Текст книги "Смерть президента"

Что-то взыграло в нем, что-то поднялось с самых его глубин...

Как мина, которая, пролежав на дне целое столетие, вдруг оторвалась от якоря и всплыла на солнечную, мирную уже поверхность моря, – несуразная, страшная, обросшая какими-то морскими глубоководными созданиями и готовая взорваться от первого же неосторожного прикосновения к ней.

Не пожелал вот Пыёлдин обратиться к своим пленникам просто и понятно, став на табуретку или поднявшись на несколько ступеней лестницы. Нет, он загнал людей в зал заседаний, а сам поднялся на сцену, зашел за стол, усадил рядом с собой Цернцица, а по другую сторону Анжелику. Свое выступление он обставил и с театральностью, и даже с некоторой торжественностью. И надо же, этот кандибобер подействовал на заложников, они признали за ним право поступить именно так.

Да, все так и было – Пыёлдин вытолкал на сцену Цернцица, следом поднялся сам, все в той же черной шляпе с обвисшими краями и в клетчатом пиджаке, в котором, видимо, видел себя крутым и сильным, а оказавшись за столом, поманил в президиум и Анжелику. Та легко улыбнулась публике и села, сверкнув бриллиантами.

– Представь меня, – шепнул Пыёлдин, наклонившись к Цернцицу.

– Но тогда получается, что мы сообщники! – воспротивился банкир.

– А разве нет? – удивился Пыёлдин. – Я пришел сюда за деньгами, ты мне эти деньги дашь, ведь дашь?

– Дам.

– Вот видишь, значит, мы с тобой уже сотрудничаем, у нас прекрасное взаимопонимание.

– Во всяком случае, я хорошо тебя понимаю.

– Отлично. Эти люди, которые пожелали встретиться со мной, тоже приняли посильное участие в решении моих денежных проблем... Они служат надежной гарантией того, что все у нас с тобой получится. Как в старые добрые времена, да?

– Да.

– Ванька, ты вроде не радуешься? Мы же с тобой, как и прежде, сообщники, соратники, подельники, а?

– Наверно, – подавленный неожиданным напором Пыёлдина, Цернциц отвечал односложно, явно желая, чтобы этот разговор побыстрее закончился.

– Ванька, ты должен зарубить на своем внушительном носу – мы с тобой сообщники. Ты же ведь собирался слинять отсюда рано или поздно, а? Признавайся, вострил лыжи?

– Я бы не строил Дом.

– А! – Пыёлдин пренебрежительно махнул рукой. – Пудрил людям мозги. Знаю я тебя. А потом поймал бы хороший момент, продал бы Дом, деньги под мышку, а сам в Испанию, признавайся!

– В Испанию? Ни за что!

– А, – понимающе протянул Пыёлдин. – В Швейцарию. Все ясно. Ваш брат банкир к Швейцарии льнет. Договорились, Ваня, линяем вместе. Ведь у тебя уже все подготовлено? Схвачено и там, и здесь, а?

– Поговорим, – уклончиво ответил Цернциц и опасливо посмотрел в зал, затаившийся в ожидании.

Поднявшись со своего стула, Цернциц некоторое время водил пальцем по столу, пытаясь сосредоточиться и найти уместные слова.

– Господа... Вы уже знаете о происшедшем, знаете причину, по которой наш вечер был несколько скомкан... Имею честь представить вам Аркадия Константиновича Пыёлдина... Во власти которого мы оказались сегодня по собственной глупости и самонадеянности. Это печально, но тут уж ничего не поделаешь. Я приношу свои глубокие извинения и надеюсь, что в будущем подобного не повторится.

Постояв еще некоторое время, Цернциц тяжело вздохнул, видимо, собираясь еще что-то произнести, но, так ничего и не добавив, сел на свое место.

Поднялся Пыёлдин.

Свет на сцену падал откуда-то сверху, и поэтому лицо его оказалось в тени от широких полей шляпы. Увидев больше тысячи лиц, устремленных к нему с надеждой и страхом, Пыёлдин на какое-то время растерялся, обернулся к Цернцицу, но тот безучастно смотрел в зал, подперев щеку рукой. Пыёлдин негромко откашлялся.

– Значит, так... Из этого помещения никому не выходить до особого распоряжения. В случае, если...

– А в туалет?! Под себя?! – прозвенел в зале тонкий женский визг.

