Текст книги "Зенитчик. Боевой расчет «попаданца»"

Глава 9

– Сашка, ну-ка найди мне полдюжины гвоздей!

– Не надо гвоздей, командир. Понял я все, понял.

Рамиль пулей метнулся обратно в землянку и через три секунды выскочил обратно уже в каске.

– Взрыватель катээм без колпачка, азимут шесть пятнадцать, прицел один двадцать!

Стволы орудий не задраны, как обычно, в небо, а лишь немного приподняты над горизонтом. Сегодня батарея впервые ведет огонь по наземной, пока еще невидимой цели. Судя по установкам прицела, до немцев около семи километров. Оправдался мой худший прогноз: для того чтобы выйти на подступы к городу, немецким подвижным частям потребовалось всего шесть дней. Тут же выяснилось, что оборонять город, по сути, некому. Единственным боеспособным соединением была стрелковая дивизия. Полнокровная, сформированная в Сибири, но абсолютно не имеющая боевого опыта, она должна противостоять половине ударных частей немецкой танковой армии. А что бывает при встрече храбрых и упорных, но неопытных сибиряков с немецкими танками? По-разному бывает: когда мы, а когда нас, от соотношения сил зависит. Но одно остается неизменным – крови при этом проливается много, в основном нашей.

– Первое!

– Огонь!

Гах! Стреляет орудие первого взвода. Трассер бесследно исчезает на правом берегу, цель нам не видна. Данные для стрельбы нам передают по телефону, видимо, с НП стрелкового полка. Два полка дивизии прикрывают переправы через Дон: один – нашу и железнодорожный мост, второй – автомобильную, находящуюся южнее, почти у слияния Дона и Воронежа. А какие силы у немцев? Скорее всего, танковый корпус. Против двух стрелковых полков.

– Левее ноль ноль пять, меньше десять, взрыватель прежний! Огонь!

– Второе!

– Огонь!

Гах! Идет пристрелка одним орудием. Неведомый корректировщик пытается взять цель в вилку. Кроме сибиряков, в городе есть два батальона НКВД, кавалерийская школа, наша дивизия ПВО и масса мелких тыловых частей, которые можно не брать в расчет. Через переправу течет постоянный поток беженцев и отступающих красноармейцев, проскакивают ЗиСы, полуторки. На западном берегу большое скопление людей и техники, эскадрилья «юнкерсов» могла бы здесь наворочать такого… Но пока переправы немцы не бомбят, видимо, планируют их захватить и использовать в своих целях.

– Больше ноль ноль пять, взрыватель прежний!

Корректировщик половинит поправку по дальности.

– Первое! – командует Шлыков.

– Огонь! – я дублирую команду взводного.

Гах! Блямс.

– Меньше ноль ноль два, взрыватель прежний!

Корректировщик еще раз половинит поправку для получения узкой вилки.

– Второе! – командует Шлыков.

– Огонь!

Гах! Еще один трассер уходит на правый берег.

– Прицел прежний! Огонь!

Гах! Цель взята в узкую вилку, и корректировщик проверяет установки прицела.

– Прицел прежний! Батареей, темп пять! Огонь!

Корректировщик получил обеспеченную вилку и торопится использовать ситуацию по максимуму. Гах! Гах! Гах! Блямс. Гах! Стреляем не привычным залпом, а поорудийно.

– Прицел прежний! Батареей, три снаряда, беглым! Огонь!

Гах! Гах! Гах! Блямс. Гах! Корректировщик добился накрытия цели. Гах! Гах! Гах! Блямс. Гах! Интересно, а кого или что мы обстреливаем? Взрыватели поставлены без колпачка – значит, пехота или легкая бронетехника. Гах! Гах! Гах! Блямс. Гах!

– Стой! Прекратить огонь!

В стрельбе наступает пауза.

– Матчасть в исходное, – командую я и добавляю: – Отдыхайте пока.

– Можно закурить, командир?

– Можно Мишку за… а, ладно, курите.

