Текст книги "Николай Чудотворец: Полная история жизни, чудес и святости"

Глава 2
Иконописное изображение святителя Николая. Памятники его и история

Образы суть живот памяти, память поживших, времен свидетельство, вещание добродетелей, изъявление крепости, мертвых возживление, хвалы и славы безсмертие, живых к подражанию возбуждение, действу воспоминание; образы творят отстоящая предстояти и в различных сущая иместех в едино предъявлятися время».

«Слово к люботщательному иконного писания», трактат XVII века

Обратите внимание на приведенное в эпиграфе, со стороны богослова – художника XVII века, определение значения образов-икон для христианина. К этим глубокоистинным словам мы еще прибавим: святые образы – достояние каждого благочестивого человека, непременная принадлежность не только храма, но и всякого жилища и местопребывания православного христианина. Вот почему, после священных сказаний и молитвенных песнопений церковного богослужения, следующим могущественнейшим орудием прославления Святителя Мирликийского и красноречивейшим свидетелем славы его на Руси являются его священные иконы. Вот почему теперь наша речь будет об его иконном изображении.

Кто из православных не знаком с обычным изображением Чудотворца Николая, архиепископа Мирликийского? В каком православном доме не имеется его иконы? Своеобразные выразительные черты старца-Святителя с детства так врезались в память каждого из нас, что мы во множестве самых разнообразных икон всегда легко различим икону великого Угодника Божия. Мы не можем себе представить Святителя иначе, как в виде седовласого старца с большим, широким и высоким лбом, если Святитель не в митре, с сурово очерченными, но милостивыми во взоре глазами, с тонким длинным носом, небольшим ртом, небольшой круглой, совершенно или немного раздвоенной на конце курчеватой бородой, с сухим вообще и даже морщинистым лицом, с волосами короткими, курчеватыми (или «кучеватыми»), только по сторонам лба – у висков и ушей, и небольшой прядью волос над самой верхней частью лба, отчего голова Угодника становится еще круглее, и верхняя часть лица со лбом и глазами еще более в ширину выдается над остальной частью его, составляя больше, чем две трети лица Святителя. Общее выражение Угодника при этом – суровость, строгость и вместе доброта и милосердие в замечательно чудном соединении вдвойне усиливают привлекательность его лица, напоминая о Чудотворце, как о правиле веры и воздержания учителе и, вместе с тем, как об образе кротости. По обыкновению, при взгляде на таковую икону Угодника мы держимся мнения, что видим пред собою настоящий образ Святителя, изображение его таковым, каков он был действительно. При этом мы почти не рассуждаем и даже совсем не думаем о том, насколько основательно это наше мнение. Да это для взирающего на иконы и не представляет первостепенной важности: икона только средство сосредоточить внешние чувства его на мысли о священном лице, заставить их служить духу; главное же здесь духовное возношение к первообразу, духовное единение с ним. Нужно однако заметить, что и в общем – о всей христианской иконографии, и в частности – в данном случае – относительно изображения Святителя, эта уверенность христианского народа в соответствии наших икон подлинному, настоящему виду священных лиц вполне основательна, и иконы Святителя Николая, равно как и других многих святых угодников Божиих, можно думать, сохранили до нас путем исторического предания память о внешнем виде их очень близко к действительности, настолько близко, что некоторые из них можно даже назвать портретами. За это говорит уже общий характер нашей православной иконографии. «Уже очень рано, – по словам Ф. И. Буслаева, – в христианском искусстве утвердилось начало правдоподобия, т. е. правило изображать священные лица не по догадкам, а по внешнему телесному подобию». Это положение авторитетного историка-археолога о всем христианском искусстве находит затем у него же особое приложение в отношении к православной иконографии и, нельзя не признаться в этом, определяет с истинностью, не подлежащей никакому сомнению, основную черту и стремления ее. Но спрашивается, на чем в свою очередь основывается это отличительное свойство православной иконографии, если не на подобии первообразу, подобии первого изображения действительному виду лица, так или иначе увековеченному историей? Не наше дело доказывать истинность этого положения о всех иконных лицах вообще, но за справедливость его по отношению к изображению Святителя Николая говорят нам следующие основания.

