Текст книги "Как во смутной волости"

Январь 2006 года

Снегопад не прекращался весь день, к вечеру снега навалило сантиметров тридцать. После работы я позвал дочерей, мы втроем взяли лопаты и принялись расчищать дорожки к дровнику, гаражу, мастерской, бане. Уже почти стемнело, когда расчистка была закончена, мы полюбовались своей работой, обмели обувь и вошли в домашнее тепло. Щеки у девочек раскраснелись, глаза сияли, приятно было на них смотреть. Неужели и из них вырастут стервы бабы?

После ужина я прошел в зал, включил телевизор – опять шутки юмора, выключил, громко спросил:

– Девки, вы уроки сделали?

– Сделали, сделали, – дружно отозвались звонкие голоса.

– Ну, давайте в преферанс сыграем.

Прибежали дочки, расставили стол и стулья. Младшая начала старательно расчерчивать бумагу для записей игры, получилось у нее не особенно аккуратно, я подправил огрехи, старшая начала сдавать карты.

Играть я их научил недавно, девчонки на удивление быстро усвоили все правила игры, а младшая просто поражала своими успехами, порой обыгрывая даже меня. Как опытный игрок, она вполне реально оценивала свою карту, вероятность хорошего прикупа, когда надо, пасовала, но если играла, то закладывалась там, где необходимо, и очень редко оставалась без взятки. У старшей это получалось хуже, хотя ее способности я оценивал выше и в школе ей все давалось легко. Что ж, видимо, «есть свой талант у каждого». Игра шла своим чередом, мне карта не шла, приходилось пасовать и набирать очки на вистах, младшей везло, играла то семь, то восемь и всегда успешно.

Из своей комнаты вышел сын, подошел к нам.

– Пап, мне нужен телефончик.

Тон требовательный, глаза блуждают по полу, во всей физиономии что-то неуловимо глумливое. Я прервал игру.

– Зачем он тебе?

– Люди говорят, – процитировал он рекламный ролик.

– Попугаи тоже говорят, – я начал раздражаться. – Тебе-то есть что сказать?

– Есть, – досадливо поморщился сын.

– Ну, что ж, какие проблемы? Если есть что сказать, говори, мы слушаем.

Он молча смотрел в пол.

– Что ты молчишь? У тебя ведь уйма умных мыслей, о которых надо поведать миру, излагай. Или без телефона их нельзя высказать?

Сын наконец поднял на меня озлобленный взгляд.

– Ты ерунду городишь, – повернулся и ушел в свою комнату.

Я опешил. Если шестнадцатилетний пацан делает отцу такие заявления, дальше уже идти некуда. Или сейчас это обычное дело? Закономерный результат досужей болтовни о свободе, демократии, правах человека? Тривиальный конфликт отцов и детей? Промелькнула крылатая фраза о том, что выращивание детей – крайне неблагодарное занятие.

Я молча взял карты, пытаясь сосредоточиться на игре. Жена, до этого дремавшая на диване, зашевелилась, села и громко, чтобы слышал сын, забазлала:

– Не расстраивайся, сыночек, папа отстал от жизни, не понимает новых веяний, кроме своего топора да пилы ничего не знает. Будет тебе телефончик, не переживай.

Говоря жалостливо-сочувственным тоном, она злобно смотрела на меня, отчего мне стало весело, даже рассмеялся, потом твердо сказал:

– Никакого телефона у него не будет.

Жена, по-прежнему буравя меня злым взглядом, сменила тон на возмущенный, обращаясь уже ко мне:

– Надо шагать в ногу со временем! У всех его одноклассников есть телефоны, у них отцы думают о детях, стараются, чтобы дети не были белыми воронами. И телефоны, и компьютеры покупают. А у нас, – в этом месте ее голос возвысился до особо пафосных нот, – папа все на пиво тратит, а дети пусть ходят как зря, лишь бы папе было хорошо.

– Папа нам из пивных бутылок плотик сделает, – донесся через дверь саркастический голос сына. Дочки слушали с невозмутимым видом, но, я чувствовал, их симпатии на стороне матери. Передо мной разворачивалась наглядная иллюстрация преимущества популизма перед реализмом. Многократно слышанные мной тирады жены лучше пропускать мимо ушей, но, посмотрев на девчонок, я решил ответить:

– С этим паршивым временем я не то, что в ногу, в одном направлении идти не собираюсь. Одноклассники его бесятся с жиру, у них, поди, оба родителя работают, а у нас калека пузо вылеживает целыми днями, палец о палец не ударит, еще и недовольна, что-то гундосит! Что ж, мне теперь и пива после бани не выпить? Может, и жрать перестать?

