Автор книги: А. Зайнуллин
Жанр: Контркультура, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Планета Земля, где-то в Южном Казахстане, раннее утро
Глубокое до жути неприятное чувство – как бы непрекращающийся экстаз – сверлит меня вдоль продольной оси тела: оно ввинчивается в позвоночник и устремляется снизу вверх, как жидкость внутри ртутного столба, с огромным затруднением проходит сквозь шейный отдел и вихрем захлёстывается в черепную коробку, превращая содержимое головы во взбитый нейронный коктейль.
За окнами дышит тёмно-синее небо, украшенное на востоке полосой просветления. На фоне всё ещё блеклого рассвета порывы пламени извилисто и грациозно вырываются из высоких труб нефтеперегонного завода, словно пышная масса мороженого из тонкого фризерного сопла. Огненные языки старательными движениями слизывают ночную копоть с неба, желая скорее приблизить утро.
В помещение сквозь шторы проникают утренние лучи. Они с трудом протискиваются сквозь узкую трещину, отделяющую друг от друга две противодействующие силы – Землю и Небо… с таким трудом, что кажется, свет издаёт тоненький свист, прорываясь сквозь крохотную щель у горизонта.
Показывается макушка Солнца: её уже можно ощупать взглядом. Многочисленные лучи его, словно жидкие струи, окрасили нити вельветовых туч… Отдельной порции света удаётся брызгами вырваться на крыши домов, и сейчас она лениво стекает с них, точно густая масляная краска.
Интенсивность потока солнечных лучей постепенно нарастает… А щель, что между Небом и Землёй, раскрывается всё шире и шире. Скоро, уже совсем скоро сквозь распахнутое настежь пространство родится Светило. И утро прозвучит громким новорождённым криком, пробуждая весь этот спящий город.
Из аудиоаппаратуры вырывается творение Яна Тирсена «Ashes»: удары клавиш субконтроктавы сотрясают сумеречный объём моей комнаты, слегка подсвеченной тусклыми фрагментами окон. Я заранее планировала сделать то, что сейчас делаю, на рассвете под эту сильную музыку.
Пять сантиметров напряжённо отделяют ещё тёплые ступни от пола холодной комнаты. Должно быть, телу сейчас до ужаса больно… но не мне. Вероятно, сильно болит шея, сдавливаются её мышцы; позвоночник в верхнем отделе уже довольно расшатался, скрипит и натягивается. Острая нехватка воздуха. Хочется сглотнуть слюну, но она не проходит сквозь сдавленный пищевод. Выплевываю её.
Никаких предсмертных записок… Нет надобности: взамен я оставлю тело… на нём… на нём записано… всё то, что привело меня сюда…
Мои руки хаотично болтаются, а ноги… ноги хотят дотянуться до ступени, над которой они повисли… У меня есть возможность спастись. Мне ничего не стоит шагнуть на ступень выше. Но я иду до конца… Да, это в моём характере. Но тут дело не в нём и даже не в смелости… Подобное у меня впервые: я не переживаю боль и страх собственного тела… Оно будто не моё, и его ощущения не принадлежат мне.
Небо и Земля борются сейчас за меня, вот-вот – и разорвут на части. Кто осилит? Кажется, догадываюсь… уже чую, как отрываюсь от Земли… ускоряюсь, приобретаю скорость… третью космическую…
Чувствую, как моё нижнее белье наполняет горячая вязкая жидкость. А в ней эти хвостатые «лотерейные билеты», которые спешат подарить кому-нибудь жизнь. Миллионы разных судеб, расползающихся в бесчисленных направлениях, миллионы всяческих талантов и человеческих способностей… погибнет в одном миллилитре этой тягучей жидкости. Каждый живущий однажды получил этот выигрышный «купон» с генетической комбинацией кода, который впоследствии стал судьбоносным, предоставив возможность родиться. Это счастье одно на многие-многие миллионы! Но в результате – семь миллиардов счастливчиков! Огромный тираж у этого редкого счастья…
Я уже окончательно не воспринимаю тело, будто эта масса в несколько десятков килограмм и вовсе не моя. Не вижу ничего конкретного, только размазанный утренний свет, очертание моих конечностей. Они замерли в судорогах. Боль в шее, что ощущалась мной недавно как-то опосредованно (словно не моя боль), больше не ощущается. Зато сейчас должно быть очень-очень больно в голове: отёк мозга разрывает череп по венечным швам. Но эта боль не моя…
Единственное, что меня сейчас по-настоящему беспокоит… это назойливое сознание, что до сих пор не хочет отключаться и заставляет меня мыслить. Оно мечется в голове, скользя по серым извилинам: спасается от отёчной жидкости, что почти доверху заполнила полость черепной коробки. Отёк превращается в подобие моря, над которым едва возвышаются пока не потопленные извилины полушарий, в которых, как на последних островах, ещё теплится мысль. Сознание мелькает, словно вспышка молнии сквозь кудрявые, как облака, мозги. Я думала раньше, что во время этого дела мне будет не до размышлений. Но сознание, словно отделённое от организма и его физических страданий, функционирует само по себе. Оно спасает само себя… В нём самом живёт инстинкт самосохранения.
