Текст книги "Психология понимания. Проблемы и перспективы"

79 испытуемых второй группы, отвечая на вопросы, наоборот, положительно оценивали личность Кейт: «Талантливый предприниматель, достойная уважения мать»; «Умная, самоуверенная, интересная женщина. И любящая, заботливая мать. Она желает добра своему единственному сыну». Представителей этой группы в Кейт привлекает ее целеустремленность и умение добиваться цели во что бы то ни стало. При этом они оправдывают ее поведение и средства достижения успеха: «Молодец, добилась своего».

Таким образом, высокая степень выраженности макиавеллизма личности, не коммуникативная, а манипулятивная направленность в общении неразрывно связаны с таким пониманием манипулятивного поведения, которое основано на безоговорочном принятии обращения с другим человеком как с бездушной вещью, превращения его в объект манипуляций.

«Обратный» способ анализа данных, т. е. сравнение результатов 79 испытуемых из нижнего квартиля оценок по Мак-шкале и 78 из верхнего только уточняют нарисованную выше картину.

Оценки по Мак-шкале отрицательно связаны с общим показателем по методике смысложизненных ориентаций: r = –0.33. Соответственно у немакиавеллистов выше оценки по СЖО (М = 106.5 и М = 98.0, р<0.05). Также выше у них показатели альтероцентрической направленности в общении по НЛО (М = 4.32 и М = 2.71, р<0.001). Иначе говоря, эти испытуемые ориентируются на интересы, цели и потребности собеседника (иногда даже в ущерб себе), они стремятся понять запросы другого и, по возможности, их удовлетворить.

Что же касается содержательного анализа высказываний, то он мало чем отличается от приведенного выше: испытуемые, оправдывающие манипулятивное поведение, характеризуются высокими оценками по Мак-шкале. Например, двадцатилетняя студентка с оценкой 88 говорит: «Кейт – манипулятор, очаровательная, красивая, целеустремленная, решительная натура. Умница, а с сыном вышла промашка, у кого не бывает. Она делала то, что ей было нужно. Почему мужчина, Тони, не смог осуществить свои планы? Это его проблемы». Юноша с низким макиавеллизмом (63) не одобряет Кейт: «Карьеристка». Испытуемые, неодобрительно относящиеся к манипулятивному поведению, говорят о своих симпатиях к Тони: «Тони – у меня к нему жалость! Его не понимает собственная мать, она не слышит его, потому что зациклилась на своей компании. У нее, может быть, есть какие-то планы, которые она боится не осуществить». Это типичное высказывание человека, имеющего высокий балл (10) по шкале «Альтероцентричность».

Таким образом, результаты исследования свидетельствуют о том, что специфика понимания непосредственно связана со свойствами личности понимающего субъекта. Манипулятивное поведение оправдывают испытуемые с манипулятивной направленностью в общении, высоким уровнем макиавеллизма, низкими показателями осмысленности жизни и альтероцентричности.

* * *

Проведенное исследование является только одним из возможных. Обсуждавшаяся в этом разделе проблема манипуляции человека партнером, отчуждения от него его субъектной сущности тесно связана не только с описанными свойствами личности и манипулятивными приемами. Проблема различного понимания манипулятивного поведения субъектами с неодинаковыми психологическими особенностями личности и нравственного сознания особенно остро стоит в ситуациях морального выбора. Немало таких ситуаций возникает в медицинской практике и биоэтике.

5.4. Понимание субъектом ситуации экзистенциального выбора: жизнь в страданиях или эвтаназия

Понятие «экзистенция» (существование), образованное от латинского корня exsistere, в переводе с английского буквально означает «не сдаваться, подниматься на борьбу» (Мэй, 2004, с. 51). Психологи обычно употребляют этот термин тогда, когда они стремятся исследовать человека не как совокупность устойчивых личностных черт и моделей, а как динамические процессы его формирования и развития как существующего. Существующего – значит, человека, обладающего активной субъектной сущностью. Такой человек ежедневно делает жизненно важные экзистенциальные выборы (поступать в институт или пойти работать, разорвать или нет отношения с другом, совершившим неблаговидный поступок, и т. п.) и принимает на себя ответственность за них, основанную на его представлениях о должном. С позиции психологии человеческого бытия (у ее истоков стояли, в частности, В. Франкл и С.Л. Рубинштейн) осознание необходимости придерживаться в своем поведении морально, социально и юридически должного, т. е. определенных норм, является необходимым психологическим условием становления субъекта (Субъект… 2005). Морально-нравственный императив, который регулирует поступки субъекта, его представления о подлинно человеческом отношении к себе и другим, непосредственно влияет на ежедневно принимаемые им решения, экзистенциальные выборы.

