Текст книги "Хазарская охота"
Автор книги: А. Веста
Жанр: Исторические детективы, Детективы
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
– Простите, дон… – нахмурился Альведо, роясь в бумажнике.
– Рауль, – подсказал библиограф.
– Я деловой человек, и поиск кладов – не мой профиль. Наше сотрудничество с вами – моя дань теням предков, не больше. Если письмо действительно важное, я могу продать его Мадридскому университету или еще кому-нибудь. Помогите назначить цену, и я возьму вас в долю.
– Нет-нет, ни в коем случае. – Из глаз дона Рауля брызнули желтоватые слезы, этот цвет они приобрели от библиотечной пыли и походили на посмертные слезы, которые изредка испускают мертвые, обиженные живыми.
– Ничьи руки, кроме священной династии не должны коснуться Арон-Ха-Брит, Ковчега Свидетельства! – библиограф внезапно умолк, как проговорившийся шпион.
– Вот что – считайте, что вы не открывали этого письма! – Дон Карлос быстро чиркнул в чековой книжке. – Возьмите чек, я надеюсь, это с лихвой вознаградит вас за труды. Больше в ваших услугах я не нуждаюсь.
В ту ночь драгоценный манускрипт остался лежать на приборном столе, как пришпиленная бабочка. Дон Рауль погасил лампу и покинул библиотеку ранним утром, чтобы направить еще одну телеграмму, на этот раз на остров Крит.
Текст не содержал ничего примечательного и был адресован дальним родственникам Рауля Алроя.
С доном Карлосом они больше не виделись. Сразу после их разговора Альведо отбыл на Мальту на международный экономический форум. Во время обеда на яхте в заливе святого Бонифация в его горло попала зеленая испанская маслина, и он погиб от мгновенной асфиксии. Скромный книжник Рауль Алрой остался в гранадском имении до дня похорон. Альведо тайно захоронили в фамильном склепе в присутствии избранного круга – представителей родовитых семейств Европы.
В ночь перед похоронами над его телом был произведен странный ритуал, не описанный в справочниках придворного этикета или в сборниках дворцовых установлений. В присутствии стражи, бодрствующей у гроба, маленький сухонький человек в черном плаще и белых перчатках вложил в рот умершего золотую монету. Через неделю скончался дон Рауль. Он был найден задушенным в своей маленькой скромной квартирке на набережной Святой Надежды. Орудие преступления – толстая бычья жила валялась тут же. В его окоченевшую ладонь была вложена древняя золотая монета с надписью «Иосиф Благословенный Царь Хазарский».
От имени этого давно усопшего царя была объявлена неутихающая тысячелетняя война. Горные ущелья и плоская скифская степь, где она вновь завела свой жуткий танец, никогда не знали долгого и прочного мира, словно над ними и впрямь тяготело проклятие.
Свиток первый
Два змея
Каждому купцу, принявшему правую веру, будет дано в услужение два змея, которые добудут для него из сокровищниц Севера и Юга жемчуг, злато и все возможные драгоценные камни.
Хазарские хроники Х века
Киев. Лето 6465 от Сотворения мира (957 год. За восемь лет до разрушения Хазарского Каганата князем Святославом). Ранняя весна
С полуночи подул северный ветер и студеным дыханьем обмел палаты. Лампада с кедровым маслом качнулась и едва не погасла. Старшина хазарской торговой общины Зеев Бен-Шаддай запахнул плащ из черного соболя, наглухо задвинул волоковое оконце и вздохнул с облегчением. Ночь – время верных, когда говорит с человеком Бог языком светил и ночного ветра. «День акумов – ночь для нас, и их ночь – наш день», – учат равви, и их потаенное слово пускает корни везде, где есть хотя бы трое Избранных. Ни расторопные слуги, ни приказчики из черных хазар – его верные помощники в торговых делах не знали о ночных бдениях Бен-Шаддая. Что с того, что эти «двуногие» усердно посещают дома молитв и талдычат страницы сефир[5]5
Сефира – книга (др. – евр.).
