Текст книги "Зоя Космодемьянская. Правда против лжи"

Автор фото скорби и любви

Каждый раз, когда вспоминаю Петра Лидова, думаю и о Сергее Струнникове. В сознании моем они нераздельны, как нераздельны их имена на мраморной доске у нас в редакции памяти журналистов «Правды», погибших во время Великой Отечественной войны.

Я уже сказал, что погибли они вместе. Произошло это в день третьей годовщины начала войны, 22 июня 1944-го, на военном аэродроме близ Полтавы. Погибли при исполнении служебных обязанностей – абсолютно точное выражение. Они приехали сюда, чтобы написать о летчиках и сделать снимки для «Правды», но попали под внезапный налет вражеской авиации.

Эта их совместная командировка оказалась последней. А до нее было много других. Сошлись они в общем деле на Западном фронте, в труднейшие дни обороны Москвы. Сотрудничество двух журналистов – пишущего и снимающего не было редкостью на войне. Однако составы таких пар менялись, и даже не всегда бывало, что один хорошо знает другого. В данном же случае, судя по всему, возникла не только профессиональная, но и душевная близость, которая притягивала их друг к другу, побуждая искать возможности еще и еще раз поработать вместе.

Так, перенеся в феврале 1942 года тяжелый сыпной тиф и оказавшись в подмосковном санатории «Архангельское», Сергей Николаевич пишет П. А. Лидову: «14 марта 1942 г. Судьба и обстоятельства перебросили меня в санаторий, где я ремонтирую свое здоровье, чтобы вновь вместе с Вами (это мое желание) создавать ценные вещи нашей эпохи для потомков, для истории, отойти от стандарта и брать самую соль жизни, самое острое, самое необходимое».

Надо же, как чувствовал он необыкновенность этого их журналистского призвания в суровое время великой войны! Не одни лишь сиюминутные задачи для повседневности, а гораздо больше – для истории, для потомков. И при этом острое ощущение эпохи, которую они отражают и выражают, стремление, как он написал, «отойти от стандарта и брать самую соль жизни». Нелегко? Еще бы! Но личность творческая этого требует.

А у Лидова – то же самое. Потому и он при встречах, в письмах, дневниках с искренней теплотой и пониманием обращается к Струнникову, видя в нем уже не просто коллегу, а друга. Хотя главным для него тоже остается их совместная работа, которая, впрочем, из текущей, повседневной на глазах становится исторической. Об этом я думал, например, читая такую запись в дневнике Петра Александровича от 16 мая 1942 года:

«… Он (С. Н. Струнников) показал мне сотню снимков, увеличенных и наклеенных на паспарту. Большинство этих снимков было сделано во время наших совместных поездок: по Минскому шоссе – в начале ноября (1941 г.), в Тулу – 13–15 ноября, в Ступино к генералу Белову – 1 декабря, в Венев с наступающими частями Белова – 10–11 декабря, в Петрищево – 26 января (1942 г.). К некоторым из этих снимков я сделал надписи, после чего отправился в путь».

Вроде бы буднично: сделал эти самые надписи к фотографиям – и отправился по очередным делам. Но меня не оставляет уверенность, что уже тогда, то есть совсем немного времени спустя после того, как Струнников те фотографии напечатал, у Лидова было ощущение их исторической значимости.

Да, Минское шоссе под Москвой в ноябре 41-го, обороняющаяся Тула, наступающие части генерала Белова в декабре – все это и многое другое к маю 42-го стало уже кадрами истории великой битвы за советскую столицу. И, конечно, те снимки, которые Струнников сделал 26 января 1942 года в подмосковной деревне Петрищево…

* * *

Однако мне давно была интересна жизнь этого талантливейшего фотожурналиста и фотохудожника. А сведения, оставшиеся о нем в «Правде», крайне скудны. Даже обычного личного дела в редакции нет – всего лишь так называемый листок по учету кадров. Может быть, потому, что пришел в «Правду» Сергей Николаевич Струнников в августе 1941-го, когда уже вовсю кипела война, а меньше чем через три года он погибнет.

Не только я – все мы должны быть благодарны ветерану Центрального архива общественно-политической истории Москвы (ЦАОПИМ) Людмиле Ивановне Смирновой, которая, приложив много сил и старания, буквально по крупицам собирала биографический материал о С. Н. Струнникове. На него я и буду в основном опираться.

