Текст книги "Автоматизация и будущее работы"

Повторяющиеся страхи

Эти футуристические предвидения, исходящие из всех сегментов политического спектра, зависят от общей гипотезы по поводу траектории технологических изменений. Более того, в разгар пандемической рецессии самоуверенность, характерная для дискурса автоматизации, только выросла. Хотя технологические изменения сами по себе не были причиной исчезновения рабочих мест (по меньшей мере на сей раз), теоретики автоматизации утверждают, что распространение пандемии ускорит переход к более автоматизированному будущему. Утраченные рабочие места никогда не будут восстановлены, поскольку роботы, которые готовят еду, убирают, выбрасывают мусор, ходят за продуктами и ухаживают за детьми, не могут, в отличие от выполняющих те же задачи людей, заболеть коронавирусом и заразить им других[16]16
  Мартин Форд утверждает, что пандемия изменит «потребительские предпочтения и действительно распахнет новые возможности для автоматизации», цит. по: Zoe Thomas, “Coronavirus: Will Covid-19 speed up the use of robots to replace human workers?”, BBC News, April 19, 2020. См. также: Michael Corkery and David Gelles, “Robots Welcome to Take Over, as Pandemic Accelerates Automation”, New York Times, April 20, 2020; Carl Benedikt Frey, “Covid-19 will only increase automation anxiety”, Financial Times, April 21, 2020. Противоположная точка зрения представлена в: Matt Simon, “If Robots Steal So Many Jobs, Why Aren’t They Saving Us Now?”, Wired Magazine, March 23, 2020.


[Закрыть]. Правы ли здесь теоретики автоматизации?

Чтобы ответить на этот вопрос, стоит дать пару рабочих определений. Автоматизацию можно отличить от прочих форм трудосберегающих технических инноваций в том отношении, что автоматизирующие технологии полностью замещают человеческий труд, а не просто увеличивают производительные способности человека. При наличии дополняющих труд технологий та или иная разновидность труда продолжит существовать, однако каждый занятый в ней работник будет более производителен. Например, добавление новых механизмов к автосборочной линии сделает ее работу более эффективной без упразднения работы на конвейере как таковой – чтобы произвести какое-либо конкретное количество автомобилей, потребуется меньше рабочих на конвейере. Приведет ли подобное техническое изменение к исчезновению рабочих мест, зависит от соотносительных скоростей роста производительности и выпуска в автомобильной промышленности: если выпуск растет медленнее, чем производительность труда – а это, как мы увидим, общераспространенный случай, – то в таком случае количество рабочих мест будет сокращаться. Это утверждение верно даже без учета фактора автоматизации. Напротив, подлинная автоматизация происходит всякий раз, когда, как предположил Курт Воннегут в своем романе «Механическое пианино», «в три минуты проделывается работа, на которую перед войной уходил целый час. Хлоп!»[17]17
  Kurt Vonnegut, Player Piano. New York: Dial Press, 2006 [1952], p. 73; Курт Воннегут, Механическое пианино. М.: АСТ, 2018, с. 185.


[Закрыть]. Вне зависимости от того, насколько увеличивается производство, больше никогда не появится новых телефонистов на коммутаторе или машинистов, вручную управляющих прокатным станом. В данном случае машины полностью заместили труд человека.

Значительная часть споров о будущем автоматизации рабочих мест вращается вокруг того, в какой степени нынешние технологии или технологии недалекого будущего являются по своему характеру замещающими труд или интенсифицирующими его. Но отличить друг от друга эти два типа технических изменений сложнее, чем может показаться. Когда в магазине устанавливают четыре кассы самообслуживания, за которыми присматривает и периодически их настраивает один работник, уходит ли в прошлое профессия кассира или же каждый кассир теперь управляет тремя дополнительными устройствами? Крайний взгляд на подобные вопросы представлен в знаменитом исследовании Школы Мартина Оксфордского университета, где выдвинуто предположение, что 47 % рабочих мест в Соединенных Штатах угрожает высокий риск автоматизации. В более позднем исследовании ОЭСР прогнозируется, что высокие риски существуют для 14 % рабочих мест, а еще 32 % грозит значительное изменение способа их функционирования в силу инноваций, которые интенсифицируют труд, но не заменяют его[18]18
  Карл Фрей и Майкл Осборн первоначально представили свое исследование в качестве рабочего онлайн-документа для Oxford Martin School в 2013 году, а затем оно было издано: Carl Frey and Michael Osborne, “The Future of Employment: How Susceptible Are Jobs to Computerization?”, Technological Forecasting and Social Change, January 2017, vol. 114; См. также: Ljubica Nedelkoska and Glenda Quintini, “Automation, Skills Use, and Training”, OECD Social, Employment, and Migration Working Papers, 2018, no. 202.