– Да, – кивнул Пыёлдин. – Только под себя.

– Это как? – На этот раз голос был уже мужским.

– Не перегибай, Каша, – тихо проговорил Цернциц. – Если они все хотя бы по одному разу сделают под себя... Знаешь, что тут будет? Пусть ходят в туалет... По одному... В сопровождении охранника. Или как там они у тебя называются...

– Понял, – ответил Пыёлдин вполголоса. – Значит, так, – он уже твердо посмотрел в зал. – Если кто хочет погадить, может сходить в туалет. Гадить только там. В присутствии моих людей. А лучше выделите своих. Вот они и пусть... Под свою ответственность... – Пыёлдин усмехнулся, но развить эту мысль ему не удалось – в зал ворвался один из его боевиков.

– Каша! – закричал он. – Вертолеты!

– Очень хорошо. – Пыёлдин был, кажется, даже рад этому сообщению, избавившему его от необходимости говорить на столь щекотливую тему, как отправление естественных надобностей лучшими людьми города. Поправив шляпу и сразу сделавшись тверже и суровее, Пыёлдин хотел было уже сойти со сцены, но задержался. – Значит, так... Если будет штурм... Буду палить в зал... Тогда уж точно нагадите под себя... А пока... Никому не выходить. Буду наказывать... Как я наказываю, вы знаете.

Зал охнул, но остался молчаливым.

У самых дверей Пыёлдин остановился и на этот раз обратился к Цернцицу:

– Значит, так... Свяжись... С первыми лицами государства... С первыми лицами остального мира... Со всей этой шелупонью... С Биллом-Шмиллом, с Колем-Шмолем, с Джоном-Шмоном, с Жаком-Шмаком... С остальными... Так и скажи – буду палить в зал. Пусть готовят гробы. С подсветкой и вентиляцией чтоб были гробы... Сейчас такие делают... В знак уважения к невинным жертвам международного терроризма. Слова найдешь?

– Найду, Каша, найду, – кивнул Цернциц. – Ты можешь спокойно заниматься своим делом. Там. На крыше.

– Да? – живо обернулся Пыёлдин уже из коридора, уловив в словах Цернцица издевку.

– Да, Каша, да.

– Разберемся. – И Пыёлдин захлопнул за собой дверь. И в ту же секунду услышал за спиной вой тысячи глоток, вой ужаса и безнадежности. И это ему понравилось, в вое он почувствовал нечто успокаивающее – значит, сопротивления не будет.

Поднявшись на крышу, Пыёлдин почувствовал, как сердце его охватил холодок – вокруг дома, совсем рядом зависли несколько вертолетов. Он хорошо видел летчиков в больших очках и шлемах, видел стрелков с винтовками. Двери вертолетов были раскрыты, и стрелки могли начать неспешную свою работу немедленно. Пыёлдин бросился к краю крыши и посмотрел вниз – по темным улицам города медленно двигались непривычно тусклые огни, все они направлялись к Дому. «Танки!» – обожгла мысль. Площадь у основания Дома была освещена, и сверху хорошо были видны перебегающие солдаты – там готовились к штурму.

– Напрасно, Каша, мы заварили эту кашу... – сказал, подойдя сзади, вертолетчик Витя.

– Напрасно старушка ждет сына домой, – ответил Пыёлдин, может быть, бестолково, но была, была в его словах и сила, и уверенность.

– Рвать нам надо было, Каша... Линять.

– Заткнись, – беззлобно ответил Пыёлдин. – Во-первых, горючее на исходе. Да и некуда нам рвать. Некуда. Через неделю снова все бы в камере собрались. Хотя нет, не все... Половину перестреляли бы, собаками затравили.

– Возьмут они нас... Ох, возьмут, Каша.

– Не возьмут.

– Посмотри, какая сила собирается! Тут армия не устоит.

– Армия не устоит. А мы устоим.

– Это как же?

– Штурма не будет.

– Ты, что ли, отменишь? – горько усмехнулся Витя.

– Уже отменил.

Вертолеты, висевшие вокруг Дома, начали медленно приближаться, продолжая безостановочное вращение по кругу – ни один уголок на крыше не был надежно защищен, с вертолетов простреливались все закоулки за трубами, за вентиляционными решетками, бетонными выступами. Стоило пыёлдинцу спрятаться от одного вертолета, как сразу он попадал в поле зрения другого, третьего.