В мою голову вихрем всё ещё забрасывается то самое неприятное чувство, что ускоряет содержимое мозга по концентрической траектории. Кажется, что мысль, разогнавшись как пуля, вот-вот вылетит из моей головы, преодолевая её притяжение, покидая шарообразное своё вместилище, в котором ей приходилось томиться 28 лет.
Я уже не чувствую тепла той клейкой жидкости, пропитавшей нижнее бельё. Но знаю наверняка, она ещё тёплая. Скоро тело, возможно, застынет. Но те «головастики», плавающие там, ещё будут пытаться продолжить меня. Хотя это невозможно. Но даже невозможность используется, чтобы земная жизнь продолжалась. Всё в этом мире направлено на сохранение выигрыша – уж слишком он ценен. И даже эта, казалось бы, неуместная эякуляция, которая обычно происходит во время повешения, выступает за жизнь.
Но почему я не вижу тоннель и свет в конце него? Что-то здесь не так… Почему сознание ещё не выключилось? И я продолжаю мучительно мыслить…
Наконец, наконец! Сознание начинает ослабевать. И до него добралась отёчная жидкость, что уже до отказа заполнила черепную коробку. Последние «островки» извилин скрываются под гладью «моря». Сознание тонет – то, что оставалось во мне функционирующим до сих пор! Удивительную вещь я осознала сейчас… всё время, что росло и увеличивалось тело, поистине полезным и ценным «грузом» в нём была моя мысль. Это, наверное, и есть моё нетто без «упаковки». Невесомая по своей природе, она стремилась прочь от гравитации, что противоречила её внутренней сути, что пыталась утяжелить и придать ей вес. Мысль хотела быть тем, чем она является на самом деле.
Всё. Я уже не могу думать: сознание ослабло на нет. Всё, на что способна мысль, – хаотично воспроизводить самые разные воспоминания из жизни, но собственно мыслить она уже не может. Сознание компенсаторно, как бы замещая свою умственную деятельность, тупо извлекает из различных глубин мозга какие-то воспоминания. Сейчас начнётся… Вспышки воспоминаний… Слышу детский голос. Да, узнаю. Это мой голос. Мне тогда было три-четыре года. И голос мамы… Кажется, мы возвращаемся из детского садика, держась за руки. Наши голоса будто вырываются из глубины колодца… Они словно размножены и звучат одновременно.
* * *
– Мама-мама, мама! А что это за серые занозы в Небе?
– Это не занозы! Это самолёты.
– Самолёты не могут быть такими маленькими! И всё-таки это занозы! Посмотри, они ведь оставляют белые шрамы в небе!!!
– Самолёты очень далеко от нас, поэтому кажутся маленькими. А эти «шрамы», как ты их называешь, пар от сгоревшего топлива.
– Мама, мама! А откуда столько ваты в Небе? Это потому что в нём много ран, да? Ведь столько заноз в нём! Небо пытается залатать свои шрамы…
– Это не вата, это облака…
– Столько заноз в небе! Они его ранят, небо рассыпается на части. Один осколок попал в меня. Во мне осколок Неба… Почему во мне болит то, что невозможно потрогать руками?
