Текст книги "Вторжение"

Абэ Кобо
Вторжение

I

Я заснул с большим трудом. И снова меня разбудили чьи-то шаги. Шли несколько человек. Видимо, избегая шума, они старались ступать осторожно, только это плохо им удавалось. Я повернулся на другой бок, укрылся с головой, но странные звуки все равно назойливо лезли в уши.

Восхождение по лестнице сопровождалось непонятным шелестом. Словно какое-то стоногое животное волочило за собой хвост. Шаги миновали уборную, они приближались.

«Вот скоты! – с досадой подумал я. – Опять этот страховой агент возится с каким-нибудь жульем!» Но топот шел дальше, кажется к восьмому номеру. Я мысленно выругался: «Гады! Неужели эта кривоногая проститутка заполучила к себе пятерых гостей зараз?». Шаги миновали и восьмой номер. «Видно, идут в девятый, – соображал я. – Не кокнули ли того старого болвана шофера охотники до автомобилей?».

Шаги миновали и девятый номер. Если они не направляются к глухой стенке, то остается только десятый номер, то есть мой. Уразумев это, я взвился на постели, как пружина, едва не оставив на подушке голову. Каких там чертей принесло среди ночи? Преступления за мной вроде бы нет, в чем же дело? Светящиеся стрелки будильника показывали пятнадцать минут четвертого. Я опустил завернувшийся подол рубахи, нашарил брюки и застыл в ожидании.

Шаги мягко остановились у моих дверей. На мгновенье воцарилось безмолвие, какое бывает на дне пропасти. Я затаил дыхание и весь обратился в слух. От напряженной тишины, в которой полет моли показался бы оглушительным тайфуном, вспухли барабанные перепонки. Вот послышалось легкое царапанье, затем тихий, но отчетливый и уверенный стук. В ответ на него, примерно с равной силой, застучало мое сердце. Приглушенные голоса, и после паузы – стук погромче. «Кто там?» – мой вопрос остался где-то в желудке или печени, наружу он не вышел, вязкая слюна сковала язык. Постучали сильнее. «Кто?!». На этот раз я пытался спросить громко, на звук опять родился не во рту, a где-то в ушах.

– К-сан! – голос немолодого мужчины назвал мое имя. – Извините, пожалуйста, мы так поздно.

Затем моложавый женский голос:

– Мы так поздно…

Задушевный тон этих слов разом вернул меня к действительности. Необъяснимое волнение исчезло бесследно, как исчезает туман под лучами солнца. Я снова услышал топтанье многих ног, шарканье подошв, как будто даже смущенное.

Иронически усмехаясь по поводу обуявшего меня психоза, я натянул штаны и включил свет. Ремень куда-то запропастился, пришлось руками поддерживать брюки. В таком виде я распахнул дверь – не столько решительно, сколько энергично, – и вышел навстречу неведомым пришельцам. Электрический свет придал мне храбрости, тому же способствовало и любопытство.

Передо мной стоит господин в черном костюме и галстуке бабочкой. Рядом лучезарно улыбается женщина в каком-то балахоне, видимо, его жена. Возле нее опирается на палку согбенная старуха, десны обнажены в игривой ухмылке. Кажется, ей миновала не первая сотня лет. Позади толпятся дети, их сразу и не сосчитать – от здоровенного детины лет двадцати до новорожденного младенца на руках у девочки-подростка, – они заполняют весь коридор. Головы, склоненные влево и вправо, виновато улыбаются.

– Позволим себе войти, – молвит господин, обращаясь к своим.

Я не произношу ни слова, но они, склонив головы, один за другим входят в дверь. Всего их оказалось девять. Комната сразу заполнилась до предела.

– Тесно, – сказал господин.

– Тесно, – откликнулась дама.

– Сейчас уберу, – поспешно сказал я, хватаясь за постель.

– Ничего, ничего, – старуха клюкой остановила мою руку. – Я устала, сразу здесь и прилягу.

«Довольно бесцеремонно», – подумал я и повернулся к господину. Тот оказался поглощенным поисками в моем столе. Не придя от этого в восторг, я схватил его за руку и выразительно спросил:

– Что вы делаете?

Ответ прозвучал естественно и невозмутимо:

– Ищу табак.