[Закрыть] своим варварским языком? Что с того, что приняли они обрезание и гордо называют себя единоверцами Шаддая? Всякий раз, глядя на их лица, похожие на щиты, обтянутые красной кожей, Бен-Шаддай благодарил Единого и Неизреченного за счастье родиться в лоне Избранного народа.
Каждую ночь, дождавшись благословенной тишины на днепровской пристани, да еще когда разбредутся по подворьям пьяные варяги, Бен-Шаддай вынимал из походного сундучка связку пергаментов, пузырек с чернилами, остро заточенное стило византийской работы и садился за переписку.
От Красного моря до Китая насчитывается двести дневных переходов, а вокруг северного берега Каспия и того больше. По всей длине этого пути у Шаддая были верные уши и глаза. Его депеши поплывут в родственные общины в Синд и Фарандж, в Хорезм, Андалус и в страну Пирамид. Благодаря налаженному обмену сведениями на протяжении тысячи фарсахов, на всех торговых путях одновременно вздымались и опадали цены, и те, кто успел скупить товар или вовремя избавиться от излишков, оставались в выигрыше.
Предварив свой труд короткой молитвой, Бен-Шаддай взялся за перо. В письме он посылал привет и ободрение троюродному племяннику, собиравшемуся открыть свою факторию севернее Вышгорода. Экономя пергамент, он писал маленькими буквами, каждая не больше червячка, что живет в ларе с прошлогодней мукой. По обычаю он писал справа налево, из будущего в прошлое, и писал он все чаще о прошлом:
«…Две головы было у хазарского змея: Итиль и Киев, два тела – Волга и Днепр, и как на посохе учителей-левитов сплелись они воедино. Некогда Киев был столь же веротерпимый и богатый город, как Итиль хазарский, и место это было благодатно для нас. Прежде оно звалось „Горы“, и русы звали его Катай, аланы – Киево, арабы Куява, угры – Самбат, а мы – Саббатай, что означает субботняя река. Доселе протекает в том месте река небольшая, но бурная, и прежде являла она знамение правоверным. Все шесть дней недели она катила камни и лишь в субботу мелела и умолкала. И тогда наши люди, жившие по обе стороны, могли разговаривать и обмениваться новостями, но ни разу не перешли тихую реку, соблюдая субботний запрет.
Край сей богат, как никакой другой, и будь здесь виноградные лозы, оливковые деревья и смоковницы, можно было бы принять эту землю за Землю Обетованную. Так и было, пока не пришли с дикого севера Русы, одетые в шкуры и вооруженные голодом своих мечей…»
Огонек масляной лампы задрожал, хотя в комнату не проникало и малого сквозняка снаружи, Бен-Шаддай отложил перо и подул на пергамент.
Где-то далеко за городской стеной перекликались петухи и сонно лаяли собаки. На рассвете Бен-Шаддай собирался покинуть Киев-Саббатай с партией рабов. Тысяча человек была куплена им на княжьем подворье, это были проданные за долги данники и пленники славянской крови, захваченные княжьей дружиной в усмирительных походах.
«Ты хорошо знаешь наш товар, – вновь заскрипело перо в неутомимой руке Бен-Шаддая, – у нас принято называть его гоим – скот, и нет никого в этой земле, кто бы действовал успешнее нас…»
И это не было пустой похвальбой. Больше двух столетий многочисленный клан Шаддаев держал цепь факторий и гаваней вдоль Припяти, Десны, Днепра, Дона, и Рас-реки. Там партии славян, текущих с севера, пополнялись за счет добычи кочевников. Гузы, угры и печенеги оспаривали друг у друга это прибыльное дело. Да и прежний хазарский царь Вениамин поспешил построить каменные крепости вдоль внешних берегов Донца и Дона, откуда хазары каждый год опустошали славянские села.
«Но ныне не имеем мы прежней доли в торговле нашим товаром … – вздохнув, продолжил Бен-Шаддай. – Множество русов устремилось по нашим стопам, оставляя нам роль перекупщиков. Хуже того: купцы русов, воистину бесчестные люди, они совокупляются с молодыми девственными рабынями, а после продают нам испорченный товар. У ворот Хамлижа и Царь-града они громко исповедают себя акумами-христианами, чтобы избежать высоких пошлин, положенных для язычников. Эти гнусные варвары продают нам своих братьев и сестер, говоря при этом, почему мы должны отказывать себе в наживе? Воистину звери лесные милосерднее их!