[Закрыть].

В действительности можно ожидать, что многих трудящихся оставят без работы оба эти типа технических изменений. Однако неясно, подразумевают ли даже самые высокие из этих оценок, что произошел некий качественный разрыв с прошлым. Согласно одному из исследований, «57 % видов работ, которые выполняли трудящиеся в 1960-х годах, сегодня больше не существуют»[19]19
  Цит. по: Jerry Kaplan, “Don’t Fear the Robots”, Wall Street Journal, July 21, 2017. См.: Robert Atkinson and John Wu, “False Alarmism: Technological Disruption and the US Labor Market, 1850–2015”, Information Technology and Innovation Foundation, 2017, itif.org.


[Закрыть]. Наряду с другими формами технических изменений, автоматизация была постоянной причиной утраты рабочих мест на протяжении долгого времени. Вопрос заключается не в том, уничтожат ли новые технологии автоматизации больше рабочих мест в будущем – в этом определенно нет сомнений. Суть дела в другом: ускорили ли эти технологии – передовая робототехника, искусственный интеллект и машинное обучение – темпы уничтожения рабочих мест и замедлили ли темпы создания новых рабочих мест в такой степени, что все большее количество людей уже оказываются постоянно безработными?

Если ситуация выглядит именно так, то это полностью перевернет нормальное функционирование капиталистических экономик. Это прозрение, на котором основана теория автоматизации, в 1983 году наиболее сжато и точно сформулировал лауреат нобелевской премии по экономике Василий Леонтьев. «Эффективное функционирование автоматического ценового механизма, – пояснял он, – принципиально зависит» от одной характерной особенности современных технологий, которая заключается в том, что, вопреки стимулированию «беспрецедентного роста совокупного выпуска», они «усиливали доминирующую роль человеческого труда в большинстве разновидностей производственных процессов»[20]20
  Wassily Leontief, “Technological Advance, Economic Growth, and the Distribution of Income”, Population and Development Review, 1983, vol. 9, no. 3, p. 404.


[Закрыть]. Иными словами, технологии сделали трудящихся более производительными, не отменив необходимость самого труда. Поскольку трудящиеся продолжают получать заработную плату, они обеспечивают платежеспособный спрос на товары и услуги. Технологический прорыв может в любой момент уничтожить этот хрупкий стержень, скрепляющий капиталистические общества. Например, универсальный искусственный интеллект может разом упразднить многие занятия, приведя к тому, что значительные объемы труда вообще не будут хоть как-то оплачиваться. В этот момент информация о предпочтениях значительных групп населения исчезнет с рынка, сделав его нефункциональным. Руководствуясь этим прозрением – и добавляя, что подобный прорыв уже имеет место, – теоретики автоматизации часто утверждают, что капитализм должен быть переходным способом производства, на смену которому придет некая новая форма жизни, не организованная вокруг наемного труда и финансового обмена[21]21
  Джон Мейнард Кейнс аналогичным образом отреагировал на собственное открытие, что в рамках капиталистических экономик отсутствует какой-либо механизм, автоматически порождающий полную занятость. См.: John Meynard Keynes, “Economic Possibilities for Our Grandchildren” (1930), in Essays in Persuasion, Harcourt Brace, 1932; Джон Мейнард Кейнс, “Экономические возможности наших внуков”, Вопросы экономики, 2009, № 6, с. 60–69; William Beveridge, Full Employment in a Free Society. London: George Allen & Unwin, 1944, p. 21–23.


[Закрыть].

