Текст книги "Анархист"

Под утро Гоша, а вслед и Катя заснули. В 7-00 Дмитрий написал записку: «Уехал таксовать, если что, звони». На самом деле смалодушничал: переехал в соседний двор, разложил сиденье и с наслаждением закрыл глаза. Под сиденьем напомнил о себе служебный сувенир. «Комсомольский» вызывал «58». Забыл выключить рацию. Громкость на минимуме, усталость в членах на максимуме. Спать не помешает. И Дмитрий подставил голову под топор Морфея.

Добрый Морфей, как известно, всегда возвращает голову на место. На этот раз возвращению способствовала чрезмерная активность рации. Бубнеж из бардачка не прекращался. Спросоня слов толком не разобрать, но общий тон Кабанову показался каким-то удивленно-растерянным.

Солнце лезло во все щели, щурясь, Дмитрий посмотрел на часы – 10-50. Однако! Так и жизнь проспать можно. А в жизни вон какие дела делаются – милиция, тьфу, полиция на ушах ходит.

– Чего там у них?

Кряхтя, Дмитрий оторвался от спинки сиденья, изогнулся, достал рацию.

– Внимание! Всем отделам и пунктам полиции! Вводится операция «Крепость»!

«Перехват», «Вулкан», «Крепость» – обычное дело, когда надо показать активность при неспособности проведения толковых мероприятий. Чрезвычайная ситуация, преступление повышенной общественной опасности – вводится соответствующая операция. Но чтобы все сразу! Что же должно произойти? Может, начало войны проспал? Инопланетяне десант высадили? Надо Караваю проброс сделать.

– Алё. Физкультпривет, не отрываю?

– Здорово. Отрываешь, перезвоню.

Весь день Дмитрий посвятил прослушиванию полицейской волны. За исключением того времени, когда таксовал. Надо признать возил пассажиров с раздражением – такие дела творятся, а тут занимаешься ерундой, как последний лузер. Порой он считал себя неудачником по жизни – любимую работу потерял, друг убит, тот, кого посчитал кандидатом в друзья, оказался предателем, денег нет, положения нет, возраст. Впору заняться русской, якобы русской, забавой – питием беленькой, ожиданием зелененьких. А вот вам средний палец на весь ваш мир! Водку организм не принимал. Катька и Гоша – какой же он лузер! Возраст? В его возрасте мир на том самом пальце вертели, границы перекраивали, в кино трюкачили без дублеров! Таким образом Кабанов приводил внутренний мир к гармонии. Так что к вечеру плюнул на частный извоз, позвонил Кате. Та доложила обстановку: «Все в порядке, кризис миновал, возвращайся».

Светило давно умерило пыл, напоминало глазунью над горизонтом. Желудок возопил о пище. Прежде чем припарковаться у дома, Дмитрий позвонил приятелю.

– Привет еще раз. Не освободился?

– Нет, Диман, извини. Давай завтра созвонимся.

– Давай завтра.

Дисплей телефона сначала потускнел, затем погас. Дмитрий застыл с мобильником в руке. Не суй свой нос в чужие дела. Это уже не твой мир, бывший опер Кабанов, ход воспрещен.

9

Существование бывшего опера Козымаева приходилось на самой границе с загробным миром. Такое положение требовало постоянно измененного сознания. Впрочем, сознание Козымаев стал изменять еще на службе.

– М-м-м. – промычал Козымаев, не открывая глаз.

Крупного телосложения, сейчас похожий на расплывшуюся медузу, он вынырнул в реальность. Голова еще не болела, хотя мозг уже начинал распирать череп. Во рту пересохло, язык царапался о гнилые зубы. Вкусовые ощущения притупились, дышать приходилось с трудом. Мочевой пузырь требовал опорожнения. Козымаев знал, двинь головой и через минуту хоть на плаху. Но опорожняться в штаны – до этого еще не опустился.

В дверь застучали, да так требовательно, как сам барабанил в былые годы в квартиры к жуликам. В голове ворохнулось: значит, стук и разбудил. Кто там еще, лениво проплыла мысль, выходной у Позымая! Надо встать, объяснить козлам, заодно опорожниться.