Злость как-то сразу прошла, на душе стало мерзко. Зачем я ввязался в эту свару? Кому я говорю? Эти твари знают только свое «хочу», подай им красивую жизнь! И подать должен я, почему-то всегда должен, всю жизнь вкалываю и все время должен. Может, собрать манатки, закинуть в москвичонок и уехать к чертовой матери? И живите вы, как хотите, хоть обвешайтесь мобильниками… Я посмотрел на дочерей и понял, что никуда я не уеду, придется мучиться дальше.

– Ну что, девки, чья очередь сдавать?

Мы продолжили игру.

Глава 3

19 июня 2006 года

В грубую реальность меня вернул громкий лязг засовов. Черт, да что же им не спится? Ни сна, ни отдыха измученной душе.

На пороге стоял давешний сержантик.

– Вставай, пойдем прогуляемся.

– Для вечерней прогулки вроде бы поздновато, – я нехотя поднялся, надел куртку. – Что еще за гулянья?

– Пошли, там расскажу.

Короткая июньская ночь уже заканчивалась, небо на востоке заметно посветлело, в предрассветных сумерках мы с сержантом шли по гулкой пустынной улице, и он разъяснял мне задачу. Оказывается, какой-то сержантов кореш на днях демобилизовался и, как водится, накушался до положения риз. Приятели решили, что ему плохо, и вызвали «скорую помощь», которая отвезла его в больницу; там врачи, сами до этого изрядно принявшие на грудь, долго пытались его реанимировать, пока наконец не разобрались, что к чему. Осерчав, славные последователи Гиппократа выбросили бесчувственное тело на улицу, оставив его реанимироваться под ночной прохладой, сержант же, движимый дружескими чувствами, хотел затащить его под крышу, однако пачкать свои руки о пьяного ему, что называется, в падлу, да и Дзержинский завещал ему иметь чистые руки, поэтому для перетаскивания тела он решил использовать арестанта, то бишь меня.

После уяснения задачи первой моей мыслью было популярно объяснить юному ментяре, где я видел его самого с корешами и всех его родственников до седьмого колена, однако благоразумие возобладало, сержантик этот может устроить мне не одну пакость, да и спать все равно не хочется, черт с ним, все же какое– то развлечение.

Тем временем мы подошли к больнице. Под раскидистой липой лежало нечто бесформенное, а рядом стоял еще один сержантик, почти точная копия моего. Вишь ты, они уже и пост здесь организовали! Не имей сто рублей, а имей сто друзей, желательно в милиции. Эх, почему у меня нет друзей в органах?

«А где же они у тебя есть?» – ехидно спросил внутренний голос. Не хочется признавать, но он прав, друзей у меня действительно нет, мои друзья остались в далеком школьном и институтском прошлом, потом судьба и распределение разбросали нас по разным концам страны, встретиться не получалось, переписка постепенно заглохла. А хотел бы я сейчас снова с ними встретиться? Не знаю, вряд ли. Не хочется новых разочарований, а они неизбежны, время никого не делает лучше…

– Не спи, замерзнешь, – вернул меня к действительности сержант, протягивая упакованные резиновые перчатки. Эстет хренов!

Я кое-как напялил перчатки и подошел к лежащему на земле объекту. Даже в неверном предутреннем свете вид у парня был весьма плачевный. Джинсу, футболку и руки покрывала корка грязи, перемешанной с кровью, на лице ссадины, левое запястье исполосовано свежими порезами – оказывается, он еще и вены себе вскрывал. Этот способ суицида вообще весьма популярен среди нынешней молодежи, как парней, так и девиц: не раз мне приходилось видеть, как в пьяной истерике они хватают бутылочные осколки и начинают портить себе шкуру, до вен обычно не добираются, но сочувствия и внимания окружающих достигают.

