Текст книги "Друг актера"

Влас Михайлович Дорошевич
Друг актера
H.A. Рудзевич[1]1
  Впервые – «Русское слово», 1914, 11 января.


[Закрыть][2]2
  Рудзевич – см. о нем комм. к очерку «Рощин-Инсаров».


[Закрыть]

* * *

Есть человек, который мог бы составить:

– Путеводитель по России.

Для гг. актеров.

Город такой-то.

Какой в нем театр? Сколько сбору? И что надо тамошней публике?

И каков там полицеймейстер?

– Анафема, каких свет не видывал?

Или:

– Милейший человек в мире! Ну, ангел! Требуют ли цензурованного экземпляра «Ревизора»? Или даже «Горе от ума» на веру разрешают.

– Я никаких Грибоедовых не знаю. Я на вас, Николай Александрович, полагаюсь! Вы говорите, что дозволено, – я подписываю!

– Боже ж ты ж мой!

И какой в том городе агент общества драматических писателей. Ходит ли по бесплатным билетам «только сам». То есть:

– С женой, детьми и свояченицей.

Или водит с собой еще деверя, свояка, золовок и остальной город.

Встретившись в пути с Геннадием Демьянычем Несчастливцевым или с Аркашей Счастливцевым, H.A. Рудзевич мог бы им указать: первому – как ближе всего пройти из Керчи в Вологду, второму – в какой станице земли войска Донского можно дать по дороге:

– Лиро-комический вечер и «заработать».

Рубля два с полтиной…

Я не знаю, сам он совершал ли такие пешие путешествия…

Но, судя по тому, что антрепризу держать…

Рудзевич – антрепренер!!!

Это просто – друг актеров.

Человек, для которого весь мир делится на две неровные половины:

– Актеры и все прочее.

Считается только первое.

Россия, это – актеры.

И с ними со всеми Рудзевич на ты.

«Остальное» – не считается.

Это:

– Так! Публика!

Он любит театр, принесший ему разорение и приносящий только материальные беды.

Любит с упрямостью хохла.

Любит искусство, любит драму, но больше всех любит актера.

Любит настоящею, всепоглощающею любовью.

Что такое любовь?

– Порыв ненависти между двумя порывами страсти! – определил Поль Бурже.[3]3
  Порыв ненависти между двумя порывами страсти! – определил Поль Бурже. – Цитата из романа «Ученик дьявола» (1889) французского писателя Поля Бурже (1852—1935).


[Закрыть]

Об актере он не может говорить:

– Не тепло, не холодно.

Он кипит.

Проклинает или словословит.

Актер это или:

– Хеный[4]4
  Хеный – гений.


[Закрыть]! Понимаете ли, настоящий хеный?!

Или:

– Боже ж ты ж мой! И это актер?! Актер?!

Радзевич готов разбить себе голову об стену:

– С отчаянья.

В зависимости от того, как актер сегодня сыграл: хорошо или плохо.

Служа у Рудзевича «в антрепризе» и играя шесть раз в неделю, один и тот же актер три раза побывает в гениях, а три раза окажется, что этого гения:

– Помелом надо гнать со сцены! Помелом!

Этот человек никогда не говорит. Он только кричит.

От восторга или от душевной боли.

В своем восторженном сердце он откапывает самые удивительные похвалы.

Прелестная молодая талантливая начинающая артистка едет в первую свою провинциальную «поездку».

Она из старой дворянской семьи.

Ее родня «с Сивцева Вражка[5]5
  Сивцев Вражек – переулок между Гоголевским бульваром и Денежным переулком в Москве. Название происходит от овражка, по которому протекала речка Сивка.


[Закрыть]», чопорная, фамусовская, приезжает проводить ее на вокзал.

И тети в лорнет смотрят на театральную «bohème'у»[6]6
  богему (фр.).


[Закрыть], которую видят в первый раз.

И вдруг к столику подлетает «антрепренер» Рудзевич.

И палит:

– Когда я вас третьего дня видел на сцене, – Боже ж, какое у вас лыцо! У вас нэ лыцо, а цэлая дэрэвня!!!

– Как деревня?

Все лорнеты попадали.

А Рудзевич пояснил, схватившись за голову:

– Чего только на этом лыце нет!

Но бешенство подсказывает ему и иные фразы.

– Вы меня не в тот город завезли! – надувая губку, говорит гастролирующая премьерша.