Преодолевая гравитацию, Козымаев поднял с подушки многотонную голову, приподнялся с кровати. Голова своей тяжестью потащила в сторону. Повезло – в сторону двери (определил по стуку, с которым голова стукнулась о доски). Козымаев на секунду отрезвел от удара, успел сдвинуть задвижку. По ушам вдарило:

– Ну и вонища, твою мать!

Белый свет ослепил, Козымаев зажмурился. Приоткрыв глаза, смутно различил фигуру недовольного посетителя. Длинный козел, лето, а он в плаще. Герой, его мать. Не говоря ни слова, Козымаев расстегнул ширинку с намерением помочиться прямо с порога.

– Совсем опупел!

Длинный толкнул в грудь, Козымаев отлетел на топчан, голова снова встряхнулась и решила немного отдохнуть.

– Очухался?

Козымаев открыл глаза. В открытую дверь бил свет, дул ветер. Вагончик обрел знакомые черты. За столиком, сдвинув промасленные газету, посуду и банку с окурками, сидел козел в плаще.

– М-м-м! – вырвалось из носа. Вздохнув, Козымаев просипел:

– Чего надо?

Козел достал из плаща бутылку, поставил на стол. «Миллер»! Мир сжался до размеров емкости 0,5 литра. Бутылка сияла золотом, кружила голову, манила и обещала блаженство.

Козымаев скрутил пробку, запрокинул голову, в один прием влил в глотку поллитра ячменного напитка.

– Ловко. – прокомментировал благодетель.

– Фу! – выдохнул Козымаев. Прислушался к начинающемуся оживлению, спросил уже по-доброму:

– Чего надо?

– Ну вот, другое дело. – попытался изобразить улыбку посетитель.

Хотя с такой челюстью улыбка скорее на оскал похожа. Да по хрену Козымаеву на оскалы всех этих козлов! А этот судимый сто процентов. Глаз алмаз на такие типажи! Не кем-нибудь со службы ушел – начальником отдела! Вот ведь все было: должность, кабинет, подчиненные. Власть была! Знакомые в верхах, мать их! Надо было молодость вспомнить, показать, как жулье в свое время кололи! Перестарался. Ударил-то в полсилы, а этот инженеришка (кто же знал тогда – на вид наркот, дерзит, основания задержания ему подавай, в кармане атропин) согнулся в дугу, упал, пол желчью забрызгал и ласты склеил. И все при дежурном наряде. Доставили на отработку подозрительного, мать их! А за дверью мать этого инжененришки стояла – видела, как сына забирали. И все! Такая буча поднялась, никакие связи не помогли! «Помочь не можем, Козымаев. Сверху установка пришла разобраться. – объяснил начальник УВД. – Увольняйся, тогда дело постараемся замять». Замяли! Квартиру пришлось продать, чтобы мать инженеришки заткнулась. А на прежнюю работу все – путь заказан. «Ты пойми, Козымаев, не могу назад взять. – разводил руками начальник УВД. – Резонанс в Москве случился». Резонанс, сука! Козымаев стукнул кулаком по столу.

– О чем задумался, приятель?

– Какой я тебе приятель! Ты знаешь кто я?

– Кто же ты? – сузил глаза козел-благодетель.

– Да я! Я… – запнулся Козымаев. – Знаешь, кем я раньше работал?

Остатки разума подсказывали не называть должность. Успел огрести в похожей ситуации от местных уркаганов.

– Какая разница, кем ты работал? Важно, кто ты сейчас. А сейчас, – челюсть посетителя придвинулась, в барабанные перепонки Козымаеву ударили четкие слова, – ты алкаш и работаешь могильщиком.

Посетитель выпрямился на стуле и продолжил:

– Так что заткни едало и слушай, если хочешь заработать.

Козымаев давно знал кто он и что, а взбрыкивал только перед новыми людьми – глядишь кто и поведется, надбавит за труд. А рытье могилок – это не в кабинете сидеть, приказы отдавать, особенно в январские морозы, когда промерзлая земля как бетон.

– Заработать хочу. Еще похмелиться есть?

«Черный плащ» поставил на стол бутылку «Миллера».

– Нужен свежий труп. Мужской, небольшого роста.

– Длины. – Козымаев хлопнул пробкой.