С трудом мне удалось привести обмякшее тело в вертикальное положение, парень начал подавать признаки жизни, открыл глаза и что-то пробормотал. Сержант пытался растолковать ему смысл наших манипуляций и, кажется, преуспел, парень сделал несколько нетвердых шагов в указанном направлении, я держал его под мышки, стараясь минимизировать наши соприкосновения. Таким способом, с частыми остановками, под ободряющие увещевания сержанта, мы прошли около пятидесяти метров, после чего силы покинули парня, да и я весь уже был в поту. Уложив тело на траву, перевел дух, вытер со лба пот и закурил.

– Пусть передохнет немного, – санкционировал сержант и тоже полез за сигаретами. Покурили, поболтали о тяготах милицейской службы, тело у наших ног похрапывало и постанывало, набираясь сил для нового рывка.

– Ну, окрысились, – скомандовал сержант, затушив окурок, я вздохнул и снова натянул перчатки. Мои попытки поднять его на ноги не встретили у парня ни малейшего понимания, он категорически не хотел двигаться и висел на моих руках подобно мешку с экскрементами. С неимоверным трудом протащив его метров десять, я прислонил тело к стене магазина.

– Все, больше не могу.

Сержант начал связываться по рации с дежурным, они долго обсуждали проблему, наконец, видимо, нашли решение.

– Ладно, пусть лежит тут, к утру очухается. Пойдем в отделение.

Я бросил перчатки в урну и пошел за командиром. Опять за спиной лязгнули засовы, нары за прошедшие час-полтора не стали мягче, спать не хотелось совершенно, и мыслями я вновь вернулся в прошедшую зиму.

Февраль 2006 года

Мы ожидали гостей, вместе с дочками выдвинули стол на середину комнаты, расставили стулья, тарелки, закуски. Часы уже показывали первый час ночи, скоро должны подъехать.

Жена с сыном поехали встречать гостей к поезду. Приезжали наши давние приятели, муж с женой, с которыми мы не виделись уже четырнадцать лет. Они по-прежнему жили и работали в Якутии, в европейскую часть России выбирались очень редко, общение происходило лишь по телефону да в письмах. Наконец на крыльце послышался топот, двери распахнулись, и в клубах морозного пара шумно ввалилась компания, сразу стало тесно, начались приветствия, объятия, осмотры.

– Да, постарел, поседел, – критически разглядывал меня приятель. – Но еще ничего, выглядишь нормально.

– Ну, ты тоже не помолодел. Где твоя рыжая шевелюра? Где бороденка?

Голова гостя сияла обширной лысиной в обрамлении седого пушка.

– Шевелюра меня покинула, а с бородой сам расстался, уж больно страшная стала, серо-рыже-белая.

– Зато супруга твоя все молодеет, – я обернулся к гостье. – А боевая раскраска – совсем как у шестнадцатилетней.

– «Кубинская ночь» называется, – жеманно ответила та. – Ничего не понимаешь в косметике.

– Да, тут я пас. Но есть еще вещи, в которых я кое-что понимаю. Прошу к столу.

Начали размещаться за столом, приятель полез в сумки, начал доставать ананасы, икру, салями, в придачу к стоявшей на столе батарее прибавились еще четыре бутылки «Путинки». Да, вечер перестает быть томным, печени придется сегодня несладко.

Выпили за встречу, потянулись к закускам.

– Наш завкафедрой говорил: «Между первой и второй не дышат», – я уже наполнял рюмки.

И застолье покатилось накатанной колеей, после второй бутылки нахлынули воспоминания о геологическом прошлом. Были тут и переправы через бурные таежные реки, и десятикилограммовые пойманные таймени, и встречи с медведями, и шестидесятиградусные морозы, и мошкара, и наводнения, и таежные пожары. Я словно окунулся вновь в эту атмосферу, пахнуло дымком костра, молодостью, свободой. Мы тогда искали уран, грянула перестройка, разоружение, уран стал не нужен, начались бестолковые реорганизации. Зарплата не поспевала за инфляцией, надежда получить жилье улетучилась, перспектива мотаться всю жизнь по общагам, как некоторые из коллег, меня никак не устраивала. Поразмыслив, я собрал нехитрый скарб и уехал на родину, работы я не боялся, если страна не нуждается в моей головенке, буду зарабатывать на хлеб руками.

Нашел леспромхоз с пустующими домами и начал валить лес. У приятеля к тому времени уже была квартира, он по-прежнему работал геологом, только уже в частной артели, искал россыпное золото.