– Зачем вы, собственно говоря, пришли?

– Зачем, говорите? – господин сдвинул брови. Казалось, это он удивлен моим вопросом. Быстро сориентировавшись, он занял наглую позицию.

– Когда люди приходят к себе домой, кто спрашивает, зачем они пришли? Ты задаешь странные вопросы.

– Черт знает что! Это моя комната! – Неожиданно для себя я пришел в исступление. Как будто бы он не пьян, может, просто ненормальный? Неведомо кто заявляется к тебе среди ночи, да еще утверждает, что пришел к себе домой. Шутить тоже хорошо в меру.

Выпятив грудь и оттопырив нижнюю губу, господин смерил меня взглядом с головы до пят.

– Не понимаю. Затеваешь дискуссию среди ночи, когда дело яснее ясного. Ты ставишь меня в затруднительное положение. Придется покороче объяснить тебе, чья это комната.

Господин обратился к своим:

– Мы вынуждены защищаться, человек посягает на наше жилище. Придется провести собрание. Надо выбрать председателя, полагаю, вы поручите это мне?

– Поручаем! – дружно гаркнули дети.

Я невольно поежился от страха, что разбудят соседей.

– Итак, – начал господин, – приступаю к обязанностям председателя. На повестке дня вопрос: наша это комната или нет?

– Конечно, наша, – сказал, пожимая плечами, самый старший из ребят, здоровенный детина килограммов на восемьдесят.

– Ясно и дураку, – пренебрежительно процедил второй сын, с физиономией бандита.

– Единогласно! – воскликнули хором все, за исключением младенца и старухи, которая уже спала.

– Ну, вот видите! – сказал господин.

Меня взорвало:

– Что это значит? Просто нахальство!

– Ах, нахальство? – возразил господин. – Так ты называешь демократический принцип большинства голосов? Фашист! – Последнее слово он сказал, словно сплюнул.

– Болтайте что угодно, – не сдавался я. – Все равно это комната моя, вы тут никто, и соблаговолите эвакуироваться. Убирайтесь поживее, я не желаю иметь дела с сумасшедшими.

– Фашист, – с печалью в голосе констатировал господин. – Эти молодчики всегда, чуть что не по ним, плюют на большинство и апеллируют к насилию. Такой вот зверь способен среди ночи выгнать на улицу старую женщину и беззащитных детей. Наши меры в защиту свободы…

Мгновенье ока – и я оказался в кольце: господин, старший сын, второй сын. Господин сказал:

– У меня пятый разряд по дзюдо, я возглавлял школу для полицейских.

Старший сын сказал:

– В университете я был чемпионом по реслингу.

Второй сын сказал:

– Я был боксером.

Парни с обеих сторон заломили мне руки, господин нанес весомый удар в солнечное сплетение. Штаны с меня свалились, и в таком позорном виде я потерял сознание.

II

Когда я очнулся, было уже утро. Я оказался под столом, куда меня засунули в сложенном виде. Пришельцы еще не пробудились. В комнате разбросаны постельные принадлежности, одежда и царит храп. В окно сквозь листву деревьев пробивалось утреннее солнце. Снизу доносился рожок продавца тофу.[1]1
  Тофу – соевый творог, распространенное национальное кушанье.


[Закрыть] На фоне этих примет повседневной жизни наличие пришельцев стало до ужаса реальным.

Посреди комнаты, заложив руки за голову, под пиджаком храпел господин. Слева, на моей постели, спала старуха, с регулярностью маятника она из стороны в сторону поводила своим выдающимся подбородком. Рядом с ней раскинулась дама, образуя иероглиф «великий».[2]2
  Иероглиф «великий» напоминает по форме фигуру человека с раскинутыми в стороны руками и ногами.


[Закрыть] Одна нога и одна рука ее захватили часть старухиной постели.[3]3
  В японском доме постель стелется на полу.


[Закрыть] Просторное платье дамы при свете дня выглядело весьма странно. Примерно в таких одеяниях представляют в опере иностранцев, независимо от их национальности. Зеленый балахон весь в складках, и на них нашиты розоватые тряпочки, которые производят впечатление чешуи на плохо вычищенной рыбе. Подол платья высоко вздернут, причем, казалось, вздернут не случайно. От этого зрелища мне стало как-то не по себе.