Курящие в расчете все, кроме меня и заряжающего. До восемнадцати отец держал Сашку в ежовых рукавицах, ни о каком курении и речи не шло. Попав в армию, он к табаку так и не пристрастился. Остальные выбрались на бруствер, сидят, цигарки крутят. Ждем долго, наши курильщики успели пойти на второй круг. От колонны беженцев отделяется фигура в выгоревшей гимнастерке и запыленных сапогах. Пилотки на голове нет, за спиной «сидор». Правая рука висит на перевязи, сквозь бинт проступает пятно крови. Когда он подходит к нам ближе, то я вижу у него в петлицах два треугольника и перекрещенные «мослы».

– Табачком не угостите?

Сан Саныч отделяет от своих запасов бумажку нужного размера, отсыпает из кисета табак. Незнакомый сержант-артиллерист присаживается, как и все, скручивает «козью ножку», прикуривает от самокрутки Рамиля. С наслаждением делает первую затяжку. Саныч начинает разговор.

– Оттуда?

– Оттуда.

– Ну и как там?

– А-а…

Очень содержательный разговор. Между тем все понятно – долго наши не продержатся, скоро настанет и наш черед. Сержант гасит самокрутку о подошву сапога, окурок прячет. Встает, отряхивается и тут его взгляд падает на наши орудия.

– А чего вы стволы позадирали?

– По инструкции положено, чтобы пружины уравновешивающих механизмов не уставали.

– Какие пружины? Фриц одним снарядом всю батарею выбьет!

Сержант уходит обратно к дороге. А ведь он прав! Один удачно выпущенный снаряд или мина могут осколками пробить накатники орудий, и все – батарея небоеспособна. Мог бы, между прочим, и сам догадаться, тем более что печальный опыт уже есть. Расслабился в тылу, привык к тому, что стволы должны быть постоянно подняты.

– Епифанов! Ваня, давай вниз, опусти ствол. Я к комбату.

Через три минуты стволы всех орудий были опущены в ноль.

Солнце опускалось все ниже, заканчивался длинный летний день. Когда канонада на западе внезапно стихла, в душу начал заползать черный липкий страх – немцы прорвались. Теперь только от скорости их танков зависело: выйдут они к переправе сегодня вечером или отложат до завтра. Я постарался загнать страх подальше, по крайней мере, не показывать вида, но нервное напряжение спрятать не удалось, и оно невольно передалось расчету. Все замерли в томительном ожидании. Как ни ждали появления немцев, оно, как всегда, произошло неожиданно.

– Танки!!!

На правом берегу появились крохотные серые коробочки с растянутым шлейфом пыли. Коробочки ползли к переправе, расстояние около двух километров. Далековато, подпустим ближе. В нашей литературе зенитчики всегда уж если не останавливали окончательно, то, по крайней мере, надолго задерживали немецкие танки. Со стороны немецких танкистов все выглядело несколько по-другому. Схема приблизительно такая: нарвались на русские зенитки, потеряли пару машин, отошли, вызвали огонь артиллерии, подождали десять минут, поехали дальше. Вроде как надоедливое насекомое прихлопнули. Так кто же ближе к истине: наши зенитчики или немецкий обер-лейтенант, воспоминания которого попались на глаза пару лет назад? Или почти семьдесят вперед? Неважно. Думаю, что в нашем случае танкист все-таки ближе. Черт, как умирать-то не хочется. Но тут прибежал Шлыков, и стало не до мыслей о собственном тельце.

– Давай к комбату!

– Зачем?

– Не знаю. Давай бегом!

На НП батареи из всех приборов остались только буссоль и зенитная командирская труба. Филаткин буквально прикипел к трубе, рассматривая танки на другом берегу.

– Товарищ старший лейтенант, серж…

Комбат прервал мой доклад и сделал шаг в сторону.

– Посмотрите. Не могу понять, чьи это танки.

Влипаю в черный резиновый налобник. Десятикратная оптика приближает правый берег, позволяя рассмотреть мельчайшие детали танков. Хорошо видны только две крайние машины, остальные скрыты поднятой при движении пылью. По угловатому корпусу и цилиндрической нашлепке командирской башни опознаю немецкие «тройки». А вот что смутило комбата – на одной из машин висит красный флаг. Может, это трофейные танки? Да ну, откуда? Или немцы пытаются обмануть наших и проскочить к переправе? В этот момент порывом ветра флаг развернуло, и в его центре показался белый круг, с диагонально усевшимся в центре черным пауком свастики.

– Это немцы, товарищ старший лейтенант!

– Точно? Может, все-таки наши, трофейные?