– Круто, – пробормотал Пыёлдин.

– И очень грамотно, – добавил бывший вертолетчик.

– А это мы сейчас узнаем, – сказал Пыёлдин. – Дай-ка мне вон ту штуковину, – он показал на лежащий возле ограждения гранатомет. А взяв его, перебежал через освещенное луной пространство. По бетонной посадочной площадке тут же царапнули пули. Усевшись между двумя вентиляционными тумбами, Пыёлдин приготовил гранатомет к стрельбе. В глубокой тени он был почти невидим, почти неуязвим, но вот-вот слева должен был показаться вертолет и своим прожектором наверняка нащупает затаившегося террориста. Пыёлдин ждал этого вертолета и боялся его, но сумел, успел все-таки опередить – едва тяжелая машина, покачиваясь в воздухе, вынырнула из-за трубы, нажал спусковой крючок. Снаряд с шипением вырвался из ствола и устремился к черному контуру вертолета. Он попал в фюзеляж у самого хвоста.

На какую-то секунду все оказались ослеплены близким взрывом, а вертолет, беспомощно завертевшись, начал быстро опускаться. Его лопасти не были повреждены, и это спасло машину, не позволило ей камнем рухнуть вниз. Но грохот падения был слышен на самом верху. По прикидкам Пыёлдина, летчики могли уцелеть, однако тряхнуло их основательно.

Остальные вертолеты быстро отшатнулись от Дома на безопасное расстояние и теперь уже издали продолжали наблюдать за всем, что происходило на крыше. Через некоторое время они отдалились еще больше и вскоре совсем пропали из глаз.

– Надо же... ушли, – пробормотал Козел. – Я и не надеялся.

– А ты меня слушай! – Пыёлдин похлопал его по плечу. – Значит, так... Бдительность и еще раз бдительность. Они не ушли. Они затаились. В случае чего срочно дуй за мной! Вопросы есть?

– Вопросов нет! – вытянулся Козел и приложил ладонь к виску.

– Руку к пустой голове не прикладывают, – вспомнились Пыёлдину слова из армейского прошлого.

– Сам дурак! – обиделся Козел.

– Пустая голова – это голова без фуражки, – пояснил Пыёлдин. – Рука прикладывается только к покрытой голове. Усек, Козел? Витя! – Пыёлдин поискал глазами вертолетчика. – Витя... Надо бы тебе где-то заправиться, а?

– Что?! – вскричал вертолетчик. – Взлететь? Сейчас?!

– Надо, Витя... У тебя пустые баки, сам говорил. А ты... единственная наша надежда.

– Каша! Там же все схвачено-перехвачено... – растерянно проговорил Витя.

– Тебя за своего примут.

– Не примут.

– Слабо? – осклабился Пыёлдин. – Тогда летим вместе. Летим?

– Ну, если так... – неуверенно начал Витя, но его решительно перебил Козел:

– Ни фига, Каша... Никуда ты не полетишь. Останешься здесь. Он и без тебя справится.

– Витя... Как? – спросил Пыёлдин. – Народ возражает...

– Это не народ. Это Козел.

– Как же нам быть?

– Ладно, – сдался Витя. – Попробую. В случае чего не забудьте помянуть незлым тихим словом.

– Помянем! – радостно похлопал его по спине Козел.

Не отвечая, Витя обреченно влез в вертолет, махнул рукой и захлопнул дверцу. Через несколько минут лопасти вздрогнули, начали медленно вращаться, с каждой секундой набирая обороты, поднимая ветер. Вот уже колесики оторвались от крыши, вот уже тяжелая машина зависла в воздухе, словно в неуверенности, словно не зная, в какую сторону ей направиться. А еще через несколько минут вертолет поднялся, отошел в сторону и пропал из глаз. Огней Витя не включал, и найти его сейчас было почти невозможно.

– Ни пуха, – пробормотал Пыёлдин.

– Если он еще и вернется, – врастяжку проговорил Козел. – А, Каша?

Не отвечая, Пыёлдин спустился с крыши по узкой железной лестнице и уединился с Цернцицем в его кабинете. И тут же мимо громадного окна пронесся в падении еще один вертолет. Темной угрожающей массой провалился он вниз, мелькнул огнями, и через несколько секунд раздался грохот взрыва, потолок кабинета озарился красноватой вспышкой.