Автоматизация может быть устойчивой особенностью капиталистических обществ, однако то же самое нельзя утверждать применительно к теории наступающей эпохи автоматизации, которая экстраполирует отдельные примеры технологических изменений на более масштабную картину трансформации общества. В действительности в современной истории эта теория то появлялась, то исчезала. Восхищение по поводу наступающей эпохи автоматизации можно проследить по меньшей мере до середины XIX века, когда были опубликованы книги «Об экономике машин и производства» Чарльза Бэббиджа (1832), «Рай, доступный каждому без приложения труда» Адольфуса Этцлера (1833) и «Философия производства» Эндрю Юра (1835). В этих работах предсказывалось неизбежное появление преимущественно или полностью автоматизированных фабрик, которые функционируют с минимальным участием человеческого труда, или же он сводится просто к присмотру за машинами. Представления этих авторов оказали значительное влияние на Маркса, который утверждал в «Капитале», что сложный мир взаимодействующих друг с другом машин находился в процессе вытеснения человеческого труда из центра экономической жизни[22]22
  Karl Marx, Capital: A Critique of Political Economy, vol. 1, Penguin Classics, 1976 [1867], p. 492–508; Карл Маркс, “Капитал. Т. I”, в: Карл Маркс и Фридрих Энгельс, Сочинения. Т. 23. М.: Госполитиздат, 1960, с. 382–397.


[Закрыть].

Предвидения автоматизированных фабрик вновь появлялись в 1930-х, 1950-х и 1980-х, а затем опять возникли в 2010-х годах. Всякий раз они сопровождались предсказаниями наступающей эпохи «катастрофической безработицы и социального краха», которые можно предотвратить только в случае реорганизации обществ[23]23
  Amy Sue Bix, Inventing Ourselves out of Jobs: America’s Debate over Technological Unemployment, 1929–1981. Baltimore, MD: Johns Hopkins University Press, 2000, p. 305–307. См. также: Jason Smith, “Nowhere to Go: Automation, Then and Now”, Brooklyn Rail, March – April 2017.


[Закрыть]. Указание на периодичность появления данного дискурса не означает, что сопровождающие его социальные предвидения следует игнорировать. С одной стороны, технологические прорывы, предсказанные дискурсом автоматизации, по-прежнему могут быть достигнуты в любой момент времени. Одно лишь обстоятельство, что эти прогнозы не подтвердились в прошлом, не означает, что так же будет всегда и в будущем. Более того, подобные представления об автоматизации явно оказались продуктивными в социальном смысле: они указывают на определенные утопические возможности, скрыто присутствующие в капиталистических обществах. В самом деле, некоторые из наиболее прозорливых социалистов ХХ века, такие как Герберт Маркузе, Джеймс Боггс и Андре Горц, либо сами были теоретиками автоматизации, либо вдохновлялись их идеями.

Принимая во внимание периодичность появления теории автоматизации, ее можно рассматривать в качестве стихийного дискурса капиталистических обществ, который в силу сочетания системных и случайных причин вновь и вновь возникает в них в качестве способа помыслить нечто за их пределами. Тем моментом, который периодически вызывает дискурс автоматизации к жизни, является глубокая обеспокоенность функционированием рынка труда: на нем попросту слишком мало рабочих мест для слишком большого количества людей. Почему рынок неспособен предоставить рабочие места для слишком большого количества нуждающихся в них трудящихся? Сторонники дискурса автоматизации связывают эту проблему низкого спроса на труд со стремительно ускоряющимися технологическими изменениями[24]24
  Кроме того, в современной истории периодически заново появлялись две более мрачные теории хронической нехватки спроса на труд: иногда интерпретаторы обращались за объяснением этого феномена к демографической динамике в духе Мальтуса, а в других случаях – к вымышленным свидетельствам того, что еврейские банкиры манипулируют денежным предложением. См.: Ian Angus and Simon Butler, Too Many People? Population, Immigration, and the Environmental Crisis. Chicago, IL: Haymarket, 2011; Moishe Postone, “Anti-Semitism and National Socialism: Notes on the German Reaction to Holocaust”, New German Critique, 1980, 19, S1.


[Закрыть].