* * *
«Море» в голове… Оно штормит… Сознание затихает… Хотя мне кажется, что сознание вовсе не исчезает… оно, преодолев гравитацию, отпочковывается от тела и улетает далеко… в бесконечность… По логике я должна чувствовать финиш… но я чувствую себя на стартовой площадке…
Путь «Вояджера»: старт
США, штат Флорида, мыс Канаверал, космодром.
20 августа 1977 года, 14 часов 28 минут и 55 секунд по Всемирному координированному времени (UTC).
Когда всё уже было готово к запуску ракеты-носителя «Титан», на космодроме начался обратный отсчёт. В головной части ракеты уместился многолетний замысел учёных – межпланетная станция «Вояджер-2». Её необходимо было отправить в космос.
Ровно в 14 часов 29 минут произошёл резкий хлопок – густые клубы газа под большим напором выстрелили из сопла реактивного двигателя, словно ракета, долго сдерживаясь, наконец энергично чихнула. Через несколько секунд из толщи бугристой дымки «Титан» массой в 632 тонны начал потихоньку подниматься ввысь. Масса же межпланетного зонда – того самого полезного груза – составляла всего лишь 0,1% от общего веса взлетающего комплекса.
«Титан» уверенно поднимался ввысь. Разгонные блоки, ускоряя его ежесекундно, рывками побеждали тяготение Земли, и «Вояджер», находясь в «голове» ракеты, на огромных скоростях покидал это шарообразное вместилище жизни, устремляясь в бесконечное пространство.
Постепенно «Титан» сбрасывал с себя ступени, распадаясь на части, по мере того, как топливо в его блоках заканчивалось. Ракета становилась всё меньше и меньше, всё легче и легче. Гравитация исчезала, ослабевало притяжение, приближалась свобода…
И вот, когда Земля была уже позади, обратившись в шар, «Титан» распался до последнего блока, и от громадной ракеты осталась лишь конусовидная верхушка с «Вояджером» внутри. Оставшийся «окурок» былого конгломерата разогнался до предела: 15 километров пространства он преодолевал за одну секунду. По форме голова ракеты очень напоминала пулю, но была быстрее самой быстрой пули на Земле в 10 раз. После достижения третьей космической скорости «Титан» распался окончательно; во вселенском пространстве остался лишь его вес нетто – межпланетный зонд.
«Вояджер-2», получив импульс к преодолению земной гравитации, приобрёл самостоятельность и летит в бесконечность. Его ожидает великая миссия и безмерные пространства впереди. Он должен помочь людям глубже познать дальние планеты Солнечной системы.
Через 16 дней (5 сентября того же года) в том же месте был произведён аналогичный запуск ракеты. Ещё один межпланетный зонд – «Вояджер-1» – отправился в космос. По сути, это брат-близнец предыдущего… Аналогичное название, строение, масса… но скорость повыше – 17 км/с… долгое время это была максимальная скорость, достигнутая человеческими усилиями в космосе.
Через три десятка лет, изучив дальние планеты, космические станции приблизятся к окраинам Солнечной системы и начнут покидать её пределы. Их миссия даже на тот момент не будет исчерпанной. «Вояджеры» несут в себе ценный груз – «золотой диск», который содержит информацию о нашей планете. Адресат послания сего – гипотетическая внеземная цивилизация, которая, возможно, когда-нибудь перехватит станции.
Планета Земля, Южный Казахстан, город Шымкент
Что? Где я? Кажется, опять в своей голове, которую ещё совсем недавно на огромных скоростях покидала мысль. Потом она где-то блуждала, но не помню где… Вернулась… Сейчас я снова здесь, в этом шарообразном вместилище мысли. Вокруг по-прежнему бушует то самое «море», что затопило мои полушария и вытиснуло меня, сознание, далеко за пределы моего привычного обитания. Жидкость источает запах фуросемида… Это мочегонное, которое вводят пациентам с отёками…
Сейчас я нахожусь на поверхности коры правого полушария, на его извилине, что дугой выступает над поверхностью «моря», образуя подобие острова. Находясь на нём, я не могу шагнуть больше никуда: вокруг жидкость… сложно представить, что когда-то этот «островок» был неотъемлемой частью полноценно функционирующего головного мозга. Выходит, что это пока единственный выживший кусочек моего тела. Почему я здесь?.. В своей голове… опять…
Кажется, догадываюсь почему. Отёчная жидкость немного отступила, оголив небольшой участок нервной ткани. И как следствие, в моей голове появилось небольшое место для сознания, и она затянула меня обратно в себя.
