Текст книги "Змееборец"

Арина Веста
Змееборец

Был их род старше людского, и мудрость змеиная была велика.

Пролог

В безмерных глубинах под Матерью-Землей от отца Вия родились крылатые Змии.

И был их род старше людского, и мудрость змеиная была велика.

Некогда пращурам нашим Велес являлся в облике Ящера-Змия.

Однажды восстали из пучин Чернобоговых лютые и коварные твари. Ночами, с краю Земли эти Змии выходили в наш мир и творили зло. Увидев это, Перун взял палицу и стал очищать небо молниями, покуда не загнал всех под Землю, туда же в Преисподнюю пришлось уйти и Чернобогу.

Так говорят о Змиях славянские мифы, хранящие память о первенцах Земли.

В те времена мудрым и величавым Змиям воздавали царские почести, и правители всех священных империй гордились своим происхождением от рода Змеиного и верили люди, что мир устоит на хребте спящего Дракона.

– О, раса Змиев, двуязычная, ярая и жестокая, ненасытная в наслаждениях, изобилующая богатством! Слава тебе! – пели брахманы на берегах Инда.

Реял над Андами Радужный Змей.

И даже благородные Афины провозгласили царем морского змея Эрихтония.

Так было, пока не взошло над полюсом созвездие Дракона, поколебав небесный порядок и земной закон. Откуда явились змеиные полчища, никто не ведал. Должно быть, сама Мать Сыра Земля породила их в обиде на человечий род. Над Китайской равниной простер могучие крылья Дракон Лун, а на западном берегу Великого Океана выросла империя Пернатого Змия, и эллины содрогнулись под пятой архонта Дракона с его Драконовскими законами, и вскоре крылатые пришельцы возжелали своей доли в Царстве Земном.

Волхвы и цари-волшебники прежних времен умели вершить суд над восставшим злом и заключать его в пучине времен, но из-за многих пороков ослабел их завет с Богами, и власть уходила из царских рук, как вода в песок. Мир зашатался, и люди больше не желали повиноваться бессильным правителям.

И только древние Змии знали-хранили секрет власти и тайное слово. Хладнокровные и медлительные, они не умели побеждать в открытом бою и всегда брали хитростью. Сговор был нужен обеим сторонам. Драконы получали щедрую дань пленниками и золотом, а правители – тайную власть над сердцами человеческими.

Напиток из винных ягод поначалу веселил сердце и дарил забвение, но был коварнее гадюки, свернувшейся на груди спящего.

Увы, один лишний глоток хмельного напитка превращал воина в слепое орудие ярости, философа лишал разума, а земледельца делал покорнее его вола.

С тихим шипеньем выливался из бочек пенистый хмель, и тонкими змеистыми струйками стекал в подставленные чаши, но там, где распускал Змий кольца свои, следом приходила погибель. Упившиеся дозоры пропускали вражье войско, а хмельные защитники, застигнутые врасплох, уже не могли противостоять набегу, а в мирное время бражники даже умирали с кубками в руках. Так вырвался на свободу Зеленый Змей и пошел косить направо и налево, так что не надобно было и нашествия.

В городах и селеньях жители предавались разврату невиданному, и пьяные отцы творили блуд с дочерьми, а утром не помнили о содеянном. И женщины приносили либо слабых недоносков, неспособных носить оружие, либо тяжеловесных тупиц, сокрушающих все на своем пути ради желания опохмелиться.

С той поры слова «вино» и «вина» растут из одного корня, сплетаясь с горечью горя и солью слез. И первая виноградная лоза выросла на крови, пролитой Змием. Предательство, войны и безвинная гибель нарушили хрупкое равновесие в мире стихий, и казалось, что род человеческий обречен в жертву Змею.

Но малая искра любви и надежды упала в мрачные чертоги Хель – бездны, откуда нет возврата. Светлый князь Драгомил Меровей, властелин Арконы, в одиночку встал против Змия. Боги даруют человеку лед и раны и светлое знание – знание рун, этим знанием сполна владел Драгомил. По его воле внезапная трехлетняя зима сковала Молочное море и приостановила нашествие крылатых ящеров, ибо на холоде их кровь текла медленнее.

