Текст книги "Там человек сгорел"

– Ну уж нет!

Саймон вскакивает, вытянув свои руки ко мне, а я отхожу на несколько шагов. Он не отступает, идет все быстрее и вскоре уже бежит за мной, а что я? Я, собрав свое терзающую боль в кулак, бегу что есть мочи, но я слаб и понимаю, что много не выдержу. Мне надо что-то придумать, пока мои ноги заплетаются в спешке, но что? Я оборачиваюсь. Саймон уже настигает меня, мчась, как зверь. Это пугает меня. Все время я бегу сквозь эти почти прозрачные линии, которые делают мне только хуже. Я ощущаю их пустоту. Они ужасны.

– Стой! Стой! Стой! – крикнул он в нескольких метрах от меня, но я отчетливо слышу его голос рядом.

Он догоняет меня с неимоверной скоростью, все так же сгорбившись, протянув неподатливые руки и смотря с безумной манией. Я слабею. Времени что-то предпринять почти не остается. Что я могу поставить против него? Действия мои будут смешны, а вот слова…, но какие? Он не так прост, его душа уже гола, скверна и слишком наполнена увлечением. Я не могу представить большего любопытства, чем его. Оно зашло слишком далеко, настолько, что ему стали интересны мои внутренности. Это неправильно.

Его рука почти достает до меня. Я не могу больше бежать, это невыносимо. Мой живот разрывает неведомая мне болезнь, а мое сознание раскалывается в тревожной суете.

Что? Что? Что противопоставить против него? Разве есть что-то, что уязвляет его душу? У меня слишком много вопросов и слишком мало времени. Много вопросов…, как и у него всегда, но он их озвучивает не обдумывая, а я… Ох, как же я был глуп!

Отбегая немного в бок, я останавливаюсь, а он пролетает на несколько шагов дальше, но останавливается не медленнее, чем я. Я знаю, что делать и я это вмиг исполняю.

– Кто ты? – задал я вопрос, который давно таился во мне, но только сейчас он обрел звук.

После него все поменялось.

Часть третья

ㅡ Добро пожаловать.

И вновь с бесшумного нуля в обезумленный конец. Ну, что на этот раз? Пока я не готов это узнать. Мне нужен отдых, мне нужно подумать, прежде чем начинать осознавать новый мир. Сначала начнем с пережитого конца. Итак, что я выяснил? Скорее то, что такие личности, чувства которых направлены на познание другой личности, скупы в своих качествах, и поэтому восполняют себя другими. Это обоснованный вывод. Но все не так ясно, как должно быть. Что-то меня приводит в смятение, и с этим надо разобраться.

Несколько секунд назад… А точно несколько секунд назад? Вдруг я нахожусь в каком-нибудь пространственно-временном континууме? Звучит довольно правдоподобно, если учитывать мои обстоятельства. Возможно, я выпал из временного пространства и теперь нахожусь там, где нет постоянной продолжительности у всего и там, где в пространстве нет должной реальности. Но даже если мои догадки верны, это не делает меня свободным от моей судьбы. Как я все изменю? Как я вернусь на прежнее мое место в огромном мире, который прогнивает в своем существовании? Хм… А зачем возвращаться туда, где нравственные ценности угасают, где есть заблуждение, что важен каждый волосок, где люди померкли в глупости и эгоизме, где новое не ново, а старое давно забыто будущим? Разве есть смысл быть тем, кто уже когда-то был? Все люди одинаковы, отличаясь только мелочами, и каждый сегодняшний человек был когда-то в прошлом и будет в будущем, но под воздействием другой окружающей среды, ведь мы не выбираем, где родиться и с кем жить. Все это дело случая. И я не черств душою, это мир, из которого я выпал, глуп собою. Впрочем, не я выбираю, что случится дальше, это случается само собой и не ясно для чего. Ладно, это надо просто пережить, надо просто выжить и пока я с трудом с этим справляюсь. Я еще не понял здешней системы, но не будем об этом, все когда-нибудь разрешится.