Справа от господина, уткнув головы ему в живот, нос к носу храпели два старших сына. Стоило одному всхрапнуть, как у другого торчком вставали волосы на голове. В ногах господина, согнувшись, как буква «ку»,[4]4
  Буква «ку» японского алфавита напоминает скобку.


[Закрыть] спала миловидная девушка лет семнадцати, в объятиях она сжимала младенца.

В головах господина, у самого стола, под который запихнули меня, спали мальчик и девочка, в таких причудливых позах, будто сон настиг их в разгар игры. Мальчишка во сне, наверно, бежал, потому что его ступни вздрагивали, как от электрического тока. Девочка беспрестанно чмокала губами, в ней было что-то отталкивающее.

Теперь я понял всеми фибрами своего существа: это не сон. Превозмогая ужас, я стал вылезать из-под стола. При этом тело мое издавало звуки, какие издает бамбук, когда его ломают. От этих звуков дама лягнула в бок старуху, старуха поспешно перевернулась на другой бок, но, к счастью, никто не проснулся.

Стоя на одной ноге, как палочка для еды, лишенная пары, я натягивал спущенные брюки. Человек, лишенный последних остатков достоинства. Вдруг мысль, предельно ясная, озарила мое сознание. Комната эта моя, все их речи – просто наглость, сейчас я их подниму и вышвырну как миленьких. Но тут же вспомнилась расправа, учиненная надо мной ночью, и храбрости поубавилось.

Пусть все решает закон. Не может ведь остаться безнаказанным явное попрание всех норм общежития. Существуют же в обществе какие-то нормы.

Стараясь не шуметь, я готовился выйти. Снял со стены пиджак, под ним обнаружился пропавший ремень. Просовывая руки в рукава, проверил карманы. Во-первых, нет кошелька; во-вторых, исчезли зажигалка, трубка, табак. Проездной билет на месте, но подколотые к нему обеденные талоны и фотография С. (моей девушки) исчезли. Только шариковая ручка и записная книжка во внутреннем кармане оставались в сохранности.

Пораженный в самое сердце, я тем не менее решил принять это как должное. Выйду, думаю, на улицу, глотну свежего воздуха и там что-нибудь придумаю. Скользнул в щелку двери и крадучись, на цыпочках вышел в прихожую.

Вздохнул с облегчением. Но тут на плечо мне легла чья-то рука, – девушка с милым лицом. Она приблизилась ко мне вплотную, словно опасаясь кого-то, и сказала, обдавая меня молочным дыханием:

– Извините, пожалуйста, но пока все встанут, надо бы вскипятить чай и приготовить завтрак. Братья по утрам вечно не в духе. Если что-нибудь будет не так, устроят собрание, и для вас же будет хуже.

Я ничего не ответил. Собирался обуться, но потом передумал и вышел на улицу с ботинками в руках…

Надо с кем-то посоветоваться! – вот первое, что пришло мне в голову Положение, в которое я попал, заставило меня горько пожалеть о том образе жизни, который я вел до сегодняшнего дня. Я пожалел, что не установил более близких отношений с соседями по дому. Теперь мне и поговорить не с кем, еще, пожалуй, на смех поднимут. Стараясь не шуметь, я дошел до уборной и только здесь обулся. Ополоснул лицо, утерся подолом рубашки. После этого я почувствовал себя бодрее. Мое мужество окрепло настолько, что я даже принял решение: дай-ка я поговорю с управляющим! Это уже в самом деле можно было назвать решением.

Управляющий сидел у окна, обращенного к дороге, и в ритм утренней зарядки по радио, попыхивал трубкой с плоским чубуком. Маленькими глазками он искоса наблюдал за местными хозяйками, толпившимися у водопроводной колонки. Теперь, скосив глаза в другую сторону, но даже не повернув головы, он холодно уставился на меня.

Губы отделились от плоского чубука, их сморщенный лиловый край задрожал в улыбке. Сейчас наверняка изрыгнет: «Квартирная плата!». Стараясь его опередить, я поспешил подойти и поклониться.