Во-первых, весьма вероятно, что происхождение иконописного лика Чудотворца почти современно или очень близко ко времени его жизни. Святитель окончил свое существование в середине IV века, после окончательного торжества христианства над язычеством, когда христиане могли уже свободно строить свои храмы и украшать их священными изображениями, когда вместе с этим и христианское искусство живописи и ваяния довольно развилось, были выработаны некоторые иконографические типы и, по примеру этих типов, начало входить в обыкновение украшать храмы изображениями и других святых, славных в Церкви. В силу указанного начала правдоподобия в искусстве и свободы исповедания веры, при украшении храмов новыми священными изображениями Церковь могла уже свободно пользоваться не одними идеальными типами и символами – они были бы излишни и не могли соперничать рядом с свежей памятью о действительном, – а настоящими, портретными изображениями, свежо хранившимися в памяти потомства почивших. Таким образом, уже в IV веке не было никаких препятствий к появлению подлинного изображения Святителя. В крайнем же случае, оно появилось в V веке или в начале VI века, когда Церковью уже чтилась память его и было известно житие его не только в местной церкви, но и во всем Константинопольском патриархате. И это время столь недалекое от годов жизни Угодника, что в предании мог сохраниться образ его еще во всей живости для иконографии. Древнейшее прямое свидетельство об этом мы находим в Актах VII Вселенского Второго Никейского собора. <…>.

Во вторых, что сохранившийся в нашей иконографии образ Святителя есть именно этот первоначальный портретный и восходит своим происхождением к тому же времени, эту тесную связь нашей иконографии с далеким прошлым прекрасно объясняют следующие слова одного составителя того самого иконописного подлинника в предисловии к нему, откуда наши живописцы заимствовали и заимствуют доныне указанные черты образа Святителя. «Сию книгу, – говорит он, – Менологиум или Мартирологиум, то есть перечень (выличенье) святых в лето Господне, Восточный цесарь Василий Македонянин повелел письменными изображениями описать, и потом пространно тот Менологиум изображен древнегреческими мудрыми и трудолюбивейшими живописцами. Но еще во дни Юстиниана царя великого, когда он созиждил Премудрость Слова Божия, великую церковь (т. е. Софийский храм), в ней были созданы, как говорят, триста шестьдесят престолов, на каждый день во имя святого храм, а в нем и образ, еще же части и мощи святых. Но после, за многовременное озлобление греческих скипетров и за разрушение прекрасных и драгих тамо вещей, многое из всего этого в забвение и запустение пришло. А что осталось, есть и доселе в святой горе Афонской и в иных святых местах писаны чудные иконы святых, месячные. И от тех переводов (т. е. оригиналов или подлинников и вместе копий) еще во дни великих и благоверных князей русских переписывались древними греческими и русскими живописцами (в рукописи – изографы), прежде в Киеве, потом в Новее-городе; и доныне такие образа во святых церквах писаны обретаются. С тех же месячных икон и этот подлинник древними живописцами списан, словесно на хартиях, что и доселе между живописцами (рукопись – зуграфы) в России обносится. И хотя не все равны (вероятно, списки подлинников), от неискусства переписчиков, однако истинствуют. Многих святых пророков и святителей есть подобия; против житейских Четьих-Миней сходятся, как-то: пророка Наума и Захарии, Исайи и Иеремии, святителей же – Василия Великого, Григория Богослова и Григория Нисского; и иных благодатию Христовою много есть, и новых святых, в России просиявших, не только добродетельным житием и подвигами, но и по отшествии душ Святых плоти их нетлением от Господа почтены, и их диаманты (рукопись – диаманти), телеса святых в раках сияя всем неукрытые зрится. И те и другие ныне собраны здесь по алфавиту имен святых и подобия их изображены, в лето от сотворения света 7166, от воплощения же Бога Слова 1658». «В этом введении, – по замечанию Ф. И. Буслаева, – указаны важнейшие пункты в истории византийского и русского искусства», но что самое главное и для нас именно важное – указана связь этих искусств, их преемственность и происхождение оснований нашего последнего живописного искусства, через посредство древнего русского искусства Новгородского, Киевского, потом Афонского и Византийского в его высшем проявлении, от древнейшего блестящего искусства века императора Юстиниана, т. е. от времен начала VI века, времен столь близких ко времени жизни Святителя. Новое ручательство за то, что изображение Святителя вместе с основами подлинника идет также от тех времен и потому, весьма вероятно, близко к действительному его виду.