Несколько секунд назад, после того, как я спросил Саймона, он изменился. Впрочем, такое чувство, что я не должен был этому удивиться, но нет, мои чувства пошатнулись. Но для начала все по порядку. И стоит указать на то, что все описываемые в дальнейшем события произошли всего за несколько секунд, которые отпечатались в моей памяти как нечто сверхважное и не опрометчивое.

Я помню, как я задал роковой вопрос, который, кажется, я должен был задать с самого начала, но не сделал это, потому что он сделал это быстрее, тем самым, заговорил меня, а дальше все понеслось само собою. Зачем я с самого начала поддался ему? Почему я раскрыл себя? Зачем я сказал ему, что не думая я буду глуп и податлив? Почему я не обдумал эти вопросы еще тогда? Как я был глуп…

Но больше меня удивляет не я сам, а он. После моего вопроса он встал в ступор, выпрямился и очерствел в лице. Я словно умертвил его пыл, тем самым, укротил его. Саймон предстал передо мной не в более открытом обличии, а в более облезлом обличии, будто я уничтожил, раскрыл и сверг его личность, переняв ее на себя. По его мнению, он был неповторим и не допустил бы существование подобных ему людей. Если бы такие два человека сошлись в разговоре, то или бы они «умертвили» друг друга или бы сказали по одному слову и разошлись. В моем случае произошло все сразу: я сломал его, и мы разошлись. Последнее меня больше расстраивает, ведь он оставил тень воспоминаний, а теперь, более вероятно, что мы больше не увидимся. Не знаю, что на меня нашло. За короткое время я успел привязаться к нему, и я знаю, чем это обусловлено, да и не только к нему, но и к Форсу. Думаю, это естественно, потому что никаких других людей я не помню. Саймон и Форс единственные, кого я знаю, но никто из них не сказал, кто они и где я. Возможно, поэтому я и хочу с ними вновь свидеться, словно они знают ответ, который я так и не могу понять. Но опять же, в мое рассуждения вступает еще одно «но», которое звучит так: если они знают ответ, то зачем я им навредил? Я их разрушил и теперь хочу их вновь увидеть, чтобы получить ответ? Звучит не очень доброжелательно и даже скорее эгоистично, но все же я не специально с ними такое сделал. Это произошло чтобы я выжил… Так, теперь вопрос вновь перестраивается и звучит так: Я сломил двух людей, которые хотели меня убить, и теперь я хочу их вновь увидеть, чтобы получить ответ? Бессмыслица какая-то, но не будем об этом, время все покажет.

Вернемся к Саймону. Когда он стоял в задумчивом исступлении он произнес следующие слова: «Я же почти тебя постиг». Тогда он подтвердил мои убеждения о нем. И все же, мне было его жаль. Он был таким погибшим, словно у ребенка убили зверька, с которым он так и не наигрался. Для меня он человек без чести, без прошлого и будущего, без мечтаний и тревог, без взглядов на жизнь и целесообразного мнения, без страха быть угнетенным жизнью, без цели быть на вершине и без укрепленного сознания. Он одинокий человек с невероятным интересом к другим людям, но этот интерес предназначен только для него. Он живет с помощью других и хочет чтоб другие жили для него, но при этом он будет всегда один. Он тот, кто восполняет себя другими. Это как некий пустой образ, которому надо заполнить себя. И я запомню его.

Следующее что произошло после его фразы это его изменение в чертах лица. Лишь малые, почти несущественные изменения изменили его лицо до полной неузнаваемости. Я точно помню, что говорил о мальчике, кажется, в которого превратился Форс, и вот измененный чем-то Саймон был похож на него, однако назвать их одним и тем же человеком затрудняюсь. И все же, было что-то неопределенно родное между ними, впрочем, между любыми двумя людьми будет что-то общее вплоть до самых грязных мелочей. Что общего между ними? Затрудняюсь ответить, но могу сказать, что они оба пытались меня убить под действием какого-либо чувства, оба меня напугали до истерики и оба изменчивы. И все же, в них что-то есть.