– Чего длины? – сдвинул брови «черный плащ».

– Небольшой длины, говорю, не роста.

– По барабану, главное, ты понял.

– А зачем тебе, – поживевший Козымаев хохотнул, – свежий? Бери подержанный, дешевле отдам. Ты чё, парень, за мясом пришел? Кладбище с рынком попутал? А в курсе, статья есть такая – «Осквернение могил» называется? Тебе назад к хозяину захотелось.

– Осквернять ты будешь, дядя. А я тебе платить. Для чего – не твоего ума дела. Могу наврать, надо?

– По барабану. – повторил слова гостя Козымаев. – Сколько за тело?

– Договоримся. – гость в черном плаще достал из кармана радужную пачку – минимум месячное забытье на пограничье между мирами.

Гера вышел из вонючего вагончика. Вдохнул полной грудью, пожмурился на солнце.

– Слушай, добавь, а? – донеслось из нутра вагончика.

– Нет. – бросил Гера через плечо. – Как договорились.

Гера упругой походкой двинул через кладбище. Тишина и покой, шелестят листья над памятниками, тени плетут причудливые узоры. Некоторые памятники скособочились, краска облупилась, ни фамилии, ни дат. А на иных могилах и памятника нет, только таблички с номером. Какое тут осквернение? Больше уже не осквернишь. Это цыганские склепы на центральной аллее уголовная статья защищает. А душам бывших бомжей по барабану куда их кости денутся.

Гера вышел за ворота, покосился на бабок, клевавших носом перед корзинами с цветами. Достал телефон, набрал номер.

– Я нашел тело. Ночью заберу. Куда доставить?

– Погоди, – отозвался Вальтер, – я созвонюсь с человеком.

Игорь чуть не бежал от храма к подсобному помещению. Утренняя служба закончилась, братья занялись своими делами. Настоятель попросил узнать чей потрепанный автомобиль с ночи стоит во дворе. То, что на старой восьмерке приехал Вадим, сомневаться не приходилось – чужого охрана во двор не пустит, а священнослужители на таком, прости господи, барахле не передвигаются. Можно было так и сказать настоятелю, Вадим почему-то пришелся ему по сердцу, батюшка обмолвился даже: «Нелегко ему жить, болит у него душа за простых людей». Странно, они даже парой слов при знакомстве не обмолвились, а отец … позволил Вадиму жить при храме. Знал бы настоятель, из-за чего у него душа болит! Ох, затевает Вадим недоброе, всегда из него энергия ключом била, а сейчас, после стольких лет в заточении, и подавно. Аукнется еще монастырю его присутствие. Но на все воля Божья, и не Игорю осуждать друга. В своей комнатушке Вадима не оказалось, хотя, судя по вещам, ночью он приходил. В полуподвальном помещении Вадима тоже не оказалось. Давно, кстати, он с воспитанником не занимался. Игорь неожиданно для себя провел связку: левой прямой, правый боковой по боксерскому мешку. Улыбнулся – для таких габаритов, как у него, неплохо. Где же еще мог обретаться Вадим? Или не он все-таки приехал на восьмерке? Игорь посмотрел на качающийся мешок и вспомнил. Холодильник! Отдельное помещение у самой границе монастыря, куда после поста Вадим помогал сгружать коровьи туши. Тогда еще Игорь отметил взгляд, каким старый товарищ окинул помещение, а потом задал несколько вопросов. С тяжестью на сердце Игорь отвечал тогда, что помещение приспособлено для длительного хранения продуктов, братья ходят по мере необходимости, обычно раз-два в неделю. Там, кстати, и отдельный выход имеется в стене, ограждавшей монастырь. Только что он там столько время может делать? Не замерз ли в морозильной камере?

Игорь толкнул дверь, в лицо ударил холод и застарелый запах коровьих туш. Осторожно спустившись по ступеням, щелкнул выключателем. Жгут проводов под низким потолком, зарешеченные плафоны, подпорки земляных стен. В свете маломощных ламп коридор показался проходом в преисподнюю. Пройдя несколько метров, на земляном полу, утоптанном ботинками братьев, Игорь заметил след волочения. Затем след изменился, как будто кто-то боролся, а затем снова обычные следы обуви. Почудился приглушенный голос, затем крик. Звуки, если и впрямь не почудились, шли слева и будто из-под земли. Игорь сориентировался, там, левее, находился погреб. Братья туда не ходили, овощи в последние годы закупали на рынке в разумном количестве и хранили в холодильнике при столовой.