Наконец, и первое соображение и второе предание, записанное в самых подлинниках, подтверждаются и самим делом, так как и по самым памятникам можно проследить наше изображение Святителя до того же времени. Мы знаем изображения Святителя на чудотворной иконе его Колпинской начала XVIII века и того же времени лицевого подлинника, далее подлинников XVII века, рукописей того же времени (о Тихвинской Божией Матери сказание с миниатюрами и особенно лицевое житие Святителя), описание этого изображения в толковых подлинниках XVII и XVI веков, изображения древних чудотворных образов Рыхловского, Одринского, резного Арзамасского, резного Радовицкого – XVI века, такого же XV века Мценского, XIV века – Великорецкого, Угрешского, Сергия Преподобного, XIII века – Крупицкого, Зарайского, XII века – Новгородского Дворищенского, наконец, XI века – Мокрого Киевского, потом множество изображений Святителя разных времен, мастеров, способов исполнения на других древних иконах и чудотворных и не чудотворных, также на крестах, панагиях, складнях, медалях, в фресковых росписях в храмах – и в них во всех мы узнаем святителя Николая, и здесь везде он изображается с большими или меньшими отличиями так же, как и теперь. Это однако не все. Мы дошли только до XI века и указывали все русские памятники. Но известно, что все древнейшие иконы до XVI века с равным правом или даже скорее могут быть названы греческими. Потом нам известен с таковым изображением Менологий Василия Македонянина. Наконец, далее обратим наше внимание на то, что в Киевском Софийском соборе в числе прочих мозаических изображений, современных построению собора, т. е. XI века, сохранилось и изображение Святителя Николая в том же обычном стиле. Судя по рисункам мозаик Айя-Софии, эти Киевские мозаики замечательно напоминают те Софийские Константинопольские – еще более древние, но и там сохранилось также мозаичное изображение Святителя. Итак, если верить этим древним и указанным новым памятникам, – а нет никаких оснований им не верить, – то вот и фактическая связь нашего иконописного лика Святителя с древним византийским. Таким образом мы имеем целый ряд памятников иконографии Чудотворца, восходящий почти непрерывно к древнейшему времени. Это сильнее всего свидетельствует в пользу действительного, исторического, а не идеального только характера этого иконного изображения архиепископа Мирликийского. Не без основания, значит, церковная живопись в течение десятка и более веков держится этого излюбленного изображения Святителя, и не без основания народное благочестие считает его настолько близким к действительному виду-портрету Святителя, настолько уверено в сходстве первого с последним, что даже в рассказах о чудесных явлениях Святителя наяву или во сне наделяет его тем же образом – подобием, какое Святитель имеет на иконе.

Вятский Великорецкий чудотворный образ святого Николая. XIV в.