После изменения в его лице начало меняться и его тело. Он тихо, медленно, бесшумно становился такой же линией, какие были там. Он почти исчез – это последнее, что я помню. Теперь мое предположение о том, что эти линии, как пустые души человека, подтвердилось. И только сейчас я понимаю, что мог стать такой же линией без четкого начала и конца и ни с чем внутри. Интересно, что будет дальше с его миром? Да и с миром Форса тоже. Возможно ли такое, что их миры просто исчезнут? Или они будут дальше существовать пока не найдут своего «хозяина»? Мне остается только гадать на этот счет.

Мне бы пора приступать к следующему герою, но я боюсь того, что меня ожидает. Здесь может быть все что угодно: от жуткого добряка до милого дьявола. Интерес, кто же сейчас может быть, растет с каждой секундой. Из-за такой заинтересованности я быстро отвлекаюсь от Саймона, да и что о нем еще можно сказать? Я и так уже обдумал его и составил его портрет для себя и, думаю, на этом можно закончить, ибо и так уже все обнаженное оговорено, а все предположения оказались верными. Необдуманное решение дурно и скверно, и поэтому я этого избегаю.

И вновь с бесшумного нуля в обезумленный конец? Ответа я не жду от себя потому что он не изменим, да и вряд ли хоть что-то мне под силу изменить. Приходится довольствоваться предоставленным. Интересно, почему все именно так? Хотя зачем я спрашиваю? Ответ можно и не ожидать. Он убежал в неизвестное пространство и вернется, когда начало станет концом, а время вернется в свое бесшумное движение. Думаю, к этому можно привыкнуть, но сначала надо понять, к чему привыкать и как с этим содействовать. Этим я сейчас и займусь.

Для начала могу сказать, что здесь довольно холодно, прямо пробирает до внутренностей. Но здесь не такой холод, какой бывает зимой на улице. В природных условиях холод слишком свежий и не повсеместный. Он как холодное дыхание, которое не во все места может проникать, однако где оно находится, там навечно не будет покоя. В каком-нибудь помещении холод это невероятный сторонник покоя, тишины и застоявшейся сырости. Это как вьюга, которая пытается тебя успокоить и утешить своим морозом. Это как человек, который криком и яростью пытается тебя приласкать, думая, что таким образом он правда поможет. И все же, этот холод мне противен. Он раздражает своей длительностью и просто существованием здесь, он будто поселился здесь и ничто теперь не сможет выжечь этот едкий мороз, пропитанный старой влагой. Кажется, это необратимый процесс.

Пора бы уже открыть глаза и встать, а то я так от холода погибну, а не от чьих-то рук. Что ж, начнем. Удивительно, но никакого спазма в животе уже нет, впрочем, как и усталости. Однако ощущается новый недуг, но об этом потом. Надо же понять, где я нахожусь.

В настолько потрепанном, обшарпанном и гнилом помещении я не бывал. Мне даже на время захотелось оказаться у Форса, нежели здесь. Однако есть что-то по-особому привлекательное, утешительное и в тоже время, невольно отвергающее здесь.

Я встаю, на мою голову невиновно посыпалась какая-то сухая, с мелкими камушками дрянь. Это проделки старости. После такого невольного жеста со стороны этой крохотной комнаты, я смотрю на потолок и вижу только обшарпанные доски, которые в каких-то местах прогнили. Кажется, что вот-вот они обрушатся прямо кому-то на голову, а где-то даже есть заросли паутины. Это лишь часть обветшалой комнатки.

Дальше я смотрю вперед себя и вижу один небольшой, но во всю стену шкаф, состоящий из множества полок. На них ничего нет, кроме могучего слоя пыли, въевшейся плесени и непролазной паутины. Это дряхлое, еле живое, а где-то даже сломанное сооружение забыто временем. Оно мертво, как и вся эта комната. Впрочем, все здесь на один лад. Все погибло от безрассудства, все забыто от ненужности, все бросили на произвол судьбы.