Кстати, от Людмилы Ивановны впервые узнал, при каких обстоятельствах и как Струнников стал военным фотокорреспондентом «Правды». До этого он был уже известным мастером фотографии, работал в разных местах и печатался во множестве изданий, включая «Правду». В 1940 году в Центральном доме журналиста состоялась его персональная выставка «Фото С. Струнникова. 1930–1940», получившая высокую оценку профессионалов. А вот начало войны застало его в дальней геологической экспедиции. Выйдя с изыскателями из тайги в маленькую сибирскую деревушку, Сергей Николаевич узнал, что фашистская Германия напала на Советский Союз и уже несколько недель на западе страны идут ожесточенные бои.

Только через месяц он смог добраться до Москвы. Дома его ждали повестка из военкомата и письмо из редакции газеты «Правда». Утром следующего дня по редакционному приглашению он пришел сюда и был утвержден фотокорреспондентом главной газеты страны. Согласно листку по учету кадров, произошло это 22 августа 1941 года. А 17 октября он уже официально военный фотокорреспондент.

Приглашение в «Правду» с началом войны говорит о том, что Струнников был замечен здесь раньше, а теперь, в особых обстоятельствах, интерес к молодому одаренному фотомастеру еще более возрос. Наверное, сказалось и то, что, будучи призванным в 1932 году в Красную Армию, он сдал экзамены на звание командира запаса. И тогда же, находясь на военной службе, Сергей Струнников в течение года работал в красноармейской газете «На боевом посту». На фотоконкурсе, организованном в воинских частях, он даже получил первую премию. «Значит, военная тема уже ему знакома», – рассуждали, видимо, кадровики «Правды».

Не ошиблись в своем выборе!

* * *

Жизнь ему выпала короткая – неполных 37 лет, и делится она четко на две части: до войны и во время нее.

Родился в 1907-м, в Херсоне. Отец его, Николай Иванович Струнников, был выходцем из бедной провинциальной семьи. Ощутив в себе художественный дар и рано начав рисовать, возможности для учебы не получил. Образование его ограничилось трехлетним обучением в приходской школе, а затем был отдан «мальчиком» на мануфактурный склад. Так и сгинул бы его талант, если бы не природное упорство, которое привело подростка в Москву, где он сумел устроиться в мастерскую живописца С. И. Грибкова. Правда, опять-таки «мальчиком»-подмастерьем, на побегушках.

О жизни пробивавшегося к любимому делу парня рассказал в своей знаменитой книге «Москва и москвичи» Владимир Алексеевич Гиляровский, известный журналист и необыкновенно добрый человек, очень поддержавший начинающего художника:

«Н. И. Струнников, сын крестьянина, пришел в город без копейки в кармане и добился своего нелегко. После С. И. Грибкова он поступил в Училище живописи и начал работать по реставрации картин у известного московского парфюмера Брокара, владельца Большой художественной галереи.

За работу Н. И. Струннкову Брокар денег не давал, а только платил за него пятьдесят рублей в Училище и содержал «на всем готовом». А содержал так: отвел художнику в сторожке койку пополам с рабочим, – так двое на одной кровати и спали, и кормил вместе со своей прислугой на кухне».

И все-таки при помощи Гиляровского, а также Павла Михайловича Третьякова удалось Николаю Струнникову закончить Московское училище живописи, ваяния и зодчества, а затем и Академию художеств в Петербурге по классу И. Е. Репина.

Об отце выдающегося фотомастера нельзя не сказать, потому что от него унаследовал Сергей и художественный талант, и страстную любовь к искусству. Правда, из всех его видов для себя выбрал не живопись, а более современные – кино и фото. Окончив в 1926 году среднюю школу, он успешно сдает вступительные экзамены и поступает на операторское отделение Государственного техникума кинематографии.

Его товарищи вспоминали, с каким необычайным увлечением учился он здесь все четыре года. Одновременно работает осветителем на фабрике «Межрабпомфильм», а в 1928 году на страницах московских газет появляются первые снимки Сергея Струнникова.

Кино и фотожурналистика отныне идут в его жизни параллельно. Он занимается одним и другим, видимо, еще не зная, чему отдать предпочтение. Например, уехав во время каникул в геологическую экспедицию в должности кинофотоработника, он снял свой первый короткометражный фильм «Разведка горючего» – и тут же сделал целый ряд фотографий для журналов «Пламя», «Советский экран», «Рост».