– Кобо-сан, – сказал я с виноватой улыбкой, – мне необходимо ваше заступничество…

От этих слов губы Кобо-сан задрожали еще сильнее. Избегая пауз, я выпалил все одним духом:

– Вчера ночью какие-то странные типы…

Он не спеша выбил трубку, глаза его смотрели мимо меня.

– Что-то я не понял.

– Что ж тут непонятного? Я бы хотел с вашей стороны, Кобо-сан, только подтверждения, что десятый номер числится за мной.

– Где чья комната – это меня не касается. Кто платит, тому и сдаю, остальное не мое дело.

– Но когда человек платит, он вместе с комнатой получает, как я понимаю, и право на жилье. Съемщик десятого номера – я. Никто не имеет права ко мне вторгаться.

Кобо-сан снова скосил на меня глаза.

– Ваша комната, кажется, еще не оплачена? Вот о чем поразмыслите.

На особенную отзывчивость я и не рассчитывал. Но такое бездушие… Я окончательно пал духом. Вышел во двор и встал на панели, забыв о течении времени.

Кто-то хлопнул меня по плечу, схватил за руку.

– Привет! Что за таинственный вид? – Второй сын из семейства пришельцев держал в зубах мою новехонькую зубную щетку.

В это время показалась соблазнительная вдовушка из третьего номера.

– Привет, мадам! – С видом старого знакомого он сделал ей ручкой.

Одарив его долгим многозначительным взглядом, она хотела проскользнуть между нами. Но он вцепился ей в руку выше локтя и со словами: «Ой, да вы вся в муке!» – погладил ее по заду, словно хотел отряхнуть платье. Мне же бросил:

– Отец там собрание будет проводить, пошли быстрее!

В прежние времена вдовушка иногда бросала на меня выразительные взгляды. Случалось, что где-нибудь в углу пустынного коридора она, словно невзначай, поднимет подол юбки, сделав вид, что поправляет чулок. Я со своей стороны особого рвения не проявлял, да его и действительно не было. Но теперь, когда на моих глазах она строила куры этому наглому парню, я не то чтобы ревновал, но не мог не ощущать горечи от сознания, что происки вражеской силы шаг за шагом разбивают мою жизнь. Я хотел уйти от него, но он меня не отпускал.

– Собрание начинается, пошагали, пошагали!

Вначале у меня не было осознанного намерения сопротивляться. Но вдруг мне пришло в голову обратиться в полицейский участок, хотя вообще-то я не питаю симпатии к подобным учреждениям. Другого выхода я в тот момент не видел. Так получилось, что последним прибежищем для меня стало то место, где я меньше всего хотел бы побывать.

В участке двое полицейских, старый и молодой, мечтательно курили, развалясь на стульях. Я стал излагать свое дело. Молодой, демонстративно отвернувшись, начал листать записную книжку, делать в ней какие-то пометки, будто внезапно вспомнил о чем-то срочном. Пожилой временами кивал, словно говоря «слушаю, слушаю». Но выражение лица у него было отсутствующее.

– М-да, – процедил пожилой полицейский. Такими историями мы сыты по горло. И, к вашему сведению, нам совершенно не до них. Зайдите как-нибудь в другой раз.

– Но я не могу ждать! Как вы не понимаете? Деньги у меня отняли, в комнате все перевернуто вверх дном…

– Всему свое время. Иди себе спокойненько на службу. Учти, в такую историю, как твоя, трудно вмешиваться. Согласно твоему заявлению, они тебе чужие. Но мы не можем полагаться на показания одной стороны. Ведь они утверждают, что хорошо с тобой знакомы. Похоже, что их утверждения – вранье, но у тебя-то есть какие-нибудь веские доказательства?

– Очевидность. Здравый смысл.

– Чепуха!.. Нужны доказательства. Ты сам должен понять, что подобные истории нам ни к чему. Мое мнение такое: не можем мы тут ничего решить. Как-нибудь само образуется, ты особенно не нервничай.

Я хотел возразить, но тут вмешался молодой полицейский.

– Смотри, сам попадешь к нам, пока тут рассусоливаешь! – съехидничал он. Швырнул в сторону сигарету, сделал вид, что берет телефонную трубку, а сам изловчился и вытолкал меня за дверь.