Все здесь блекло, грязно и скупо. Тут нет дверей, а есть лишь одно окно, в котором свет давно уже погас. Оно как мрачный отблеск отчуждения, который невольно находится здесь. Кажется, за окном давно погасла жизнь, которой от роду там не было. А здесь, хоть блеклый, но все же существует свет от поникшей из-за множества невзгод лампочки. Она шатается, будто на хрупкой нитке.

Все здесь в меру непростительной, непривычной и бедности, которая налетает на меня со всех сторон. Однако, самое неприятное – холод…

ㅡ Что же ты? Садись, если пришел, ㅡ раздался голос человека, которого я уже давно приметил здесь, но очередь до его обсуждения дошла только сейчас.

Он сидит за малым столом возле стены. Я аккуратно, почти неохотно подхожу к нему по скрипучему полу и сажусь на стул, отдающий неимоверным морозом. Я хочу вскочить и сказать, что я лучше постою или сделаю что-нибудь, чтобы согреться, но из-за уважения к нему, я сопротивляюсь позыву.

Настало его время в моем мышлении. Скажу так: он скверен внешностью, но в его наружности есть нотки сожаления и сгоревшей доброты, которая перегорела в вечно холодном спокойствии. Его лицо не встретишь на улице, средь других, простых, не переживших жизни, лиц. Оно не из таких, о которых трудно что-то сказать и выделить особенное.

Он необычаен своей эмоциональной окраской, потому что в нем смешаны не положительные черты, а отрицательные, вызывающие сочувствие у смотрящего на них человека. В таких людях вся жизнь сложилась на лице, а в глазах поместилось безграничное множество воспоминаний. Не спорю, он интересен и, пусть это будет сказано непочтительно, он прекрасен ужасным. Но это определение его внешности, которое выходит за рамки. Теперь я, пожалуй, перейду непосредственно к самим чертам лица и, вообще, к его внешнему виду. Хорошо, что он не торопится с диалогом и, видимо, ожидает моей готовности. Он не Саймон, он совершенно новое, не виданное мною создание. Я не знаю, но скорее всего не помню таких людей, и сейчас у меня есть шанс познать его как нечто иное, отрешенное от моего понимания, как нечто прекрасное своим ужасом.

Что ж, я увлекся и это мой порок по отношению к другим, но для меня этот порок, как я его обозвал, важнее многого. Это все, что у меня есть. Его ничто не сможет отнять, даже время со своим неизвестно текущим размахом. Вернемся к нему, к его жалкому образу, который породил во мне множество вопросов и глубочайший интерес.

Его лицо находится напротив моего, глаза опущены, но мне не трудно понять какие они. Но не буду забегать вперед и пытаться догадываться. Со временем все станет ясно… частично все.

Самое главное, что бросается в глаза, – это его старость. Сколько ему? 70? 80? А может 90? Впрочем, мало чем различаются эти цифры, а точнее, человек, сокрытый в них. Все мы пленники своего возраста, все мы пленники временного стремления к будущему. Его морщины, как отдельные линии жизни, через которые он прошел. Они скрывают свои какие-то неистребимые воспоминания, о которых знает только владелец их. Никакое событие, которое трогает душу при возвращении к нему, не останется ненацарапанным на его потрепанном лице.

А как же эти темные пятна на лице, которые не останутся незамеченными? О, они у меня соотносятся с теми нерешенными вопросами, которые накапливаются за всю жизнь и так остаются неразрешенными, но они исчезают из мыслей, потому что попадают на лицо, и мы забываем их со временем. Наша жизнь не может обойтись без черных пятен, ибо не все подвластно нам в знании о людях и о себе.

Что вижу я потом? Это несносные волосы на лице и голове старика. Конечно, они седые, но где-то они отчасти не белые, а пепельные. Они перешли «белую» черту, и теперь, как принято, чернеют. Волосы значат многое. Казалось бы, всего лишь «мертвые» отростки или, как говориться, волосяной покров, однако, если вникнуть не в биологию, а в духовность, то они предстанут иным образом. Каждый волос это человек, седой ㅡ прошлый человек. Это выше науки, это жизненное явление, живущее по своим правилам, о которых точно никто не сложил теорему. Многих личностей со временем мы забываем, но пусть они хранятся в наших волосах, как бы это нелепо не звучало бы. Это так, никак не по-иному.