И Рудзевич мрачно:

– Город-то тот. Гастролерша не та. Это верно!

В этих проклятиях и благословениях «сборы» не играют никакой роли.

Рудзевич «требует», чтобы актер играл для него хорошо.

Он занимается театром для собственного удовольствия.

И если публики, – при этой хорошей игре, – нет ни души:

– Так разве ж эти дураки что-нибудь понимают! Догадываюсь, может быть, поэтому у него ничего и нет? Публика у него всегда виновата.

О публике он невысокого мнения.

И если театр набит битком, а актер играет «скверно», – этот «дикий антрепренер» не постесняется заорать в коридоре на весь театр:

– Видали дураков? А? Дурака смотрят!

Рудзевич старовер.

Во «всех этих новых гг. режиссёров» не верит.

Для него:

– Театр – это актер.

Театр, сцена, обстановка, пьеса – только оправа для актера.

Земной шар, кажется, только:

– Подставка для актера.

И среди этой верной, трогательной, страстной, горячей, необузданной любви к актеру и его творчеству у Рудзевича в его театральной жизни, – а другой у него, кажется, и не было, – был роман, роман его души – Н.П. Рощин-Инсаров.

Это была самая большая и святая его любовь в театре.

Он любил Рощина так же, как нянька любит ребенка, как Соломон любил своего Кина.[7]7
  Как Соломон любил своего Кина. – См. «Рощин-Инсаров».


[Закрыть]

Любил с энтузиазмом.

С фанатизмом.

Кажется, в Рыбинске, куда Рудзевич приехал «передовым», полицеймейстер спросил его в фойе театра, и «довольно небрежно»:

– А что, этот Рощин-Инсаров, которого вы везете? Он, действительно, хороший актер?

Рудзевич побледнел и затрясся.

У него перехватило горло.

– Да вы… вы… вы… социалист?!

Полицеймейстер опешил:

– Как социалист?

– Да как же вы смеете мне такие вопросы задавать? Как вы смеете такие вещи спрашивать? Протокол составляйте! Вы социалыст, если не знаете, кто такой Рощин-Инсаров!

Полицеймейстер спрашивал уже о Рошине-Инсарове почтительно:

– А «они» скоро к нам приедут?

Вся жизнь Рудзевича была «одним мученьем» благодаря Рощину.

– Боже ж, каким мученьем! Как жизнь суфлера Соломона.

– Сбору полторы копейки в кассе, а он подъезжает в коляске. Говорит: «Заплати». Он иначе, как в коляске, не может!

– Спектакль начинается! Занавес поднимать! А он в Останкино поехал даму провожать! А? Даму? Лечу. «Бога вы не боитесь, Николай Петрович!»

– В другой город ехать надо. Афиши выпущены. А он: «Не поеду, – я здесь влюблен!»

Одни «мучения».

Но за все Голконды[8]8
  Голконда – государство в средневековой Индии, славилось добычей алмазов. Здесь: сказочное богатство.


[Закрыть] мира, – и даже за хороший театр, – не отдал бы Рудзевич этих воспоминаний:

– О мучениях с Рощиным.

И если бы я захотел доставить H.A. Рудзевичу, по случаю его юбилея, действительно, настоящее удовольствие, – я должен быть бы написать статью не о нем, а о Рошине-Инсарове.

Так любил этот Соломон нашего милого, милого Кина.

И живет его памятью.

Если бы на свете была справедливость, сколько городов должны были бы благодарить H.A. Рудзевича 14-го января, в день его юбилея, – скольким городам сколько хороших актеров он показал.

Но Бог с ней, с публикой.

– Разве ж она что понимает!

Я пишу это, чтобы подать весть друзьям-актерам.

Юбилей застал Рудзевича в оперетке.

Лучшие силы оперетки собираются чествовать старого друга и слугу театра.

И спеть в честь него свои радостные песни.

Но было бы сиротливо, если бы на его празднике не было драмы.

Московские драматические артистки и артисты поступили прекрасно, – как должен поступить Божией милостью артист, – пожелав выступить на юбилее старого драматического антрепренера.

Для вас, артисты, рассеянные по провинции и зажигающие в ее тусклой жизни огни радости, красоты и искусства, это – памятка.

Артисты – беспечный народ. Но не там, где касается сердца.

Вспомните день и не забудьте о привете:

– Старому другу.

У актера много поклонников.

Но друг, настоящий друг, большая редкость.