– Немцы это. Точно. Флаг на танке со свастикой.

Я уступил комбату место у трубы. Никого немцы дурить не пытаются. Красный флаг на башне – это опознавательный знак для люфтваффе. Парни у Геринга горячие, за железный крест и отпуск кого угодно разбомбить готовы, в том числе и своих. Недаром кригсмарине своей авиации боялось больше, чем союзнической. Огромные опознавательные знаки, намалеванные на верхних палубах, помогали далеко не всегда. Немецкие пилоты сначала вываливали на судно бомбы и только потом разбирались с его национальной принадлежностью. Поэтому, учитывая господство в воздухе немецкой авиации, передовым танкам безопаснее следовать с таким опознавательным знаком, чем без него. Странно только, что флаг повесили, а не растянули на моторном отделении или башне.

Комбат оторвался от трубы.

– Немцы. Идите к орудию.

– Есть!

Когда я выскакивал с НП, в спину мне ударило:

– Батарея, к бою!

Пока я бежал к своему орудию, комбат успел распределить цели.

– По танкам противника! Первому по крайнему справа, второе по второму и так дальше!

Нам, следовательно, достается третий, если считать справа. Из-за поднятой пыли видно его плохо, темное пятно то исчезает, то появляется в серых клубах. Попробуй попади в него. Пока мне остается только дублировать команды Филаткина.

– Бронебойным!

Кланц – закрывается затвор.

– Готово!

Танки идут под углом к нам, градусов где-то тридцать. Как же такое движение называется? Слово еще такое… А! О! Точно! Облическое! Черт! В такой момент всякая чушь в голову лезет. Скорость у них приличная для одна тысяча девятьсот сорок второго года, судя по поднятой пыли, в час дают километров двадцать пять, а то и все тридцать. Значит, нужно выносить точку прицеливания.

– Вправо полтанка!

– Прицел четырнадцать!

Все замерли, только Дементьев плавно поворачивает маховик горизонтальной наводки – сопровождает цель. Танки вот-вот выйдут на рубеж, соответствующий установленному прицелу.

– Огонь!

Как ни ждали команду на открытие огня, а она, как всегда, прозвучала неожиданно.

– Огонь!

Гах! Блямс.

– Откат нормальный!

Пороховые газы, вылетевшие из дульного тормоза, поднимают пыль перед орудием, мешая наблюдению за полетом снаряда. Приходится выскочить на бруствер, успеваю увидеть, как трассер исчезает в пыльном облаке на правом берегу. Мимо!

– Прицел тринадцать!

Кланц.

– Огонь!

Гах! Блямс. Недолгий полет трассера. Промах!

– Прицел тринадцать!

Кланц.

– Огонь!

Гах! Блямс. Мы опять мажем, а кто-то из первого взвода попал, сквозь пыль над серым коробком поднимается бензиновое пламя и столб черного дыма. Танки увеличивают скорость, стараясь как можно скорее укрыться от нашего огня за кромкой правого берега, там мы их достать не сможем.

– Прицел двенадцать!

Кланц.

– Огонь!

Гах! Блямс. Снаряд также исчезает в сером облаке. Надеяться на попадание глупо. Проклятая пыль! Горит! Еще один горит! Опять первый взвод отличился! У них и позиция выгодней, и цели не такой плотной пылью прикрыты.

– Прицел двенадцать!

Кланц.

– Огонь!

Гах! Блямс. Кто-то опережает нас, чужой трассер втыкается в серую коробочку. Танк спотыкается, и наш снаряд проходит перед ним. Угол для попавшего в танк снаряда не самый выгодный, но даже с такого расстояния броня «тройки» нашему калибру вполне по зубам. Передние танки уже уходят из зоны досягаемости.

– Прицел двенадцать!

Кланц.

– Огонь!

Гах! Блямс. Нет, не наш сегодня день.

– Прицел двенадцать!

Кланц.

– Огонь!

Гах! Блямс. Последний снаряд мы выпускаем скорее от отчаяния, уже не надеясь попасть. Немцы прорвались к переправе, мы не смогли им помешать. Страшно представить, что там сейчас начнется. Однако один из танков, оставшихся на дороге, так и не загорелся.

– Серега, давай вон по тому. Прицел тринадцать!

– Понял.

– Бронебойным!

Кланц.