Экзистенциальный выбор, основанный на осознанном моральном долженствовании, вместе с тем требует от субъекта и плохо под дающейся осознанию и вербализации актуализации глубинных ценностно-смысловых образований его личности. Такой экзистенциальный акт нельзя представить как рассудочный перебор вариантов, потому что «подлинная ситуация выбора, в которой сошлись несколько жизненно существенных альтернатив, принципиально неподвластна рассудочному вычислению и вообще принципиально неразрешима в той самой горизонтальной плоскости жизни, где она возникла и проявилась. Для осуществления выбора необходим переход сознания в другое измерение, в другую – вертикальную – плоскость. В чем отличие "вертикальных" ценностных движений сознания от "горизонтальных"? Прежде всего в том, что своими основными результатами горизонтальная работа сознания обязана режиму активного сознавания, а вертикальная – режиму функционирования сознания, называемому переживанием» (Василюк, 1997, с. 303).

Экзистенциальный выбор приобретает особую значимость, когда субъект вынужден действовать и понимать ситуации, имеющие фундаментальное значение для каждого человека, например, размышлять о жизни и смерти. Понимание неизбежности собственной смерти – одна из главных экзистенциальных проблем человеческого бытия. В теории управления страхом смерти (Harmon-Jones et al., 1997) утверждается, что подчинение культурным стандартам и ценностям предохраняет субъекта от чувства тревоги, возникающего вследствие понимания собственной уязвимости и смертности. Принятие общечеловеческих ценностей позволяет ему почувствовать себя необходимым, хотя и небольшим, но, безусловно, ценным участком огромной Вселенной. Сторонники этой теории полагают, что стремление к самоуважению, а также вера в «культурный мировой взгляд» (достигаемая путем осознания себя частью цивилизации, оправдания смысла своего существования посредством соблюдения общечеловеческих норм и ценностей) – это два важных средства, помогающих субъекту справиться с тревогой, связанной с мыслями о будущей смерти.

Согласно теории управления страхом, понимание неизбежной конечности индивидуального бытия «запускает» в действие двойной механизм защиты от мыслей, связанных со смертью, – периферическую (отдаленную) защиту и проксимальную (ближайшую). Та или иная тактика защиты используется, чтобы справиться с осознаваемыми и неосознаваемыми аспектами человеческой смертности. Так, от осознаваемого понимания неизбежности смерти человек защищается с помощью рациональных защитных механизмов. Их суть состоит в том, что люди стараются отвлечься от мыслей, связанных со смертью, используют познавательные искажения, отодвигают размышления о смерти в отдаленное будущее, отрицают свою уязвимость чем-то, что может угрожать жизни. А поиски самоуважения и вера в «мировой культурный взгляд», напротив, необходимы для защиты от неосознаваемых знаний о неизбежности смерти. Теория двойного процесса защиты от тревоги, связанной со смертью, утверждает, что проксимальная защита активизируется у нас тогда, когда мы думаем о своей смерти, когда такие мысли отчетливо осознаваемы. Однако как только эти размышления прекращаются, а мысли отодвигаются на задний план сознания, проксимальная защита больше не нужна. Главную роль начинает играть периферическая защита, предназначенная для того, чтобы препятствовать актуализации неосознаваемого знания о неизбежности смерти (Greenberg et al., 2000).

