Текст книги "Тень, ползи!"

3. ТЕОРИИ ДОКТОРА ДЕ КЕРАДЕЛЯ

Я дал Биллу наш старый сигнал тревоги, и после представлений он увел меня, оставив мадемуазель Дахут с Элен и доктора де Кераделя с доктором Лоуэллом. Мне очень хотелось выпить, и я сказал Биллу об этом. Билл без комментариев передал мне коньяк и содовую воду. Я выпил неразбавленного коньяку.

Элен привела меня в замешательство, но это замешательство было приятным и не из-за него мне потребовался алкоголь. А вот мадемуазель Дахут – это совсем другое дело. Вот она вызвала настоящее смятение. Мне пришло в голову сравнение с кораблем, идущим под парусом с опытным капитаном и по хорошо исследованным морям. Элен подобна порыву, хорошо укладывающемуся в известную картину, а мадемуазель Дахут – урагану, дующему совсем в новом направлении и уносящему корабль в неизведанные воды. В этом случае ваши навигационные познания вам мало помогут. Я сказал:

– Элен способна привести в порт Рай, а другая – в порт Ад.

Билл ничего не ответил, продолжая смотреть на меня. Я налил себе вторую порцию. Билл спокойно сказал:

– За обедом будут коктейли и вина.

– Прекрасно, – ответил я и выпил коньяк.

И подумал:

– Не ее адская красота так выбила меня из равновесия. Но почему я так возненавидел ее с первого же взгляда?

Теперь ненависти во мне больше не было. Было только страстное любопытство. Но почему мне кажется, что я когда-то был знаком с ней? И почему кажется, что она знает меня лучше, чем я ее? Я прошептал:

– Она заставляет вспомнить о море, вот что.

– Кто?

– Мадемуазель д'Ис.

Он сделал шаг назад и сказал, как будто его что-то душило:

– А кто такая мадемуазель д'Ис?

Я подозрительно посмотрел на него и спросил:

– Ты не знаешь имена своих гостей? Эта девушка там внизу – мадемуазель Дахут д'Ис де Керадель.

Билл ответил:

– Нет, я этого не знал. И Лоуэлл представил ее только как де Керадель.

Спустя минуту он сказал:

– Вероятно, еще одна порция тебе не повредит. А я присоединюсь.

Мы выпили. Он небрежно заметил:

– Никогда раньше не встречался с ними. Де Керадель позвонил Лоуэллу вчера утром, как один известный психиатр другому. Лоуэлл заинтересовался и пригласил его с дочерью на обед. Старик очень любит Элен, и со времени своего возвращения в город она всегда на его приемах играет роль хозяйки. Она его тоже любит.

Он допил свой коньяк и поставил стакан. Потом по-прежнему небрежно добавил:

– Я так понял, что де Керадель здесь уже больше года. Однако до вчерашних интервью, твоего и моего, он ни разу нас не навещал.

Я подпрыгнул, когда до меня дошло, на что он намекает. Я сказал:

– Ты хочешь сказать…

– Ничего не хочу. Просто указываю на совпадение.

– Но если они имеют отношение к смерти Дика, зачем им рисковать, приходя сюда?

– Чтобы узнать, много ли нам известно. – Он колебался. – Это может ничего не значить. Но… именно о таких случаях я думал, готовя свою наживку. А де Керадель и его дочь похожи на рыбу, которую я надеялся поймать… особенно теперь, когда я знаю о д'Ис. Да, особенно.

Он обошел вокруг стола и положил руки мне на плечи.

