, откуда у вас эти сведения.

– Ну, если вам уж очень хочется знать, Бирман, то я получил их от КГБ.

– Не шутите, Мартин. Я посажу вас под арест за нарушение правил безопасности, за…

– Ну-ну, вы что, Бирман, всерьез?

– Я человек серьезный. В игрушки не играю.

– Разве? Вы что, не знали об этом с самого начала? Из-за чего убили Хатчинса? Если это не игра, то что же?

Бирман как-то вдруг обмяк и спросил:

– Что вы имели в виду, сказав «из-за чего убили Хатчинса»?

– Вы же были там вместе с нами и все время врали нам, – наступал Мартин. – Не им, а нам! Мне, Ролли, послу! Мы спрашивали, что Хатч замышлял, а вы отвечали, что понятия не имеете. Но вы же все это время знали, что искал Хатч, – украденный плутоний. Бомбу, сделанную террористами.

Бирман побледнел как полотно:

– Так вот в чем дело!

Затем он овладел собой и покраснел как рак:

– Вы, должно быть, спятили, Мартин! Украсть секретную информацию, а потом шантажировать государственных чиновников!

– Почему вы думаете, что я украл что-то у вас?

– А откуда еще вы могли узнать о плутонии?

– ЦРУ ведь не единственный в мире источник информации, Бирман. Вы все же не всемогущий Господь. Хорошо, я скажу вам, что мною сделано, Бирман. У меня назначена встреча с офицерами КГБ, которую я сам организовал, чтобы обсудить некоторые вопросы, связанные с убийством Чарльза Хатчинса. Она состоится через два часа. Они согласились на эту встречу, думая, что я представляю ЦРУ или что я сам цэрэушник. Но теперь это не важно, так как встреча назначена и я пойду на нее. Но скажу вам одно, Бирман: намечается совместная операция, которая не только прояснит обстоятельства убийства Чарльз Хатчинса, но и избавит мир от первой серьезной попытки террористов сделать свою ядерную бомбу. И если вам известно что-то, что может помочь этому делу или, наоборот, сорвать его, то неизбежно возникнет вопрос, почему вы остались в стороне.