Текст книги "Ритуал"

Он занервничал и вздохнул. Что-то и вправду случилось с ним к тридцати годам. Что-то, отдалившее его от других людей. Не только от друзей, но и от обычной мирской суеты. Он начал замечать, как переглядывались окружающие, стоило ему открыть рот. Как ухмылялись, когда он входил в офисы или на склады, где работал. Он нигде подолгу не задерживался и переходил на новую работу, тоже не приносившую удовлетворения. Его все реже куда-либо приглашали, а когда стукнуло тридцать два, и вовсе перестали. Лишь слабые и незащищенные женщины, казалось, чувствовали себя комфортно в его компании, хотя питали к нему слабый интерес, разве что находили поддержку. К тридцати четырем он был одинок. Одинок по-настоящему.

Еще в Лондоне и Стокгольме, перед походом, пока он не стал общаться с одним Хатчем, попытки заговорить с коллективом рассматривались как неуместные комментарии либо просто игнорировались. Никто даже не пытался поддержать выдвигаемые им предложения. Чаще всего ответом было молчание, а затем остальные трое возвращались к своей дружеской беседе. Он мешал им. С самого начала похода над ним, в лучшем случае, подшучивали.

То, что он отдалился от своих старых друзей, озадачило его и глубоко ранило. Это могло закончиться тем же, что случилось в Лондоне, через несколько лет после того, как он там обосновался. Люк знал, как город способен изменить любого. А может, он всегда страдал фундаментальным разобщением с другими людьми, но не замечал этого в молодости? Он не знал ответ. Да и слишком устал, чтобы думать об этом и, тем более, анализировать. На хрен, что ему терять?

– Дом, послушай. Сегодня утром… – Люк глубоко вздохнул.

Лежавший в палатке Фил отвернулся, лег спиной ко входу. Хатч был все еще занят кипячением воды для кофе, но напряжение казалось Люку почти невыносимым.

– Извини, дружище. Я хочу сказать, что мне очень жаль. Я насчет сегодняшнего утра. Это было просто… неприемлемо.

Какое-то время Дом не отвечал. С каждой секундой молчания вокруг лагеря будто сгущался холодный воздух. Когда он заговорил, его голос был спокойным.

– Что было, то было. Но засунь себе в жопу свои извинения. Мне они не нужны. И пока не встанет ребром вопрос нашего выживания, я не обмолвлюсь с тобой ни словом до самого дома.

Люк посмотрел на Хатча, который недовольно поморщился и поджал губы, но продолжал заниматься приготовлением кофе.

Люка бросило в жар. Голова закружилась. Его душили эмоции. Все накатило снова. Жалость к себе. Гнев. Сожаление. Горло сдавило, как при свинке, переполнив рот привкусом железа.

– Ладно.

– Ладно, так ладно. И клянусь, если подойдешь хоть к кому-то из нас снова, мало тебе не покажется.

Они что, разработали общую стратегию защиты? Обсуждали его? Конечно, обсуждали. Когда он уходил на разведку. Драка была хорошим поводом для прений.

– Будто ты не виноват. – В нем снова заговорил инстинкт. Тот ужасный инстинкт, который он едва мог контролировать, если чувствовал себя оскорбленным. Честно говоря, так было каждое утро в лондонской подземке, а потом – большую часть дня на работе, в магазине подержанных пластинок.

– А? Разве я тебя провоцировал? На то, что ты сделал? Разве заслужил это? Психопат чертов!

– Дом, – строго сказал Хатч.

– Перестань, Люк, – сказал Фил. – Просто перестань. На сегодня хватит.

– Да пошел ты, – неосознанно вырвалось у Люка.

– Опять за старое, – сказал Дом.

Люк глубоко вдохнул. Сделал паузу. Посмотрел на кончик сигареты.

– Ты с самого Лондона меня достаешь. Думаешь, приятно терпеть твои шуточки?

– Ох ты, бедняга, мать твою.

– Зачем ты опять меня унижаешь? Зачем?

– Завязывай, Люк, – сказал Хатч устало.

– Почему? Почему для вас всегда утомительно слушать меня? Я что, говорю что-то неуместное или глупое?

– Может, и так, – сказал Дом.

Люк проигнорировал комментарий, зная, что Дом пытается отыграться на нем за унижение, испытанное во время драки.

– Поверить не могу, что раньше мы были друзьями.

Дом не утихал.

– Мы больше не друзья, так что не напрягайся.

Внезапно у Люка исчезло всякое сожаление о нанесенных Дому побоях.

– Какого черта я делаю здесь, с вами? Эта мысль не покидала меня с того момента, как вы все появились у меня в квартире.

Дом приподнялся на локте, и Люк увидел его напряженное лицо в темном проходе палатки.