– Алан, то, что я думаю, может показаться тебе сумасшествием. Да и мне самому иногда кажется. Не Алиса в Стране Чудес, а Алиса в Стране Дьявола. Я хочу, чтобы сегодня ты говорил все, что придет в голову. Вот и все. Пусть тебя не удерживают соображения вежливости, приличия, удобства или еще какие-нибудь. Если считаешь, что твои слова могут стать оскорблением, пусть так и будет. Не заботься о том, что подумает Элен. Забудь о Лоуэлле. Говори все, что приходит в голову. Если де Керадель будет утверждать что-то, с чем ты не согласен, не слушай вежливо, возражай ему. Если он сорвется, тем лучше. Выпей столько, чтобы всякие сдерживающие соображения о вежливости тебе не мешали. Ты будешь говорить, я – слушать. Понятно?

Я рассмеялся и сказал:

– In vino veritas. Твоя мысль заключается в том, что vino мое, а veritas – у противников. Здравая психология. Ладно, Билл, выпью еще немного.

Он сказал:

– Ты знаешь свои возможности. Но будь осторожен.

Мы спустились вниз к обеду. Я чувствовал себя заинтересованным, веселым и беззаботным. Представление о мадемуазель упростилось до тумана серебристо-золотых волос с двумя фиолетовыми пятнами на белом лице. С другой стороны, Элен оставалась четкой античной монетой. Мы сели за стол. Доктор Лоуэлл сидел во главе, слева от него де Керадель, справа мадемуазель Дахут. Элен сидела рядом с де Кераделем, а я рядом с мадемуазель. Билл сидел между мной и Элен. Стол был красиво убран, и вместо электричества горели свечи. Дворецкий принес коктейли. Я поднял свой и сказал Элен:

– Ты прекрасная античная монета, Элен. Тебя отчеканил Александр Великий. И ты будешь в моем кармане.

Доктор Лоуэлл удивленно посмотрел на меня. Но Элен чокнулась со мной и прошептала:

– Ты ведь никогда не потеряешь меня, дорогой?

Я ответил:

– Нет, сердце мое, и не отдам тебя никому, и никому не позволю украсть мою любимую античную монету.

Ко мне прижалось мягкое плечо. Я отвел взгляд от Элен и посмотрел прямо в глаза мадемуазель. Теперь они не были просто фиолетовыми пятнами. Удивительные глаза. Большие, чистые, как вода на тропической отмели, и в них поблескивали маленькие светло-лиловые искорки, как блестит солнце в мелкой тропической воде, когда поворачиваешь голову и смотришь сквозь чистую воду.

Я сказал:

– Мадемуазель Дахут, почему, глядя на вас, я думаю о море? Я видел в Средиземном море цвет точно, как ваши глаза. А пена на волнах белая, как ваша кожа. И водоросли, как ваши волосы. Ваш аромат – аромат моря, а ходите вы как волна…

Элен протянула:

– Как ты поэтичен, мой дорогой. Может, тебе лучше заняться супом, а не брать другой коктейль?

Я ответил:

– Дорогая, ты моя античная монета. Но ты еще не в моем кармане. И я не в твоем. Я выпью еще коктейль, а потом займусь супом.

Она вспыхнула. Я пожалел о сказанном. Но взгляд Билла подбодрил меня. И глаза мадемуазель отплатили мне за любые угрызения совести – если бы я только не понял, что за вновь вспыхнувшей ненавистью совершенно определенно скрывается страх. Она легко положила свою руку на мою. Рука была щекочуще теплой. При ее прикосновении странное неприятное отталкивающее ощущение прошло. Я почти с болью осознал ее исключительную красоту. Она сказала:

– Вы любите… старинные вещи. Потому что в вас древняя кровь… кровь Арморики. Вы, кажется, помните…

Мой коктейль пролился на пол. Билл сказал:

– О, прости, Алан. Как это неуклюже с моей стороны. Бриггс, принесите доктору Карнаку другой.

– Все в порядке, Билл, – сказал я.

