Текст книги "Лапин и Лапина"

Вирджиния Вулф
ЛАПИН И ЛАПИНА

И вот они муж и жена. Отгремел свадебный марш. Порхали голуби. Мальчуганы в итонских пиджачках швыряли рис, фокстерьер трусил через дорогу, а Эрнест Торберн вел невесту к машине сквозь группку зевак, без которых не обходится ни одно событие в Лондоне: они никогда не упускают случая насладиться зрелищем чужого счастья, равно как и несчастья. Он, ничего не скажешь, видный мужчина, она конфузится. Их еще раз обсыпали рисом, и автомобиль тронулся.

Было это во вторник. Сегодня была суббота. Розалинда никак не могла привыкнуть к своему новому имени – миссис Эрнест Торберн. А вдруг она так и не привыкнет зваться миссис Эрнест Такая-то, думала Розалинда, глядя из эркера гостиницы на горы за озером – она поджидала, когда муж сойдет к завтраку. К имени Эрнест так легко не привыкнешь. Она бы ни за что не выбрала такое имя. Тимоти, Энтони, Питер не в пример лучше. И он ничуточки не похож на Эрнеста. Это имя неотъемлемо от памятника Альберту[1]1
  Мемориал в стиле ложной готики, возведенный в честь принца Альберта.


[Закрыть], буфетов красного дерева, офортов с изображением принца-супруга в кругу семьи – короче, от столовой ее свекрови на Порчестер-Террас.

А вот и он. Слава тебе господи, на Эрнеста он ничуть не похож, вот уж нет. На кого же он похож? Она искоса глянула на него. Вот оно, когда откусывает тост – он вылитый кролик. Никто, кроме нее, не усмотрел бы в этом подтянутом, спортивного вида молодом человеке с прямым носом, голубыми глазами и жесткой складкой рта сходства с крохотным трусливым зверьком, но тем смешнее. Когда он ел, нос его чуть заметно дергался. Ну точно нос у ее любимого кролика. Она смотрела, как он дергает носом; он перехватил взгляд – пришлось объяснить, что ее насмешило.

– Ты вылитый кролик, Эрнест, – сказала она. – Только не домашний, а дикий, – продолжала она, приглядываясь к нему. – Кролик-охотник, царь-кролик, властелин всех кроликов.

Таким кроликом Эрнест был не прочь стать, и раз ее смешило, когда он дергал носом, а он ведь знать не знал об этом, он начал дергать носом умышленно. Она заливалась смехом, он вторил ей, и тут уж и старые девы, и рыболов, и официант-швейцарец в засаленном черном пиджаке сразу догадались: молодые очень счастливы. Но такое счастье, долго ли оно продлится? – задавались они вопросом; и всякий отвечал исходя из своего опыта.

В полдень, сидя на поросшем вереском берегу озера, «Кролик, хочешь салатика? – спросила Розалинда, протягивая пучок салата, который они вместе с крутыми яйцами прихватили на второй завтрак. – Давай ешь из моих рук», – добавила она, и он придвинулся поближе, и грыз салат, и дергал носом.

– Хороший крольчишка, славный крольчишка, – сказала она и погладила его, как привыкла гладить своего ручного кролика. Нет, это решительно не то. Уж кем-кем, а ручным кроликом он никак не мог быть. А что, если перейти на французский?

«Lapin!»[2]2
  кролик (фр.)


[Закрыть] – позвала она. Но уж кем-кем, а французским кроликом он и подавно не мог быть. Англичанин до мозга костей, он родился на Порчестер-Террас, учился в Регби, а сейчас состоял на службе Его Величества короля. Тогда на пробу она назвала его крольчонком – нет, это и вовсе никуда не годится. Крольчонок – он пухлый, мяконький, смешной; а Эрнест худощавый, весь как литой, положительный. Так-то оно так, а нос у него все равно дергался. «Лапин», – вдруг вырвалось у нее; она даже вскрикнула – так бывает, когда ищешь, ищешь и вдруг подыщешь нужное слово.