Благо, со своего медицинского студенчества хорошо помню неврологию. Поэтому сейчас могу конкретизировать: ожившая область правого полушария отвечает за чувствительность левой голени… Возможно, «море» ещё отступит, и весь мозг возродится. Ну а пока даже не знаю, что делать на этом «острове». Здесь даже некуда шагнуть… неужели только он один выплыл?
Меня озарило только что: теперь понятно, что нужно сейчас предпринять! Мне надо проникнуть в толщу этого «острова», в самые его нейронные связи: сейчас я на его поверхности, но мне, сознанию, необходимо просочиться внутрь. Возможно, тогда пойму, зачем я здесь…
Просочилась… Что я чувствую? Себя… то есть сознание, и маленький кусочек кожи на передней поверхности левой голени… в её средней трети: именно за его чувствительность отвечает возродившийся «остров» нервной ткани… Остальные отделы полушарий затоплены, поэтому другие части тела не чувствуются… Если весь мозг возродится, тогда я почувствую всю себя целиком.
Оживший клочок моей голени характеризуется высокой чувствительностью… как бы сенсорная панель на коже… как бы окошечко в окружающий мир… Он словно сверхчувствительный графен на поверхности экрана сенсорного электронного устройства; улавливает малейшее колебание воздуха.
Удивительно: я начинаю слышать, что происходит вокруг. Звуки проникают в меня через проснувшийся участок кожи… Что-то там пикает извне. Странно. Странные ощущения. Как-то невнятно слышно пока, но это «окошечко» на голени – пока единственная возможность воспринимать весь сущий мир. Есть уверенность, что это временно – будет лучше слышно.
Сенсорное пятно на ноге понемногу расширяется: воспринимаемые ощущения стали чётче – ещё чётче, чем даже при обычном мироощущении. Это «окошечко» начинает прозревать! Я понемногу начинаю видеть этим чувствительным участком кожи!
Сейчас слышится знакомый тембр. Это Сахиль… мой друг. Его низкий и бархатный голос жирными линиями рисует на моём сенсорном «устройстве» какие-то знакомые слова. Вижу, как он держит меня за руку. Но зачем? Она ведь ничего не чувствует. Пожалуйста, прикоснись к левой голени… к её передней поверхности… Только этим местом я пока ощущаю мир.
Мне стало просторней мыслиться. Наверняка, уровень жидкости в голове упал ещё ненамного, расширив территорию того самого «острова». И, как следствие, чувствительный участок голени стал более широким: увеличилась площадь контакта с миром. Это всё фуросемид, мочегонное! Это он выводит лишнюю жидкость из моей головы.
Неужели я в больнице? Меня напичкали медикаментами… Кто-то меня спас…
То «окошко» на ноге, через которое я воспринимаю окружающее, сейчас достигло максимальных размеров. Оно раскрыто шире, чем когда-либо, и уже есть возможность отчетливо описать картину вокруг себя. Сейчас Сахиль сидит на краю кровати, у изголовья, и читает отрывки из моего дневника. Наверняка, пытается узнать, почему я решилась на это. Он ищет причины на последних страницах. Хотя тайна кроется в самом начале. Сейчас он читает запись, сделанную мной примерно семь месяцев тому назад…
***
Выдержка из дневника.
На днях была в Арыси, в городе, в котором родилась. Нужно было проникнуть в архив.