Сердце забилось быстрее, с нехорошим предчувствием Игорь повернул налево. В конце коридора, куда едва достигал свет, угадывался дверной проем. Игорь медленно открыл дверь. Глаза уже свыклись с полумраком, Игорь разглядел балки низкого потолка, прогнившие доски, подпирающие земляные стены. В дальней части овощного хранилища мерцал квадрат на полу. Присмотревшись, Игорь заметил верхняя часть приставной лестницы. В погребе кто-то водил фонарем. Внутренний голос подсказывал не спускаться, но проем притягивал как магнит. Игоря наполнил сладостный ужас. Он шагнул вперед, склонившись, ухватился за стойки. В сплетении нечленораздельных звуков расслышал знакомый голос:

– Жить хочешь? Не верю!

Игорь лег на землю, опустил голову в подземелье. Сюрреализм! От увиденного закружилась голова. В свете фонаря дрожало мясистое лицо мужчины средних лет. Глаза выпучены, щеки влажные с потеками грязи, но губы кривились в улыбке. Луч дрогнул, опустился. Мужчина лежал на боку у стены, скрючив ноги. Какое-то несоответствие было в одежде. Неправильно сшитый пиджак. Нет! Это правая рука обрублена по локоть! Левой мужчина держал концы жгута и улыбался. Луч быстро переместился, свет ударил в глаза. Игорь едва не свалился на сцену жуткого спектакля.

– Стой на месте! – пальнул приказ из погреба.

Игорь так резко отшатнулся, что, не успев встать, упал на спину. В следующую секунду он ослеп от яркого света.

– Что ты делаешь, Вадим?

Игорь не пытался заслонится, не закрывал глаза. Сознание жгла картина увиденной пытки.

– Вставай! Разлегся, Лев Толстой! – доносились слова. – Пойдем, исповедуюсь.

Игорь смотрел на себя будто со стороны. Вот он встает, идет, согнувшись, по коридорам. Сзади как конвоир идет Вадим. Вот они пересекли двор монастыря. Светит солнце, колышется трава, где-то пилят дрова, доносятся отдельные слова братьев. А в овощном хранилище пытают человека.

Игорь пришел в себя только в комнатке Вадима, когда тот двинул засовом.

– Что ты делаешь, Вадим?

– Представь, Игорек, перед тобой два человека: пожилой и подросток. тебе надо сделать выбор, кто останется в живых. от тебя зависит, кому жить, кому умереть.

– Почему я должен кого-то убивать?

– Я не сказал убивать. я предположил ситуацию, где от твоих действий зависит умрет один или другой. различие объектов в возрасте.

– Глупая, невозможная ситуация. даже думать не хочу.

– Думать не хочу – недостойные слова. значит ты согласен так и жить растением. а раз так – не лезь в людские дела.

– Зачем ты завел этот разговор. Зачем ты вообще здесь.

– От жизни не убежишь. Твой же бог приказывает жить! так что ж ты закапываешься в землю!

– Давай, ответь на вопрос, кого жить оставишь? подростка? "слеза ребенка", и "маленькая девочка" и так далее. Нет, брат, крайности отбросим. Ладно, ты выбираешь подростка, по глазам и вижу. Подросток еще не жил, у него столько открытий впереди. И вроде как справедливо по времени: пожил один, дай пожить другому. Как же так? а что значит время для бессмертной души? для вселенной в голове старика? какая разница, какая вселенная погибнет? хорошо, задача усложняется. Условия не меняются, но получена информация об объектах: пожилой – потомственный петербуржец, академик, занимается вопросами лечения тяжелой болезни, а подросток – плод матери-алкоголички, неспособный к обучению, жестокий и не в колонии только потому, что не достиг четырнадцати. Ну? какой твой выбор? нет, Игорек, самому умирать нельзя! Представь, оба висят над пропастью, только ты можешь спасти, времени нет на двоих. Выбирай, иначе погибнут оба! а еще усложним: пожилой – старый еврей-ростовщик, малой – из гитлерюгенда с фаустпатроном за спиной. Выбирай!