– Красиво, да? – спросил Пыёлдин.

– Ничего, – согласился Цернциц. – Терпеть можно.

– Почему терпеть? Почему не радоваться?

– Дорого.

– В каком смысле?

– Деньги, Каша, это все деньги, – вздохнул Цернциц. – И вертолеты денег стоят, и Дом ремонтировать... Там же от первого этажа мало что осталось... Одни колонны... Опять же людям...

– Что людям? – насторожился Пыёлдин, услышав, что не только ему собирается выложить деньги Цернциц.

– Платить надо. Ты вот за деньгами прилетел? Платить тебе надо? Надо. Много? Много. И тем, которые внизу... Штурмующим... Тоже ведь я плачу.

– Почему ты?

– А кто? – грустно улыбнулся Цернциц. – В милиции уже полгода зарплату не дают. На моем пособии милиция держится. И тюрьма, кстати, тоже. В воинских частях солдат кормить нечем... Теперь вот вертолеты закупать придется... Пенсии вдовам. – Цернциц подошел к окну. Огней в городе становилось все больше, уже целые кварталы были освещены светлыми окнами, видимо, внизу пронесся слух о страшных событиях в Доме и люди перезванивались, стучали в двери, сообщали друг другу будоражащую новость.

– Слушай, Ванька, а на фига тебе все это надо? Оплаты, проплаты, пособия... Почему? Зачем?

– Так уж сложилось.

– Но тебе это выгодно?

– Платит тот, у кого есть деньги, – уклонился Цернциц от прямого ответа. – Тот, у кого денег нет, заплатить не может. Ты его хоть на уши поставь.

Пыёлдин долго молчал, глядя на ночной город, впервые увидев его с такой высоты. Полыхающее внизу пламя горящего вертолета освещало лицо зэка красноватыми бликами, придавая ему непривычную значительность.

– Танки подтягивают, – негромко произнес Пыёлдин, показав на длинный ряд сдвоенных огоньков, которые медленно двигались в сторону Дома. – Но как-то не очень уверенно... Они вроде не знают – штурмовать им нас или нет, а?

– Все они знают.

– А ты с кем-нибудь созвонился? Передал мои условия?

– А какие у тебя условия?

– Я, не задумываясь, расстреляю всю тысячу твоих гостей, если они сюда сунутся! – заорал Пыёлдин, впав в неожиданный гнев.

– С президентом разговаривал, – ответил Цернциц без выражения.

– И что он?

– Ничего... Гудит.

– Но он хотя бы понял, о чем речь?

– Гудит, – повторил Цернциц.

– Ну, тогда... Позвони хотя бы начальнику гарнизона! Уж коли ты его кормишь, одеваешь-обуваешь... Он тебя послушает! Звони!

– А зачем ему звонить... Он в зале сидит.

– Здесь?! В заложниках?!

– Потому и танки медлят, – улыбнулся Цернциц. – Потому и вертолеты без дела в воздухе болтаются.

– А прокурор?

– Тоже здесь.

– И начальник милиции?

– Главный тюремщик здесь был, но ты его отпустил, – Цернциц усмехнулся.

– Думаешь, напрасно?

– Тебе виднее, – опять уклонился Цернциц. – Мне кажется, он здесь не помешал бы.

– А для чего?

– Для комплекта.

– Не понял? Ты что несешь, Ванька?!

– Ну, как... Для полного комплекта Суковатого явно не хватает. Чтобы отсюда шло все управление, все распоряжения и указы, чтобы вся власть в городе находилась здесь, в кулаке. В твоем кулаке. Чтобы даже тюрьма была под твоим контролем, а? – Цернциц явно потешался над растерянностью Пыёлдина, которому, видимо, такие мысли не приходили в голову.

Неожиданные слова старого подельника заставили задуматься, что-то в них, похоже, насторожило Пыёлдина.

– Лукавишь, Ванька, – сказал он.

– Конечно, – легко согласился Цернциц. – Как и все мы.

– Да? – переспросил Пыёлдин. – Ну, хорошо... Ты звонил Биллу-Шмиллу?

– Поговорили.

– И что он?

– А! – сказал Цернциц с легкой досадой.

– Я так и знал... Но наш человек, а?

– Да. Проворовался, заметает следы, боится лишнее слово произнести.