Когда приехала, быстро нашла нужное пересечение улиц. Где-то там должно было быть хранилище документов… Но я не могла его найти. Зато передо мной оказался детский дом… Зашла в его пределы… Подумала, может, здесь мне кто-нибудь подскажет, где этот архив… Тоненькая дорожка соединяла ветхие деревянные ворота и двухэтажное здание детдома. Тропинка привела меня к детям, что тихо играли во дворе. Спросила, где их воспитатели. Меня вызвался проводить самый маленький из них… Этот мальчик отличался от остальных ребят… Его глаза – два маленьких карих уголька – прожигали мою одежду, словно две лупы, фокусируя на мне лучи своего интереса…
– Здравствуйте. Вы не подскажете, где здесь находится городской архив? Он должен быть где-то рядом, – спросила я женщину-воспитателя, стоявшую ко мне спиной и чинившую деревянную книжную полку. Ей помогал другой воспитанник.
– Ну да, конечно. Это же наши соседи. Костя вас проводит, – воспитательница явила свой лик – это была женщина лет сорока. Затем она обратилась к малышу, что привёл меня: – Костя, проводи молодого человека к архиву.
– Большое спасибо, – ответила я и спешно вышла из здания, успевая при этом максимально разглядеть, пронюхать – ощутить одним словом – всё пространство этого помещения.
Я и этот с виду 8-летний мальчик пошли к воротам по той же узенькой дорожке, по которой я пришла сюда. Воспитанник шёл к выходу, взяв меня за руку. Он улыбался, взглядом утопая в мечтах из недалёкого будущего.
– Вот он, архив, – сказал мне Костя, указав на ветхое одноэтажное здание, находившееся прямо у ворот детдома.
– Теперь понятно, почему я его не заметил. И не подумал бы, что этот сарайчик – архив, – удивлялась я.
– Это место вообще никто не замечает.
– А сколько тебе лет? – спросила я у Кости, чтобы завязать с ним диалог, в конце которого намеревалась отблагодарить малыша, моего путеводителя. И на удивление услышала ответ:
– Мне 13, скоро будет 14.
– Те… бе тринадцать?!
– Просто не выгляжу на свой возраст… не развиваюсь, как все остальные мои сверстники… из-за больного сердца. Меня мама бросила из-за него. Не нужен ей был такой бракованный человечек. Родила, наверное, себе другого. У него нет сломанных органов. Таких, как я, частенько сдают сюда… Это же пункт… пункт при… ёма ненужной стеклотары.
– Но и стеклотара рано или поздно вновь наполняется содержимым… – мне очень хотелось обнадежить мальчика. Но он, к своему сожалению, слишком пессимистично воспринимал свою ситуацию:
– Я – битая стеклотара: сколько меня ни наполняй, всё равно останусь пустой. Я уже свыкся с этой мыслью…
Мы впали в молчание. Я просто не могла резко оборвать банальным прощанием что-то такое нежное и такое атласное, исходившее от мальчика. В один момент я почувствовала невидимую линию, на которой было записано откровение детской души. Вырвавшись из глубин его сердца на долгожданную свободу, эта незримая лента заплелась вокруг нас двоих, связала по рукам и ногам…
Это линия ЭКГ… Закрыв глаза, я чувствовала ладонями бугристость этой непрерывной полосы, по которой можно было прочесть то, что давно хотело рассказать детское сердце моего путеводителя. В тот момент откровение, будучи доселе упакованным в тесном пространстве, распушилось, наконец, словно серпантин. Оно волновалось, то вздымаясь, то резко опускаясь, вырисовывая линию, языком которой говорило сердце.
Невидимая электрокардиограмма, освободив из своего заточения наши тела, закружила вокруг нас, медленно поднимаясь в небо, устремляясь в одну точку, вырисовывая конус. Я и Костя, находившиеся в его основании, почти одновременно устремили наши взгляды ввысь, к вершине этой фигуры, накрывшей нас сверху, словно прозрачный колпак. Мы, щуря наши глаза, будто видели эту тоненькую невидимую для человеческих очей полосочку… Проходившим мимо могло бы показаться, что мы просто смотрим в небо… но целенаправленно, в одну и ту же точку, зависшую над нами в 3–4 метрах.
Сначала линия ЭКГ выражала фибрилляцию – беспорядочное и хаотичное сокращение сердца. Постепенно оно успокаивалось и, отдышавшись на свободе, заговорило медленным размеренным тоном, преобразуясь в Костин голос:
– Мне было всегда интересно, какие сердца у других людей… Со временем начал их различать… Представьте: я вижу сердце каждого человека. До недавнего времени… совсем недавнего… мне не приходилось завидовать кому-нибудь из числа «здоровых» людей… Ведь не у всех из них оно работает полноценно.