С позиций психологии человеческого бытия (Субъект… 2005) жизнь и смерть взаимозависимы: раздумья о смерти могут как обогащать жизнь человека, изменять мировосприятие, обострять интерес к жизни, так и приводить к унынию и упадку духа. Как отмечает А.А. Баканова, «столкновение со смертью как критическая ситуация является по своей сути амбивалентной: с одной стороны, она может оказать разрушительное действие на личность (выразиться в усилившемся страхе смерти), а с другой – придать жизни смысл, сделать ее более полной и содержательной» (Баканова, 2000, с. 10). Например, осознание реальной возможности своей смерти может способствовать осознанию того, что жизнь только для себя бесполезна и бессмысленна, а настоящий смысл жизни – в открытости человека миру и другим людям. «В результате конфронтации со смертью смысл жизни подвергается определенному пересмотру и переоценке. В этой ситуации можно ожидать актуализации ценностей, являющихся ключевыми при поисках смысла жизни: самотрансценденции, самоактуализации и творчества (и отчасти гедонизма, связанного с "процессуальным" смыслом жизни)» (Попогребский, 1997, с. 197–198).

Серьезной экзистенциальной проблемой для любого человека является ситуация смертельного заболевания, например онкологического. «Специфика заболеваний, угрожающих жизни, заключается в том, что они воздействуют на психику как "невидимый", информационный стрессор, отражающий угрозу для жизни в эмоционально-когнитивных структурах, содержащих информацию о болезни. Поэтому восприятие и совладание с последствиями заболевания в большей степени осуществляется посредством когнитивной переработки. Исследования показывают, что когнитивные факторы оказывают значимое влияние не только на качество жизни онкологических больных (способны усугублять и хронифицировать негативное психологическое состояние), но и на прогноз заболевания. Негативные когнитивные схемы и убеждения также связаны с возникновением депрессивной симптоматики, играют роль в формировании психопатологических и посттравматических нарушений» (Ворона, 2005, с. 8).

Если же заболевание сопровождается периодическими сильными болями, то жизненная ситуация превращается для больного в критическую. В подобной ситуации человек оказывается перед такими экзистенциальными проблемами, как необходимость принятия смерти, переосмысление жизни, принятие ответственности за свершенное и то, что он еще обязан успеть сделать. Все эти проблемы связаны с ответом на главный вопрос: есть ли смысл стремиться хотя бы ненадолго продлить жизнь, преодолевая страдания? Люди неодинаково могут относиться к ситуации, к примеру, онкологического заболевания. Она может восприниматься либо как возможность личностного роста и развития, либо как бессмысленное страдание, продлевать которое не имеет смысла. Соответственно, в этих двух случаях человек по-разному решает вопрос о допустимости эвтаназии.

В переводе с греческого языка термин «эвтаназия» означает «хорошую, благую» смерть. Различают две ее основные формы: пассивную и активную. Пассивной эвтаназией называется отказ начинать жизнеподдерживающую терапию или ее прекращение (выключение аппарата искусственного кровообращения или искусственной вентиляции легких; выписка неизлечимо больного пациента домой и т. п.). Активная эвтаназия – это безболезненное умерщвление врачом безнадежно больного пациента. Активная эвтаназия, в свою очередь, подразделяется на три вида: убийство из сострадания к пациенту (осуществляется без учета мнения больного, как правило, когда он не может выразить своего согласия, находясь в коматозном состоянии); умерщвление пациента по его просьбе; самоубийство при помощи врача (врач дает смертельное средство в руки больного).

Проблема эвтаназии является одной из самых острых и неоднозначных проблем биоэтики, причем в большей степени моральной, чем медицинской. Дело осложняется тем, что принятие врачом решения об отказе в применении медицинских препаратов, поддерживающих жизнь безнадежно больного, может включать в себя элементы обмана или самообмана (Sayers, Perera, 2002). Первый проявляется тогда, когда врач, осознавая незаконность эвтаназии, вынужден найти для окружающих правдоподобное объяснение своего поступка. Самообман имеет место, в частности, в тех случаях, когда у врача наблюдается внутренний конфликт, выражающийся в отказе приравнять прекращение поддерживающей жизнь терапии к намеренным действиям, вызывающим смерть пациента. Самообман мотивирован желаниями или опасениями доктора, он может служить цели уменьшить его беспокойство, связанное с нежеланием стать одной из главных причин смерти больного.

Наиболее распространенная форма самообманного убеждения основана на вере в то, что мотив поступка совсем не тот, каким он реально является. Мотив, приписываемый себе субъектом, обычно более благороден, чем реальный повод деяния. Например, доктор говорит, что он дал смертельную дозу больному потому, что он хотел прекратить его мучения. Однако истинная причина эвтаназии может заключаться в подсознательном стремлении врача избавиться от измучавшего его пациента.