– Почему я должен выбирать? почему ты решил, что у тебя есть право задавать такие вопросы? я скажу тебе! ты всегда считал себя выше других! умнее всех считал! ты и мышцы качал тогда, чтобы чувствовать себя сверхчеловеком! думал, все по твоему должно быть, потому что, видите ли, ты за справедливость! всем желал счастья, но чтобы счастье одинаковое было для всех, как прокрустово ложе, иначе всех сжечь к чертовой матери! а счастье у всех разное: работяга выпил пивка и счастлив как олигарх! кто тебе жить не давал? Что ты зациклился на свободе? Ты был одним сплошным комплексом, боялся, что тебя заденут, ограничат, обидят, засмеют, вот отсюда вся твоя энергия. Помнишь, ты сказал «почему я должен жить в такой стране»? Тебя не народ волновал, а про себя ты в первую очередь думал! Ты всех ненавидишь, исподволь вызывая ненависть к себе. Тебе никто не нужен, поэтому и ты не нужен никому!

– Наконец-то! здравствуй, Гарий! Теперь ты понял, за что я сидел? Давай и ты вылазь из норы! Нет того бога, которого навязывают. Любить сразу всех нельзя! Это значит ко всем безразлично относиться! и там ничего нет. Нет и все! Здесь надо жить! Бог – это вселенная, мы частицы вселенной и обладаем всеми правами. Правом выбора, правом на действия! по такому праву Мокшанцев выбил у меня внутренности, лишил меня нормальной жизни, по такому праву я казню его. А если на твоем языке – бог дает жизнь, бог ее и отнимает, только действует опосредовано – человечьими руками!

Из глаз Вадима лился синий свет. Игорь дернул головой, пытаясь избавиться от морока.

– Пока приходи в себя, а я пойду с ментом закончу. – губы Вадима скривились в улыбке. – К тому же формально за это я уже отбыл наказание.

Игорь остался один. Комната, келья, как называл ее Вадим, залита желтым светом, но с непривычным спектром, слишком много красного. Тихо, воздух как пластилин, сквозь толстые стены проникают звуки. Он и не сразу понял, что звонят колокола. Так кто же он – монах или Гарий?

 Бога нет, значит не морали. Я – дитя божье, вырасту, стану Богом, значит, мне можно все. Нет, Махно определенно маньяк. Даже имя у него Вадим – смутьян значит. Но что же заставляет задуматься над его словами. Он не боится смерти, не боится небытия, ему безразличны удовольствия, у него нет жадности до жизни. Поэтому он свободен. Неужели бог это только страх?

 Гарий или монах? Махно со своим ментом закончит. А его мент всегда будет рядом. Значит, монах? А Гарием он был тогда, двадцать лет назад…

Серега вырубился за столом, уронив голову на предплечье. Артем продолжал восторгаться собственной теорией о неравенстве наций.

– Хватит, Артем! – прервал его Вадим. – Все люди одинаково устроены – тот же набор хромосом, то же количество костей и мышц,

– Одинаковые все, говоришь? Ну-ну. Объясни тогда простую вещь – почему все живут по-разному? Даже не сравнивая Африку с Европой, скажи, почему такое отличие Европы и Руси нашей матушки? Почему живем мы так убого?

Игорь наверно впервые тогда заметил синий пламень в Махновских глазах.

– Терпимость. Русская терпимость – источник всех бед. Зачем я работать буду, если платят как рабу? Зачем я буду беречь то, что мне не принадлежит? До сих пор так и живем в рабовладельческом строе. А восстать и потребовать нормальную, то есть по нормам современного цивилизованного, тоже не совсем справедливого, мира, не хватает, нет, даже не духа, а горячности крови что ли. Воспитали за тысячу лет терпимость, переходящую из подвига в нелепость. – у Вадима ноздри раздулись как у быка. – Нас ебут, а мы крепчаем! Вот она русская гордость. Сравните с западным: «Все что нас не убивает, делает нас сильнее». Стальная суровая максима – сражаться до смерти, выстоять, и тогда стать сильнее, гордиться собой. И рабско-хитрожопо – в унижении строить удалую рожу, пресмыкаться, ползать на коленях и радоваться образовавшимся мозолям.