– А ты видишь меня?.. То есть моё сердце? – неожиданно для меня спросил мой четырёхкамерный орган.
– Конечно, его невозможно не увидеть. Ваше сердце функционирует полноценно, – Костя задумался и тихим тоном произнёс: – Поэтому я сразу вызвался помочь вам… Как бы мне хотелось иметь такое же, как у вас… Почему Бог не дал мне такое? – Костя прищурился, потом внезапно широко раскрыл глаза, словно ощутил нечто неожиданно приятное. Это ощущение пришло к нему как озарение. – Каждый день в 17:17 ко мне прилетают мои друзья. Они невидимые, но очень, очень добрые… Именно в это время я начинаю чувствовать их вокруг себя. Они прилетают ко мне прямо на эту скамейку, – Костя медленно присел на старую скамью, что была у ворот детдома. Я невольно взглянула на дисплей мобильного телефона – электронное табло отобразило время 17:17. Меня покачнуло. Костя же продолжил:
– Именно это время я чувствую безошибочно, мне не нужны часы, чтобы понять, что сейчас 17:17. В это самое время друзья стучат в моё дряхлеющее сердце… Вчера они предупреждали меня, что сегодня придут в человеческом обличии… Я ещё им не поверил тогда… Каждый день, когда ещё яркое Солнце склоняется ближе к западу, сижу на этой вот скамейке и прошу их о здоровом сердце. Это ведь такой дар! Потом мы прогуливаемся вглубь нашего двора и сидим там на лавочке, что под самым большим кленовым деревом. Они улетают в 17:34… побыв со мной 17 минут… И так каждый день, – Костя ярко жестикулировал своими коротенькими ручками. Каждый раз при особо эмоциональном потоке слов он вздымал свои крохотные максимально растопыренные пальцы вверх.
Мне очень захотелось помочь… Но чем? В кармане были кое-какие деньги. Я бы отдала ему все, оставив себе лишь на обратный путь. Мне было, правда, не жалко: руки даже потянулись в карман. Но взгляд Кости меня остановил… в нём было нечто такое, что меня останавливало. Костя смотрел сквозь мою одежду и с каким-то довольством разглядывал меня настоящую, спрятанную между позвоночником и грудиной. В отражении его карего взгляда виднелась вся правда обо мне. Стало очевидным, что мальчик всё знает. Взглядом он просил меня о чём-то важном. Вдруг в воздухе послышался хруст – так прозвучал момент нашего с ним «до свидания». Мы одинаково поняли сигнал. Костя, улыбаясь, повернулся в сторону детского дома и начал удаляться от меня. Я вслед горячо поблагодарила мальчика…
Костя уходил по узкой тропинке обратно туда, откуда пришёл, оставляя за собой тоненькую линию ЭКГ. По этой полосочке до меня всё ещё доносились вибрации из его сердца… точно лёгкая паутина, повторявшая невидимые линии ветра. Её бугристость всё так же волновала мои ладони. Я ухватилась за неё правой рукой, как аудиоголовка магнитофона, считывающая мелодию с магнитной плёнки. В один момент крепко сжала эту нить между пальцами – малыш тут же резко обернулся ко мне: он будто почувствовал. Неужели эта невидимая линия действительно существует и не является плодом нашего с ним общего воображения? Она не ощущается сетчаткой глаза, чувствует её нечто иное… Костя, обернувшись, посмотрел на меня. Я же, намотав тоненькую линию электрокардиограммы на указательный палец, оторвала себе на память небольшой её кусочек. Этим жестом я обещала Косте вернуться… Затем заглянула в мобильный телефон, чтобы узнать, не опаздываю ли на транспорт, который отправляется из Арыси в Шымкент… Экран телефона показал время 17:34…
Расположилась в маршрутке… Я была в городе детства, в маленьком, словно игрушечном, пока это передвижное средство не наполнилось до предела. Сидела и размышляла о том мальчишке из детдома. В архиве мне так и не удалось найти искомый документ. Зато нашла… вернее, осознала нечто иное, не менее важное. Просто завораживает символизм соседствующих зданий… В архиве хранятся документы, а рядом детский дом. Там как бы хранятся дети… так же, как и документы: как бы до востребования. Стало печально.