В монографии А. Барнес описываются четыре условия, которые в совокупности являются основой для самообмана, проявляющегося в решениях врачей об отказе от поддерживающей жизнь терапии.

1. У доктора есть беспокоящее его опасение не стать причиной смерти пациента. Оно побуждает врача полагать, что смерть пациента не преднамеренна, а также верить в то, что существует что-то еще, что способствует формированию интенции к прекращению поддерживающей терапии.

2. Подлинная причина неверия врача в эффективность продолжения лечения заключается в его стремлении уменьшить беспокойство в связи с тем, что смерть пациента окажется преднамеренной.

3. Доктор сознательно не предубежден или эмоционально пристрастен.

4. Доктор не осознает, что тревожное опасение не стать причиной смерти больного играет значительную роль в возникновении у него веры в то, что он только не хочет осуществлять неэффективное лечение.

О самообмане при принятии решений можно говорить только в тех случаях, когда имеют место все четыре условия (Barnes, 1997, р. 124).

Из научной литературы, посвященной проблеме эвтаназии, следует, что в общем и целом врачи и юристы пока не имеют однозначного мнения по вопросу о медицинской, юридической и этической оправданности прерывания жизни безнадежно больных людей. Впрочем, этого нельзя сказать о нашем государстве с его исторически сложившейся любовью ко всяческим запретам. Как отмечают С.В. Быкова, Б.Г. Юдин и Л.В. Ясная, «в отечественных пособиях по медицинской деонтологии эвтаназия расценивается резко отрицательно, а законодательство запрещает подобную практику» (Биоэтика… 1998, с. Збб). У нас в стране на эту тему выполнены единичные социологические опросы, а серьезных психологических исследований, насколько мне известно, вообще нет. Опрос, проведенный несколько лет назад среди 316 московских врачей, выявил, что около 35 % из них «считают, что, вопреки официально провозглашенным юридическим и этическим нормам, эвтаназия в каких-то ситуациях допустима» (там же, с. 367). При этом было обнаружено, что согласны с необходимостью применения эвтаназии чаще молодые врачи в возрасте 21–30 лет, а в более старших возрастных категориях (41–50 и 51–65 лет) доля считающих эвтаназию этически оправданной убывает. Если же российские врачи все-таки приходят к заключению о необходимости отказаться от эвтаназии, то их решения о применении интенсивной поддерживающей жизнь терапии оказываются более авторитарными и в меньшей степени зависимыми от желаний больных, чем у их западных коллег. Об этом свидетельствуют результаты кросскультурного исследования, проведенного в немецких городах Росток и Необранденбург, шведском Умеа и русском Архангельске (Richter J., Eisemann М., Zgonnikova, 2001).

В 2002–2004 гг. было проведено психологическое исследование, в котором в качестве примеров ситуации экзистенциального выбора использовались краткие описания ситуаций убийства из сострадания и активной эвтаназии по просьбе пациента.

Основная цель эмпирического исследования заключалась в нахождении связи между мировоззренческими установками и личностными свойствами людей и спецификой понимания ими ситуаций, включающих эвтаназию. В исследовании проверялись две гипотезы. Первая заключалась в том, что испытуемые, верящие в Бога, в меньшей степени согласны с применением эвтаназии, чем неверующие. Вторая гипотеза – люди с высоким уровнем макиавеллизма личности и низкими показателями осмысленности жизни в большей степени принимают эвтаназию, чем субъекты с низким уровнем макиавеллизма и высокими оценками по методике смысложизненных ориентаций.

Методика

Исследование проводилось в Москве на 240 испытуемых (142 женщины и 98 мужчин) в возрасте от 17 до 66 лет (в проведении экспериментов принимала участие Е.В. Шабанова). Средний возраст участников М = 29.9, стандартное отклонение SD = 12.5.

Сначала они заполняли два опросника: Мак-шкалу (Знаков, 2001) и методику смысложизненных ориентаций (Леонтьев, 2000). Затем каждый из испытуемых по 7-балльной шкале (от «полностью согласен» до «совершенно не согласен») должен был выразить степень своего согласия с тремя утверждениями.