Надеюсь, я сказал это легко, потому что глубоко во мне горел гнев. Интересно, сколько времени прошло с этого «помните» мадемуазель и до того, как перевернулся мой стакан. Когда она произнесла это, ее щекочущее тепло превратилось в огненную точку, эта искра воспламенила мой мозг. И вместо приятной освещенной свечами комнаты я увидел обширную равнину, уставленную огромными монолитами. Эти монолиты стояли рядами и сходились к центру, в котором находилась гигантская пирамида из камней. Я знал, что это Карнак, загадочный памятник друидов и забытых народов, живших до друидов. От этого места происходит моя фамилия, только за столетия добавился один слог.

Но это не тот Карнак, который я видел в Бретани. Это место моложе, все камни на месте, стоят прямо; их еще не изгрызли зубы неисчислимых столетий. По проходам между монолитами идут люди, сотни людей. И хотя я знал, что дело происходит днем, какая-то чернота нависла над склепом, находившимся в центре круга. И океана я не видел. Там, где должен был быть океан, виднелись высокие башни из серого и розового камня, туманные очертания стен большого города. Я стоял, как мне показалось, очень долго, и страх медленно вползал мне в сердце, как прилив. А с ним ползли холодная неумолимая ненависть и гнев.

Я услышал слова Билла – и снова оказался в комнате. Страх миновал. Гнев остался.

Я взглянул в лицо мадемуазель Дахут. Мне показалось, что я вижу в нем торжество и радостное оживление. Я прекрасно понимал, что произошло, и мне не нужно было отвечать на ее прерванный вопрос. Она знала. Это какой-то гипноз, внушение в очень высокой степени. Я подумал, что если Билл прав в своих подозрениях, то со стороны мадемуазель Дахут было не слишком умно раскрывать так быстро свои карты. А может, она просто уверена в себе. Я постарался не думать об этом.

Билл, Лоуэлл и де Керадель разговаривали. Элен слушала и краем глаза следила за мной. Я прошептал мадемуазель:

– Я знаю колдуна в Зулуленде, который может сделать то же самое, мадемуазель де Керадель. Он называют это «посылать душу». Но он не так прекрасен, как вы; может, поэтому ему требуется больше времени.

Я готов был уже добавить, что она быстра, как нападающая змея, но сдержался.

Она не побеспокоилась ответить. Спросила:

– Вы так думаете… Алан де Карнак?

Я снова рассмеялся:

– Я думаю, ваш голос – это голос моря.

Так оно и было: я не слыхал более мягкого сладкого контральто; голос низкий, убаюкивающий, шепчущий, успокаивающий, как шелест волн на длинном гладком берегу. Она сказала:

– Но разве это комплимент? Вы сегодня много раз сравнивали меня с морем. Разве море – предательское?

– Да, – сказал я. Пусть понимает ответ как хочет. Она не казалась оскорбленной.

За обедом продолжались разговоры и том и о сем. Хороший обед, и вино хорошее. Дворецкий так внимательно следил за моим стаканом, что я подумал, уж не дал ли ему указаний Билл. Взгляды мадемуазель на жизнь оказались космополитичными, она умна и, несомненно, очаровательна – если использовать это затасканное слово. У нее дар казаться тем, чем она хочет представить себя в разговоре. Ничего экзотического, ничего загадочного теперь в ней не было. Современная хорошо информированная, ухоженная молодая женщина исключительной красоты. Элен была восхитительна. Ничто не заставляло меня спорить, быть невежливым или оскорбительным.

Мне показалось, что Билл смущен, находится в замешательстве, как пророк, предсказавший явление, которое и не думает материализоваться. Если де Керадель был заинтересован в смерти Дика, ничто об этом не свидетельствовало. Некоторое время они с Лоуэллом негромко что-то обсуждали, а остальные в их разговоре не участвовали. Вдруг я услышал слова Лоуэлла:

– Конечно, вы не верите в объективную реальность подобных существ?

Вопрос сразу привлек мое внимание. Я вспомнил разорванное письмо Дика. Дик хотел, чтобы Билл считал что-то объективным, а не субъективным. Я заметил, что Билл внимательно прислушивается. Мадемуазель с легким интересом смотрела на Лоуэлла.