– Готово!

– Огонь!

Гах! Блямс. Ну наконец-то попали! Гах! Гах! Первый взвод вслед за нами добивает подбитого зверя. Гах! Подключается второе орудие нашего взвода. Пыль почти осела, и видно, как над танком поднимается тонкий дымок.

– Стой! Прекратить огонь!

Сан Саныч вытягивает шею, глядя на правый берег.

– Как-то слабенько он горит.

– Ничего, авось разгорится.

Нашу дискуссию прерывает новая команда.

– Тягачи на батарею!

А вот это правильно, батарея демаскировала себя. Наши же пушки слишком велики и уязвимы для того, чтобы подставлять их под огонь немецкой артиллерии. Расчет бьет рекорд, ставя орудие на колесный ход. Ствол закрепить успели раньше, чем ЗиС Коляныча зафырчал на краю орудийного окопа. А вот цепляли орудие недопустимо долго, суетились, ругались, но, в конце концов, справились. Мотор трехтонки взвыл на высоких оборотах, и грузовик, дернувшись, вытащил пушку на поверхность. Успели.

– Сашка, куда? Стой!

– А снаряды?

– Плюнь на них. Давай в машину!

Коновалов выбрался из окопа, и его втянули в кузов.

– Коляныч, гони!

Дорога забита беженцами и отступающими. К счастью, можно проехать рядом по целине. Мотор трехтонки воет на высоких оборотах, а скорость всего километров двадцать. Кочки и тяжелая пятитонная зенитка на прицепе не дают машине двигаться быстрее. По нам не стреляют – либо немцам не до нас, либо их артиллерия отстала от передового отряда. На переправе началась паника, толпа, сметая все на своем пути, бросилась на левый берег. Узкий мост не мог вместить всех желающих, прочные перила выдержали напор, люди начали перелазить через них, некоторые стали прыгать в воду. В этот момент в скопище людей и машин врезалась немецкая бронетехника. К моему удивлению, это не танки, а гробообразные бронетранспортеры. Откуда они тут взялись? Вроде к переправе прорывались только танки, а может, я просто не заметил их в клубах пыли. Немцы тоже рвутся к наплавному мосту, он очень им нужен.

– Что творят, сволочи, что творят, – шепот Сан Саныча я слышу даже сквозь шум мотора, – разве ж так можно?

Паника достигает своего апогея, люди разбегаются куда глядят глаза. Некоторые рискуют пуститься вплавь. Ширина реки здесь почти сто пятьдесят метров, и на такой риск отваживаются немногие. Гоня перед собой людей, бронетранспортеры выезжают на мост. Я жду взрыва, даже мысленно вижу, как мощный фонтан воды поднимает вверх плашкоуты и деревянный настил. Но секунды идут, а мост стоит, как и стоял. Стучат пулеметы, бронетранспортеры съезжают на левый берег. То ли саперы не успели подготовить мост к взрыву, то ли немцы оказались быстрее. Итог один – путь к городу немцам практически открыт, на этом берегу оборону будет держать только один батальон, за спины которого мы сейчас прячемся. Наши грузовики укрываются за небольшой высоткой. Вслед нам никто не стреляет, видимо, буксируемая артиллерия отстала от передовых частей, а стопяти– и стопятидесятимиллиметровые самоходки у немцев пока только в проекте. К нашему счастью.

Перестрелка у переправы не стихает, потрескивают пулеметы, постукивают винтовки. Но это не бой, а именно перестрелка. Ночное небо полосуют пунктиры трассирующих пуль. Изредка взлетают немецкие фосфорно-белые осветительные ракеты, еще реже желтоватые – наши. Захватив небольшой плацдарм на левом берегу, немцы дальше не пошли, не рискнули атаковать в сгущавшихся сумерках. Ночью переправят танки, подтянут артиллерию, подвезут горючее и боеприпасы. И тогда нашему батальону на левом берегу придется туго. И нам вместе с ним.

А вот у железнодорожного моста идет настоящий бой. Для того чтобы предотвратить захват моста и переправу вражеской техники, со стороны полустанка Подклетное на мост задним ходом загнали эшелон. То ли наши его подожгли, то ли он от стрельбы загорелся, но сейчас вагоны горят, и в свете их пламени отлично видны фермы моста, напоминающие короткие ряды букв Ж, заключенные в четкие стальные прямоугольники. Судя по всему, наши пытаются прорваться к мосту и взорвать его, а немцы, естественно, не дают им этого сделать.