Следующее, о чем стоит сказать, это его худоба. Даже за могучей бородой можно различить его необычайно острые скулы. Куда не взгляни, он тощ. Он худ не потому, что хочет быть худым, а потому, что иначе ему никак нельзя. Его внешний вид абсолютно сочетается с обстановкой здесь, он гармонирует, он слился. Все вынужденно быть таковым. Вероятно, в этом виноваты обстоятельства, случаи, моменты или продолжительные события, которые слились в его жизни и отразились на его лице. Даже одежда его до того помята, истрепана, порвана, утопическая и жалкая, что невольно в душе возникает могущественное чувство неприязни, которое идет вровень с чувством сожаления. Мне хочется оскалить лицо и в тоже время помочь ему хоть чем-нибудь.

Одно ощущение гуманно, другое ㅡ ненавистно, но одно будет внутреннее, другое ㅡ внешнее и, к сожалению, они будут существовать бок о бок, пока нравственные ценности человека не вытеснят одно из двух. Однако не у всех есть эти ценности, и в себе я не уверен. Всегда можно представить какую-либо ситуацию, но не всегда то, как ты поведешь себя в ней. Так и со мной: я не знаю, чего ожидать от себя, да и что там говорить, от него тоже. В данном случае неизвестность не пугает, а завораживает, притягивает своей неизбежностью и пугает своим возможным окончанием. Я бы хотел сказать, что больше всего меня интересует смогу ли понять, зачем я здесь и в каком пространстве я нахожусь, но нет, меня больше интересует он. Даже не мои дальнейшие ощущения и действия, а он, тот, в котором все небрежно утонченно, тот, который аккуратно пугает своим прошлым и настоящим.

И все же, пора бы уже приступить к словам. Я разобрался с обстановкой и его образом и теперь надо познать его душу. Пока не знаю, во что это выльется, но что-то точно должно произойти. Сейчас во мне не кипит чувство высокомерия, которое в какие-то моменты преследовало меня в мире прошлого героя. Сейчас я испытываю чувство интереса. Удивительно, не правда ли? Думаю, это или определенная последовательность или сказывается влияния предыдущих людей на следующих.

Что ж, я ускользнул от темы надолго, но ничего, ведь он не торопит меня. Чего же он выжидает? Мою команду? Или он не под каким предлогом ничего мне не скажет? Гадать остается не долго, скоро все разрешиться, но сначала хочу заметить то, что за все время он почти не двигался. Он только моргал, судорожно дышал и почти незаметно двигал пальцами рук, которые близко друг к другу покоились на столе. Эти малые нежно навязчивые движения показывали то, что он жив, как бы это глупо изначально не звучало. Я считаю, что он будет двигаться, чтобы лишь другие видели в нем жизнь, видели, что он что-то значит и что-то в нем сокрыто. Эти малые действия привлекают, а еще привлекают самые громоздкие действия. Малое и большое, как белое и черное, всегда будут выделяться своей максимальностью и минимальностью. Однако у них есть различия в плане того, какой именно интерес будет испытан. Даже у определенных чувств есть разветвления, и, думаю, это не ново.

И зачем я выжидаю время? Давно бы уже пора заговорить, ибо чувство интереса, жалости и неприязни во мне уже разрывается. Я как будто боюсь сказать ему что-либо. Хочется уйти…, но придется вернуться. Меня развращают три совершенно разных ощущения, которые никогда не смогут соединиться, слиться в одно единое влечение. Мои слова покажут истину моей души, но не без участия его слов. Здесь все имеет значение и утонченное влияние.

Вот я уже собрался с мыслями и с первой фразой, и наконец, произнес ее:

ㅡ Кто вы? ㅡ мой голос прозвучал неестественно, вяло, где-то оборвался, но все же он услышал меня.