Слишком мало рабочих мест

То обстоятельство, что сегодня дискурс автоматизации вновь приобрел столь масштабное звучание, связано с постоянным присутствием вокруг нас тех последствий, которые приписываются влиянию автоматизации: глобальному капитализму не удается обеспечить рабочие места для множества нуждающихся в них людей. Иными словами, сложился хронически низкий спрос на труд, причем статистика безработицы не регистрирует этот момент адекватным образом[25]25
  О том, как Федеральная резервная система США утратила веру в полную занятость, см., например: Jeanna Smialek and Keith Collins, “How the Fed Lost Its Faith in ‘Full Employment’”, New York Times, December 12, 2019. В самой ФРС Р. Джейсон Фейбермен и его коллеги объясняют свою точку зрения тем, что после кризиса 2008 года категория «уровень безработицы» охватывала «только некую часть потенциального сокращения рынка труда», поскольку существуют работники, потерявшие мотивацию к поиску работы, работники с неполной занятостью в части времени и потенциала заработной платы. См.: R. Jason Faberman et al., “The Shadow Margins of Labor Market Slack”, NBER Working Paper 26852, March 2020. Разумеется, пандемическая коронавирусная рецессия сделала многие из этих споров умозрительными.


[Закрыть]. Недостаточный спрос на труд выражался в более значительных скачках безработицы во время рецессий, как это произошло во время пандемической рецессии 2020 года, и в том, что выход из них все чаще происходит без создания новых рабочих мест – вероятно, это явление будет характерно и для периода после пандемической рецессии[26]26
  Aaron Benanav, “Crisis and Recovery”, Phenomenal World, April 3, 2020, доступно онлайн: phenomenalworld.org.


[Закрыть].

Но низкий спрос на труд также находил отражение в росте неполной занятости, о чем свидетельствует сокращение доли всех доходов, получаемых в отдельно взятый год, которая приходится на заработные платы, а не на прибыли[27]27
  Оценки доли труда в глобальном масштабе включают доходы от самозанятости, поскольку в странах с низкими доходами многие люди трудятся сами на себя или являются семейными работниками, не получающими оплату за свой труд.


[Закрыть]. Мейнстримные экономисты давно считали устойчивость доли труда в доходах неким условным подтверждением роста экономики, который, как предполагалось, гарантирует, что успехи в экономическом развитии распространяются на массы населения. Несмотря на значительные инвестиции так называемого человеческого капитала в виде растущего уровня образования и более здоровой жизни, доля труда в доходах стран «большой семерки» на протяжении нескольких десятилетий падала (рис. 1.1).

Подобные изменения сигнализируют о радикальном снижении способности трудящихся диктовать свои условия работодателям. При этом типичный работник столкнулся с еще более суровыми реалиями, чем можно было бы предположить, основываясь на приведенных статистических данных, поскольку рост заработных плат стал все в большей степени искажаться в пользу получателей наиболее высоких доходов – того самого печально известного верхнего 1 %. Расширялся разрыв не только между средними темпами роста производительности труда и заработной платы (что в итоге и заставляет падать долю труда в доходах), но и между темпами роста средней и медианной заработной платы (что свидетельствует о перемещении трудовых доходов от работников, занятых в производстве и не участвующих в управлении, к менеджерам и главам компаний). В результате множеству трудящихся достается исчезающе малая доля экономического роста (рис. 1.2)[28]28
  См.: Josh Bivens and Lawrence Mishel, “Understanding the Historic Divergence between Productivity and a Typical Worker’s Pay”, EPI Briefing Paper 406, September 2015; Paolo Pasimeni, “The Relation between Productivity and Compensation in Europe”, European Commission Discussion Paper 79, March 2018.


[Закрыть]. В подобных условиях растущее экономическое неравенство можно сдерживать только силой перераспределительных программ. Однако «политика социальной солидарности» со временем ослабевает[29]29
  См.: Kathleen Thelen, Varieties of Liberalization and the New Politics of Social Solidarity. Cambridge: Cambridge University Press, 2014.


[Закрыть]. Указанные тренды беспокоят даже критиков дискурса автоматизации, например экономистов Дэвида Отора и Роберта Гордона: в экономике что-то пошло не так, и это привело к низкому спросу на труд[30]30
  См.: David Autor, “Paradox of Abundance: Automation Anxiety Returns”, in Subramanian Rangan, ed., Performance and Progress: Essays on Capitalism, Business, and Society. Oxford: Oxford University Press, 2015, p. 257; Robert J. Gordon, Rise and Fall of American Growth, Princeton University Press, 2016, p. 604.