– Я так же веду себя у следователя, – вздохнул Пыёлдин. – Что это за экраны? – Он показал на ряд небольших окошек, в которых были вставлены телевизоры.

– Обзор, это все, Каша, обзор, – Цернциц поднялся, подошел к своему столу и нажал несколько кнопок на небольшом пульте. Экраны замелькали, налились светом, и вот уж на них можно было различить четкие фигурки мечущихся людей. – Вестибюль первого этажа, – пояснил Цернциц. – Носятся, не знают, что предпринять... Ничего они не предпримут. Слабаки.

– А другие экраны что показывают?

– Вот подъезд Дома... Видишь... Танки, бронетранспортеры, подтянули даже установку «град»... На фига она им здесь понадобилась, ума не приложу... Вот ближайшая улица... Тоже вся забита техникой...

– Неужели все это против меня? – ужаснулся Пыёлдин.

– Нет, – усмехнулся Цернциц. – Все это брошено на то, чтобы защитить меня.

– От кого?

– От тебя, Каша... От кого же еще...

– А этот экран?

– Его можно переключать, и он будет показывать поочередно все этажи Дома... Лифтовые площадки, коридоры, холлы.

– Но передающие трубки можно посшибать? – спросил Пыёлдин. – И тогда экраны погаснут?

– Нет, передающие камеры замаскированы, и никто не знает, где они находятся. Могу открыть секрет... Никто не знает, что эти камеры вообще существуют.

– Иван! – потрясенно произнес Пыёлдин. – Какой ты умный!

– Немного есть, – равнодушно согласился Цернциц. – Сейчас многие так поступают.

– Похоже, нас все-таки собираются штурмовать, а, Ванька?

– Штурма не будет, – Цернциц насмешливо взглянул на экраны. – Это все так... Суета. Чтобы потом никто никого не мог упрекнуть в бездеятельности. В отчете они перечислят, сколько было задействовано техники, и это создаст впечатление решительных действий. Так всегда делается, ты что, еще не привык?

– Привыкаю.

– Это хорошо, это хорошо, это хорошо, – зачастил Цернциц, думая о чем-то своем и нажимая кнопки экрана, показывающего этажи Дома. – Знаешь, Каша, на этажах-то спокойно... Я ожидал, что они уже заполнены ребятами с разрисованными физиономиями. Оказывается, на этажах только мои хлопцы следят за порядком.

– Ты вот что, Ванька... Зови сюда представителей силовых министерств или видов спорта – как скажешь...

– Кого ты имеешь в виду?

– Начальник гарнизона, начальник управления внутренних дел или внутренних войск – тоже, как скажешь... Ну и этого, как его... представителя президента... Скажи, а правду на нарах рассказывали, что представитель президента обязательно должен быть внешне похожим на самого президента?

– Наш похож, – кивнул Цернциц.

– И вроде это самое главное условие, чтобы его назначили?

– Может быть, и не главное, но обязательное.

– Представляю зрелище, когда они все соберутся на какое-нибудь совещание, – неожиданно расхохотался Пыёлдин.

– Собираются. Как-то довелось присутствовать.

– И что?

– Смешно.

– И о чем говорили?

– Гудели, – Цернциц неопределенно провел рукой по воздуху. – Хорошо гудели, – добавил он, помолчав. – Так что, звать этих охламонов?

– Зови.

– Как скажешь... Послушай, Каша... Если ты прилетел за деньгами... Бери деньги, садись в свой вертолет и дуй на нем в ночную темноту.

– Думаешь, не поздно? – прищурился с подозрением Пыёлдин.

– Утром наверняка будет поздно. А сейчас... Может быть, и прорвешься. Границы открыты, демократы позаботились. Во всяком случае, для себя коридоры оставили, пользуются.

– Для чего коридоры?

– Чего привезти, чего увезти, туда-сюда смотаться... Живые люди. Понимают опять же, что не навсегда этот бардак, спохватятся люди, назовут вещи своими именами... А у них уж и домик на испанском побережье, и счет в хорошем банке... Все расползутся при первом дуновении ветерка. Через три года забудешь, как кого звали, какие посты кто занимал... Но я не об этом. Коридор-то есть, Каша. Могу показать.

– А не сшибут меня ракетой «земля – воздух»?

– Не сшибут, Каша. Твой перелет оплачен.

– А откуда они знали, что я полечу?