Кони сбили копыта, мечи затупились, но победа была на стороне Драгомила! Чтобы сдержать натиск с востока, империя Дракона была огорожена высокой стеной в семьдесят локтей и длиной в тысячу дней пути c запада на восток. С этой же целью на южных окраинах княжества пленных ящеров запрягали в плуги и прокладывали глубокие Змиевы валы. Одичавшим племенам, вызволенным из-под гнета Змиева, Светлый Князь возвращал законы и грамоту. На этой древней грамоте были написаны священные заповеди Меровеев, их родословные книги и летописи прежних времен. С властью в голосе, с повелением во взгляде он исцелял безумие винопития наложением рук, и люди вспоминали, что они – Божичи! Так появилась надежда сбросить власть Змея…

Книга первая
Билет в «Валхаллу»

Заветы Ильича

Москва, Красная площадь. Наши дни.

Водну из грозовых июньских ночей, когда разгулявшийся ветер со скрипом раскачивал арбатские фонари и мял городскую сирень, как подгулявший хулиган неосторожную барышню, а его пособник дождь энергично смывал с улиц последние следы несостоявшихся преступлений… В самый бесприютный и зловещий час московской ночи по Красной площади бежал человек.

Он пересекал площадь наискосок – от угла Большой Никитской к мавзолею. Яростный ливень хлестал его по щекам, и беглец втягивал голову в плечи и выше поднимал ноги, чтобы не разбрызгивать лужи. Это был плотный крепыш лет этак пятидесяти, в коротком черном пальто и в широкой, надвинутой на глаза кепке. Его сильное, ритмичное дыхание свидетельствовало о достаточно крепком сердце, но экономное освещение и игра ночных теней превращали его знакомый и даже уютный облик в жутковатый морок, в гнетущее наваждение.

Это был дедушка Ленин, точь-в-точь такой, как на картинке старого букваря – лунно-лобастый, с узкими калмыцкими глазками и добротной бородкой без признаков седины. Но вместо всенародно известной лукавой усмешки или вдохновенного полета мысли, все его черты кривились от напряжения. С трудом переводя дыхание, он остановился и затравленно оглянулся назад. Его догоняли двое: первый – высокий, долговязый, в серой шинели без знаков отличия и в высоких кавалерийских сапогах; второй – приземистый кавказский старик в промокшем кителе и в брюках с лампасами – едва поспевал за ним на кривых подагрических ногах, а потом и вовсе отстал. С Никольской башни Кремля ударил слепящий прожектор. Известно, что яркий свет губителен для привидений: попав в пятно яркого света, Ильич заметался, как в западне. Со стороны было видно, что он потерял ориентиры: витиеватые очертания собора Василия Блаженного и растянутый в длину торговый дворец ГУМа растаяли в слепящем дожде. Первым в «солнечный круг» ворвался царственный призрак. Его холеные усыпики размокли в дожде, а ледяные выпуклые глаза, знакомые по портретам, округлились больше обычного, но даже в пылу погони этот энергичный стайер сохранял подобие величия, подобающего императорской особе. Он схватил убегавшего Ленина за фалды пальто, резким рывком развернул лицом к себе и провел подсечку. Потеряв равновесие, Ильич упал навзничь и растянулся на брусчатке. Монархический призрак насел сверху.

Прижав поверженного Ленина коленом, император наносил резкие короткие удары по ребрам: выражаясь языком позапрошлого века, тузил под микитки.

– Отпустите меня, я вам ничего не должен! – отбиваясь, выкрикнул Ленин.

– Еще как должен! Кто первый решил страну электрифицировать, ты что ли, шаромыга?

Кто-то из хорошо знавших императора однажды заметил, что у государя поверх железной руки была бархатная перчатка. Самозванец обходился безо всяких перчаток, и удары сыпались вполне боксерские. Ильич обеими ладонями прикрывал лицо – должно быть, берег уникальный труд немецкого стоматолога – и больше не сопротивлялся избиению, тогда обнаглевший монарх приступил к обыску ленинских карманов, но поверженный кумир оказался мастером неожиданных комбинаций, он вывернулся из-под наседавшего батюшки-царя и, не покидая партера, с размаху залепил в скулу царской особе:

– Получай! Это тебе за Цусиму!