Газель наконец-то покинула этот забытый, некогда мною обитаемый и навсегда родной для меня городок. Долго разглядывала ту невидимую для человеческого глаза белую ниточку, что была намотана на указательный палец моей правой руки. Отрезок этой линии представляет собой не что иное, как эмоции, плотно сплетённые в полоску, не имеющую визуальных характеристик, но безошибочно воспринимаемую как эмоциональный концентрат. Один вопрос! Что же во мне воспринимает подобного рода информацию? Что за орган? Не знаю, но я безошибочно воспроизвожу с неровной поверхности этой линии все те переживания, что изливались из одинокого детского сердца. Снова и снова… как из аудиокассеты. Эти переживания звучат во мне, я вижу Костю перед собой, даже чувствую его запах… Сохраню эту линию… Она будет служить мне напоминанием того, что я обещала мальчику вернуться.
* * *
Сахиль резко со смачным звуком закрыл дневник. Он встал с кровати, начал ходить из одного угла палаты в другой…
Я уже чувствую шкалу времени и поэтому могу оценить, как долго Сахиль блуждает по комнате. Прошло полтора часа… «Море» в голове уже заметно отступило, оголив другую извилину правого полушария. Она ответственна за движения. Поэтому теперь я могу не только чувствовать всей поверхностью левой голени, но и осуществлять движения её мышц.
Другие участки затопленного мозга также постепенно освобождаются от сдавливающей их жидкости. Ещё чуть-чуть, и я заговорю: скоро должен обнажиться участок полушария, ответственный за речь.
Прошло 42 минуты – и я уже чувствую всю нижнюю половину тела до пояса.
И вот, когда отёчная жидкость полностью сошла с моей головы, освободив полушария, по доселе бесчувственным нервам от пупка до самой макушки с огромной скоростью пронеслась яркая электрическая вспышка. И на чистом фоне пространства, где ещё не было моих ощущений, нарисовались линии тела. Я вновь оказалась в окружающей среде!
О, Боже, наконец-наконец! Я появилась в этом мире, прорисовалась своими контурами! Я себя заново чувствую – я заново родилась! Надо запомнить этот день, этот час, минуту…
Электрический импульс ошпарил моё тело! Жгучая боль заставила меня изогнуться на кровати дугой с опорой на пятки и затылок. Боль так же быстро улетучилась, как и появилась.
Открываю глаза – как же я соскучилась по прежнему восприятию света. Я слышу, слышу, как раньше! Вижу и слышу не кожей, а глазами и ушами, как прежде!
Сахиль, увидев внезапное сокращение моего тела, подбегает к кушетке. Хватает меня за плечи…
Я попыталась поговорить с ним.
– Са-хаса-иля-сахи, – хочу сказать «Сахиль»… Но мой речевой аппарат пока ещё не может точно воспроизводить слова. Пытаюсь сообразить его имя, но челюсти, язык, губы не слушают порывов моей мысли… Да, я прекрасно понимаю, что только что заново родилась, но это же не означает, что мне теперь надо заново учиться говорить!
– Что? Что ты сказала?! – Сахиль горячо интересуется тем, что я хочу сказать, но кроме этого едва членораздельного звучания в ответ он ничего не услышал.
Ещё 7 минут и 21 секунду я пыталась сказать Сахилю хоть что-то, но мысль всё ещё не могла полностью овладеть моим речевым аппаратом.
– Сахиль… – наконец произнеся его имя, сделала паузу, испугавшись хрипоты своего голоса. – Са-а-ахиль, ты где?
– Я здесь, – он подбегает ко мне.
– Кто… меня… вы-вы-вытащил из… п-п-п… пе-петли? – мне жаль его слух: ему приходится слышать мой ужасный хриплый голос. Но другого мои повреждённые голосовые связки пока воспроизвести не могут.
– Я. Зачем ты?..