Наша батарея заняла позиции на окраине Подклетного, здесь же расположились и другие батареи нашего полка, а также батареи из артиллерийского полка стрелковой дивизии. Завтра нам предстоит встретить врага здесь. Окапываться закончили около двух, потом еще разгружали привезенные ЗиСами ящики со снарядами. После таких нагрузок молодежь наша вырубилась намертво, а старшему поколению не спалось.

– Что, Саныч, невесел?

Сан Саныч затушил самокрутку и аккуратно спрятал ее в пилотку.

– Как-то муторно мне, командир. Чую, не пережить мне завтрашний день.

– Да ты что? Брось. Перед боем всем невесело, утром пройдет.

– Оно конечно…

Ба-бах!!! Мощная световая вспышка бьет по глазам, секунды четыре спустя по ушам прокатывается ударная волна. Мы одновременно поворачиваемся к мосту, уже засыпавшие выскакивают из окопа. Мощный взрыв сбросил левобережную ферму моста с береговой опоры, и она упала на землю. Видимо, наши саперы не смогли добраться до центральной опоры и вынуждены были подорвать береговую. Сверху скатились горящие вагоны, и теперь там каша из перекрученного металла и горящего дерева. Что интересно, сама ферма даже не деформировалась, видимо, у нее большой запас прочности. Теперь техника по мосту не пройдет, а пехота сможет после того, как догорят вагоны.

– Пошли спать, Саныч, утро вечера мудренее. А немцы ждать, пока мы отоспимся, не будут.

– Оно конечно…

– Да что ты заладил «конечно, конечно», живы будем – не помрем. Держи хвост пистолетом!

– Оно… ну да, ну да.

Можно подумать, у одного Сан Саныча на душе муторно, у меня тоже кошки скребут. Что-то завтра будет.

Бах! Бах! Бах! Ба-бах! Последняя мина взрывается рядом с окопом. Уй-й-й! То ли крупный осколок, то ли камень бьет меня по спине. Ну больно же, совсем фрицы оборзели. Артиллерийский обстрел сменяется минометным, потом прилетают самолеты, которые очень стараются смешать нас с землей, а мы норовим вогнать в землю их. Пока у них получается лучше. Десять секунд – очередного взрыва нет, свист мин также не слышен. Двадцать секунд. Где-то между двадцать пятой и тридцатой Дементьев констатирует:

– Кажется, это были последние.

Если бы! До заката еще далеко, и нам еще не раз предстоит пережить все прелести опорного пункта, атакуемого немецкой кампфгруппой. А кому-то их предстоит не пережить. Интересуюсь:

– Все живы?

– Да вроде все…

Нам пока везет – мелкие царапины почти у всех, за ранения их никто не считает. Еще все оглохли и, пытаясь донести информацию до собеседника, кричат. Из потерь в расчете только Епифанов – он заменил раненого наводчика в первом взводе. У нас к механизму вертикальной наводки встал Рамиль, установщик в расчете остался только один. Несмотря на старания фрицев, все орудия в батарее целы и ведут огонь. А они стараются, очень стараются, Подклетное открывает им путь к городу. Не очень, правда, понятно, зачем им нужен Воронеж? Запертый между двумя реками город никакой стратегической ценности сам по себе не имеет. Для того чтобы пройти дальше, немцам потребуется еще и форсировать реку Воронеж и пройти ее пойму шириной несколько километров. Видимо, обманувшись легкостью, с которой были пройдены сто восемьдесят километров до города, немецкие генералы решили прихватить и его, чтобы получить ордена, причитающиеся за взятие крупного населенного пункта. И вот теперь подвижные соединения немцев вместо поворота на юг вдоль Дона штурмуют Подклетное и другие наши позиции на подступах к Воронежу, а скоро окажутся втянутыми в уличные бои.

Однако эта ошибка немецких генералов здорово отравляет мне жизнь. Вот и сейчас, не успели отойти от минометного обстрела, как кто-то вопит:

– Воздух!!!

После этого крика все забиваются поглубже в щели и окопы и плотнее прижимаются к земле. Все, кроме нас – зенитчиков. Для нас «воздух» имеет совсем другое значение.