Тем временем авадот зора,[6]6
Авадот зора – религии, приравненные иудаизмом к язычеству.
[Закрыть] поклонники Распятого, приносят нам все больше беспокойства. В Саббатае они богаты и влиятельны, и уже Ольга, княгиня этого дикого и необузданного племени, тайно слушает проповедников Распятого…»
В конце письма Бен-Шаддай привел длинный список цен на рынке в Саббатае и усталый, но довольный запечатал пергамент, собственноручно облил его горячим воском и спрятал в тайник.
Пристань уже проснулась, тревожно блеяли овцы, погонщики загоняли их на корабли, как живой провиант, щелкали бичи, покрикивали хазары-надсмотрщики, пересчитывая «товар» по головам. Толпа пленников стояла на коленях на дощатом помосте, измазанным жидким навозом и рыбьей чешуей. Безнадежно голосили связанные попарно женщины. Их лица были грязны, а одежды разорваны. У многих мужчин был выколот правый глаз. Это были воины, захваченные в плен, во время усобиц.
Лишенные глаза, они больше не могли стрелять из лука, но годились вращать мельничные жернова, месить ногами глину пополам с тростником или носить воду для полива полей и виноградников.
При виде Бен-Шаддая надсмотрщики усерднее заработали бичами, а рабы, наоборот, – испуганно смолкли.
Бен-Шаддай приказал отделить от толпы красивых отроков и юниц, во время пути их следовало сытно кормить, чтобы подороже продать в гаремы, где по восточной традиции из отроков сделают евнухов, а «белей», девочек, не достигших возраста первых месячных, отдадут в наложницы.
Брезгливо морщась, Бен-Шаддай осмотрел и ощупал женщин. Всякий раз, сколачивая партию, он заранее отбирал «подарки» старейшинам торговых общин по всему пути следования, но на этот раз все пленницы были худы и измученны.
О, нет, Бен-Шаддай не был от природы жесток или кровожаден. Он с большей радостью торговал бы шелком, благовониями или изысканными пряностями, а не этим шумным и неблагодарным стадом. Его тонкий нюх страдал от вони нечистот стекающих с помоста в реку, но ничего не поделаешь: рабы – единственное, чем была подлинно богата эта страна с жестокими правителями и коварным климатом. И даже заносчивая Ольга платила дань хазарскому царю своими подданными.
Закончив осмотр, Бен-Шаддай приказал грузить «скот». На палубе пленников сбили плотнее, и они скорбно застыли, глядя на уходящий берег. Мерно плескали волны и наперебой стучали топоры в Почайне. Там готовили княжьи ладьи для дальнего похода. Глашатаи выкликали на пристани опытных кормщиков, знающих пути через пороги, вдоль берега Понта и Сурожи. То готовила княгиня Ольга посольство в Царьград.
Свиток второй
Княжее крещение
Один вопрос тревожит,
Но каверзный вопрос:
«Какой нам бог поможет –
Перун или Христос?»
М. Струкова
Май 957 года
Споро бегут днепровские воды. Майский ветер толкает флотилию к Вотичеву. Шелковые паруса украшены ликами Солнца и княжими знаками. Впереди на белых стругах, увешанных алыми щитами, плывут лепшие Ольгины дружинники. На Красной ладье воздвигнут шатер от солнца, там устроены покои, ибо княгиня уже в летах маститых, и трудно переносит жару и качку.