Православное иконографическое искусство не творит однако портретов в собственном смысле этого слова, и нужно в известном смысле понимать признаваемую им историческую верность изображения. Мы уже говорили, что точное воспроизведение действительности на иконе не составляет необходимости для христианского сознания, а отходит для него на второй план сравнительно с духовно-религиозным смыслом ее изображения. Церковный иконописец никогда не держится точного копирования природы и вносит в изображение нечто свое особое, чего мы никогда не найдем в обычной действительности. Напрасно поэтому стали бы мы искать в церковной иконографии этой верности действительности в смысле точного, согласного с природой, воспроизведения лиц изображаемых святых. Если, по словам Ф. И. Буслаева, «задачею своею восточный иконописец полагает подобие или правдоподобие, определившееся теми церковными преданиями, которым он должен был следовать неукоснительно», то «это иконописное подобие отличается от собственного портрета именно тем, что портрет снимается с натуры, между тем как в иконописном подобии художник стремится во внешней форме передать описание лица или события, завещанное ему церковными книгами и преданием. Отдельные мотивы, частности в изображении лица, переданы ему писанием; но он совершенно свободен в творческом сочетании этих частностей для воссоздания целой фигуры. Следуя, таким образом, церковному преданию, иконописец создает определенный, но чисто идеальный тип, а не портрет». Нисколько не противореча сказанному нами выше об исторической верности изображения Святителя, эти слова прекрасно объясняют нам истинную суть дела. «Отдельные мотивы, частности в изображении лица» церковные книги и предание завещают церковному художнику на основании своего подлинного знакомства с исторической личностью святого, достоверных известий о ней, а остальное предоставляют его свободному творческому гению. Вот почему после всего сказанного об историческом однообразном характере изображения Святителя, мы теперь будем говорить о большом разнообразии в его изображении на иконах.

Софийский собор в Киеве

Все характерные частности, общие черты в воспроизведении священного лика Угодника, завещанные преданием, настолько строго соблюдаются на всем полуторатысячном пространстве минувшего времени, что только в виде исключения встречаются такие случаи, когда Святителя совсем невозможно узнать на иконе по лику, – и в то же время: какая разница в умении представить все эти черты в целом образе Святителя!