[Закрыть].

РИС. 1.1. Доля труда в доходах экономик стран «большой семерки» (G7), 1980–2015

ИСТОЧНИК: OECD Compendium of Productivity Indicators, 2017, Chapter 1, Figure 1.8.

Были ли стремительно ускоряющиеся технологические изменения причиной низкого спроса на труд, как предполагают сторонники теории автоматизации? Я присоединюсь к утверждению критиков этой теории, что это не так. Но вместе с тем я подвергну критике и самих этих критиков – как за то, что они дают альтернативные объяснения хронически низкого спроса на труд, которые применимы только к странам с высокими доходами, так и за то, что им не удается представить сколько-нибудь радикальный взгляд на социальные изменения, адекватный масштабу глобальной проблемы недостаточного спроса на труд, которой уже долго охвачена мировая экономика, а в предстоящие годы из-за коронавируса ситуация, вероятно, ухудшится. Следует с самого начала сказать и о том, что я в большей степени симпатизирую левому крылу дискурса автоматизации, нежели любому из его критиков.

РИС. 1.2. Разрыв между производительностью труда и заработными платами в странах ОЭСР, 1995–2013

ПРИМЕЧАНИЕ: 1995=100. Приведены данные о средневзвешенной занятости по 24 странам, включая Финляндию, Германию, Японию, Южную Корею, США, Францию, Италию, Швецию, Австрию, Бельгию, Великобританию, Австралию, Испанию, Чехию, Данию, Венгрию, Польшу, Нидерланды, Норвегию, Канаду, Новую Зеландию, Ирландию, Израиль и Словакию. Подробную информацию см. в: OECD Economic Outlook.

ИСТОЧНИК: OECD Economic Outlook, Volume 2018, Issue 2, Chapter 2, Figure 2.2.

Даже если предлагаемые теоретиками автоматизации объяснения окажутся неверными, они по меньшей мере сосредоточили внимание всего мира на реальной проблеме устойчиво низкого спроса на труд. Кроме того, они предприняли блестящие усилия, чтобы представить решения этой проблемы, имеющие в широком смысле освободительную природу. Теоретики автоматизации являются утопистами нашей эпохи позднего капитализма[31]31
  См.: Fredric Jameson, Archaeologies of the Future: The Desire Called Utopia and Other Science Fictions. London: Verso, 2005.


[Закрыть]. В мире, не успевшем оправиться от последствий глобальной пандемии, в мире растущего неравенства, твердокаменного неолиберализма, поднимающего голову этнического национализма и надвигающейся угрозы климатических изменений теоретики автоматизации попытались преодолеть эти катастрофы с представлением о будущем освобождении, о таком будущем, где человечество восходит на новый этап нашей истории (что бы это ни значило), а технологии помогают нашему всеобщему освобождению, позволяя нам открывать новое и заниматься тем, что доставляет нам истинное удовольствие. Все это верно, даже несмотря на то, что, как и многие утопии прошлого, эти прозрения необходимо освободить от технократических фантазий их авторов относительно того, каким образом могут произойти созидательные социальные изменения.

В последующих главах в ответ на дискурс автоматизации будут выдвинуты четыре контраргумента. Во-первых, я утверждаю, что падение спроса на труд в последние десятилетия происходило не в силу беспрецедентного скачка технологических инноваций, а из-за продолжающихся технических изменений в условиях углубляющейся экономической стагнации. Во-вторых, я полагаю, что этот недостаточный спрос на труд, как правило, проявлялся не в виде массовой безработицы, а в виде хронической неполной занятости или недозанятости (underemployment). В-третьих, я обращаю внимание на то, что возникший в результате этой тенденции мир плохо оплачиваемых работников будет и дальше приниматься или даже приветствоваться элитами. Это означает, что технологические успехи никоим образом не будут предполагать автоматическое внедрение технократических решений наподобие всеобщего базового дохода (хотя даже в случае введения ВБД гораздо более вероятно, что он будет поддерживать на плаву мир масштабного неравенства, а не поможет его низвергнуть). В-четвертых, я объясняю, каким образом мы можем создать мир изобилия даже без полной или почти полной автоматизации производства, после чего намечаю путь, следуя которому, мы можем оказаться в этом мире благодаря социальной борьбе, а не административному вмешательству.