На острове Березань переоснастили ладьи для морского плаванья. В три дня посольство прошло путь от Эдессы до Царьграда и с попутным ветром вошло в бухту Суд. В то время пала на город великая жара. На солнце позеленела и загнила вода в Суде и великим зловонием окутала флотилию. День за днем терпели русы от промедления греков. Так мстили ромеи за «Олегов щит», прибитый к Златым Воротам Города Царей. Но минул грозный час северных мечей, и стихла слава Хельги Мурманца, прозванного Вещим и Ингвара Безрассудного, отбросившего хазарские разъезды далеко за Дон. Вместе с Ольгою вдовела Русь. А сыновья ее – Святослав и Улеб – еще безусы и не могут водить войско. Год за годом платит Русь позорную дань «кровью», и даже русское слово «отрок» у хазарских купцов означает «раб».
Сорок дней стояло в Суде княжее посольство, и с каждым днем рос гнев Ольги, но тайная цель, как плод, зреющий под сердцем, звала к терпению. Русская княгиня ждала помощи от Византии в борьбе с хазарами и многим была готова поступиться ради Русского царства Великого.
Но на исходе сорокового дня стояния в Суде приказала Ольга наутро поднимать паруса. Прознали про то греки, приносящие на корабли пищу и воду, и решили, что достаточно поучили русов смирению. И на рассвете следующего дня сотни воинов-ромеев вошли в воду и на руках вынесли ладью с величаво сидящей княгиней.
Русских бояр, мужей нарочитых, согласно правилу разоружили у северных «Варварских ворот». Верно сказано: нет у Руси вернее друга, чем кованый меч харалужный, и напрасно заглядывает она в лукавые византийские очи.
Первыми шли за княгиней боярыни: жены и дочери знатных семей. Кто-то с опаской, а многие дерзко следили за византийским порядком. Следом ступали мужи. Был среди русов посадник Гюрята, родом из новгородцев упрямых, буйно кричащих на вече и палками бьющих кумиров.
Впервые шел именитый посадник в самом хвосте у посольства, за бабьею свитой. Мрачно озирался по сторонам старый воин, помнивший все Игоревы сечи. Шел осторожно, словно попал в западню, и привычно искала рука литой крыж меча.
Сорок дней готовили ромеи великие удивленья для княгини-«варварки». Трон базилевса украсили пологом с длинными жемчужными нитями по краям паланкина. Сталкиваясь, они производили гром и мерцание, наподобие грозы. Рядом с троном стояли львы и орлы из полого золота, наполненные благовониями, и едва вошла Ольга, звери испустили из пастей дым, а самодвижущиеся медные ратники вознесли пики и громко ударили в щиты. Бровью не повела княгиня на золоченые игрушки. А когда распахнулись жемчужные ворота и весь двор – патриции, стратиги и придворные дамы – распростерлись ниц, княгиня-«варварка» осталась стоять, не меняя горделивой стати.
Сверху, с дворцовых хоров грянули певчие хвалу владычице Севера, и одарил император Ольгу и людей ее золотыми динариями, строго отмерив монеты по низшему посольскому рангу. Закусив тонкие губы, приняла Ольга скупое даяние, но венцом цареградской хитрости была сама трапеза. Показали княгине и свите ее на отдельный стол слева от императора. Такой порядок был заведен в царских трапезах, что благоверный царь за одним столом с идолопоклонниками не вкушал. От великого унижения затмилось Ольгино сердце, но знала она цену заветам и сама крепко держалась законов старины.
За обедом поднимал базилевс Константин рубиновые кубки за здоровье княгини русов и ублажал льстивыми речами:
– Кому, как не тебе и не сынам твоим, править в странах полночных?
На подвластных Византии землях назначал базилевс своих архонтов, уже и в Болгарии и в Македонии правили подвластные ему династии. И сынам Ольгиным прочил он ту же участь, если оставят служение идолам и исповедуют Бога истинного. Но крепки были в Ольге русские боги, и каждое утро воздавала она Крамолу – хвалу и моление Солнцу. Мудростью глубокой владела княгиня и слыла Вещею.
Зная об этом, хитрые греки задумали поколебать этот порядок: отвели Ольге покои со стеклянным потолком и поставили музыкантов играть в тишине ночной разные гимны. Миртом и лавром украсили спальню, а также травой, что дает забвение. Над ложем Ольгиным воздвигли полог из черного бархата, осыпанный изнутри драгоценными камнями, сверкавшими в ночной тени, подобно звездам и планетам.