За разговорами время летело незаметно, ночь близилась к концу, да и запасы водки изрядно истощились. Расслабленный возлияниями, я лишь сейчас осознал, как мне не хватало все эти годы нормального человеческого общения, разговаривать с гегемонами я так и не научился, они лишь раздражали меня однообразием речей.

Постепенно с воспоминаний перешли на современность, гости рассказывали о своей вполне благополучной жизни, дети окончили институты, получают хорошую зарплату, перспективы.

– Ну, а у вас как жизнь? – спросил приятель. В тоне его я почувствовал неестественную легкость, осторожность, по всему видно, жена по дороге уже вдоволь нажаловалась на свою несчастную жизнь.

– Как видишь, живем потихоньку, хоромами не обзавелись, но на кусок хлеба хватает, – я старался держаться естественно, не выдавать подступавшее раздражение, усиленное алкоголем. Не рассказывать же им о проблемах с сыном, с женой, это мои проблемы, и никого они не касаются, тем более что жена уже наверняка изложила им свое видение ситуации.

– Ну что, нормально, – гость обвел комнату помутневшим взглядом. – Это ты все сам делал, своими руками?

– Кто же мне будет делать? Конечно, этими корявыми ручонками, – я показал ему ладони в обширных мозолях.

– А ведь в партии тебя считали самым умным, – вступила в разговор гостья. Жена сидела с равнодушным видом.

– Людям свойственно ошибаться, – я попытался отшутиться, однако собеседники были настроены серьезно. Следующий вопрос я уже предвидел.

– Сын на кого собирается учиться?

– Пусть учится на кого хочет, – мое раздражение все усиливалось.

– Как на кого хочет? А тебя это не касается, что ли? Ты должен обеспечить ему учебу, вывести в люди, это же твой сын, – голос гостьи обрел менторский тон. Учительница, директор школы, уж она точно знает, как надо жить.

– Я ничего никому не должен. Сына я вырастил, он вполне самостоятельный, пусть поступает как хочет.

Чтобы прекратить этот тяжелый разговор, я встал и вышел на кухню, нервно закурил. Приятель вышел вслед за мной.

– Нет, ты не прав. Мы обязаны обеспечить детям благополучную жизнь, дать образование…

Он пытается учить меня жизни. Умом приятель никогда не отличался, но мы бок о бок проработали довольно долго, хлебнули всякого, и порывать контакт со своей молодостью мне не хотелось. Я нисколько не завидовал его нынешнему относительному благополучию. В нашем геологическом поселке в прежние времена ходило много разговоров о том, как его жена подстилалась под начальников разного ранга, добиваясь директорства в школе, трехкомнатной квартиры в городе и прочих благ, он же спокойно вкалывал, делая вид, что ничего об этом не знает. Или действительно не знал? Да нет, этого быть не может, просто его такой расклад устраивал, а если и не устраивал – рыпаться он не мог себе позволить, привыкнув находиться под каблуком и на положении примака.

Высказывать ему все это я, конечно, не собирался, не желая превращать нашу беседу в бабью перебранку в стиле «Дурак!» – «Сам дурак!».

Надо просто аккуратно завершить бесплодный разговор, ни его, ни мои взгляды на жизнь уже не изменятся, и трепать нервы друг другу впустую совершенно ни к чему.

– Скажи мне, что такое совесть? – прервал я его нравоучения.

– Совесть? Совесть – это… это… как тебе сказать…

– Совесть – это нравственная категория, позволяющая безошибочно отличать дурное от доброго.

– Ну и что?

– А то, что это самое главное, что мы должны передать детям. Без совести вырастает подонок, с образованием – подонок в квадрате. Ладно, пойдем лучше выпьем, – я затушил окурок и направился нетвердым шагом в зал, при моем появлении дамы прервали беседу, их взгляды обдали холодом. Я налил водку в рюмки, провозгласил:

– За прекрасных дам! Локоть выше эполета! – и опрокинул в себя водку. – Засим позвольте откланяться. Спокойной ночи, – я неуверенно дошел до печи, забрался по лестнице наверх и тут же заснул.

Проснулся уже за полдень с тяжелой головой и сухостью во рту, осторожно слез с печи, с отвращением посмотрел в зеркало. Нет, для таких ночных бдений я уже не гожусь. Все уже встали и теперь фотографировались в зале. Не обольщаясь по поводу своей фотогеничности, я открыл холодильник, достал бутылку «Жигулевского» и с наслаждением прильнул к горлышку.