1. Я верю, что Бог существует. (По предельно кратким ответам людей о степени их веры в существование Бога, разумеется, нельзя судить об их мировоззрении и глубине религиозных чувств. Однако задавать такой прямой «лобовой» вопрос меня побуждали, во-первых, конкретные цели исследования, не направленные на выявление меры индивидуальной религиозности испытуемых; во-вторых, отсутствие адекватных методик изучения последней.)

2. Если пациент неизлечимо болен и испытывает непереносимые боли, то врач может принять решение ввести ему смертельную дозу лекарства.

3. Если бы я был неизлечимо болен и постоянно испытывал сильные боли, то я скорее предпочел бы умереть (попросил бы врача ввести смертельную дозу лекарства), нежели продолжать жить.

Результаты исследования

В результатах ответов испытуемых на вопросы об эвтаназии не было обнаружено ни половых, ни возрастных различий (63 испытуемых из нижнего квартиля распределения, М = 19 лет, и 60 – из верхнего, М = 49 лет). Статистический анализ различий проводился с использованием непараметрических критериев Колмогорова – Смирнова и Манна – Уитни.

Следующим шагом анализа данных было сравнение результатов испытуемых с разной степенью уверенности убежденных в существовании или отсутствии Бога. Интересно, что в первую группу («согласных») попали 188 человек, а во вторую («несогласных») – только 29 (остальные 23 испытуемые не смогли хотя бы с малой степенью определенности ответить на этот вопрос).

Верующие люди в меньшей степени согласны с эвтаназией применительно к себе, чем неверующие (М = 4.0 и М = 4.8, р<0.03). И обратная картина: испытуемые, не согласные с применением эвтаназии в отношении себя, в большей степени верят в Бога, чем те, кто согласен (М = 5.8 и М = 5.2, р<0.001). В отношении других людей то же: они скорее не согласны, чем согласны, с утверждением, содержащимся в вопросе № 19 Мак-шкалы: «Неизлечимо больные люди могут быть умерщвлены с их согласия» (М = 3.9 и М = 4.6, р<0.03). Однако значимых различий в вопросе о принятии решения самим врачом обнаружено не было.

Эти данные частично подтверждают первую гипотезу: верующие люди в меньшей степени согласны с применением эвтаназии, поскольку для них такой уход из жизни считается неправедным и недопустимым. Качественный анализ суждений испытуемых показывает, что многие верующие говорят о том, что такая смерть – «это грех большой», «это может решать только Бог», «человек должен терпеть все, что пошлет ему Бог», ит.д. Приведу типичное высказывание: «Если Бог дал тебе что-то, что ты должен пройти и вытерпеть, то ты должен с этим смириться и пережить это. Можно облегчить страдания, но жизнь отбирать никто не вправе».

Таким образом, можно заключить, что верующие люди в ситуациях экзистенциального выбора, связанных с жизнью и смертью человека, склонны опираться на принципы религиозной морали, предоставляя как само решение вопроса, так и ответственность за него некоему трансцендентному существу, которое, как они считают, управляет их жизнью.

Вторая гипотеза была направлена на выявление связей личностных характеристик испытуемых с индивидуальными различиями в понимании ими ситуации эвтаназии.

Сравнение 63 испытуемых из нижнего квартиля распределения оценок по Мак-шкале (М = 59.1) и 64 – из верхнего (М = 88.7) показало следующее. У тех, у кого уровень макиавеллизма ниже, значимо более высокие оценки общего показателя смысложизненных ориентаций (М = 112.2 и М = 98.8, р<0.01). У них также выше средние значения «Локуса контроля Я» (М = 22.7 и М = 19.9, р<0.01). Эти испытуемые в меньшей степени согласны с применением эвтаназии в отношении других людей, когда решение об этом принимает врач (М = 2.8 и М = 3.5, р<0.05). Они также менее согласны с применением эвтаназии по отношению к себе, чем люди с высоким уровнем макиавеллизма (М = 4.2 и М = 4.9, р<0.02). В то же время последние более согласны с утверждением из вопроса № 19 Мак-шкалы: «Неизлечимо больные люди могут быть умерщвлены с их согласия», чем испытуемые с низкими показателями по макиавеллизму (М = 5.0 и М = 3.7, р<0.001).

Следовательно, люди с более высоким уровнем макиавеллизма в большей степени согласны на манипуляцию как чужой, так и своей жизнью, чем люди с низкими показателями по Мак-шкале. Они понимают ситуацию эвтаназии как этически более оправданную, чем люди с меньшим уровнем макиавеллизма.