После окончания кинотехникума в 1930 году Сергею посчастливилось поработать с одним из крупнейших советских кинорежиссеров Всеволодом Илларионовичем Пудовкиным, будущим автором «Минина и Пожарского», «Адмирала Нахимова» и других прославленных фильмов. Тогда он снимал картину под названием «Очень хорошо живется», и Струнников стал помощником оператора в его съемочной группе, параллельно снимая рабочие моменты фильмопроизводства.

Ему было всего 23 года, и роль при Пудовкине, казалось бы, не самая видная, однако мэтр сумел рассмотреть и оценить данные молодого оператора. «Из товарища Струнникова, – написал он, – должен выйти хороший работник кино».

Так, безусловно, и могло быть, но фоторепортаж захватывал его все сильнее и сильнее. Способствовали этому величайшие созидательные дела, которые разворачивались в стране, и растущий спрос газет, журналов на отражение их в фотографиях. Чувство первопроходца, свидетеля и летописца огромных достижений было главным у него в эти годы. Оно поднимало дух и рождало творческое вдохновение.

Повезло ему, что он стал участником знаменитого арктического рейса ледокола «Красин», где Струнников исполнял обязанности секретаря экспедиции Главсевморпути и специального фотокорреспондента газеты «Водный транспорт». Впервые в истории освоения Арктики в 1933 году был отправлен из Архангельска по Северному морскому пути караван судов для доставки грузов в устье реки Лены. «Красин» прокладывал путь этим судам, и после того, как необходимое для жителей северной Якутии было сгружено на месте, ледокол вернулся в Архангельск, а суда на обратном пути зазимовали.

Изумительная это была творческая зарядка для молодого фотожурналиста! Он снимал завораживающие просторы Арктики и экзотическую красоту ледовых ландшафтов, но с наибольшей любовью – людей, которые во имя Родины преодолевали невероятные трудности.

Это будет характерно для всей дальнейшей его работы: искренняя любовь и неостывающий интерес к тем, кто способен на великие свершения ради общего блага. Как и другие его коллеги, Струнников рвался на передний край социалистического строительства, но всматривался больше всего не в индустриальную панораму, а в лица ее творцов.

Не случайно и на персональной его фотовыставке 1940 года значительное место заняли портреты: Чкалов перед полетом в США, пианисты Флиер и Гилельс, летчик-испытатель Коккинаки, писатель Новиков-Прибой… Впрочем, диапазон жанров и тем был чрезвычайно широкий. Объединяло же все работы одно: очень высокая творческая планка. Фоторепортер и фотохудожник органически слились в нем.

* * *

Война… Все лучшее, что было в этом человеке от природы и что дало ему воспитание, по максимуму раскрыли военные годы.

Недавно, летом 2013 года, журналисты газеты «Щит и меч» Сергей Лагодский и Юрий Ржевцев, работая над сборником к 70-летию Победы, обнаружили в военном архиве наградные листы Сергея Николаевича Струнникова, датированные 1 июня 1942 года. В них он представлялся к награждению медалью «За боевые заслуги». И вот что отмечалось в кратком изложении личного боевого подвига:

«Будучи военным корреспондентом газеты «Правда» принимал участие и производил фотосъемки похода в тыл врага (декабрь 1941 г., Можайское направление). В процессе похода производил фотосъемки, часть которых под названием «Партизаны-истребители в тылу врага» были опубликованы в газете «Правда». Указанные съемки зачастую производились под огнем немецких автоматчиков. В дни боев под Москвой фотоснимки Струнникова с передовых позиций неоднократно печатались в газете «Правда». Летая на пикирующем бомбардировщике, под ураганным огнем вражеских зениток, заснял момент бомбежки войск противника. На выставке в ЦДКА представлено 57 лучших фотоснимков Струнникова. Особенно были отмечены снимки: «Москва, 14 декабря», «Таня», «Полет на бомбежку». Выдающийся фоторепортер своими высокохудожественными снимками военных эпизодов внес ценный вклад в историю Отечественной войны».

Подписали этот документ командир полка майор Сазонов, комиссар полка батальонный комиссар Кузнецов и начальник штаба майор Казначеев. Я обратил внимание: военные люди, не профессионалы фотографического дела, они отметили, что фоторепортер – выдающийся, а сделанные им снимки – высокохудожественные.

От себя скажу, что в «Правде» во время войны работали действительно выдающиеся советские фотожурналисты – Михаил Калашников (тоже погиб), Александр Устинов, Виктор Темин, Сергей Коршунов и другие. Всем им, кроме высоких профессиональных качеств, требовалось проявлять и смелость, мужество, отвагу: нередко они рисковали жизнью, проникая на самые опасные участки фронта.