– К бою!

Расчет занимает свои места. Вроде больших повреждений у орудия нет, на мелочи, вроде оспин и царапин от мелких осколков, никто внимания не обращает. Главное, отсутствует утечка из противооткатных устройств, исправны механизмы наведения, да затвор работает как надо. На наши позиции заходит девятка «хейнкелей». «Хейнкели» – это хорошо, то есть плохо, конечно, но лучше, чем «лаптежники». Те бомбы с пикирования кладут точно на позицию, хорошо, если не на позицию нашей батареи, а «хейнкели» бомбят с горизонтального полета. При этом разброс бомб довольно большой, как говорится, на кого бог пошлет. Иногда посылает неудачно.

– Высота двенадцать!

Низко идут, интересно, как комбат высоту определил без дальномера?

– По самолетам, взрыватель тридцать три, курс ноль! Огонь!

Филаткин пытается поставить завесу на пути немецких самолетов. Ну, поехали.

– Огонь!

Гах! Блямс.

– Откат нормальный!

Кланц.

– Огонь!

Гах! Блямс. Кланц. Гах! Блямс. Кланц. Гах! Блямс. Кланц. Огонь ведем с максимальным темпом.

– Взрыватель тринадцать!

Завеса переносится ближе. Гах! Блямс. Кланц. Гах! Блямс. Кланц. Гах! Блямс. Кланц.

– Взрыватель восемь!

Последний рубеж нашего огня. Гах! Блямс. Кланц. Гах! Блямс. Кланц. Гах! Блямс. Кланц. Немцы проходят и эту завесу. И тут я вижу, что летящие вниз бомбы имеют почти правильную круглую форму.

– Ложись!!!

Ба-бах! Дзинь – мелкий осколок или камушек попадает кому-то по каске. Бах! Бах! Бах! Бах! Бах!

– А-а-а-а…

Воет кто-то на высокой ноте. Рискую поднять голову, пока бомбы еще рвутся. Воет наш установщик, зажимая рану на левой руке. Поначалу мне показалось, что рука у него почти оторвана.

– Рамиль, дуй за санинструктором. Быстро! Саныч, давай пакет!

Рамиль пулей вылетает из окопа. Для начала Сан Саныч накладывает на руку жгут и только потом зубами рвет упаковку индивидуального пакета и бинтует рану. Осколок вырвал из бицепса приличный кусок и, похоже, задел кость – рана очень тяжелая. Работает Саныч уверенно, чувствуется немалый опыт.

– Саныч, а ты где так раны научился обрабатывать?

– Как где? На лесосеке. То один с бодуна топором себе по ноге треснет, то другой олух под хлыст попадет, а до фельдшера двести верст по тайге. Вот и приходилось…

Рамиль возвращается один.

– А санинструктор где?

Ильдусов молча садится на повозку и только потом отвечает:

– Нету Олечки, убили.

– Как?!

Вопрос выдыхают несколько ртов одновременно.

– Осколочек, маленький, точно в висок. Как живая, только крови немного. Волосы белые…

За последние сутки он видел многое, но тонкая струйка крови на виске красивой девушки произвела на него сильное впечатление, от которого он никак не может избавиться. Мне бы этому известию радоваться надо, а в душе закипает дикая злоба – такую красоту загубили! Сволочи! Знакомый свист бросает нас на землю. Дементьев стаскивает Рамиля на дно окопа. Бах! Бах! Бах! Бах! Рвутся мины. На этот раз налет совсем короткий.

– Скоро полезут.

Я бросаю взгляд на орудие, видимых повреждений нет.

– Встретим. Как полагается встретим.

За Лобыкиным приходят двое санитаров, присланных комбатом.

– Хорошо, что левая, – замечает Сан Саныч, – без правой совсем худо было бы.

– Не каркай, Саныч. Может, спасут парню руку.

– Оно… ну да.

Этот разговор прерывается новым криком.

– Танки!!!

– Ну вот, полезли.

Встретим, легко сказать. С каждым разом комитет по встрече все больше и больше сокращается, а количество встречаемых увеличивается. Начинает казаться, что боремся мы с гидрой какой-то, многоглавой и многолапой, и чем больше мы ее убиваем, тем больше ее становится. Все новые и новые части вермахта переправляются на расширяющийся плацдарм, а нам удерживать поселок все труднее. Танковая атака сопровождается новым минометным и артиллерийским обстрелом, откуда-то с соседней улицы немцам иногда отвечает одиночная гаубица, еще утром оттуда стреляли четыре.