Монарх, сидя на брусчатке, принялся задумчиво растирать щеку, гадая, чем заплатит за поражение столетней давности – синяком или вывихнутой челюстью.

Бодро насвистывая: «Мы с Марусенькой вдвоем в революцию идем!», Ленин поспешил покинуть алмазную от дождя арену. Но он недооценил опасности – пути к отступлению перекрыл второй нападающий: кавказский старик, в руке у него был газовый пистолет.

– Подними руки, падла! – скомандовал он.

Ленин обреченно поднял обе руки.

Старик не спеша подошел к Ильичу и вплотную приставил свой неопровержимый аргумент к вырезу ленинской жилетки.

– Гони деньги, жлобина! – прошипел он с резким акцентом.

Ленин сделал вид, что лезет за отворот пальто, но едва подагрик опустил пистолет, Ленин лягнул его в колено. Кавказец взвыл от боли, пистолет шлепнулся в лужу. Ленин отбросил его носком ботинка подальше и, задрав фалды, продемонстрировал кавказскому старику безупречную работу брючного мастера.

– Это тебе за искажение линии! – задорно выкрикнул он и быстрым шагом направился к собственному именному саркофагу, должно быть чтобы раствориться среди плит из карельского гранита, но из-под пушистых еловых лап, точно шляпки неведомых грибов, вынырнули два молодца, одинаковые, как пара фирменных кроссовок. Мгновенно оценив обстановку, они бросились наперерез Ильичу. Шаг вперед, два шага назад, проверенная тактика спасла и на этот раз, Ильич попятился за грань алмазно-сияющего круга. Сверкающая дождевая завеса скрыла его от «молодцов», но не от ряженых «Романова» и «Джугашвили». Вдвоем они завалили Ильича на брусчатку. «Романов» полез за обшлаг пальто, призрак тоталитаризма вывернул карманы брюк. На брусчатку посыпались скомканные купюры. Но молодцы-близнецы действовали бодро и слаженно: заломив руки, они оттащили грабителей от поверженного Ленина. Почуяв свободу, тот вскочил и с неожиданной резвостью бросился к подсвеченной громаде Василия Блаженного. Луч прожектора повсюду настигал его сквозь дождь, и казалось, что камни кремлевской брусчатки дымятся и жгут ленинские ступни.

От Спасской башни доносились топот сапог и резкие вопли команд, должно быть, по тревоге подняли весь комендантский дивизион Кремля, в спину Ильича завыла сирена. Бежать по крутому Васильевскому спуску вниз к набережной было значительно легче, Ленин словно скользил по панцирю гигантской черепахи. Напротив Москворецкой башни он резко повернул налево и шмыгнул под мост. Близко, совсем близко уже слышался сиплый рев мотора, в дождливой мгле обозначились фары автомобиля.

Метров за тридцать до моста водитель показал правый поворот, намереваясь вывернуть на Москворецкий мост в сторону Большой Ордынки. Ильич метнулся навстречу спасительному свету, размахивая остатками купюр. Рядом с ним притормозил довольно скромный с виду белый автомобильчик. Невидимый в темноте водитель распахнул дверцу.

– В Горки, только скорее… – прохрипел Ильич, заскакивая на переднее сиденье.

Машина резко дернулась и рванулась, набирая скорость, как щенок, спущенный с поводка.

– Спасибо, товарищ! – немного отдышавшись, прошептал Ильич. – А сознайтесь, вас прислал Феликс Эдмундович?

– Не сознаюсь! – просто и весело ответил девичий голос. – Но, похоже, я появилась вовремя. За вами кто-то гнался?

– У народной власти еще много врагов… – вздохнул Ленин и умолк, деликатно разглядывая водителя.

За рулем, вместо мордастого шофера в кожаной куртке, сидела юная привлекательная девушка, одетая не то чтобы нескромно, но весьма легкомысленно и не по погоде. Но Владимиру Ильичу не с кем было сравнивать незнакомку, разве что с пишбарышнями из машбюро. Невзирая на революционный аскетизм, они завивали «колбаски» на висках и носили розовые фильдеперсовые чулочки. Да, пожалуй, еще грациозная Инесса Арманд умела так по-французски небрежно оставлять три пуговки раскрытыми, как многоточие в конце заманчивого предложения.