Сергей сладко посапывал, Артем молча дергал головой, тщетно пытаясь отогнать сон, а Игорь говорил о наболевшем:

– Неужели ты серьезно думаешь, Вадим, у нас получится? Зачем мы жертвуем собой?

– Все получится! Народ, пока не сознающий счастье свободы, нуждается в лидере. Поэтому его можно и нужно увлечь. Если образовать свое территориальное образование, мировое сообщество просто не допустит поголовного истребления со стороны властей. А там все пойдет само собой. В свободную республику приедут те, кто хочет честно трудиться и получать справедливое вознаграждение за свой труд. Таких людей много, они подтянут до своего мышления остальных.

– Но все равно понадобится управление, а значит принуждение и злоупотребление властью. Снова возникнет система, работающая ради самой себя.

– Это все чушь, придуманная чиновниками. Намеренное усложнение системы – есть лицемерие, оправдание лени и трусости! Все намного проще. Управленцы будут обычными наемными служащими с прозрачными кабинетами, прозрачными доходами. Тогда управление превратиться в самоуправление. Понимаете о чем я?

– Не совсем, но без революции здесь не обойтись! Эволюционным путем такого общества не построишь. Революция без крови и жертв не бывает, это понятно. Только первыми жертвами реально можем стать мы. И тогда мы не увидим, к чему привела революция, то есть жертвы наши получается будут бессмысленными.

– В революции не бывает бессмысленных жертв. Если мы погибнем, это будет: во-первых уроком – власть, а именно конкретный чиновник будет думать, что не все ему позволено, что можно реально получить по заслугам.

– А во-вторых?

– А во-вторых – мы не жертвы, мы воины! Вот так! Еще древние философы разделяли людей на три класса: воины, крестьяне и философы. Последние – это властители. Философы были скромные и наивные. То есть основная масса покорные, равнодушные бараны, вернее работяги, воины – исполнительная власть, как бы сейчас назвали, а тогда видимо это были склонные к насилию товарищи, которые, разумеется, должны были быть в подчинении у кого? правильно – философов. Что-то я запутался немного с этими геродотами. Так я о чем: только воины реально делали историю. Они, а не краснобаи меняли мир, потому что сколько не говори халва, диабет не заработаешь. Викинги философией не заморачивались, на Артема посмотри, всю Европу покрыли. Большевики совсем не в большинстве были, когда Антонов-Овсеенко с латышским стрелками временному правительству давал маузер понюхать. Так и мы должны не быть равнодушной массой, баранами, бессловесным быдлом. И говорить мы не приучены, дело надо делать. И за слова отвечать, я лично уже не могу на попятный.

– Где же ты хочешь оружие найти? Военный склад ограбить или оружейный магазин? У чеченов попросить?

– Для начала нужно раздобыть пистолет, а его можно «попросить» у мента.

– Дядя милиционер, дай пушку, нам для революции надо.

– Примерно. Только сначала дяде милиционеру по фуражке хорошенько врезать.

– И как ты себе это представляешь? Идет патруль по улице, пуговицы в ряд. И здесь мы – революционеры! Для граждан, во-первых, террористы, если не вмешаются, в свидетели потом пойдут. Во-вторых, мы же не собираемся реально ментов мочить, а они с удовольствием в нас дырок понаделают.

– Если так рассуждать, зачем мы вообще затеяли борьбу! Волков бояться… – Вадим своими синими глазами как гиперболоидом жег мозг Игоря. – Жил бы в шалашике с Ленкой, смотрел бы как ее в машины затаскивают.

Игорь попался на «слабо». Он скрипнул зубами, выпрямился на стуле, посмотрел сверху вниз на товарища.

– Ты меня за труса держишь? Только потому что я под пулю не полез? А ты у нас герой?

– Что ты, Гарий! Когда я тебя трусом назвал? Я сам с дурной головы под пистолет полез. Другое дело, было бы у нас оружие, такого вообще не произошло. Наставил пушку, рожу пострашнее сделал, и решил вопрос мирно, без крови. Сам знаешь, доброе слово и пистолет, лучше, чем то и другое по отдельности.