Исторически крупные изменения в социальной политике осуществлялись только под серьезным давлением наподобие угрозы коммунизма или цивилизационного коллапса. Сегодня политические реформы могут возникнуть в ответ на давление, исходящее от нового массового социального движения, целью которого является изменение базовой структуры социального порядка. Вместо того чтобы опасаться этого движения, мы должны рассматривать себя в качестве его части, помогать формулировать его цели и пути вперед. Если это движение потерпит неудачу, возможно, лучшее, что мы получим, это ВБД, однако подобная перераспределительная реформа не должна быть нашей целью. Мы должны стремиться к миру постдефицита, и передовые технологии помогут нам достичь этой цели, даже если полная автоматизация производства недостижима, а то и нежелательна.

Возвращение дискурса автоматизации стало симптомом нашей эпохи, как и в прошлые времена. Прежде он возникал в те моменты, когда разрыв между предложением рабочих мест и спросом на них становился слишком значительным, в результате чего слишком многим приходилось вести борьбу за то, чтобы найти хоть какую-то работу, и люди начинали ставить под сомнение жизнеспособность общества, регулируемого рынком. Еще до того, как разразился коронавирус, слом механизма рынка труда принял более экстремальный характер, чем когда бы то ни было прежде. Это объясняется тем, что на протяжении последнего полувека еще больше людей стали зависеть от продажи своего труда (или простых его продуктов) для выживания на фоне снижения темпов роста мировой экономики. Наша сегодняшняя реальность лучше описывается научно-фантастическими антиутопиями о недалеком будущем, нежели типовым экономическим анализом. Мы живем на раскаленной планете с микродронами, летающими над головами уличных коробейников и рикш, в мире, где богатые живут в охраняемых и оборудованных климатическим контролем сообществах, тогда как все прочие тратят свое время на бессмысленные занятия, играя в видеоигры на смартфонах. Нам необходимо выскочить из этой эпохи и войти в другую.

Будущее постдефицита, в котором все без исключения люди обладают гарантированным доступом ко всему, что необходимо для жизни, может стать той базой, на которой человечество начнет борьбу с изменениями климата. Кроме того, оно может быть основанием, на котором мы перестроим мир, создав условия, когда, по словам Джеймса Боггса, «впервые в человеческой истории огромные массы людей будут свободны для исследования и размышления, для вопросов и созидания, для обучения и преподавания, не скованные страхом относительно того, где им найти пропитание в следующий раз»[32]32
  James Boggs, “Manifesto for a Black Revolutionary Party”, in Stephen M. Ward, ed., Pages from a Black Radical’s Notebook: A James Boggs Reader. Detroit: Wayne State University Press, 2011, p. 219.


[Закрыть]. Чтобы прийти к этому будущему постдефицита, нам нужно разорвать связь не только между трудом и доходом, что признают теоретики автоматизации, но и между прибылью и доходом, чего многие не признают.

Глава 2
Всемирная деиндустриализация труда

Если спровоцированное технологиями уничтожение рабочих мест действительно произойдет, оно будет касаться занятости в секторе услуг, который уже поглотил 74 % работников в странах с высоким доходом и 52 % в общемировом масштабе[33]33
  Оценка, приведенная в: ILO, Key Indicators of the Labour Market, 9th ed., 2015; Международное бюро труда, Ключевые показатели рынка труда, 9-е издание https://www.ilo.org/wcmsp5/groups/public/–dgreports/–stat/documents/publication/wcms_498941.pdf. Многие из этих неформально трудоустроенных работников сектора услуг мировой экономики, сортирующие мусор или продающие еду с ручных тележек, занимают рабочие места, которые могли быть ликвидированы уже технологиями ХХ века – супермаркетами, сетевой розницей, грузовиками-рефрижераторами и т. д.