Было еще рано. Но не возвращаться же домой. Пришлось отправиться прямо на службу.

III

В перерыв я пригласил С. пообедать. И уже после вспомнил, что у меня нет денег. С. тактично рассеяла мое смущение:

– Ничего, ведь сегодня у меня получка! – весело проговорила она.

– Вот новая фотография, – сказала С. и дала мне карточку, на которой она выглядела еще милее, чем на прежней. Пришлось пообещать, что карточка всегда будет при мне и прочее, в соответствии с уровнем и возрастом моей возлюбленной…

У меня появился было соблазн рассказать ей все, но потом я передумал. Зачем напрасно тревожить ее, когда я сам ничего не могу понять.

Я чувствовал себя так одиноко, словно блуждал в безвоздушном пространстве… Я потерял представление о времени… На работе я ничего не мог делать… К концу дня от внутренней борьбы, похожей на самоедство, я был черно-зеленого цвета. Но зато принял решение: дам бой пришельцам!

Уходя со службы, я без особых объяснений сунул в руки С. (которая, как всегда, поджидала меня, а тут еще была за меня и встревожена) конверт с жалованьем.

– Пожалуйста, спрячь пока у себя. Завтра воскресенье, сходим хотя бы в кино, я за тобой зайду.

Едва договорив, я поспешил прочь. Но потом не выдержал и оглянулся: у С. было такое лицо, какие бывают на картинах Пикассо. Мне трудно выразить это словами, но она стояла словно в другом измерении, весь облик ее был неорганический и расчлененный.

Одним духом миновал я свой двор и кинулся к лестнице. Тут меня настиг женский голос.

– К-сан! Какие забавные у вас гости! – Это ехидно ухмылялась вдовушка.

Я хотел было ответить ей крепким словцом насчет ее делишек с одним из моих гостей, но сдержался.

В комнате все семейство, усевшись в кружок, вкушало ужин. Утерев ладонью губы, господин расплылся в улыбке.

– А, пришел! А утром и завтрака не приготовил, как же это? – Лицо его вдруг стало страшным. – Мы весьма огорчены, что ты ушел, даже не заварив чаю. Если так пойдет дальше…

Тут и дама оторвалась от чашки:

– Если так пойдет дальше…

Господин продолжил свою мыслью:

– Дело будет плохо. Мы тут разрывались на части: покупали посуду, разводили огонь. В незнакомом месте свалить на нас кучу непривычных дел, куда это годится! Впредь учти. Пришлось из твоего тощего кошелька обзаводиться утварью, так что ни гроша не осталось. Хорошо еще, что сегодня тебе выдали жалованье. Впредь, чтобы не было лишних огорчений, рекомендую все делать, посоветовавшись с нами.

Словно кончики чьих-то пальцев прикоснулись к моему воспаленному лицу и охладили его. Я вдруг начисто забыл все слова, в изобилии заготовленные по дороге.

– Что ты расселась? Встань-ка! – сказал господин старшей дочери, сидевшей с краю.

Она поднялась, улыбаясь мне одними глазами, а я, сам того не желая, сел на ее место. Не успел я перевести дух, как старший сын обратился ко мне:

– Может, ты сначала уберешь посуду и приготовишь чай?

Тут я вскочил и, не помня себя, заговорил так, будто кубарем покатился в пропасть:

– Хватит валять дурака! Я не обязан! Больше того, я попрошу вас убраться восвояси. Отныне не уступлю ни в чем. Благоволите собираться!

– Собираться? И не подумаем! – с явной издевкой откликнулся второй сын.

Все громко засмеялись, даже младенец покатился со смеху. Меня кинуло в дрожь, и в глазах закололо.

– Человек не имеет навыков современного образа жизни. Смеяться над ним жестоко, – такими словами девушка смягчила обстановку. Если бы не она, со мной наверняка случились бы конвульсии, как у больного истерией.

– Ты права, – сказал господин. – Надо быть демократичными. К-кун еще не привык к демократическим порядкам. Хоть и скучно, но придется приучать его к атмосфере демократии, периодически устраивая собрания. Давайте для наглядности изберем сейчас председателя и вынесем решение: обязан К. убирать посуду, готовить чай или не обязан. Кто будет председателем?

– Просим! – дружно закричали дети.