– Лучше. Но ментов мочить – это не дело.

– Что ты заладил: «мочить, мочить». Телевизора насмотрелся? Чтобы отобрать оружие, не обязательно убивать, продумать надо бескровный вариант. Поэтому я с тобой на эту тему и разговариваю. Артем меня сегодня удивил, не подозревал в нем такой кровожадности. Он точно может и мочкануть. А Серегу на такое дело, – Вадим посмотрел на улыбающегося во сне товарища, – подписывать не стоит.

Если бы Игорь тогда не повелся! Но частица «бы» неумолима.

– В моем подъезде выше этажом алкашка одна скандальная живет.

– Поздравляю. – хмыкнул Вадим. – В нашу организацию хочешь пригласить вместо Ленки?

– Ее мать часто ментов вызывает.

Теперь Вадим уже смотрел с интересом.

– Участковый наш, Олег Михайлович, всегда один ходит, когда на дежурстве. Водитель из машины не выходит.

– Осталось узнать, когда дежурит Олег Михайлович. – Вадим понял с полуслова.

– Пошли пошепчемся в моей комнате. Уставшие товарищи пусть здесь подремлят.

– Так ты со мной? Помочь рука не дрогнет? План еще раз по-трезвому обсудим. – Махно протянул руку.

– Только ты и я.

Игорь ответил на рукопожатие, в тот момент они, если бы вспомнили фильмы с Гойко Митичем, вполне могли бы порезать ладони и побрататься. Но кровь, чужая кровь, еще свяжет их.

– Ладно, я спать. – Игорь встал с кровати. – Я к Ленке, в кресле там пристроюсь, чтобы не будить.

– Заботишься? – тихо спросил Вадим. – Слушай, а зачем ее втянул?

Игорю показалась странной интонация в вопросе.

– Я ее не втягивал, сама захотела. И не такой она цветочек, каким ты ее себе представляешь.

Видно же тогда было, какие иногда взгляды Вадим бросал на одноклассницу.

Игорь смотрел в стену своей «кельи» и видел картинку двадцатилетней давности.

– Сейчас все решится. – сказал Вадим, всматриваясь в пыльное окно. – Пойдут вдвоем, все отменяется.

Игорь глубоко вдохнул. Они стояли на площадке между вторым и третьим этажом, где предварительно вывернули лампу, и смотрели на милицейский УАЗ, тормознувший напротив подъезда. В сумерках разглядеть сколько в машине людей было невозможно. Кто знает, если водитель не пойдет, может вместе с участковым вылезет какой-нибудь стажер или опер решит поближе узнать беспокойный контингент. Открылась пассажирская дверь, на землю неторопливо ступил милиционер. По грузной фигуре Игорь узнал Олега Михайловича. С водительской стороны дверь не шелохнулась, с заднего сиденья ни стажер, ни опер не вышли. Игорь выдохнул. У него слегка задрожали икры, темнота перед глазами сгустилась.

– Отлично. Один. – прошептал Вадим. – Кобура болтается, скоро голову перевяжет.

Игорь постарался взять себя в руки. План продуман, как говориться, до мелочей, все обойдется, он станет героем не только перед товарищами, Ленкой, но и в собственных глазах!

– Ты как? – в темноте сверкнули глаза Вадима. В середине лета с вязаной шапкой на голове он смотрелся бы глуповато, если бы не синий блеск.

– Нормально.

Голос прозвучал твердо, Игорь ободрился.

– Тогда по местам. А то давай я все сделаю.

– Вадим, мы уже определились, я тоже за слова отвечаю.

– Хорошо. Я рядом.

Вадим метнулся на лестницу. Игорь расслышал скрип перил. Больше звуков не было. Петли на внутренней двери смазаны, а Вадим умел двигаться бесшумно.