Древнейшее изображение Святителя между чудотворными образами и – может быть – между всеми иконами его в России представляет образ Святителя Николая так называемый «Мокрый», что на хорах в Киевском Софийском соборе. Во всех сторонах своего исполнения эта славная икона Угодника носит очевидные признаки своего древнейшего происхождения, и имеет много сходства с древнейшими фресковыми и мозаическими стенными изображениями Святителя в храмах Софии Константинопольской и Киевской, св. Георгия в Старой Ладоге, и сравнительно значительно отличается от принятого ныне изображения. И прежде всего, сам лик Святителя на ней более продолговатый, чем принятый ныне, при замечательном однако сходстве общего выражения и черт лица. Затем, по подобию всех древнейших образов, Святитель без митры на голове, и при этом от него менее, чем от позднейших изображений, получается впечатление слов: «взлыз, плешив, на плеши мало кудерцев». Волосы у Святителя, как у всех древних клириков, коротко подстрижены, напоминают о древнем обычае тонзуры, т. е. выстрижении их на средине головы, однако обрамляют необычайно высокий и широкий лоб со всех сторон. Борода Святителя круглая, короткая, как подстриженная – тоже особенность этого древнейшего типа Святителя – не покрывает высоко щек его и подбородка, а обрамляет лицо по краям. Нос прекрасный, ровный, продолговатый, глаза глубоко сидящие, вдумчивые, рот небольшой, складка губ твердая, но дышащая добротой, все лицо сухое, но естественное, здоровое и не истощенное. В общем от всего лика Угодника веет величием, простотой и естественностью. Создание его по-видимому дело искусной Византийской кисти времен совершенства Византийской иконографии или времен близких к той эпохе и унаследовавших предания ее. Та же печать древности образа и совершенства в исполнении лежит и на всех остальных частностях изображения – в облачении Угодника, его положении, принадлежностях епископского сана. Непременная особенность древнейших изображений Святителя – верхняя риза его – не саккос, а фелонь, без вырезки снизу для рук, плотно и высоко прилегающая к шее. Чрез небольшой только вырезок ее у шеи на груди видна часть хитона, нижней одежды святительской. Сверху фелони, на плечах, спускаясь по левой стороне груди, лежит омофор – тоже древнего образца – уже нынешнего. Правой рукой у груди, в поручи, Святитель, благословляет именословно, а левой на поднятом на руку переднем конце омофора он держит закрытое Евангелие. Облачение, фелонь и омофор, – легкое, лежащее на Святителе красивыми естественными складками, дополняет общее впечатление древности и простой величественной красоты иконы. Все то же можно сказать и о характере исполнения двух небольших фигур по сторонам изображения: по правую – Спасителя, вручающего Евангелие, по левую – Богоматери, простирающей покров свой к Святителю. Таким образом на иконах Святителя эти два изображения появляются уже в XI веке, если не раньше. Как известно, помещение их на образе Святителя основывается на сказании жития о явлении Святителю Господа и Его Матери и вручении ими великому Отцу Церкви Евангелия и омофора во время Первого Вселенского собора, когда за особенную ревность о православии по отношению к Арию отцы собора по преданию лишили Святителя епископского сана и омофора. «Святый же Никола, – говорит Русская народная редакция жития Святителя, – за едино ударение святительства сана хотел остати своего, чтобы не Сам Господь Бог наш Иисус Христос и Пречистая Его Мати указали ся царю и святым отцем того святого собора, и для того чуда предивного милостию Господа нашего Иисуса Христа и Пречистой Его Матери тоже он опять стал Святитель. Того ради пишут на иконах образ святителя Николы и Спасов образ во облаце и Пречистой Его Матери под ним во облацех». Спаситель в крестчатом нимбе с надписью – ΟΩΝ, Богоматерь в простом – в две черточки с надписью ΜΡ ΟΥ, Святитель в простом – в одну черту с надписью по сторонам – «св. отец Николае» по-славянски (что собственно противоречит древнейшему Византийскому стилю и указывает как будто бы на позднейшее возобновление образа).

Рисунок с фрески Киевского Софийского собора

Если верны доставленные нам копии чудотворных образов Дворищенского Новгородского, явленного в 1113 году, и Батуринского Крупицкого, по преданию, времен Батыева нашествия, то можно думать, что так же почти, как предшествующее, древнее и наиболее распространенное ныне изображение Святителя. Над самым только лбом на голове у него прядь волос, «на плеши мало кудерцев», как выражается позднейший подлинник. Волосы тоже коротки, но не так, и у висков имеют подобие скобки. Борода, также небольшая, покрывает уже и самые щеки и подбородок, круглая; при этом на образе Крупицком – прядями, немного раздвоена, а на образе Дворищенском – еще менее раздвоенная, курчеватая, равно как и волосы на голове. Весь лик и голова Святителя на этих иконах представлены вообще короче и шире, отчего и борода у Святителя более широкая; а более длинные волосы на висках и отсутствие их над лбом делают это еще более заметным, так что голова Святителя кажется более круглой, нежели продолговатой. Во всем остальном эти два древнейшие образа, по-видимому, сходны с Киево-Софийским. Те же священные одежды – древняя фелонь без вырезов, узкий омофор, хитон и поручи. Впрочем, облачение здесь осложняется новыми принадлежностями в виде особого плата сверх омофора под Евангелием у Святителя – на образе Дворищенском и наперсного креста – на образе Крупицком. Изображений Спаса и Богоматери по сторонам лика Святителя и в том и в другом образе нет. Исполнение живописное однако, по-видимому, такое же прекрасное, кисть мягкая, искусная, лик Святителя естественный, выразительный, но не угловатый, не резкий, чуждый крайностей аскетизма.