– Может, ты должен был уже тогда что-то сказать и избавить нас от своего общества на эти дни.

Люк громко рассмеялся.

– Забудь, что произошло утром. Кстати, сейчас я чувствую, что был прав. Просто забудь об этом на какое-то время и скажи. Скажи, какие у тебя ко мне претензии? Давай, выкладывай.

– Люк! – окрикнул его Хатч.

– Нет уж, позволь. – Люк снова перевел взгляд на Дома и медленно произнес:

– Что я такого сделал? Скажи мне. Ты постоянно меня доканываешь. Что бы я ни сказал, ты все отрицаешь. У меня нет права на свое мнение. Что бы я ни сказал, у вас с Филом на все есть саркастический комментарий. Или переглядываетесь с гнусными ухмылочками. Почему? Я из кожи вон лезу, но что бы ни делал, получаю взамен лишь неуважение. Будто я совершил какую-то непоправимую ошибку. Да, именно так. Неуважение. Но будь я проклят, если знаю, из-за чего заслужил это. Но я хочу это знать. Объясните мне.

Никто не проронил ни слова.

– Времена изменились, Люк. Мы все ушли вперед, – сказал Хатч.

– Что это значит? Только честно.

– Мы стали другими. Люди отдаляются друг от друга. Со временем. И в этом нет ничего плохого.

– Плохо приглашать кого-то в поход, а потом, отстранившись от него, смешивать с дерьмом. Даже когда все хреново, вы продолжаете так поступать.

– Ты зашел слишком далеко, – сказал Фил.

– Если мы тебя чем-то обидели, прости, – сказал Хатч. – Как нам сейчас с этим быть?

– Ты тут ни при чем. Ты ни в чем не виноват, Хатч. Я говорю не о тебе, а о той парочке.

Дом покачал головой.

– А ты никогда не думал, что некоторые твои слова могут нас бесить?

Люк поднял вверх руки.

– Какие, например?

Дом высунулся из палатки.

– Думаешь, кто ты есть на самом деле? Может, напомнишь нам, какой ты «вольный казак». Ни семьи, ни жены. Не веришь в моногамию. Не позволяешь никому орать на себя на работе. Не хочешь становиться заложником ответственности. Тебе уже тридцать шесть, дружище. Ты работаешь в лавке. Ты продавец. Тебе не восемнадцать лет. Но ты не изменился, и тебя сложно воспринимать всерьез. Потому что тебя до сих пор радует, что Lynyrd Skynyrd выпустили новый альбом.

Фил и Хатч захихикали.

Люк окинул взглядом всех троих, запрокинул голову и саркастически рассмеялся.

– Так вот оно что.

– Думаешь, твоя философия производит впечатление на людей, у которых в жизни есть хоть какая-то ответственность? Тогда, в Стокгольме, ты сказал, что сделал другой выбор. Какой выбор? Что ты сделал за свою жизнь? Честно? Чем можешь похвастаться?

Люк наклонился вперед и начал говорить повышенным тоном, пока не одумался и не понизил его.

– Это не соревнование. Мне не нужно то, что есть у вас. Честно, не нужно. А раз я не ведусь на это, вы пытаетесь выставить меня неудачником. Совершенно верно, я усложнил себе жизнь музыкальной лавкой, которая пошла кверху жопой. Переездом в Лондон. Но я – не бесцельный неудачник. Я работаю в магазине, чтобы свести концы с концами. Я не выбирал эту карьеру. Эта работа помогает мне платить за аренду. Я просто делаю это, и все. Я не такой, как вы думаете.

Фил хихикнул, и Люк понял, что тот смотрит на Дома. Ему что, тоже влепить? Он пристально посмотрел на Фила.

– Но вас это очень волнует. Вас бесит, что я не сижу, погрязнув в долгах, с какой-нибудь унылой сукой на шее. Вместо этого вы пиарите свою жизнь, будто хотите, чтобы я вам завидовал. Кто хотел бы такого, парни? Посмотрите на себя. Вы выглядите, как старые пердуны. Вы оба. Жирные, седые, а вам еще сорока нет. Это семья с вами такое сделала? Брак? Я тоже должен к этому стремиться? Завидовать? А если нет, я не в деле? Почему? Я вам отвечу. Потому что я напоминаю вам о том, чего вы не можете делать. Да, не можете. Потому что вам этого никто не позволит.

Дом просто покачал головой.

Фил тихо сказал:

– Сука.

Дом снова поднял глаза на Люка, пытаясь сдержать смех.

– Всякий раз, когда мы встречаемся, ты пытаешься утереть нам этим нос, на большее ты не способен. Задержка в развитии налицо.

– Что? Следовать зову сердца. Не идти на компромиссы. По-вашему, это удел неудачника?