И да, я почувствовал схожесть с Саймоном, и я ничего не смогу с этим поделать, такова моя натура в данный момент.

Что насчет него, то он устремил свой взгляд на меня. Это произошло так резко и на середине моих слов, что я даже вздрогнул от его внутренней жизни. Но через секунду его взгляд изменился, словно он осмыслил суть вопроса. После этого момента его глаза оказались такими же, какими я их вообразил, даже цвет совпал.

Радужка глаз имела нежно-голубоватый оттенок, словно ее вовсе не было, словно она стерлась за всю жизнь, и теперь ничто не защищает душу человека от чужих глаз. Теперь она видна через глаза отчетливее, чем когда-либо, но это еще не значит, что так легко можно «прочесть» его жизнь. В его глазах виднеется только внешнее, самое примитивное, что можно узнать о человеке, а самые мелкие детали скрыты во временной последовательности, а она тем временем скрыта под значением и влиянием этих деталей. Только носитель прошлого знает подход к ним, потому что он сам придумал их. Самое поверхностное, что я смог узнать это то, что он прожил тяжелую жизнь, потому что в его глазах была тихая горечь, прижившаяся боль и пожизненная скорбь, а вот что скрывается за ними, мне неизвестно.

Как я уже сказал, он изменился. В первую секунду он был взбудоражен, словно ждал этого вопроса уже несколько лет, а потом, словно вспомнив какой будет ответ, огорчился и вновь ушел в печаль. Но продолжал смотреть на меня.

ㅡ Кто ты? ㅡ повторил я вновь.

Он болезненно кашлянул, выдохнул и сказал:

ㅡ Я тот, кем являюсь всю жизнь.

Размытый ответ, но в то же время правильный. Надо было мне так ответить и тогда, может быть, Саймон не докапывался бы до меня вопросами, хотя, кого я обманываю, это же Саймон, он все равно потребует четкий ответ, но сейчас не о нем. Меня больше интересует этот бедный незнакомец.

Его голос звучал как-то блекло, но он звучал ровно, на одной ноте на протяжении всей фразы, в отличие от моих слов. Он говорил, словно изнутри некими хриплыми звуками, которые придавали ему еще более болезненный вид.

ㅡ Довольно обширный ответ, ㅡ начал говорить я, и на этот раз мой голос звучал четко и без резких порывов. ㅡ Хотя бы скажи, как тебя зовут.

ㅡ Назови меня, как хочешь, от этого я не поменяюсь.

ㅡ Не лучше ли будет, если ты скажешь свое имя, нежели я тебя назову новым, непривычным тебе именем?

Он тяжко вздохнул, и устало сказал:

ㅡ Я не помню своего имени. За всю мою жизнь я редко его слышал, да и время взяло свое.

Он сказал это с такой выразительной горечью, что я невольно поддался ему, и во мне взяло вверх чувство жалости.

ㅡ Твое имя Ллойд, ㅡ с неким сожалением сказал я, словно он жил с ним все время, а я только напомнил его ему.

Он лишь покачал головой и дальше продолжал смотреть на меня своими мрачными глазами, ожидая некое действие, известное только ему и которое как-то причастно ко мне.

А в это время холод уже дано охватил и пленил все мое тело, а я не мог это так оставить, и поэтому спросил:

ㅡ Почему здесь так холодно?

ㅡ Некогда это место было довольно теплым, но это продолжалось совсем недолго, а я в это время даже не мог заметить этого. В итоге, я понял теплоту только после того, как мне стало холодно. Холод уже многие годы живет здесь, он даже стал неотъемлемой частью. Я привык к нему, но все же, я ощущаю его. Тело привыкло, а сознание привыкает. Впрочем, я не пытаюсь это как-то исправить. Мороз въелся в меня, и я уже позабыл, что такое тепло и какое оно на ощупь. Однако, кажется, он мне даже по душе, словно никакой другой температуры мне не дано испытывать. Этот дребезжащий холод по спине делает меня живым, и ничто не сможет разделить со мной мою печаль, кроме него. Он стал мне единственным пережившим время и состарившимся другом.