От этого типа и еще более от типа Киево-Софийского отличается тип Святителя на образе Великорецком. Явленный в 1383 году, этот образ также носит на себе ясные следы древнего Византийского искусства, хотя, можно думать, и позднейшего. Кисть и художественные приемы – те же в общем – здесь уже не так искусны; тот же по содержанию рисунок не так жив и естествен: черты лица уже более резки, сухи и мрачны. Весь лик Святителя при общем сходстве выражения и черт его с обычным типом Святителя имеет однако то отличие, что голова Святителя почти совершенно круглая: из общего круга ее только немного выделяется короткая, круглая, чуть-чуть раздвоенная посредине борода Святителя. Лоб составляет более половины лица и больше в ширину, нежели в длину. По этой особенности к этому же типу Святителя больше всего подходит образ Чудотворца Киевского Пустынного Николаевского монастыря, и кроме того, нужно заметить, он не редкость особенно в древних миниатюрных изображениях Святителя.

Образ Николая Чудотворца из Николо-Угрешского монастыря (Третьяковская галерея)

Наконец уже в XIV веке мы находим среди чудотворных икон Святителя любимейший и образцовый тип Угодника древнерусской иконографии. Примером его нам может служить тип чудотворной иконы Святителя Угрешской, явленной по преданию также в 1383 году великому князю Димитрию Иоанновичу Донскому перед Куликовской битвой. Любимейшим типом древнерусской живописи его можно назвать потому, что с этого времени он преимущественно встречается на древних иконах; а образцовым – потому, что он в наиболее выразительном сочетании представляет все характерные черты общего типа Святителя; потому, что он наиболее понятно передает нам особенности господствовавшего в нашем иконописном искусстве Византийского стиля, и особенно потому, что он лег в основу и может поэтому служить толковым образцом типа Святителя в лицевых и толковых греческих и русских иконописных подлинниках. Частное – доличное, т. е. облачение Святителя – на этом образе, насколько можно судить о нем по передающей его ризе, одинаково со всеми вышеупомянутыми иконами; но лик – своеобразен. Можно сказать, что он соединяет в себе все главные особенности трех уже описанных типов изображения Святителя. Голова Угодника, почти совершенно круглая, высокий и еще более широкий лоб, напоминают тип образа Великорецкого, общий вид лица однако более продолговатый – типа Николы Мокрого, – нежели круглый, форма же, расположение и отделка волос на голове и бороде – типа образов Дворищенского и Крупицкого: также небольшая прядь волос над лбом, короткие курчеватые волосы по сторонам лба над ушами и за ними, короткая же курчеватая, совершенно круглая или немного раздвояющаяся внизу борода, покрывающая часть щек и весь подбородок, и более длинная внизу, чем по сторонам. Что касается стиля изображения, то это, можно сказать, стиль лучшей кисти упадка византийской иконографии: рисунок правильный и необычайно тщательный, оживший и довольно свободный от своих обычных ошибок и грубости византийской живописи того времени, и вместе с этим сухой, резкий и мрачный по-прежнему, согласно с требованием аскетического мировоззрения, продолжавшего всецело царить над умами всего восточно-православного общества. Тщательность, правильность рисунка особенно сосредоточена на замечательно отчетливом исполнении волос, бороды и черт лица. Выразительность лица достигается множеством всяких морщин, сухих и резких движек и оживок на лице – свидетелей глубоких дум и подвижнических добродетелей Угодника. При общем оливковом или совсем темном цвете лица, действительно, впечатление от этих седых благообразных волос, от этих суровых, бороздящих лицо белыми и черными линиями морщин, оживок и движек получается самое сильное: изображение если не выигрывает в художественной красоте, то выигрывает в красоте своеобразной, в величии, в простоте и в силе влияния на душу зрителя: а это, нужно заметить, и всегда было главною целью православной иконографии, и почти единственной целью было в те времена.

Именно таким представляют нам вид Святителя и все древние иконописные подлинники: лицевые и толковые.

Святой Николай. Лицевой подлинник. XVI–XVII вв.