– Повинуюсь, – сказал господин. – Ну, вам ясно, в чем обязанности К-кун? Пусть те, кто считает, что он обязан, выразят свою волю поднятием руки.

При этих словах вся шатия уставилась на меня, в их взглядах ясно можно было прочесть: вот болван, который сомневается в очевидной истине. От дружно взметнувшихся рук всколыхнулся воздух. И что самое удивительное – младенец, который еще не выговаривал «мама», незамедлительно вздернул ручку.

– Ну вот и решение, принятое подавляющим большинством. Прошли времена, когда господствовало меньшинство. Человеческий разум прогрессирует. Приобрела справедливый вес воля большинства, и это логично, резонно, это, прямо надо сказать, по-человечески. – Потирая руки, господин с гордостью посмотрел на меня.

– Отец, дай-ка табачку! – подал голос второй сын.

– Табачку? Да будет тебе известно, что у отца не табачная лавочка. Не проси чего не следует.

– Оставь шутки, отец. Я три часа не курил. Думаю, вам понятно, что я могу и вспылить от таких лишений!

– Ладно, Дзиро! – сказал старший. – Хватит препираться. Лучше подумаем, что предпринять. Делить отцовский табак – это ведь тоже не дело… Лучше поищем кардинальное решение, в финансовом смысле. Отец тут вскользь упомянул, что, к счастью, у К-куна сегодня получка. Так вот давайте и прикинем наш бюджет. К-кун, где твой конверт?

Самые худшие мои опасения сбылись. Мне стало так жарко, словно сквозь меня пропустили электрический ток.

– Не знаю, на каком основании вы это говорите, только получка мне самому была бы кстати. Если бы я и получил ее, так не спешил бы отдавать вам.

– Не мели, – оборвал господин. – Порядочный человек не должен лгать. Кого ты хочешь обмануть? Даже если твоя версия и выглядит правдоподобно, тебя же видно насквозь. Ладно, пора прибирать посуду, а у Дзиро уже кровь кипит от никотинного голодания, так что выкладывай-ка поживее. А потом на досуге мы проведем собрание насчет распределения бюджета. Время – деньги, будешь мешкать – заплатишь проценты.

В последних словах прозвучала угроза.

– Чего нет, того нет, – отрезал я.

– Придется ему научно доказать, что значит «есть» и что значит «нет», – сказал старший.

В мгновенье ока они с обеих сторон заломили мне руки. Я пытался сопротивляться, но их сила была ужасающей. Ее никак нельзя было сравнить с моей. Поскольку при мне все равно ничего не было, я перестал сопротивляться. Пусть делают что хотят и одержат легкую победу.

С удивительной сноровкой господин обшарил меня с головы до пят. Обнаружил сезонный билет, передал его дочери.

– Странно, – сказал он, склонив голову. Посмотрел на одного сына, посмотрел на другого. А я про себя думал: «На-ка, выкуси!»

В этот момент дама выхватила у дочери проездной билет и увидела в нем фотографию С.

– Ах, какая мерзость! Опять фотография этой женщины. До чего же гадко!

– Что вам нужно? – закричал я.

– Мама, отдайте! – сказала девушка.

– Постой, мама, это нам пригодится. На обороте есть подпись: «С». Видно, та самая девица, чью карточку вы разорвали вчера. Ясно. Не кажется ли вам, что мы напали на след, где этот фашистский молодчик припрятал конверт с получкой? Верьте мне, съевшему собаку на службе в частном сыскном обществе.

С этими словами старший сын освободил мою руку, намереваясь выхватить у матери сезонный билет.

Второй сын преградил ему дорогу.

– Постой-ка, брат. Мы тебе, конечно, доверяем, но, когда дело касается денег, лучше пойти вдвоем во избежание взаимных подозрений.

– Пойду один. Представь, ведь там, в незнакомом доме, придется проводить розыск. Как за это взяться? Самое милое дело – закрутить мозги этой зеленой девчонке.

– Как раз по моей части! – не отступал брат. – Почему я должен уступать девчонку?

– Хватит, – сказал господин. – Таро пойдет один. Разве мы ему не доверяем? Мы даже обещаем впредь и пальцем не тронуть эту девицу С, правда, Дзиро? Конечно, при условии, если Таро добьется цели.