Обед прошел в незначительных разговорах; со мной держались подчеркнуто холодно. После обеда гости стали собирать вещи, готовиться к отъезду.

– Что, уже уезжаете? – спросил я.

– Да, утром самолет, надо успеть, – приятель, теперь уже бывший, отводил глаза в сторону.

Равнодушно попрощались, жена ушла провожать гостей и дорисовывать для них последние штрихи к моему портрету, я же остался с бутылкой пива. Вот и оборвалась еще одна связь с этим миром, а осталось этих связей – чтобы сосчитать, хватит пальцев на одной руке. Ни один не способен понять другого. Да и о каком взаимопонимании можно вести речь – я ведь сам ничего не понимал.

Глава 4

20 июня 2006 года

Наутро сержант долго и неумело снимал у меня отпечатки пальцев, удивляясь обилию мозолей на руках, сам весь перемазался в краске и меня основательно измазал.

– Отловили уголовника, сверлите дырки для орденов, – не удержавшись, съязвил я, отмывая руки.

– По новым правилам у всех берем отпечатки, – пояснил майор, потом достал из шкафа пакет с изъятыми у меня вещами и передал мне по описи.

– Все цело? – вопросил с гордостью.

– Все, все, – буркнул я, оставаясь в уверенности, что, будь я пьян, от показной милицейской честности не осталось бы и следа.

– Распишись, что претензий к содержанию не имеешь.

Расписался, майор тепло попрощался, наказывая не забывать, не стесняясь пользоваться их гостеприимством, и выпроводил меня за дверь. Сервис закончился, добираться до дома придется своим ходом, я закурил и отправился ловить попутку.

Дома никого не было. Пообедав, я забрался в постель и сразу провалился в тяжелый, без сновидений сон. Проснулся уже в двенадцатом часу ночи, попил чаю и пошел на работу. Здесь все уже знали о моих злоключениях, однако никаких вопросов не задавали, ограничиваясь любопытными взглядами. Пропущенную смену мастер оформил как отпуск за свой счет, не поставив мне прогул – хоть тут все благополучно, прогулы на предприятии означали серьезные материальные потери.

Работа моя заключалась в раскряжевке бревен электропилой по заданному размеру. Обычно мы с тремя помощниками напиливали минут за двадцать необходимое количество кряжа и после этого могли полчаса-час, а то и больше, спокойно отдыхать – назвать такой труд утомительным не повернулся бы язык и у отъявленного лентяя. Наступил период летних отпусков, и бригада моя сейчас состояла из школьников и студентов, желающих во время каникул заработать на мотоцикл, компьютер или что там им еще нужно – «пионеров», как их называл мастер. Работу свою пионеры знали хорошо, уже не первые каникулы посвящали заработкам, нужно было лишь приглядывать, чтобы молодой задор не занес их к травмоопасным механизмам.

Напилив кряжа, мы сидели в своем вагончике и расслаблялись в меру своего разумения, я дремал, двое пионеров играли в карты, третий крутил на мобильном свои любимые мелодии. Одна песня, видимо, особенно брала его за душу, он ставил ее уже пятый раз подряд, и, кажется, до пресыщения было еще далеко. Песня по своей жалостности напоминала воровские романсы: в ней юная мамаша рассказывала своей дочери, что на Чеченской войне убили папу, и столько здесь было вытья и соплей, что делалось тошно, мне как-то ближе слова Гудзенко: «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели». Я встал и вышел под звездное небо. Ночная прохлада приятно бодрила, я решил прогуляться в надежде стряхнуть с себя заботы. Пустые иллюзии. Стоило со слуха исчезнуть песне про убитого папу, как собственные неотвязные мысли заполнили мозг, и избавиться от них не было никакой возможности. В который раз я прокручивал мысленно события недавнего прошлого, пытаясь понять, что же произошло в моей семье, в чем причина раскола. Терять контроль над происходящим я начал еще с осени, к весне мне уже не удавалось объяснить себе поступки домочадцев. Мелкие факты, сами по себе не имеющие значения, занозой застревали в мозгу из-за их неестественности, непривычности, необъяснимости. Один из таких случаев, ясно отпечатавшийся в памяти, произошел седьмого марта.