Прежде всего – лицевые. Несомненно, что примерные образцы, легкие рисунки изображений святых – сначала всеми красками – предшествовали толковым подлинникам и послужили источником их. При отличительном характере христианской иконографии-правдоподобии в изображении святых, при получающемся отсюда множестве иконографических самостоятельных типов, издавна была сознана настоятельная потребность в наглядном руководстве для живописцев. В этом смысле начало лицевого иконописного подлинника, как довольно полного сборника изображений святых в порядке их годичного празднования, лицевого месяцеслова, относится еще к IX–X векам. «Зародыш такого наглядного руководства для живописцев» нам представляет еще греческий Минологий Ватиканской библиотеки, так называемый «Василия Македонянина», греческого императора, вернее же Василия II Порфирородного (с 967 г.). Здесь, в числе 430 цветных миниатюр для святых (месяцев с сентября по февраль, потому что только эти шесть месяцев содержит в себе эта рукопись), под 6 декабря мы находим первое изображение Святителя – подобие следующих подлинников. Окончательно же сложились настоящие, дошедшие до нас, лицевые подлинники, как отдельные от месяцеслова, самостоятельные сборники изображений для иконописцев, уже значительно позже. Ничего нет поэтому удивительного в том, если мы находим соответствие между рисунком Святителя в подлинниках и иконах вообще, и в особенности между подлинниками и изображением Святителя на данной иконе Угрешской. Окрепший в своем характере лицевой подлинник служит руководством при создании данного изображения, которое вследствие этого сделалось в свою очередь долговечным любимейшим типом Святителя.

Никола. XIV в.

Николай Чудотворец с житием в 18 клеймах. 1370 г.

Никола с житием в 18 клеймах. XIV в.

Никола с житием. Первая половина XIV в.

Никола. Ростов. Первая половина XIV в.

Никола с Косьмой и Дамианом и житием Николы. Новгород. Первая половина XIV в.

Никола с житием. Вторая половина XIV в.

Никола. Ростов(?). Вторая половина XIV в.

Во-вторых, несомненность этого тесного родства образа с лицевым подлинником подтверждают подлинники толковые. Дошедшие до нас древнейшие списки самостоятельных толковых подлинников половины XVI века, хотя уже не первоначальные, но пережившие период отделения от лицевых, однако не далеки еще от лицевых и прежней своей зависимости. Они говорят под 6 декабря: «Святый Николае: риза багрова, пробелен, исподь лазорь, бела», и только; или под 9 мая: «на святителе Николае риза кресты багровы, испод лазорь бел». Следующие редакции дают нам уже довольно полное указание характерных черт, однако еще не совсем подробное, так что легко подходят ко всем почти типам изображений Святителя.

Киевская чудотворная икона святого Николая «Мокрого». XI в.

Например, по одному греческому подлиннику (1674 г.): «Николай Мирликийский, старец плешивый, с круглою бородою», или в Ерминии Дионисия Фурнографиота (начала XVIII века): «св. Николай Мирликийский, старец с круглою бородою». Позднейшие редакции еще подробнее определяют изображение Святителя: св. Николай «сед, брада невеличка, курчевата; взлыз, плешат, на плеши мало кудерцев»; «св. Николай, архиепископ Мирликийский (6 декабря): сед, брада невеличка, курчеват, взлызоват, плешат, на плеши мало кудерцев, риза багор, пробелен лазорем, испод на бело лазорь, в руне Евангелие, другою благословляет». «Николае образом и брадою всем знаем есть; риза багор, пробел лазорь, исподь лазорь с белилы»; или «Николае образом и брадою, аки Василий Кесарийский, омофор и Евангелие, риза кресчата, исподь киноварь с белилы». Все-таки и в них недостает указания характерных черт типа Святителя. Но вот описание изображения Святителя позднейшего, самого полного, так называемого «критического» подлинника Палехской редакции, начала XVIII века: здесь Святитель «подобием вельми стар, сед, брада невелика, курчевата, главою плешив, на плеши мало кудерцев (из 9 мая дополнение: «нос продолгующ, лицом морщиноват»); риза Святительская – багор пробелен лазорью белою, исподь лазорь с белилы, во омофоре, правою рукою благословляет, а в левой – Евангелие». Это описание, наконец, должно было определить древнейший тип подлинника и заменить его изображение словами, и не трудно видеть, что больше всего соответствия у него также именно с названным изображением Святителя на чудотворной иконе его Угрешской, и другой преп. Сергия. Никакие другие образа, за исключением подобных, исполненных в том же стиле, не передают с такой выразительностью всех указаний толкового подлинника, как эти иконы.