– Один, два, три, – высунувшись из-за бруствера, пересчитываю танки в нашем секторе, – девять, десять, одиннадцать. Одиннадцать.

Перед нашими позициями от предыдущих атак остались четыре немецких танка. Один, черно-обугленный, еще дымится, со второго – «четверки», взрывом собственного боекомплекта сорвало башню, два других просто застыли неподвижными памятниками своим экипажам. С НП батареи доносится:

– К бою!

Приступаю к своим обязанностям.

– Бронебойным! Прицел шесть!

Кланц.

– Готово!

– Ог…

Что-то бьет мне по глазам, я сразу слепну, а рот забивает землей. От резкой боли кажется, что глаза вытекли, и я скрючиваюсь за бруствером, прижимая ладони к лицу. Через пару секунд я понимаю – глаза просто забиты землей. Э-кхе, кхе, кхе, выплевываю изо рта набившуюся туда землю, с трудом удерживаясь от желания начать тереть глаза руками.

– Командир, что с тобой?

Наводчик Дементьев склоняется надо мной.

– Флягу, флягу дай, – ворочаю сухим языком во рту, еще полном остатков земли.

Серега сует мне в правую руку овальную тяжесть фляги, обтянутую матерчатым чехлом.

– Уже открыта, – предупреждает он.

– Огонь, по танкам огонь, стреляйте же! Давай, Серега, не спи, сам командуй!

Набираю в рот тепловатую воду.

– Трубу протри, – кричит кому-то Дементьев.

– А-а, ё-о-о.

– Почему не стреляете? Огонь! Огонь!

Взводный примчался ситуацию выяснять. Гах! Блямс.

– Бронебойным!

Кланц. Выплевываю воду изо рта. На ощупь пытаюсь налить воды в сложенную лодочкой ладонь. Помог бы кто – но сейчас не до меня, танковая атака продолжается. Гах! Блямс. Большие паузы между выстрелами, очень большие. Видимо, Сашка один со снарядами возится. Надо бы Сереге послать Сан Саныча на помощь заряжающему, да он никак не догадается. Пытаюсь промыть глаза водой.

– Бронебойным!

Кланц. Гах! Блямс. Большие паузы, очень большие, долго возятся.

– Саныч, помогай Сашке! Саныч, ты меня слышишь? Помогай заряжающему!

Кажется, правый глаз начинает что-то видеть, но резь заставляет прикрыть веки. С трудом разлепляю глаз и плещу на него водой из ладони.

– Бронебойным!

Кланц. Гах! Блямс. Опять большая пауза.

– Саныч! Саныч, твою мать! Помоги заряжающему.

Кланц. Гах! Блямс. Правый глаз вроде отходит, хотя вижу все еще нечетко, мутно, но резь, кажется, начинает понемногу отпускать. Наливаю воду в ладонь и пытаюсь промыть левый глаз. Кланц. Гах! Блямс. Вода во фляге наводчика заканчивается. На ощупь пытаюсь достать свою, получается далеко не сразу. Кланц. Гах! Блямс. Откручиваю крышку фляги.

– Прекратить огонь!

Ко мне сразу бросаются.

– Голову, голову держи! Глаза ему открой! Пальцами, пальцами придерживай.

Сверху на лицо льется вода.

– Не тряси головой, – это Дементьев мне, – сейчас глаза промоем.

Опять льется вода, похоже, в ход пошла уже третья фляга, но видимость действительно улучшается.

– Все, хорош, я уже вижу. Где танки?

– Отошли. Еще один подбили, остальные ушли. Маневренные, сволочи!

– Это не они маневренные, а вы косые. Серега, что это было?

– Снаряд немецкий. Прямо перед орудием упал и не взорвался.