Доктор Керадель ответил:

– Я знаю, что они объективны.

Доктор Лоуэлл недоверчиво спросил:

– Вы верите, что эти создания, эти демоны… действительно существовали?

– И по-прежнему существуют, – сказал де Керадель. – Точно воспроизведите условия, при которых обладавшие древней мудростью пробуждали эти существа – силы, присутствия, власти, назовите их как угодно, – и дверь откроется, и Они придут. Та Светлая, которую египтяне именовали Изидой, снова, как в старину, встанет перед нами, предлагая поднять Ее вуаль. И Темный и Сильный, которого египтяне называли Сет и Тифон, но у которого есть и более древнее имя, известное в храмах более древней и мудрой расы, – Он тоже проявит себя. Да, доктор Лоуэлл, и другие придут через открытые двери учить нас, советовать нам, направлять нас и владеть нами…

– И приказывать нам, отец мой, – почти нежно добавила мадемуазель де Керадель.

– Или приказывать нам, – повторил де Керадель механически; кровь отхлынула от его лица, и мне показалось, что во взгляде, который он бросил на дочь, был страх.

Я коснулся ноги Билла и почувствовал его подбадривающее пожатие. Поднял свой бокал и сквозь него посмотрел на де Кераделя. И сказал раздражающе поучительно:

– Доктор де Керадель настоящий шоумен. Если подготовить подходящее театральное помещение, подходящий сценарий, подобрать состав исполнителей, соответствующую музыку, то в нужный момент из-за кулис появятся демоны. Что ж, я видел, как в таких условиях производились прекрасные иллюзии. Настолько реальные, что способны обмануть простых любителей…

У де Кераделя сузились глаза; он привстал со своего кресла, прошептал:

– Любителей? Вы считаете меня любителем?

Я вежливо ответил, по-прежнему глядя сквозь свой стакан:

– Вовсе нет. Я сказал – шоумен, организатор представления.

Он с трудом подавил свой гнев и сказал Лоуэллу:

– Это не иллюзии, доктор Лоуэлл. Существуют образцы, формулы, которые нужно соблюдать. Есть ли что-либо более жесткое, чем формулы, при помощи которых католическая церковь устанавливает контакт со своим Богом? Пение, молитвы, жесты, даже интонации молитв – все жестко закреплено. В любом ритуале: мусульманском, буддистском, синтоистском – каждый акт поклонения в любой религии по всему миру жестко определен. Человеческий мозг сознает, что только при точном соблюдении формулы может он соприкоснуться с мозгом… нечеловеческим. Это древняя мудрость, доктор де Карнак, но довольно об этом. Говорю вам: то, что появляется на моей сцене, не иллюзия.

Я спросил:

– Откуда вы знаете?

Он негромко ответил:

– Знаю.

Доктор Лоуэлл успокаивающе сказал:

– Исключительно странные и исключительно реальные видения можно вызвать комбинацией звуков, запахов, движений и цветов. Кажется, существуют комбинации, которые у разных индивидуумов вызывают приблизительно те же видения, устанавливают одинаковый эмоциональный ритм. Но я никогда не имел доказательств, что эти видения не субъективны…

Он помолчал, и я заметил, что руки у него сжаты, костяшки пальцев побелели; он медленно сказал:

– За одним исключением.

Доктор де Керадель следил за ним, и сжатые руки не скрылись от его внимания. Он спросил:

– И это исключение?

Лоуэлл хрипло ответил:

– У меня нет доказательств.

Де Керадель продолжал:

– Но в вызывании духов есть еще один элемент, который не относится к сцене, не принадлежит шоумену, доктор Карнак. Это, если использовать химический термин, катализатор. Он вызывает необходимые последствия, а сам при этом остается незатронутым и неизменным. Это человеческий элемент – мужчина, женщина, ребенок, находящийся в связи с пробуждаемым Существом.