Его слова, поистине, меня тронули. Они казались такими нежными и хрупкими, что казалось, ничто не посмеет их потревожить и опровергнуть их, потому что они были чисты и правдивы для него. Я, и правда, поверил, что холод – ему друг. Впрочем, по его стойкости это было видно.

– А тебе когда-нибудь было холодно? – спросил он.

Пусть, его вопрос был адресован мне, но в нем четко проявлялись отсылки к нему самому, будто он проверяет не меня, а самого себя. Однако стоит заметить, что для меня это вопрос является чем-то совершенно новым, а точнее, ощущения, которые с ним связаны, ведь я не помню чтобы когда-нибудь мне было холодно до этого момента. Я просто-напросто забыл тот момент, впрочем, как и всю свою жизнь. Кажется, я начал жить сначала, но почему именно так? Что за необычайные создания проносятся передо мной? Мне остается только гадать и надеяться на лучшее, следуя временному океану, который то и делает, что меняет свое течение.

– Я тебя не интересую? – встревожился Ллойд и я понял, что вновь ушел в себя, но разве это порок?

– Ты меня очень даже интересуешь, просто я люблю поразмышлять и иногда ухожу в новые для меня невиданные мысли, забывая обо всем, кроме них.

– Что ж, хорошо, только не мучай меня долго своими размышлениями, иначе я потеряю интерес к самому себе.

– Обещаю.

– Так, ты когда-нибудь поистине ощущал холод? – спрашивал он с волнением, насыщенным ожиданием и сравнительным оттенком.

– Нет…

– Нет! – тихо вскричал он, словно это неполный ответ и ожидал на протяжении всего мучительного для него времени. – Даже тот, кто замерз, может не чувствовать поистине обжигающего холода, который исходит не от окружающей среды, а от души окружающих людей.

– То есть…

– То есть живой холод, который охватывает душу человека, потому что его обожгли другие души своим ужасно мертвым холодом и в конце, когда ничто уже не сможет разжечь душу, живой холод перерастает в мертвый и невольно обжигает других.

Его голос звучал слишком оглушительно и в тоже время слишком жалостно. Это было, как призыв, но к чему? Этот призыв обращен ко мне, но что я должен сделать? Надо узнать.

Не успел я спросить его, как он заговорил:

– Как же остр мертвый холод других людей! Ты, парень, никогда не сможешь узнать, что это такое, пока сам не попадешь под влияние других.

– Значит, ты…

– Вы!

– … Вы познали холод?

– О! я жил в нем всю жизнь! Кажется, я даже перерос в него, словно мы единое целое.

– Стало быть, Вы сами…

– Нет! Зови меня мистер Ллойд! – с неким восхищением и требованием произнес он, а я с неким отвращением продолжил.

– Стало быть, Вы, мистер Ллойд, поддались другим, а это значит, что Вы…

– Это не значит, что я слаб характером! Однако…

После своего триумфа в высоких нотах он вдруг ослабел голосом и даже поднятый вверх подбородок опустил, и даже прижал к телу, словно поеживаясь от своих необдуманных слов.

– Забудь мои слова. Они не значат абсолютно ничего, потому что мой голос давно уже утратил свою гордость и свое право. Всю жизнь мои слова проносились перед другими, не раскрывая своей сути, в то время как другие величественно кричали о себе. Справедливо? Конечно нет, но кто говорит о справедливости, когда для каждого она своя единственная и неопровержимая.

– Если она у каждого своя, то у Вас она тоже должна быть.

– Справедливость создается для других, а я всегда был без «других».

– Как-то у Вас все не слишком понятно, расплывчато.

– Это все потому что надо знать мою жизнь, а ты ее не знаешь, однако самое поверхностное можно было понять.

– Я понял, но я хочу знать все до деталей.