Игорь взбежал на свою площадку. Петли на двери в квартиру тоже получили свою долю смазки. Игорь дернул дверь, подумал, смазывать надо было разным маслом – начнут расследование, вдруг додумаются образцы смазки снять. Не додумаются! Игорь закрыл дверь, приник к глазку, пальцы в перчатке нащупали рукоятку биты в углу. Другой рукой опустил лыжную шапку с прорезями для глаз. Не забыть сразу избавиться от биты, шапки и перчаток! Свет лился с четвертого этажа, для задуманного освещения в самый раз, главное, рассчитать силу удара. Как же громко стучит сердце! Вадим сейчас за дверью подъезда превратился в скалу, у него сердце всегда 50 ударов в минуту. Интересно, почему все-таки позволил ему, Игорю, совершить самое трудное? Проверяет на слабо? Не может быть – слишком велика цена проверки. Из-за Ленки? Вряд ли. Сам настоял в пьяном азарте! Сердце бабахало в груди, удары отдавались по всему телу. Вадим говорил, самое главное сделать первый шаг, дальше тело будет действовать само.

Скрип перил, шумное дыхание, мерный шаг – участковый уполномоченный идет по знакомому адресу. Поле зрения глазка заполнил искаженный силуэт. Милиционер выдохнул на площадке, повернулся спиной, ступил на лестницу четвертого этажа. Надо, чтобы он прошел один пролет. Раз, два, три… девять, десять – счет шагов. Пора, больше рассуждать нет времени! Игорь распахнул дверь, выскочил на темную площадку. Участковый не поднялся по пролету, он стоял на середине лестницы, отдуваясь, и среагировал на движение.

– Ты чего?

Какая разница, узнал он Игоря или нет, достаточно того, что заметил из какой квартиры вышел парень с битой в руках.

Тело действовало без вмешательства разума. Игорь махнул битой как двуручным мячом. Спортивный снаряд описал дугу, не задев стен и потолка, врезался ударной частью в левую скулу милиционера. Шлепок и хруст костей. Эти звуки обернуться ночными кошмарами. Олег Михайлович стал заваливаться на бок, левая рука выронила папку, правая потянулась к кобуре. Все последующие действия, свои и Вадима, Игорь наблюдал будто со стороны. Кто-то похожий на него телом, одеждой, но не лицом, снова и снова машет битой. И тогда и в последующих кошмарах Игорь не мог определить что стояло за гримасой, исказившей лицо до неузнаваемости – страх, ненависть, гнев? Участковый валится на лестницу, его голова трещит, кости черепа проминаются, черная смесь крови и мозга заливает лицо, брызжет на стены, потолок, одежду… очередной взмах, бита останавливается на полпути, зажатая рукой в перчатке. Ракурс меняется, в поле зрения широко распахнутые глаза Вадима. Даже в темноте они режут синевой. Вадим всей массой толкает в сторону, его губы двигаются, он что-то кричит, но понимание приходит лишь через несколько секунд:

– Стой! Остановись!

Сереющее небо, огромная черная паутина на фоне красных облаков. Они встретились в том же парке им. Щорса поздним прохладным вечером.

– Здравствуй.

Две пары голубых глаз смотрели друг в друга.

– Привет.

– Давно не виделись. – Климова едва заметно улыбнулась.

– Время не имеет значения. – сказал Вадим.

– Ты не изменился.

– Или ты смотришь в те же очки.

– Я имела в виду мышление.

– Я тоже про это. Внешне узнать трудно.

Они стояли и молчали.

– Тебя не интересует, как я живу?

– Живешь – это главное. Лен, ты хотела меня видеть.

Значит, связь с друзьями поддерживает, поняла Климова.

– Олег для меня все.

Вадим молчал, глаза из голубых стали серыми.

– Если тебе что-то дорого, оставь его. Если с ним, – голос Елены дрогнул, – что-то случиться, я не переживу.

– Я его не держу.

– Я и уехала тогда, чтобы он не знал о той моей жизни! Что ты молчишь!

– С Олегом ничего не случится. Слово. Сама говоришь, я не изменился.

– А если «очки»?

«Словно чужие стали друг другу…» А были ли близки? Не виделись целую жизнь. Время. Чувства. Химические реакции, протекающие в полушариях мозга. Реакции, неизбежно изменяющиеся со старением организма.

– Один вопрос, Клим. Узнала через ментов?

– Узнала про ваши с Олегом встречи?

Вадиму показалось, губы женщины слегка изогнулись в улыбке. Он кивнул.

– Нет, я к ним не обращалась. Полиция на такие вопросы не разменивается. – теперь Елена точно усмехнулась.