– Послушай, Сахиль… – прерываю эмоциональный поток его речей, потому что заранее знаю, чем он будет наполнен. Пока он меня ещё не покрыл трёмя слоями мата, решила сказать ему что-то очень-очень важное. – Знаешь, там нет никакого тоннеля и белого света в конце него. Я не видела то, что видят остальные вернувшиеся с того света. Не было никакого тоннеля. Неужели Бога нет?!!
– А ты верила? Я бы всё на свете отдал, все свои счета переписал бы… ради того, чтобы Бог был… Да я бы жизнь свою отдал за Такого! Ты понимаешь, в чём наша огромная беда?.. – голос Сахиля внезапно оборвался… Слышно, как он громко дышит…
– Жаль… – я обнаруживаю в своём голосе ноты искреннего отчаяния, это ощущение такое неожиданное для меня.
– Для того чтобы это понять, не нужно было вешаться. А теперь скажи, почему так поступила?!
– Сегодня вечером он женится… Я не смогу с этим жить… с этим… – полушёпотом произнесла я.
– Так… – видно, как Сахиль глубоко задумался.
– Я не могу это стерпеть…
Сахиль, услышав последние слова, весь побледнел, подбежал ко мне, впечатал в мой лоб свой поцелуй и убежал прочь из палаты головой вперёд, как подводная боеголовка.
Прошёл час, потом два, потом пять. Уже стемнело за окном. А Сахиля всё нет и нет. Моё сердце, скреплённое тысячами невидимых нитей с другим, чувствует трепет. Я знаю, что-то случилось… Иначе не было бы этого, на первый взгляд, беспричинного волнения.
Надо отвлечься, иначе сойду с ума. Но чем отвлечься? Вокруг лишь темнота, заключённая стенами палаты… Надо подойти к окну – люблю смотреть на огни ночного города… Хотя нет, ещё рано, у меня едва хватает сил, чтобы просто принять сидячее положение в кровати. Просто посижу…
Тишина… хотя нет – слышу высокочастотный шум, похожий на треск, откуда он несётся? Мне кажется, этот треск воспринимается не моими ушами, а тем чувствительным пятном на левой голени: когда закрываю то место ладонью, треск исчезает… Это сенсорное «окошко» размером где-то пять на семь сантиметров. К нему даже страшно дотрагиваться: этот «дисплей» такой чувствительный, что кажется, легче прикоснуться к глазному яблоку, чем к нему. Удивительно, что это пятно продолжает функционировать; может, к утру его гиперчувствительность утихнет.
Слышу в коридоре, прямо у моей палаты, громкий смех заигрывающих друг с другом разнополых студентов-медиков: они на ночном дежурстве. «Вы потише! В этой палате отдыхает пациент!» – это, вероятно, медсестра, пытающаяся сохранить порядок в отделении. Она заботится о моём покое. Но почему мне стало так неспокойно, когда она сказала эти слова? «Пациент»… всё дело в этом слове… Сейчас начинаю вспоминать, кто я на самом деле.
Как же меня раздражает, когда меня называют чужеродными эпитетами: пациентом, а не пациенткой, молодым человеком, а не девушкой. С детства мне казалось, что я привыкну к этому недоразумению. Наверное, можно привыкнуть ко многому за четверть с небольшим века, что я прожила. Но естество половой природы, что кроется не в половых органах (как это ошибочно принято), а в головном мозге, настолько живо, что, кажется, гендерность первоначальнее меня самой. Обычно людям везёт: и гениталии, и головной мозг развиваются в одном векторе ещё до рождения. Мне же в этом отношении не так свезло.
Когда я пишу кому-либо электронные письма, пишу изначально от себя настоящей, то есть от женского лица. Потом тщательно переправляю женские родовые окончания на мужские. И только после этого отправляю письмо адресату. Чувство женщины во мне настолько сильно, что оно всегда непроизвольно и естественно выражается через меня. Но большую часть жизни я нахожусь в напряжении: быстро-быстро, чтобы меня не засекли в мужском теле, приходится корректировать её проявления в себе. Утомительно и унизительно постоянно обрезать своё естественное состояние в угоду своему паспортному полу, в угоду людям, которые думают, что я соответствую документам.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