Объясняя причины положительного отношения к утверждению № 2, участники исследования говорят: «Жестоко смотреть на мучения человека. Нужно помочь ему» (женщина, 32 года); «Убив смертельно больного человека, поступаешь гуманно. Это лучше, чем дать ему жить и мучиться каждый день, ожидая своей кончины» (мужчина, 22 года).

Следовательно, гипотеза о том, что испытуемые с высоким уровнем макиавеллизма личности и низкими показателями осмысленности жизни в большей степени принимают эвтаназию, чем субъекты с низким уровнем макиавеллизма и высокими оценками по методике смысложизненных ориентаций, полностью подтверждается результатами эмпирического исследования.

Обсуждение результатов

Исследование показало, что в вопросе о применении эвтаназии макиавеллисты игнорируют мнение самого больного. Обосновывая такое понимание ситуации благими намерениями, они рассматривают ее исключительно со своей точки зрения и не принимают в расчет мнение больного. Обосновывая гуманными мотивами не только допустимость, но и моральную оправданность манипуляции жизнью больного, они фактически перестают видеть в нем субъекта. Субъекта, который, возможно, понимает ситуацию иначе, но вследствие слабости здоровья не в силах сказать об этом. Вероятно, основная причина такого понимания ситуации эвтаназии заключается в том, что люди с высоким уровнем макиавеллизма в общении ориентируются не на собеседника, а на себя. При принятии решений эти испытуемые нередко игнорируют мнения других. Видимо, поэтому они соглашаются на манипуляцию чужой жизнью. Таково рациональное объяснение возможных причин положительного ответа на вопрос № 2 испытуемыми с высоким уровнем макиавеллизма личности.

Труднее объяснить, почему макиавеллисты, склонные к самостоятельному принятию решений и оценивающие себя как субъектов собственной жизни, согласны на применение эвтаназии также и по отношению к себе. Иначе говоря, почему они проявляют готовность стать объектом манипулятивных действий со стороны медицинского персонала. Психологический анализ ответа на этот вопрос требует как когнитивных способов объяснений, так и обращения к экзистенциальной плоскости жизни людей, рассмотрения проблемы с позиций психологии человеческого бытия.

Экзистенциально важное и непростое для каждого человека решение о прекращении своего бытия в мире невозможно без размышлений о ценностях жизни и смерти. В процессе рассуждений осуществляется соотнесение представлений субъекта о значимости неповторимой, уникальной собственной личности и препятствующей ее дальнейшему развитию и существованию «бренной телесной оболочки». Подобные размышления направлены на отчуждение субъекта от своего страдающего тела, это попытки взглянуть на него с разных сторон и ролевых позиций. Отчуждение неизбежно еще и потому, что топология субъекта не совпадает с эмпирическими границами его тела, а само понятие «субъект» иногда трактуется как то, что рождается на границе индивидуального опыта и «иного», чужого содержания социальных ситуаций (Тхостов, 1994).

В качестве возможного теоретического объяснения полученных в моем исследовании эмпирических данных целесообразно использовать представления У. Найссера о пятикомпонентной структуре Я-концепции (Neisser, 1988, 1993). По Найссеру, разнообразие мира, в котором живут люди, отражается во взаимосвязанных компонентах их Я-концепций. В фокусе самоанализа неизлечимо больного пациента оказываются, прежде всего, его «экологическое Я» и «субъективное Я» (the private self). Под экологическим Я Найссер имеет в виду конкретного человека, естественно, обладающего телом, находящегося в конкретном месте и вовлеченного в определенную деятельность. Понятие экологического Я включает не только тело, но и, в частности, одежду человека, однако только ту, в которую он в данный момент одет. Принадлежащий субъекту, но висящий в шкафу или находящийся в химчистке пиджак не имеет прямого отношения к экологическому Я. Субъективное Я отражает тот очевидный факт, что каждый из нас имеет личный опыт, который недоступен кому-то другому (к нему относятся, например, сны). Опыт включает также телесные ощущения, переживания и субъективную оценку поступков – собственных и других людей (Neisser, 1988).