Невзорвавшиеся немецкие снаряды – явление не то чтобы частое, но бывает. Если бы он взорвался, то похоронил весь расчет вместе с пушкой, а так только выбил фонтан земли, и я временно лишился возможности видеть. Зрение действительно возвращается, и то, что я вижу, радости мне не доставляет. Сашка с Рамилем опускают на дно окопа тело Сан Саныча. Пуля попала ему в спину, когда он протирал забитую землей оптическую трубу. Не понять, прицельная или шальная настигла его пуля, но у наших ног лежит мертвый Сан Саныч. Сашка произносит еле слышно:

– А ведь он знал, он чувствовал. Еще вчера.

Надо привести расчет в чувство.

– Ну, что встали? Давайте его в ровик. Вечером похороним.

А потом добавляю. Эти слова мои губы шепчут против воли:

– Если будет кому.

С наступлением темноты атаки прекратились – у немцев по распорядку ужин, а мы похоронили Сан Саныча, там же, в ровике для снарядов. Выкопать могилу не было сил, а снарядов осталось – кот начхал, и два ровика сразу им ни к чему. На уже традиционной зеленой доске от разбитого снарядного ящика Дементьев химическим карандашом выводит надмогильную надпись.

– Черт! Какая у него фамилия была?

– Хворостов, – подсказываю я.

– Точно! Совсем из головы вылетело, все Саныч да Саныч.

Серега втыкает доску в холмик. «Красноармеец Хворостов А. А. 1906—1942». Минуту молчим, я уже открываю рот, чтобы скомандовать «Смирно!», но комбат опережает меня.

– Вольно! Похоронили?

– Так точно, похоронили!

– Тогда принимайте пополнение.

Только тут я замечаю, что за комбатом прячется кто-то еще.

– Ну проходи, не бойся, мы не кусаемся. Как зовут?

– Катерина. Егорова.

Вот и наш расчет обабился, кончился единственный мужской монастырь в батарее. Но еще один человек нам позарез нужен – установщика взрывателя в расчете сейчас нет, как нет и установщика прицела. Поэтому Рамиль опять вернется к взрывателям, а его место займет Катерина. Росточка она небольшого, крепенькая, короткая стрижка темных волос, пилотки на голове нет. В своем мешковатом обмундировании она чем-то напоминает медвежонка. Присмотревшись внимательней, вижу, что за последние дни ей здорово досталось: глаза провалились, под ними темные пятна, носик обострился, левая скула ободрана.

– Ее орудие накрыло близким разрывом, она одна уцелела, – поясняет Филаткин, – остальных кого в госпиталь эвакуировали, кого…

Комбат кивает на маленький холмик, мы все автоматически смотрим туда же.

– Так что вы ее не обижайте.

– Не обидим, – выскакивает вперед наводчик Дементьев, – проходите, Катерина Егорова, присаживайтесь, знакомиться будем.

Пока расчет знакомится с новым номером, комбат сообщает еще одну плохую новость:

– Сегодня еще одно орудие в первом взводе разбило.

Тон, которым он это говорит, мне сильно не нравится, уж больно печальный. Меня пронзает догадка.

– Епифанов!?

Филаткин молча снимает фуражку, следом я стягиваю пилотку. До остальных тоже постепенно доходит, наступает тишина, глядя на нас, освобождаются от головных уборов остальные.

– Такие дела, – комбат возвращает фуражку на голову, – кухня вот-вот приедет, грузовики со снарядами должны быть ночью. Сейчас трактор подгоним – разбитое орудие эвакуировать. Осторожнее будьте, немец услышит – может пальнуть, а вас и так мало. Два орудия в батарее осталось, а из средних командиров – я один.

И уходит в темноту. Кухня действительно скоро появляется. Где-то за избой, на позиции первого взвода, кряхтит тракторный мотор. Надо бы сходить с Петровичем поздороваться, давно не виделись, но сил нет. Да и его отвлекать не стоит. Сам, не заметив как, проваливаюсь в черную бездну тяжелого сна.

Подняли меня еще затемно, но восток уже начинал светлеть. Как выяснилось, ночью грузовики со снарядами не пришли, пришел приказ сменить позиции. Проще говоря, понимая, что поселок не удержать, командование нашей дивизии ПВО решило эвакуировать наиболее ценную технику. Приказ есть, а из транспорта только трактор Петровича, только что приехавший из города, грузовики со складов так и не вернулись.

– Час туда, час обратно. Выходит два часа в самом лучшем случае, – прикинул время возвращения трактора комбат.

Через два часа будет уже светло, и немцы могут налететь в любой момент.