Такой была пифия в Дельфах, сидевшая на треножнике с мозгом, открытым богу, и говорившая его голосом. Таковы жрицы Изиды в Древнем Египте, и жрицы Иштар в Вавилоне – впрочем, богиня одна и та же. Таковы жрицы Гекаты, богини Ада, чьи тайные обряды оставались забытыми, пока я не восстановил их. Таков был воин-король, жрец Калкру, Кракена древних уйгуров. И таковы были жрецы, по призыву которых приходил Черный Бог скифов в виде чудовищной лягушки…

Билл прервал его:

– Но все это в далеком прошлом. В них уже много столетий никто не верит. И линия этих жрецов и жриц давным-давно оборвалась. Как можно сегодня найти такого?

Мне показалось, что мадемуазель бросила предупреждающий взгляд на де Кераделя и собиралась заговорить. Он не обратил на это внимания, захваченный своими мыслями, стараясь получше объяснить их. Он сказал:

– Вы ошибаетесь. Они живут. Они живут в сознании своих потомков. Спят в их мозгу. Спят, пока не появится человек, знающий, как их разбудить. И какова награда разбудившему! Не золото и сверкающее барахло из гробницы Тутанхамона, не добыча Чингиз-Хана или Аттилы… блестящие камешки и ничего не стоящий металл… игрушки. Нет, запасы воспоминаний, ульи знаний. Это знание возносит своего владельца так высоко над остальными людьми, что он становится богом.

Я вежливо заметил.

– Мне бы хотелось какое-то время побыть богом. Где я могу найти такой запас? Открыть такой улей? Может, ужалят несколько раз, но дело того стоит.

Жилы вздулись на его висках; он сказал:

– Вы насмехаетесь. Тем не менее я намекну. Однажды доктор Шарко загипнотизировал девушку, которая давно была объектом его экспериментов. Неожиданно он услышал другой голос, исходивший из ее горла. Мужской голос, грубый голос французского крестьянина. Доктор Шарко расспрашивал этот голос. И тот рассказал о многом, о таком, чего не могла знать девушка. Голос рассказывал о событиях Жакерии. А Жакерия происходила шестьсот лет назад.

Доктор Шарко записал то, что говорил голос. Позже тщательно проверил. Все подтвердилось. Он проследил родословную девушки. Оказалось, она по прямой линии происходит от предводителя этого восстания. Он попробовал снова. Пошел еще глубже. И услышал другой голос, женский, который рассказывал о событиях, происходивших тысячи лет назад. Рассказывал в подробностях, которые мог знать только непосредственный свидетель. Снова доктор Шарко проверил записи. И снова обнаружил, что голос говорил чистую правду.

Я спросил еще более вежливо:

– Значит, мы пришли к переселению душ?

Он яростно ответил:

– Не смейте смеяться! Шарко проник сквозь множество вуалей в памяти за тысячу лет. А я пошел дальше. Не на тысячу, а на десятки тысяч лет. Я, де Керадель, говорю вам это.

Лоуэлл сказал:

– Но, доктор де Керадель, воспоминания не передаются по наследству. Физические характеристики, слабости, предрасположенности, цвет, форма – да. Сын скрипача может унаследовать пальцы своего отца, его талант, слух, но не воспоминания о нотах, которые играл его отец. Не воспоминания своего отца.

Доктор де Керадель ответил:

– Вы ошибаетесь. Эти воспоминания могут передаваться. Через мозг. Точнее через то, что использует мозг. Я не утверждаю, что каждый человек наследует воспоминания своих предков. Мозг человеческий не стандартизирован. Природа – не рабочий в фирменной одежде. У некоторых людей, похоже, отсутствуют клетки, способные нести эти воспоминания. У других они неполны, неясны, в них много пробелов. Но у некоторых, немногих, записи полны, четки, реальны, как записи в книге, и нужна игла сознания, глаз сознания, чтобы прочесть их.