– Ладно. Молоденькие девочки меня не очень волнуют, – ответил второй брат.

– Гадость! – томно выкашлянула госпожа.

– Ну, я пошел! – Старший нагло ухмыльнулся мне в лицо.

У меня было такое чувство, будто сердце мое покатилось вниз и рассыпалось в прах под ногами, словно старое дерево, подточенное червями. Почувствовав испытующий взгляд девушки, я поспешно отвел глаза и, шмыгнув носом, проглотил навернувшиеся слезы…

Второй брат проводил старшего до прихожей с напутствием:

– Давай там покороче!

Потом, не обращаясь ни к кому конкретно, заявил:

– Я тоже подался, обещал той вдовушке. Можно бы и наплевать на нее, да надо стрельнуть сигаретку, так что цель – чисто гигиеническая…

Спрятав руки в карманы, я тупо уставился в окно. Темнело. Над соседней крышей показалась жуткая луна – желток в недожаренной глазунье. Без всякой цели, почти бессознательно, я двинулся к прихожей.

– Куда? – рявкнул господин.

Я обернулся, и в тот же миг что-то мягкое и влажное шлепнуло меня по лбу. Младшие брат и сестра, прячась за бабку, захихикали. Это была жевательная резинка.

Господин наставительно сказал:

– Ты бы не слонялся, а взялся за дело. Думаешь, сыновья ушли, так можно распоясаться? Не беспокойся: у меня пятый разряд по дзюдо, я был инструктором в школе полицейских. Так что пошевеливайся, не будем портить друг другу жизнь!

Вступилась дочь, до сих пор наблюдавшая эту сцену со стороны.

– Отец, он не привык вести хозяйство. И это не его вина, таким его воспитало старое общество. Он еще не освободился от феодальных понятий: мыть посуду – это, мол, женское дело. Для первого раза я возьму над ним шефство.

Господин недовольно возразил:

– Чего ты, дура, заступаешься!

– Не заступаюсь. Только ведь он перебьет всю посуду. А кроме того, демократия – это гуманизм. Никакого насилия.

Как заведенная кукла, я взял большую корзину с посудой и пошел за девушкой. Меж серых стен, провожаемый любопытными иголочками глаз местных хозяев, я проследовал к серой водопроводной колонке.

Если отбросить эмоции, работа как таковая была пустячной. Девица сказала:

– Кто бы подумал, что вы такой ловкий! – Она говорила еще что-то подбадривающее. Я молчал как камень. Мне с трудом верилось, что я вообще еще живу на белом свете.

Возвращаясь, мы прошли мимо третьего номера. Оттуда доносились недвусмысленные звуки.

– Ваш братец! – ядовито заметил я.

На этот раз промолчала девушка.

В комнате стояла пыль столбом: двое младших затеяли борьбу. Дама спала, прислонившись к стене; из-под задравшейся юбки торчали ее гигантские ноги. Старуха у окна любовалась луной и при этом загадочно улыбалась. Младенец у нее на коленях орал, будто его поджаривали. Господин сидел за моим столом, погруженный в чтение.

– Управился? – спросил он, выплевывая потухшую сигарету. – Давай чаю.

– Нет чаю, – отрезал я.

– Я тебя не спрашиваю, есть или нет. Говорю: давай. Так-то ты налаживаешь коллективную жизнь?

– Откуда же его взять, если нет?

– А ты постарайся. И в Писании сказано: твори добро без устали. И если твои усилия будут неослабны, придет время, и ты пожнешь плоды. Для общего блага трудов не жалей. Христос учил: счастье в том, чтобы давать, а не в том, чтобы получать. Так пойди же к соседям, добудь это счастье. Извинись, скажи: неужели вы нам настолько не доверяете? Это, мол, для нас оскорбление.

Я молча отправился. Но господин, словно передумав, остановил меня.

– Постой-ка! У тебя такой вид, будто ты чем-то недоволен. Может, ты надумал удрать? Так знай, что из этого ничего не выйдет. Лучше разведи-ка здесь огонь. А чай уж дочка где-нибудь раздобудет. Не удастся, тогда продаст пять-шесть книжек из тех, что здесь есть.