[Закрыть]. Поэтому идеологи дискурса автоматизации сосредотачивают внимание на «новых формах автоматизации сектора услуг» в розничной торговле, транспорте и услугах общественного питания, где «роботизация», как утверждается, «набирает ход» вместе с растущей армией машин, которые отдают приказы, наполняют полки товарами, водят машины и подбрасывают котлеты для бургеров. Еще больше рабочих мест в секторе услуг, включая некоторые из тех, что требуют многих лет образования и подготовки, в ближайшие годы, предположительно, превратятся в анахронизм в силу достижений искусственного интеллекта[34]34
  Nick Dyer-Witheford, Cyber-proletariat: Global Labour in the Digital Vortex. London: Pluto, 2015, p. 184. Рутинные виды интеллектуальной деятельности, даже высококвалифицированные, явно легче автоматизировать, чем не имеющие повторяющихся элементов (non-routine) выполняемые вручную виды деятельности, которые требуют больше сноровки, недостижимой для машин в настоящее время. См.: Brynjolfsson and McAfee, The Second Machine Age, p. 28–29; Бриньолфсон и Макафи, Вторая эра машин, с. 51.


[Закрыть]. Разумеется, подобные утверждения главным образом представляют собой лишь предсказания относительно тех воздействий, которые произведут технологии на будущие модели занятости. Подобные предсказания могут оказаться неверными, как, к примеру, произошло в первую неделю января 2020 года, когда три оснащенные роботами компании общепита из сегмента эспрессо и бургеров в районе залива Сан-Франциско либо закрылись, либо были вынуждены списывать убытки[35]35
  Eve Batey, “Is SF Facing a Robot Food Apocalypse?”, Eater San Francisco, January 8, 2020. См. также: Tim Carman, “This Automated Restaurant Was Supposed to Be the Future of Dining. Until Humanity Struck Back”, Washington Post, October 24, 2017.


[Закрыть].

Обосновывая свою правоту, теоретики автоматизации часто указывают на производственный сектор в качестве прецедента для того, что, по их мнению, начинает происходить и в сфере услуг. Апокалипсис занятости уже состоялся в секторе обрабатывающей промышленности[36]36
  См., напр.: Brynjolfsson and McAfee, Second Machine Age, p. 30–31; Бриньолфсон и Макафи, Вторая эра машин, с. 52–53; Ford, Rise of the Robots, p. 1–12; Форд, Роботы наступают, с. 7–19.


[Закрыть]. Поэтому имеет смысл начать с рассмотрения того, какую роль в его участи сыграла автоматизация, чтобы дать оценку утверждениям указанных теоретиков. В конечном итоге именно обрабатывающий сектор является сферой, в наибольшей степени ответственной за автоматизацию, поскольку на промышленном предприятии возможно «радикально упростить среду, в которой работают машины, чтобы обеспечить их автономное функционирование»[37]37
  David Autor, “Why Are There Still So Many Jobs? The History and Future of Workplace Automation”, Journal of Economic Perspectives, 2015, vol. 29, no. 3, p. 23.


[Закрыть]. Промышленная робототехника уже давно присутствует вокруг нас: первый робот «Юнимейт» был установлен на одном из заводов General Motors в 1961 году. Однако до конца 1960-х годов ученые, изучавшие рассматриваемый сектор, могли не принимать во внимание опасения луддитского толка по поводу возникновения технологической безработицы в долгосрочной перспективе. В обрабатывающей промышленности занятость росла гораздо стремительнее именно в тех сегментах, где быстрее всего разворачивались технические инновации, поскольку в этих нишах быстрее всего падали цены, нагнетая увеличение спроса на продукцию[38]38
  Eileen Appelbaum and Ronald Schettkat, “Employment and Productivity in Industrialized Economies”, International Labour Review, 1995, vol. 134, nos. 4–5, p. 607–609.


[Закрыть]. Эта эпоха давно осталась в прошлом. За последние полвека на смену индустриализации пришла деиндустриализация, причем не в каком-то отдельно взятом направлении, а во всех сегментах обрабатывающей промышленности большинства стран[39]39
  Если не указаны иные источники, то статистические данные в оставшейся части этого раздела приведены по: Conference Board, International Comparisons of Manufacturing Productivity and Unit Labour Cost, последнее обновление – январь 2020 года и Total Economy Database, последнее обновление – апрель 2019 года.


[Закрыть].