– Они заранее, оптом оплатили все возможные пересечения границы.

– Платил ты?

– Конечно, – кивнул Цернциц. – Кто же еще... Платит тот, у кого есть деньги.

– А у кого их нет?

– Тот расплачивается, – улыбнулся Цернциц. – Ну что, летишь?

Пыёлдин долго смотрел в светлеющее на востоке небо, и лицо его в этот момент едва ли не впервые с момента побега из тюрьмы потеряло куражливое выражение. Цернциц, взглянув на подельника, поразился – Пыёлдин был печален, и во всем облике его, несмотря на шутовской наряд, появилась даже скорбность. Впрочем, точнее будет сказать – обреченность. Но так бывает всегда, обреченный невольно делается скорбно-значительным – он уже знает нечто такое, что другим пока еще недоступно.

– Светает, – наконец произнес Пыёлдин. – Опоздал я с отлетом. Сшибут... Наверняка сшибут. До твоего коридора мне не дотянуть.

– Похоже на то, – согласился Цернциц. И, не добавив ни слова, вышел из кабинета. Он вернулся минут через десять. Вслед за ним не столько вошли, сколько просочились трое весьма представительных мужчин. Они остановились у дверей, старательно прижав руки к бокам. Пыёлдин, никогда их до этого не видевший, сразу догадался, кто из них кто. Представитель президента действительно неотличимо походил на самого президента и даже был поддат примерно в той степени, в какой обычно пребывал сам президент. Начальник местного гарнизона так втянул живот, так выпятил грудь, так выпучил глаза, будто пришел в кабинет министра обороны. А глава милицейских служб был откровенно и безудержно толст, лежавшие на плечах щеки выдавали большого любителя выпить, поесть и похватать проходящих мимо баб за ягодицы. На большее он, похоже, не тянул, ему хватало и этого сомнительного удовольствия – на секунду ощутить в руке кусок живого тела.

Пыёлдин встретил их, сидя в низком кресле и помахивая ногой, обутой в тапочку.

– Который час? – спросил он.

Все трое дружно вскинули левые руки, на запястьях блеснули желтоватые браслеты. Но ответить никто не успел.

– Почему не сдали часы? – спросил Пыёлдин, и ствол его автомата уставился на перепуганную троицу.

– Ваш приказ, уважаемый Аркадий Константинович, касался в основном драгоценностей, денег... Поэтому мы подумали, что...

– Немедленно сдать часы! – крикнул Пыёлдин. – По солнцу будете жить, по звездам, по луне! Вопросы есть? Вопросов нет! – Пыёлдин вдруг почувствовал, что даже такое невинное ущемление, как лишение часов, остро действует на людей, привыкших постоянно находиться в жестком потоке времени.

Пощелкав браслетами, все трое молча приблизились к столу и осторожно положили на дубовую поверхность часы, причем осторожность их была вызвана вовсе не заботой о часах, нет, они опасались слишком громко стукнуть, слишком уж приблизиться к столу, сделать еще что-либо, что могло не понравиться Пыёлдину.

– У меня вопрос, – проговорил он. – Посмотрите на эти экраны, – он показал на ряд телевизоров. – Кто скажет – что там происходит?

– Суета какая-то, – неуверенно пробасил представитель президента Бельниц. – Бегут, бегут, а куда... Кто ж их знает...

– Я знаю, куда они бегут! – прервал его Пыёлдин. – Готовится штурм Дома. Предупреждаю – как только начнется штурм, вы, все трое, немедленно присоединяетесь к штурмующим. Кратчайшим путем. Вопросы есть?

– Лифтом? – просипел начальник милиции Собакарь.

– Нет. Есть путь короче. И более скоростной.

– Вы хотите сказать, уважаемый Аркадий Константинович, что мы можем оказаться в числе... – начал было начальник гарнизона Кукурузо, но Пыёлдин перебил его.

– Совершенно верно! – воскликнул он почти радостно. – В окно! Все трое! И через несколько секунд окажетесь среди своих людей! Там! Внизу! Они примут вас с распростертыми объятиями! Но, боюсь, это никого не порадует.

– Какие будут указания? – Бельниц изогнулся в полупоклоне и покраснел от натуги, поскольку поза для него была непривычная, да к тому же требовала более трезвого состояния.