Грустно вздохнув, Владимир Ильич достал из кармана крапчатый платок и вытер лоб в каплях дождя. Впереди в дождливой мгле громко и победно затрубили сирены: по Крымскому мосту шла на перехват кавалькада мигалок.

– Нет-нет, только не останавливайтесь! – решительно произнес Владимир Ильич. – Революция в опасности!

Девушка кивнула и посерьезнела. В эту отчаянную минуту она, не колеблясь, выбрала сторону затравленного и гонимого Ильича, позабыв все уроки «новой истории». «Революция в опасности!» – эти звонкие слова внезапно сложились в ее голове в вещее предзнаменование, в первый шаг ее самостоятельного пути. Она лишь на секунду растерялась перед воем сирен и напором служебных «мерсов», в следующее мгновенье она резко вывернула руль вправо, бросила машину в темный переулок и, проехав несколько старинных улочек и тревожно мигающих светофоров, вырулила на Садовое кольцо. Совершив свой обманный маневр, белая «шестерка» вырвалась из коварной петли Садового и понеслась к окраине. Минут через сорок она затормозила возле старого дома.

Бросив машину во дворе, они забежали в мрачный, отсыревший подъезд и пешком поднялись на голубиную высоту. В полном молчании, как заговорщики, вошли в темную, пропахшую кошкой квартиру и только тогда перевели дух.

– Вот мы и дома, добро пожаловать, Владимир Ильич!

Девушка щелкнула кнопкой, и Ленин невольно прищурился от ярко вспыхнувшего света. Нет, право же, иногда можно отбросить предрассудки, и пролетарские, и буржуазные. В эту грозовую ночь его спасительница была очень даже хороша. Стройная, свеженькая, с румянцем во всю щеку и длинноногая, словно в стране никогда и не было золотухи и поголовного рахита. Одета она была довольно смело, однако без вульгарности: точно так на заре технической эры одевались первые автомобилистки и летчицы. На ней были темные облегающие брюки и простая белая блузка.

– Правильным курсом идете, товарищ, – пробормотал Владимир Ильич вместо комплимента.

Как и положено опытному подпольщику, он внимательно осмотрел обстановку, заглянул за занавеску и под стол, покрытый скатертью ручного кружева.

– Конспиративная квартира? – осведомился он. – Весьма недурно…

Комната была довольно просторная и уютная, обставленная со старомодной роскошью, точно декорация провинциального театра, где решили «играть Чехова». За соседней дверью угадывалось что-то вроде рабочего кабинета.

– Располагайтесь и чувствуйте себя как дома, – улыбнулась хозяйка. – Кстати, где вы живете?

– Кремлевское общежитие, комната… Э-э-э… Запамятовал. Обратитесь к коменданту, товарищу Беленькому, он подскажет.

– Так я и сделаю, – ответила девушка. – Кстати, меня зовут Варвара.

– Варенька? – обрадовался Ленин. – Это имя вам очень к лицу. Знаете, настоящая Варенька должна быть голубоглазой и белокурой, как вы! Позвольте полюбопытствовать: вы работающая?

Варвара кивнула.

– Медичка или служащая? – настаивал Ильич.

– Скорее и то и другое. Я психолог, как… – Варвара задумалась, припоминая корифеев психиатрии начала прошлого века. – Как Чезаре Ломброзо, слыхали о таком?

– А как же? Он гостил у Толстого в Ясной Поляне, а после осматривал меня. Кстати, мы с Львом Николаевичем абсолютно сошлись во мнениях: наш итальянский доктор – пренаивнейший старичок! Представьте, уважаемая, этот великий физиогном нашел у меня все признаки будущего каторжника и определил склонность к запоям. А ведь я убежденный трезвенник, правда, пока я болел, эти «иудушки» взяли да и отменили «сухой закон».

– Вы ничего не путаете, Владимир Ильич? – усомнилась Варвара. – По-моему, сухой закон отменили гораздо раньше! – Ей вдруг стало смешно и забавно, точно она и впрямь поверила в «дедушку Ленина» настолько, что взялась с ним спорить.