Струнников рвался туда, где опаснее всего. Потому и летал на бомбежку, и отправился в тот самый рейд по тылам врага в декабре 1941-го. Вместе с ним там был еще один журналист «Правды» – Иван Федорович Кирюшкин (боец Чапаевской дивизии в годы Гражданской войны). Он свидетельствовал, что многие снимки Струнников делал непосредственно в бою, и были случаи, когда его приходилось вытаскивать из-под огня. Причем съемка поглощала журналиста настолько, что он не замечал свиста пуль вокруг себя. Однажды, когда он выбежал на опушку леса, немцы открыли огонь, а Сергей, встав на колено, продолжал щелкать затвором «лейки». К счастью, обошлось: пуля только оцарапала ему висок.

* * *

Он ценил художественную выразительность снимка и всегда стремился к предельной выразительности. Однако не поступаясь достоверностью. «Фотография – это документ, – говорил Сергей Николаевич. – И если я заставлю людей позировать мне, играть ради снимка, то займусь не чем иным, как подделкой документов».

Снимая в осажденной Москве – на сооружении баррикад в городе и противотанковых рвов на окраинах, в подразделениях войск противовоздушной обороны и частях народного ополчения, на призывных пунктах и у метростроевцев, он старался делать свое дело незаметно, не отвлекая людей от напряженной работы. Из-за этого бывали даже неприятности: фотографа принимали за шпиона и приводили в милицию. Зато фотографии получались правдивые и убедительные – такие, не поверить которым было невозможно.

Итог колоссальной его работы во время Московской битвы подвели участие в выставке «Москва военная», которая состоялась весной 1942 года, и издание альбома «Москва. Ноябрь 1941», куда были включены лучшие его фотографии, сделанные в дни обороны столицы. Но он, едва перенеся тяжелую болезнь, опять стремится в пекло, на фронт, на передовую. Никто и ничто не может его удержать! Вот он уже на Брянском фронте, вот снимает на берегах Дона, под Воронежем. Настойчиво добивается командировки в блокадный Ленинград.

И в конце 1942 года все же добился: редакция поручила ему вместе с поэтом Н. С. Тихоновым подготовить журнал-альбом «Ленинград в борьбе». За три недели командировки Сергей Струнников создал такую мощную по силе воздействия серию снимков, что они стали своего рода памятником городу несгибаемой стойкости, впечатляющим свидетельством «будничного» героизма ленинградцев, которые перенесли невозможное, но не сдались.

Он и сам решил тогда работать под девизом: «То, что считается трудным, нельзя назвать невозможным». Он и сам преодолевал все, ни перед чем не сдаваясь и не опуская руки. Хорошо потом написал об этом Николай Тихонов:

«Снимать Ленинград в декабре – это своего рода подвиг. У нас такие короткие дни в это время года, что мы плаваем как рыбы в сумрачной воде. Туманы и ранняя темнота – это такие враги, которые не хуже немецкого обстрела для фотографа.

Кроме того, если фотограф ограничен временем своего пребывания в городе, то он многое не увидит, так как, добравшись без транспорта, на своих ногах до далекого объекта съемки, он может только убедиться, что может только идти обратно – снимать уже темно. А дней у него считанное количество.

Пробираться по городу из конца в конец затруднительно. Трамваи капризны, как невские русалки, и так же редки, как последние. Фотограф, лишенный отдыха и сна, в отчаянии. Как быть со съемками? И вот постепенно он составляет точный план и пускается, несмотря на все препоны природы и казусы пространства, смело выполнять его.

И он снимает с упорством одержимого. Правда, тут город сам начинает идти навстречу. Таких драматических и человеческих контрастов мало где отыщется, как в Ленинграде. 500 дней в бою находится Ленинград, и он не прекращает той огромной работы и жизни, что свойственна такому гиганту-городу. Все это заснял Сергей Николаевич Струнников, и вы по его снимкам увидите Ленинград в декабре таким, каким он действительно был. Это победа мастера!»

Обстоятельства, видимо, сложились так, что в 1943 году альбом издан не был, а в «Правде» и других изданиях появилась тогда лишь часть снимков. Поэтому следует еще раз выразить благодарность архивистам Москвы и особенно Людмиле Ивановне Смирновой, которые, обнаружив подготовленный автором материал, издали его в 2005 году под названием «Репортаж из блокадного Ленинграда. Фотографии фронтового корреспондента Сергея Струнникова».