– Очень простые. Прямо отсюда, – Пыёлдин кивнул на телефон Цернцица, – связываетесь с первым этажом и отдаете приказ – всем войскам отойти не менее чем на километр. Технику отвести. Здание покинуть. В случае неповиновения все трое отправляетесь выполнять это указание лично.

– На лифте? – опять уточнил Собакарь.

– Про лифт забудьте. Для вас отсюда только один путь... По воздуху. Каждый может воспользоваться им в любую минуту и по собственному желанию. Вопросы есть?

– Можно приступать? – спросил Бельниц.

– Приступайте.

К телефону бросились все трое одновременно, стараясь опередить друг друга, первым схватить телефонную трубку. Шустрее всех оказался начальник гарнизона Кукурузо – он стоял ближе всех к столу, да и рост давал ему преимущество. Схватив трубку, он суматошливо набрал номер и начал орать еще до того, как на том конце провода подняли трубку.

– Алло! – гаркнул он зычным голосом, привыкшим отдавать приказания. – Алло! Говорит начальник гарнизона генерал Кукурузо! Слушай мою команду! Приказываю всем немедленно покинуть здание! Отвести технику на два километра!

– Я же просил отвести только на километр, – негромко проговорил Пыёлдин, обращаясь к Цернцицу.

– Пусть, – небрежно ответил тот. – Не помешает.

После Кукурузо телефонную трубку схватил начальник милиции, потом Бельниц, которого в полумраке кабинета совершенно невозможно было отличить от настоящего президента – совпадали не только прическа, массивность фигуры и легкая поддатость, совпадали даже интонации, словечки, манера говорить.

Все они старались не просто выполнить указания Пыёлдина, а перевыполнить, что вполне соответствовало их воспитанию, привычкам – указание руководства мало выполнить, его надо выполнить с блаженным блеском в глазах, с усердием и восторгом.

Пыёлдин внимательно вслушивался в каждое их слово, склоняя голову то к одному плечу, то к другому, иногда озадаченно косился на Цернцица. Он не понимал, что происходит, почему эти люди ведут себя так послушно, нет ли здесь подвоха, не дурят ли его, простодушного и наивного.

Но Цернциц только улыбался, глядя в светлеющее пространство неба, утыканного слабыми гаснущими звездами, разбросанными по всему окну.

– Слушай, чего это они? – не выдержал наконец Пыёлдин.

– А что?

– Больно уж стараются... Аж вспотели.

– Бывает.

– В штаны наложили?

– И в штаны тоже. Но дело не в этом... Они, Каша, такие и есть. Если бы они были другими, то не поднялись бы так высоко. Новые люди пришли к власти.

– Мне кажется, что они не пришли, а повыползали из каких-то щелей, подвальных кабаков, подпольных бардаков...

– Можно и так сказать, – согласился Цернциц. – Я бы еще добавил, что выползали иные из матрасных швов, некоторые с нар спустились... Ты вот троих перед собой увидел и уже озадачился, а я их каждый день десятками через себя пропускаю...

– И все такие?

– Из новых? Из новых – все. Откуда взялись, не знаю, но, Каша... Это самая надежная, если не единственная опора новой власти. Именно с этими людьми связаны все ее упования.

– Значит, и власть такая? – удивленно проговорил Пыёлдин.

– Такая.

– Это что же выходит... Сбежав из тюрьмы, я совершил нечто достойное, правильное во всяком случае, да?

– А ты в этом сомневался?

– Знаешь, сбежать-то я сбежал, а в душе оставалось чувство, что совершаю еще одно преступление.

– Успокойся, Каша... Эти еще ничего, эти еще в порядке... Людьми руководят, распоряжения сочиняют... За что-то там отвечают в меру сил и способностей. И лебезят в меру... Иногда я спрашиваю себя – враги они своего народа и своего отечества? Нет, не враги. Они просто сосуны. Сосут и сосут... Что-то в рот капает, и ладно. Им больше и не надо. Но есть и другие, Каша...

– Враги? – жестко спросил Пыёлдин.

– Думаю, что да, – кивнул Цернциц.

– Надо же... Не встречал.

– Да прекрасно ты их знаешь! Их каждый день по телевизору показывают... Мордатых лидеров каких-то там партий, мокрогубых защитников чьих-то там прав, какие-то дамы вякают, суждение они, вишь ли, имеют о нашей жизни, не все им, вишь ли, нравится в нашей жизни... Гаденыши разные вылезают из расщелин, шипят, воняют, скользят между людьми... Враги.