Но Ильич ничего не заметил и продолжал «трибунствовать».

– Это архивозмутительно! Вчера у меня случился спор с гимназистами: эти недоросли уверяли меня, что Зимний брали пять пьяных матросов! Нет, душечка, Зимний дворец брали двадцать семь абсолютно трезвых матросов. С 1914 года они не выпили ни капли спиртного, ни маковой росинки! Представляете, какой ненавистью к угнетателям они пылали?

– Представляю! – с чувством отозвалась Варвара.

– И лишь после того как были разграблены и сожжены винные склады, революция получила новый приток сил.

– Что же получается: водка – локомотив истории?

– Вот именно, локомотив, со свистом летящий в тупик. По этому поводу выпьем-ка, Варенька, чайку.

Варвара согрела чаю с сушеной малиной, и через час сытый и успокоенный Ильич мирно посапывал на кушетке. Его пальто, пиджак и брюки сохли на спинке венского стула, а мокрые ботинки без фабричного клейма Варвара заботливо пристроила на батарее парового отопления. В ногах у спящего Ленина умостился домашний любимец Варвары – черный кот в аристократической манишке и белых буржуазных гетрах на задних лапах.

Прежде чем погасить лампу, девушка с минуту рассматривала спящего «дедушку»; его маленькие, ухоженные руки лежали поверх клетчатого пледа, на лице – ни следа грима или грубой пластической подделки. Солнечные морщины у глаз расправились, а рыжеватые усики подрагивали в улыбке, словно вождь видел сон о конечной победе своих заветных идей.

– Что же мне делать с тобой, дедушка Ленин? – пробормотала Варвара. – Отвезти на свалку истории? Но ты такой милый, у меня никогда не было такого сказочного дедушки, такого доброго, мудрого и абсолютно живого предка.

Надо сказать, что Варвара Сергеевна Варганова, оставаясь наружно безупречно современной девушкой, где-то внутри, в недоступных глубинах своего существа, хранила как тайную реликвию некий мятежный огонек. По матери Варвара происходила из старинного дворянского рода, настоящего инкубатора революционно настроенных личностей. Стоит ли удивляться, что на протяжении последних полутора столетий их горемычные косточки последовательно перемалывал государственный Молох: грозил петлей, лишал всех прав состояния и разжаловал в солдаты, посылал по этапу и приговаривал к каторге, к революционному расстрелу, к лесоповалу и бессрочной ссылке без права переписки. И это огненное наследие оживало в ней всякий раз, когда нужно было сделать трудный выбор между молчанием и криком, между верностью и предательством.

Тем удивительнее, что отец Варвары оказался среди государевых людей в чине полковника МВД. Напрямую не относясь к ФСБ или ГРУ, его спецподразделение курировало «приарбатский округ», Красную площадь и прилегающие окрестности. В эту ночь отец был на дежурстве, и Варвара по пути заглянула к нему в «контору». Они посидели минут пять на лавочке в маленьком дворе-колодце. Отец передал ей свежий талон техосмотра, ключи от дачи и немного поучил правилам вождения.

Так получилось, что с двух лет этот суровый молчаливый человек был ей и за мать и за отца. Нежно любя единственную дочь, он так и не женился, полностью посвящая себя двум святыням женского рода – дочери и Службе. По некому древнему свычаю, он с младенчества звал дочь «хозяйкой», но держал в строгости. Даже машину подарил ей старую: свой видавший виды «жигуленок», – чтобы научилась слушать сердце мотора и в любую минуту сама сумела бы подковать захромавшего «конька-горбунка». На вопросы о матери полковник всегда отвечал односложно, а став постарше, Варвара и вовсе перестала интересоваться бледным призраком московской красавицы образца начала девяностых.

Невероятное происшествие и опасная непредсказуемость завтрашнего дня толкали Варвару к действиям. Что делать? Позвонить отцу и сдать исторического бродягу, нет, теперь уже гостя, доверчиво задремавшего на ее кушетке? Разумеется, об этом не могло быть и речи.