Ллойд наклонился и в его взгляде отчасти я увидел Саймона,

– Точно ли ты хочешь знать мою жизнь, которая наполнена страданиями, болью и одиночеством?

– Думаю, да, но сначала у меня есть некоторая просьба.

После слова «просьба» он сконфузился, и в нем проявилась некая тревога в предвкушении моих последующих слов, будто они были или недопустимыми или невыполнимыми, впрочем, возможно это и так.

– Я ужасно голоден. Не найдется ли у Вас чего-нибудь съестного?

И да, это мой недуг, который в этом месте будет меня преследовать долгое время, возможно, меняясь. Мой голод – мой порок. Вроде как, я понимаю, что это ощущение как-бы нереально, неестественно и кажущееся. Как будто мое тело противится и противоречит новым мирам, до такой степени, что оно становится мне врагом. Или что-то влияет так на тело, или я сам на него так влияю, и это меня пугает, словно это что-то противоречащее всем законам природы. Возможно даже, что голода нет, и это все лишь мои неосознанные выдумки, которые работают против меня. Та слабость, боль в животе и этот голод созданы, чтобы… Чтобы что? Чтобы я поддался противнику? Или это специальный элемент, который необходим в той или иной ситуации? Просто-напросто совпадение или это необходимая часть какой-то системы? Что? Что это? Каково его предназначение и влияние на исход событий? Опять при мне остаются только догадки и неточные предположения, которые скоро сведут меня с ума. Или уже?

Что ж, вернемся ненадолго назад. Голод, вот что важно сейчас, потому что он невыносим. Мой желудок разрывается на части, как только я вспоминаю, что такое еда. Кстати, я вспомнил, что это такое, как ни странно, потому что это произошло само собой, так, что я почти не заметил бы этого, если бы не ужаснейший голод. Он как червь, пожирающий меня изнутри. Он как закон, который я нарушил. Он как вечно излюбленное напоминание, которому я не следовал долгое время. Возможно, он лишь моя неосознанная фантазия, но она настолько ощутима, что невозможно ей противиться. Кажется, что, если я не поем что-нибудь, то умру быстрее, чем меня убьют, и я не знаю, каким образом составился второй вывод.

Голод неприятен не только для меня, но и для Ллойда. Посмотрите на него! Одна нищета! А я, как жалкий скот, прошу еды у бедняка! Это неуважение к нему, но что я могу сделать? Я и так противился слишком долго. Конечно, можно меня обвинить в неуважении и в бесстыдстве моей души, но какой в этом смысл для Ллойда? Впрочем, попытаться стоит. Или нет? Я уже хочу забрать свои слова назад, но понимаю, что уже поздно, ибо на них нашелся ответ.

– О, право, я даже не знаю, что тебе предложить. Моя еда скудна, а зачастую ее вовсе нет, – сказал он с неприкрытым сожалением.

– Нет, простите мою просьбу. Я вовсе не голоден, – солгал я, преодолевая свое необузданное желание.

– Нет, что ты, я слышу, что ты голоден, – и правда, мой живот неистово гласил о недостатке в еде. – У меня есть кое-что для тебя, но ты возьмешь это сам. Позади тебя стоит шкаф с полками, и в закрытой от посторонних глаз полке есть немного хлеба и остатки воды. Возьми это.

– Нет, Вам это нужнее.

– Поверь, нет. Я сыт холодом. Бери и не робей, а если не возьмешь, то я буду настаивать.

Мысленно я кричу, оскорбляю и презираю себя за то, что встал и взял из указанного места тот самый хлеб и воду. Мои руки тряслись, когда я положил это на стол. Я понимаю, что поступаю неправильно, ведь я даже не смогу это съесть, словно это что-то чужеродное и несъедобное. Впрочем, так и есть. Но с другой стороны, что мне остается делать? Мое тело умирает от голода.

– Вы, правда, не против? – спросил я, потому что уже готов был накинуться на этот очерствевший хлеб.

– Я, правда, не против, – доброжелательно отозвался Ллойд, но угрызения совести меня не покидали.