– Лапин, Лапин, царь Лапин, – твердила она.

Кличка подошла ему как нельзя лучше – никакой он не Эрнест, он царь Лапин. Почему Лапин? А бог его знает.

Когда во время долгих уединенных прогулок у них не находилось свежих тем для разговоров, а дождь зарядил, как и предрекали знакомые; или когда они посиживали вечерами у камина, спасаясь от холода, а старые девы и рыболов уже разошлись по своим комнатам, а официант появлялся, только если позвонить в колокольчик, фантазия ее разыгрывалась и она сочиняла историю племени Лапиных. В ее рассказах – она тем временем шила, он читал – они были совсем как живые, у каждого свой характер, и ужасно забавные. Эрнест откладывал газету, приходил ей на помощь. И на свет появлялись черные кролики и рыжие; кролики-враги и кролики-друзья. Появлялся и лес, где жили кролики, и степь за ним, и топь. Но прежде всего их занимал царь Лапин. Времена, когда он только и умел что дергать носом, миновали – теперь это был чудо что за зверь. Розалинда всякий день отыскивала в нем новые достоинства. Но прежде всего он был великолепный охотник.

– А что царь изволил делать сегодня? – спросила Розалинда, когда пошел последний день их медового месяца.

На самом деле они весь день ходили по горам, она набила на пятке волдырь; но спрашивала она его не об этом.

– Сегодня, – сказал Эрнест, откусил сигару и не преминул подергать носом, – он гнался за зайцем, – замолчал, чиркнул спичкой и снова дернул носом. – Вернее, за зайчихой, – уточнил он.

– За белой зайчихой, – подхватила Розалинда, будто только того и ждала. – За такой маленькой белой с серебристым отливом зайчишкой с большими блестящими глазами.

– Вот-вот, – сказал Эрнест и пригляделся к ней точь-в-точь, как она приглядывалась к нему, – это такая совсем маленькая зайчишка, передние лапки свесила, глазки навыкате. – Он очень точно описал, как сидит Розалинда, – из ее рук свисало шитье, а глаза, блестящие и большие, были и впрямь слегка навыкате.

– А-а, Лапина, – выдохнула Розалинда.

– Так вот ее как зовут – настоящую Розалинду? – спросил Эрнест и поглядел на нее. Он любил ее без памяти.

– Да, так ее и зовут – Лапина, – сказала Розалинда.

Перед тем как лечь спать, они все обговорили. Отныне он царь Лапин; она царица Лапина. Они полная противоположность друг другу; он – отчаянно смелый и непреклонный; она – пугливая и непостоянная. Он правит хлопотливыми кроликами; ее царство – пустынный и таинственный край, где она блуждает лунными ночами. Территории их тем не менее соприкасаются – они царь и царица.

Итак, после медового месяца они сделались обладателями своего собственного мира, где кроме белой зайчихи обитали только кролики. Ни одна живая душа не подозревала о его существовании, но так было даже интересней. У них появилось ощущение, свойственное большинству молодоженов, а им еще в большей степени, чем другим, что они в заговоре против остального мира. Они хитро поглядывали друг на друга, когда разговор заходил о кроликах, лесах, западнях и охоте. Исподтишка перемигивались через стол, как в тот раз, когда тетя Мэри сказала, что видеть не может жареных кроликов – до того они похожи на младенцев; или когда Эрнестов братец Джон, рьяный охотник, излагал им, почем в Йоркшире этой осенью ходят кролики – за все про все, вместе со шкуркой. Порой у них возникала нужда в егере, браконьере или управляющем, и они потешались вовсю, определяя, кому из знакомых какую роль отвести. К примеру, мать Эрнеста, миссис Реджинальд Торберн, была прямо создана для роли управляющего. Но в тайну

...

конец ознакомительного фрагмента