Экологическое и субъективное Я имеют самое непосредственное отношение к внутренней картине болезни. В частности, как показано в диссертации О.А. Вороны, у женщин, прооперированных в связи с раком молочной железы, под влиянием болезни снижается самооценка, ощущение ценности, значимости собственного Я и, наоборот, нарастает убеждение в собственной неудачливости, неспособности контролировать происходящие с ними события (Ворона, 2005). Выявленные в описанном выше исследовании личностные характеристики испытуемых с высоким уровнем макиавеллизма очень сходны с онкологическими больными. Низкие значения показателей смысложизненных ориентаций и локуса контроля Я свидетельствуют о неверии человека в себя, неспособности контролировать происходящее с ним, а также строить жизнь в соответствии со своими целями и представлениями о ее смысле (Леонтьев, 2000).

Еще одним компонентом Я-концепции является «межличностное Я». Говоря о межличностном Я, психологи имеют в виду того же субъекта, изучаемого с другой точки зрения, включенного в общение лицом к лицу с другими. Если экологическое Я относится к физической среде, то межличностное Я соотносимо с социальными взаимодействиями. Мы видим себя одновременно и объектом внимания другого человека, и создателем взаимодействия. Мы непосредственно воспринимаем чувства других, так как из опыта знаем, что существует соответствие между испытываемыми чувствами и их выражением (Neisser, 1993).

Медико-психологические исследования показывают, что у неизлечимо больных людей с выраженными признаками посттравматического стресса межличностное Я изменяется. Их базисные убеждения о мире приобретают негативный оттенок: окружающих людей они считают враждебными, недоброжелательными, опасными и недостойными доверия (Ворона, 2005). Следовательно, у таких больных начинает проявляться сходство с типичными экзистенциальными установками, жизненными принципами макиавеллистов. Макиавеллизм как личностная характеристика в целом отражает неверие субъекта в то, что большинству людей можно доверять, что они альтруистичны, независимы, обладают сильной волей. Высокие оценки по Мак-шкале положительно коррелируют с подозрительностью, враждебностью, экстернальностью (Знаков, 2001).

На основании описанных выше фактов и рассуждений, по-моему, весьма правдоподобно заключение о том, что «базисные убеждения» (Падун, Тарабрина, 2004) и личностные особенности субъектов с высоким уровнем макиавеллизма личности способствуют такому пониманию ими обсуждаемой ситуации, в соответствии с которым они готовы на эвтаназию применительно к себе. В результате понимания ситуации они могут спрогнозировать ощущение собственной беспомощности, неспособности влиять на положительное развитие событий, мнимой (а в некоторых случаях и действительной) недоброжелательности родных и близких, враждебности медицинского персонала и т. п. Вследствие этого они принимают «логичное» решение об эвтаназии по отношению к себе.

Разумеется, приведенное мной объяснение не может быть единственным и абсолютно верным – нужны дальнейшие психологические исследования.

Проведенное исследование имело пилотажный характер. Его основная цель заключалась не в получении окончательных ответов на поставленные вопросы, а в выявлении перспективных направлений психологического анализа понимания комплекса проблем, связанных с эвтаназией. Эти проблемы определяют главные направления будущих исследований.

Одно направление психологических исследований эвтаназии очевидно: сравнение мнений неспециалистов с мнениями разных групп врачей. Суждения докторов об эвтаназии формируются на основе множества факторов, которые еще предстоит изучить. Например, молодые врачи, а также те, кто чаще имеет дело с безнадежно больными пациентами, терпимее относятся к возможности безболезненной добровольной смерти. Упоминавшийся выше опрос показал, что более толерантно к эвтаназии относятся те врачи-специалисты, которые ближе всех находятся к тяжелобольным пациентам и чаще других вынуждены принимать ответственные решения об их судьбе: «Чем ближе врачи к "изголовью постели" больного и чем чаще (в силу места работы, занимаемой должности или медицинской специализации) им приходится иметь дело с пациентами, чье состояние критическое, тем более терпимы они в отношении эвтаназии» (Биоэтика… 1998, с. 370). А количество факторов, влияющих на формирование точек зрения на эвтаназию у неспециалистов, различающихся по мировоззренческим установкам, личностным, профессиональным и другим качествам, просто не поддается описанию. Все это свидетельствует о большом потенциале будущих психологических исследований.