– И что же с ними делать?

– А что делают с существами, которые выползают из матрасных швов?

– Давить?

– Давить, – спокойно кивнул Цернциц.

– Ванька! – потрясенно воскликнул Пыёлдин. – Да ты же пламенный патриот, мать твою за ногу!

– Конечно. А как же? К примеру, хлопнешь меня в затылок или в окно вытолкаешь... А Дом-то никуда не денется! И Зимний дворец, и Кремль стоят как ни в чем не бывало... И еще кое-что... И Дом останется.

– А эти, говоришь, не враги? – кивнул Пыёлдин в сторону трех городских начальников, которые, выполнив его приказ, отошли к двери и выстроились там в шеренгу, ожидая новых указаний.

– Нет, Каша, на врагов они не тянут. А назовешь их врагами – обидятся. Они просто слабаки. Ты пришел, они перед тобой пластаются, раньше передо мной пластались, еще кто придет – будут у него в ногах валяться...

– Жизнь спасают? – хмыкнул Пыёлдин.

– Я тоже жизнь спасаю, пытаюсь задобрить тебя... Но ведь не пластаюсь! – с вызовом произнес Цернциц.

– И не будешь?

– Не буду.

– Не заставлю?!

– Не заставишь, – чуть слышно произнес Цернциц и поднял на Пыёлдина печальные глаза.

– А денег дашь?

– Дам.

– Много?

– Сколько попросишь. Хоть все.

– Точно?

– Дам, Каша... Не переживай.

Цернциц замолчал, заметив, что три городских начальника, замерших у двери, внимательно прислушиваются к их разговору.

– Что скажете? – спросил их Пыёлдин.

– Это... Все сделано, – сказал Бельниц. – Команда дана.

– А на фига мне команда? Мне дело нужно. Первый этаж очищен? – Пыёлдин взглянул на экраны – там продолжались перемещения людей в форме, танки все так же загромождали подходы к Дому. – Что же вы сделали? В трубку поорали? Ванька! Они всегда такие бестолковые?

– Всегда, – кивнул Цернциц.

– И ничто их не исправит?

– А зачем? Очень хорошее качество.

– Какое?

– Исполнительность.

– Не понял?! – взвился Пыёлдин, вскакивая с кресла. Начальники побледнели, решив, видимо, что сейчас он и начнет сбрасывать их с чудовищной высоты на землю.

– Сядь, Каша, – Цернциц похлопал ладошкой по сиденью кресла, и Пыёлдин послушно сел. – Ты вообще-то как понимаешь исполнительность? Я приказал, а человек тут же все сделал? Ни фига Каша, ни фига. Настоящая исполнительность вообще не предполагает никакого дела. Исполнительность – это когда ты накричал, а подчиненные разбежались... Куда? Зачем? Они разбежались искать причину, которая не позволила им выполнить твое приказание. Найти такую причину гораздо труднее, чем выполнить порученное дело. Но они готовы терпеть лишения, страдать и мучиться, только бы найти причину и не сделать порученное. Почему? А потому что выполнить – значит унизить себя, наплевать на собственное достоинство. Понимаешь?

– Нет, – твердо сказал Пыёлдин.

– Повторяю: выполнить работу – значит унизиться. А если они что-то и делают, то озабочены одной мыслью – не слишком ли хорошо делают, не слишком ли стараются... Как бы не осрамиться хорошей работой-то!

– И ты это терпишь?

– А ты, Каша?

– А я не намерен! – Пыёлдин подбежал к экранам и тут неожиданно для себя обнаружил, что первый этаж пуст, что последние люди в форме спешно выбегают в стеклянные двери, что танки медленно, словно преодолевая собственные сомнения, отходят от подъезда, на улицах города огни бронетранспортеров пятятся, все дальше уходя от Дома.

– Ага, – пробормотал Пыёлдин, остывая. – Значит, все-таки можно их заставить кое-что сделать.

– Под страхом смерти, – уточнил Цернциц. – Только если ствол автомата упрешь в живот.

– Да? Ну, ладно... Значит, так, граждане начальники... Если появятся вертолеты, если приблизятся танки, если на первом этаже появятся солдаты... Начинаю сбрасывать заложников. Первыми летите вы. Вопросы есть?