Внезапно решившись, она набрала по мобильнику некий безотказный номер, который есть в телефонной книжке у каждой хорошенькой девушки. Звони по нему хоть ночь-полночь – любая помощь, в том числе техническая, прибудет своевременно и за один благодарный взгляд разрулит любую беду. Для Варвары таким добрым гением был бывший одноклассник Эфир Шишкин. Однако в последнее время Эфир все чаще сам нуждался в помощи и, как корабль с неудачным названием, норовил черпануть бортом придонной мути. Столь роковое имя дал своему детищу отец Эфира – учитель химии одной из московских школ. Во время долгого семейного скандала, предшествовавшего именаречению, он настаивал на имени Плутоний, Радий или, в крайнем случае, Уран.

– На что способен, Радий, ты? Ты есть источник теплоты! Угля не нужно, очень чистый шахтер идет теперь в радисты! – декламировал основатель химической династии перед измученной, но не сдающейся женой.

– Нам расскажет мама, если мы попросим, о ядре Урана двести тридцать восемь… – зачитывал он в конце семейного спора, уже безо всякой надежды.

Наконец остановились на менее энергичном, но более доходчивом и популярном имени – Этилен, но, хорошенько поразмыслив, первенца назвали Эфиром. Единственный сын остался венцом химических притязаний и вечным поводом для насмешек в школе, из которых сентиментальные стишки «Ночной зефир струил эфир» были, пожалуй, самыми безобидными, ибо внешность Эфир имел отнюдь не эфирную. Роста он был невысокого, но широк в плечах и кулаки имел тяжелые. Буйная каштановая шевелюра падала на глаза, отчего Эфир смотрел на мир немного угрюмо, по-медвежьи, но это было обманчивое впечатление. Его смуглое скуластое лицо, смешливые губы и приплюснутый нос выдавали природное добродушие, и, невзирая на общую неправильность черт, Эфир был обаятелен и даже артистичен. Он азартно играл в жизнь, не боясь заиграться, и всякому делу, чувству или человеку отдавался целиком, до донышка. К этому времени это коварное донышко уже сгубило его отца: креативный химик безвременно «выпал в осадок». Пристрастие к разбавленному этилу свело на нет все мечты и стремления этого незаурядного человека, однако он успел передать сыну любовь к поэзии и декламации, а также вкус к вакхическим возлияниям.

Эфир был не лишен и других дарований. Он закончил художественное училище и даже приватизировал у жилищной конторы небольшой подвальчик для собственной мастерской, но из-за жалоб дворника и местной общественности подвальчик вскоре опечатал участковый. Последние полгода Эфир пробавлялся случайными заработками, работал «бутербродом» у метро и раздавал рекламные плакаты в костюме «зеленого дракона». Случайные заработки немедленно превращались в винные пары, и застать Шишкина трезвым было верхом удачи. Кажется, в ту ночь Варваре повезло.

– Эфка, привет, извини, что поздно…

– Скорее рано, – пробурчал Эфир. – Что стряслось-то?

– Эф, у меня ЧП!

– Пробки перегорели?

– Гораздо хуже! У меня на кушетке спит… Ленин…

– Леннон? – спросонок недослышал Эфир, а может быть, просто решил поглумиться. – Это что, кликуха такая?

– Да нет же, Ленин! Понимаешь, настоящий Ленин!

– Ты проверяла, он живой?

– Абсолютно.

– Так… Срочный вызов! – констатировал Эфир.

– Не надо, – сжалилась Варвара, прикинув что троллейбусы уже не ходят, а ночное такси для безработного Шишкина слишком дорогое удовольствие. – Дело терпит, – успокоила она своего тяжеловесного ангела-хранителя.

– Давай по порядку: где ты нашла этот раритет?

– На набережной, рядом с Кремлем.

– Давно?

– Около полуночи.

– Ого! Романтическое путешествие?

– Балда, я к батяне заезжала!

– Слушай, Варюха, а ты звонила в московское отделение компартии? Пусть забирают свое ходячее знамя, – ехидничал Эфир. – Хотя чего проще? Позвони отцу, уж он-то наверняка все знает…

– Замолчи! – внезапно рассердилась Варвара.

– Ну ладно, попробую расколоть этого твоего самозванца, жди! – пообещал Эфка. – Только поосторожнее там, эти костюмированные маньяки самые опасные!