Замечательным дополнением к пронзительным снимкам стали записи из дневников фотожурналиста, сделанные им во время командировки в блокадный Ленинград и опубликованные впервые в газете «Правдист» в начале 1943 года.

* * *

Что было с ним дальше? Опять война. Поразительно, как успел он за отведенное ему время побывать во стольких местах и в труднейших условиях столько сделать! Западный, Брянский, Ленинградский, Волховский, Северо-Западный, Первый Прибалтийский фронты, Сталинград, Тула, Калинин, Смоленск, Харьков, Одесса, Крым, Севастополь… Да полностью всю географию его полетов и поездок я не берусь воспроизвести. А о том, как это бывало, пусть скажет страничка из его крымского дневника, относящаяся к весне 1944 года:

«В двух километрах от противника. Целый день над нами летают “мессеры”. Работают артиллерия, минометы. Снимаю все, что может отразить войну в Крыму. Бойцы, роющие окопы, говорят, чтобы я немедленно пригнулся, иначе подобьет вражеский снайпер. Пригибаюсь, иду дальше, ползу, приподымаюсь, в вечерней дымке вижу море, бухту Севастополя. Идет пулеметная стрельба…

Вечером наша тройка (Л. С. Соболев, И. И. Золин и я) заходим к дежурному. Неожиданно он нам сообщает, что Калашников убит… Не могу себе представить: ведь только вчера утром мы все брели вместе и ночевали в одной комнате. Только вчера утром я снимал его. Оказалось, это было в последний раз…

…Никто не гарантирует, будем мы завтра живы или нет. Мы находимся в самом огне борьбы за Севастополь. Под этим городом почти уже накануне самой победы погиб наш верный товарищ большевик Миша Калашников, самый отзывчивый из среды репортеров, которых я знаю. Он честно отдавал все свои силы газете».

Так написал Сергей Николаевич о своем товарище по «Правде». Но ведь так же можно сказать и о нем самом. Коллеги из газеты «Щит и меч», нашедшие много лет спустя в архиве его наградные листы и проделавшие после этого свою исследовательскую работу, пришли к выводу: «Это был скромный, талантливый, увлеченный человек, фантастически преданный своей профессии и отличавшийся феноменальной работоспособностью».

Согласен с ними. Даже семьи своей Сергей Струнников не создал, поскольку любимое дело захватило его целиком – всю душу и всю жизнь. Но было это дело не для себя, а для людей. Помните, как он однажды выразился в письме своему другу Петру Лидову? «Для потомков, для истории…»

Именно такой работой оказалась и его «Таня». Тот снимок, сделанный в январе 1942 года в Петрищеве, Сергей Николаевич назвал так же, как Лидов свой очерк. Вместе они – очерк и фото – вошли в историю и останутся в ней навсегда.

«На фотографии погибшая девушка выглядит так, как будто смерть не тронула ее красивого лица, словно только сейчас произнесла она последние смелые и гневные слова, – пишет Людмила Ивановна Смирнова в своей статье о С. Н. Струнникове. – Образ этой юной героической девушки стал национальным символом сопротивления врагу».

Конечно! И препарировать в данном случае работу фотографа с точки зрения техники, то есть как она сделана, представляется невозможным и недопустимым, даже кощунственным. Немыслимой силы взлет духа произошел у человека, который увидел свою соотечественницу, совершившую подвиг, замученную и убитую, но величественную и красивую. Чтобы так увидеть и так это передать, сам автор снимка должен был подняться на ее духовную высоту и проникнуться ее благородными чувствами.

Снова и снова всматриваясь в давно потрясшую меня фотографию, мысленно я говорю: фото скорби и любви. Такой любви и такой скорби, на какие способен не каждый, но они необходимы людям, чтобы оставаться людьми.

В своем блокноте Петр Александрович Лидов незадолго до гибели записал: «Есть много портретов Зои Космодемьянской. Одни художники добились портретного сходства с оригиналом, другие за сходством не гнались, старались постичь и выразить внутреннюю сущность этого человека, его порыв, его идею. И те и другие портреты хороши, пока на них смотришь. Но когда я закрываю глаза, то представляю себе Зою, какой я видел ее в первый и последний раз, – на снегу у разрытой могилы».

Благодаря Сергею Струнникову, соратнику Петра Лидова по «Правде», мы тоже можем видеть Зою, как в тот день. Увидят ее и люди будущего.