Проснувшись, по обыкновению, рано утром, чтобы восславить Солнце, Ольга приняла блеск каменьев за сиянье звездное и так проспала до первого часа дня, и тем впервые нарушила завет, укоризну сотворя себе и роду своему.
За обедом играла музыка, и перед Ольгой плясали босые девы с пальмовыми ветвями в руках, и отроки в золотых сандалиях выказывали свое искусство на мечах и в бросании факелов.
Вечером в храме Святой Софии показали Ольге церковную службу. Сладкий аромат курений вскружил ей голову, блеск облачений затмил вещие очи. Как зачарованная слушала Ольга сладкоголосое пение и с материнской слепотой возмечтала просватать сына Святослава за племянницу базилевса и тем обручить Русь с премудростью греческой. Лишь намекнула она, что вера греческая приятна ей, возликовал весь царский двор.
Так улестили греки северную веприцу, ослепили золотым блеском, сладким дымом курений усыпили и обаяли хитрыми речами. Ночью перед крещением приснился Ольге сон, что текут молоком ее груди и кормит она правой грудью львенка, а левой змееныша.
Вместе с Ольгой приняло крещение все северное посольство. Пропели греки торжественные гимны, и трижды патриарх Фотий окунул русичей в золотые крещальные купели, помазал телеса елеем и надел на шеи серебряные кресты.
Почти сто человек крестились с Ольгой – все посольство вместе со слугами, и много ликованья было при дворе базилевса. Среди ночи метали в небо огни, и воины били в щиты, и устроил Константин пир, втрое пышнее того, что был прежде.
Грустно смотрел окрещенный Гюрята в серебряный кубок, Чуров и Русалок тайком поминая. И едва подумал о родной крепостице Ладоге и синем Поозерье – вмиг опостылела сладкая пища, и прогоркло вино в венецианском бокале.
Не укрылась его печаль от патриарха Фотия, человека многоопытного и мудрого. Видя уныние важного мужа из Ольгиной свиты, передал патриарх, что дарует в утешение гостю бесценный дар: моравского монаха Филофея, старца ученого и крепкого в вере. С этой минуты честной отец Филофей был неотступно приставлен к Гюряте, а с ним толмач, писец и несколько простых монашков. За сей премудрый светоч веры богатые дары отвалил посадник монастырю: серебряных дирхем две меры и связку черных соболей. По совету святейшего выкупил он на рынке рабов-христиан и отпустил на все четыре стороны.
Провожая святого отца в полночные страны, патриарх пожелал, чтобы гостил он у Гюряты не одно лето.
На прощание напутствовал патриарх новообращенную княгиню, и с радостью внесли писцы в записи императорского двора ее последние слова:
«Люди мои – поганые есть, да сохранит меня Бог от этого зла!»
Так впервые изрекла она страшное слово отступничества и презрения к родной вере, словно подменили княгиню в цареградской купели из чистого злата; тайным волхованьем вынули душу и спрятали в ларце на дне морском. И еще много лет после княжения Ольги страшный слух будет колебать народ: будто сидит на троне подменыш-змей, чужак по крови и вере, и тот миф окажется живучее всех прочих.
С того дня делил Гюрята трапезу с чернецами, и вкушал лишь то, что готовили греки, но демон языческий еще никого не оставлял добровольно. День ото дня худел и хирел Гюрята, уже и брюхо на сторону скособочилось. Еще весною зайца-тумака в поле за версту различал, а тут словно ослеп на оба глаза.
В греческом городе Корсуни вынесли посадника на берег и оставили на постоялом дворе. Слепой, покрытый вередами, лежал Гюрята на каменном ложе, ибо даже лежанки в том краю были из серого ноздреватого камня. На полу кишмя кишели рыжие усатые жуки, и под ножки постели были поставлены лоханки с водою, чтобы жуки не ползли к больному.
Как к последней надежде припал Гюрята к Филофею. Долго молился инок, и получил чудный ответ: если водицы святой вдоволь испить и в зеницы слепые побрызгать, мигом соскочит недуг и прозреет болящий!