Святой Николай. Лицевой подлинник. XVIII в.

Таковы четыре главные типа в изображении Святителя Николая на всем пространстве русской иконографии. В основе всех лежит один общий исторический и вместе идеальный тип Святителя. В разных местах, в разные времена, в разных школах: Киевско-Корсунской, Новгородской, Строгановской, Московской – этот тип всегда передавался с большим или меньшим разнообразием. Сколько бы однако ни видоизменяли его разные иконописцы в обычных пределах иконографической свободы, мы думаем, что к одному какому-нибудь из указанных типов непременно склоняется каждое изображение, каждый образ Святителя. Вот, например, образ Святителя – Зарайский XIII века, один из немногих и наиболее чтимых искони на Руси, так называемых, Корсунских. Своеобразная манера письма неизвестного живописца много изменила обычный, привычный для нас, тип Святителя, сильно вытянув все черты его; не трудно однако и в нем узнать последний любимейший старинный тип изображения, тип подлинников. Те же здесь черты лица и особенность головы – только все это в воспроизведении крайне неискусном. Все крайности позднейшего Византийского стиля нашли себе здесь место. Полное незнание естественности видно во всем: окаменелая неподвижность всей фигуры, костоватость всех черт лица, неестественная изможденность его, резкие, суровые морщины под глубоко лежащими глазами, длинный, тонкий, совершенно сухой нос, впалые щеки, суровые губы, неискусно сделанная прямыми чертами продолговато-круглая, немного выдающаяся внизу борода, общий темно-коричневый фон – таковы его особенности. К сожалению, риза покрывает древний образ и мешает подробно описать все остальное в нем, так что мы об этом можем догадываться по ея рельефу и чеканке, и то – только отчасти. Так, хотя митра на ризе Святителя древнего старинного образца – круглая, не выпуклая, однако трудно думать, чтобы Святитель и на образе был в ней, потому что все известные древнейшие образа изображают его без митры, которая вообще употреблялась тогда при изображении только очень немногих святителей. Важно затем для нас в этом образе доличное, потому что Святитель представлен здесь во весь рост, и мы таким образом можем судить о полном епископском облачении его по требованиям древнейшей иконографии. Насколько позволяет нам видеть риза, Святитель изображен здесь так: прежде всего оригинально положение его: благословляющая именословно правая рука его, в поручи, и с евангелием на плате левая – не прижаты к груди, как обыкновенно, а простерты по сторонам. На нем крестчатая фелонь – риза древнего образца без вырезки, с узким спускающимся с левой стороны груди омофором. Сверх омофора на груди висит большой крест. Под фелонью узорчатый исподхитон с лежащей на нем епитрахилью. Спускающаяся на цепи с шеи цата не позволяет нам видеть: есть ли на Святителе палица. Как видим, на Святителе почти полное епископское облачение, если только не считать крест и митру созданием мастеров ризы XVI века. Затем по сторонам лика Святителя, как на образе Святителя «Мокрого» Киевского – Спас с Богоматерью; кругом всего образа в 16 клеймах (или 17 – если считать изображения чуда о ковре за 2 клейма) житие и деяния Святителя.