Меня он игнорировал, а доктору Лоуэллу сказал с напряженной страстностью:

– Говорю вам, доктор Лоуэлл, это так, что бы ни писали о наследственном веществе, хромосомах, генах – маленьких переносчиках наследственности. Говорю вам, я это доказал. И говорю вам, что существуют мозги, в которых записаны воспоминания, уходящие в те времена, когда человек еще не был человеком. Воспоминания его обезьяноподобных предков. И дальше этого – к первым амфибиям, которые выползли из моря и начали долгий подъем по лестнице эволюции, чтобы стать тем, чем мы стали сегодня.

Мне уже не хотелось прерывать, не хотелось вмешиваться – сила веры этого человека была велика. Он сказал:

– Доктор Карнак презрительно упомянул о переселении душ. А я утверждаю, что человек не может вообразить нечто несуществующее и тот, кто презрительно говорит о любом веровании, сам невежественный человек. Именно эта наследственная память лежит в основе веры в реинкарнацию и, может, веры в бессмертие. Позвольте в качестве иллюстрации привести одну из современных игрушек – фонограф. То, что мы называем сознанием, это игла, бегущая по бороздкам, сделанным опытом. Точно так, как игла фонографа бежит по бороздкам пластинки.

– После того как бороздки записаны, игла снова может пройти по ним, это называется воспоминаниями. Мы снова видим, снова слышим, снова живем, читая записанный опыт. Не всегда сознание находит нужную бороздку. Тогда мы говорим, что забыли. Иногда бороздки недостаточно глубоки, диск поврежден, и наши воспоминания смутны, неполны.

– Древние воспоминания, древние диски заключены в другой части мозга, в стороне от тех, что несут воспоминания этой жизни. Очевидно, так должно быть, иначе получилось бы смешение, человеку мешали бы воспоминания об условиях, которые больше не существуют. В древности, когда жизнь была проще и условия не так сложны, эти две области воспоминаний располагались ближе.

– Именно поэтому мы утверждаем, что древний человек больше полагался на «интуицию», а не на разум. И сегодня примитивные племена поступают так же. Но время проходило, жизнь все более усложнялась. Те, кто больше опирался на свои собственные воспоминания, чем на воспоминания предков, получали больше шансов выжить. Как только это расхождение началось, оно должно было совершаться быстро, как все подобные эволюционные процессы.

– Но природа никогда не теряет того, что когда-то создала. Поэтому на определенных стадиях своего развития у человеческого зародыша появляются жабры, а еще позже волосы обезьяны. И поэтому и сегодня есть люди, у которых запасы древних воспоминаний полны, их нужно суметь открыть, доктор Карнак, а открыв, суметь прочитать.

Я улыбнулся и отпил вина.

Лоуэлл сказал:

– Все это весьма предположительно, доктор де Керадель. Если ваша теория верна, эти унаследованные воспоминания будут восприниматься как прошлые жизни теми, кто может их вспомнить. Они могут быть основанием доктрины о переселении душ, о реинкарнации. Как еще их может объяснить примитивный мозг?

Де Керадель сказал:

– Это объясняет множество вещей, например, веру китайцев, что только человек, не имеющий сына, умирает на самом деле. Народную поговорку: «Человек живет в своих детях»…

Лоуэлл сказал:

– Новорожденная пчела отлично знает законы и обязанности улья. Ее не нужно учить веять, обмахивать, чистить, смешивать пыльцу и нектар в желе, которым кормят матку и трутней, не нужно учить, что для работниц следует смешивать другое желе. Никто не учит ее сложным законам жизни улья. Знания, память заключены в яйце, в личинке, в куколке. То же самое справедливо для муравьев и других насекомых. Но это не так для человека и других млекопитающих.

Доктор де Керадель ответил:

– Это справедливо и для человека.