Пил как послушный ребенок Гюрята ту воду святую. Только горька, точно уксус, казалась водица. Выпив корчагу до дна, он заснул непробудно и поутру, пробудясь вместе с солнцем, вдруг разглядел на стене злую рыжую мошку, и блюдо с плодами увидел, и старца седого с крестом, зажатым в смуглой ладони.
День-другой, и повеселел Гюрята, и не пожалел, что отстал от посольства. Накупил на рынке редких товаров: персидских ковров, паволок китайских, запечатанных корчаг с красным вином, да заморских сластей для прохлаждения в пути. Не забыл и про монахов: набрал для них ученого товара – чернильной сепии в склянках и дешевых пергаментов-палимпсестов, где старое было наскоро соскоблено, но все еще проступали древние надписи и чертежи – наследие времен поганских.
На пристани нанял Гюрята стражу из черкес и хазар и с радостью великой отбыл в отчие края.
Единая река Волхов вытекает из Ильмерь-озера и уходит на полночь, в озеро Нево, а в устье того озера плещет студеное море Варяжское. У истока Волхова, на высокой гряде, среди болот и заливных лугов стоит город Ладога, а супротив его, на насыпном холме – крепость посадника Гюряты, словно кованый замок на Янтарном пути, а ключ в кулаке у Гюряты.
Дружина из верных людей уже давно поджидала его в Новгороде. Ладьи с товарами посадник оставил на пристани, а сам сел верхом на сивого конька и налегке, с небольшим обозом, тронулся к крепости.
Торопко бегут кони. Звенят уздечки с серебряным набором, седла новые черкесские поскрипывают, но скорбно поют в крытом возке черноризцы. Уж кажется чего лучше? Снаружи возок телячьей кожей обит и медным набором украшен. Окошко-глазок плотно затянуто рыбьим пузырем от студеных ветров ильмерских. Лавки выстланы черным мехом. И вина и рыбки сушеной и фиников, что в Аравии ходят заместо денег, – всего с заботой припас Гюрята на долгую дорогу, но строго смотрит сквозь рыбий пузырь отец Филофей, и сжимает смуглая рука крест.
Рядом с Гюрятой скакал мечник Рогуй, что ждал его с малой дружиной в Чернигове, а поодаль на молодых коньках тряслись два гридня-меченоши,[7]7
Гридни – младшие рядовые дружинники.
[Закрыть] Радим и Олисей, эти так и вовсе не покидали вотчины, только-только вышли из отроческих лет.
Радим – коренной ладожанин из вольных словен, от того волосом светел, а телом, словно из железа слит. На правом плече у Радима бьет крыльями белый сокол-кречет в сафьяновом клобучке с бубенцами, а за левым приторочен короткий меч в кожаных ножнах с серебряными накладками. Без меча и сокола не покидал Радим крепости, от того и прозвище ему было – Кречет.
Олисей – иных кровей. Отцом его был варяг, оставивший кости на чужбине, а матерью монахиня-византийка, взятая в Игоревом походе. От матери знал Олисей греческой грамоте и носил на груди золотой крест. Нездешней красотой отмечен был Олисей. Ликом нежен и бел. Длинные кудри падают на плечи. Горячие карие очи всегда строги и печальны, как на иконах греческого письма. К поясу приторочены маленькие гусли. Сладок голос у Олисея, как у вещего Сирина.
От Новгорода путь шел пожнями. Свежий снег поля выбелил: самая охота. Сквозь зимний туман зеленеют сосны Велесова Капища. При капище неотлучно жил старец Чурило Соловей.
Впервые не почтил Гюрята отчих богов, не осыпал зерном и золотом ворот кумирни.[8]8
Кумирни – языческие храмы.
[Закрыть] Не воздал пращурам требы, не поблагодарил за помощь в пути, не поклонился старцу, не позвал его освятить пир и сказать дружине вещее слово. Что делать? Не уважить старца – накликать гнев дружины, а уважить – моравский отец обидится. Оставил Гюрята обоз и дружинников на дороге и в одиночестве поскакал к капищу.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.