– Только послушайте его, – тихо сказал Фил, проявив активность впервые после инцидента у церкви. – Он зарабатывает два с половиной фунта в час и живет в той же жопе, из которой не вылезал со второго курса университета.

– И все же тебя это бесит, – сказал Люк. – По-настоящему бесит. Вы носите в себе лишь сожаление и обиду. Я не виноват, что вы оба боитесь своих тупых женушек.

Дом фыркнул.

– А ты трахаешь паршивых шлюх и живешь как бомж. О, я бы не задумываясь поменялся с тобой местами. И где ты проходил курсы по торговле компакт-дисками и музыкальной прессой? В гребаном Финсбери-парке?

– Почему женщины, с которыми я встречаюсь, – паршивые шлюхи, а злобные стервы, с которыми вы спите, значит… желанные? Респектабельные?

Хатч покачал головой. В темноте было сложно понять, улыбается он или нервничает.

– Парни, вы переходите все границы.

Но его никто не слушал. Теперь даже он раздражал Люка, потому что, как обычно, пытался защитить Дома. Он всегда с ним нянчился. Знают ли они, как они вместе выглядят? – Деньги, – продолжил Люк. – Это самое ценное, что есть у всех, так? То, что они зарабатывают?

– Ну, это преимущество. Лучше, чем ничего.

– Это единственный критерий, по которому вы сегодня судите людей. Чем они владеют, что покупают. В какое унылое говно ты превратился. И не притворяйся, что ты счастлив, дружище. Не обманывай себя, потому что меня не проведешь. Я видел тебя на свадьбе Хатча. Сколько раз вы ругались с Гейл? – Он зло посмотрел на Фила. – А вы с Мишель? У нее весь день лицо было, как у бульдога, жующего осу. Я отделался от пары таких несколько лет назад. Выставил их на улицу вместе с мешками для мусора. Даже в мыслях не было на них жениться. Я имею в виду, о чем вы думали? По мне, лучше очутиться на улице, чем однажды проснуться рядом с одной такой унылой рожей.

Хатч протянул руку и крепко сжал Люка за икру.

– Люк, Люк, Люк, хватит! Хватит!

Потом Хатч вскочил и, обращаясь ко всем, сказал:

– Парни, знать вас не хочу. Ноги моей больше не будет в одной с вами комнате. Если забуду, напомните. У нас нет больше ничего общего. Протрите глаза. Мы сейчас по уши в дерьме. – Он двинулся в сторону деревьев, чтобы отлить.

– А кто в этом виноват, мать твою? – крикнул Дом ему в спину.

Люк еще не чувствовал, что закончил, что все высказал правильно.

– Когда выберемся отсюда, каждый пойдет своей дорогой.

– Хорошо, раз тебя это так волнует. Не буду больше навещать тебя. Можешь быть уверен, – сказал Дом и рассмеялся. В его голосе звучала нотка триумфа, отчего Люк с наслаждением вспомнил, как его кулаки прошлись по лицу уже бывшего друга.

– Принято.

– Мы пошли в поход лишь потому, что ты – нищеброд. Я, Филлерс и Хатч хотели отправиться в теплые страны, но ты не мог себе этого позволить. Хотели рвануть в Египет, понырять в Красном море. Вот что происходит, когда ты идешь на компромисс ради «свободного духа» и того, кто живет по своим правилам. Кто зарабатывает на жизнь торговлей компакт-дисками и вечно сидит без гроша. – Дом застегнул молнию палатки.

Люк сидел не шелохнувшись и пытался выровнять дыхание. Его снова душил гнев. В такие моменты он думал, что однажды кого-нибудь убьет.

– Тебе лучше подумать, – сказал он, обращаясь к закрытой двери палатки, – как завтра ты будешь вытаскивать отсюда свою бесполезную жирную задницу. Потому что, когда ты проснешься, меня здесь уже не будет.

– Да пошел ты.

27

Фил и Дом храпели в палатках. Фил издавал нечеловеческие звуки, словно какой-то двигатель. К такому шуму Люк не привык. Они с Хатчем молча слушали этот храп, сидя друг напротив друга. Между ними, в котелке варилась новая порция кофе. Пока вода была в свободном доступе, кофе имелось в избытке. Они курили, уставившись на голубое колечко огня на плитке. Он создавал хотя бы слабое ощущение уюта в темном, как дно океана, лесу. Тьма начинала дезориентировать, если всматриваться в нее и пытаться осмыслить все, что лезет в голову. Вокруг стучали капли дождя.

Люк замкнулся в себе, погрузившись в привычные мысли. Почему у одних людей есть все – карьера, деньги, любовь, дети, – а у других ничего? У него даже близко не было подобных вещей.

Или было? Он вновь обращался к нерешенным вопросам своего бытия. Если бы в молодости он женился на одной из тех девушек, которых бросил через год знакомства, таких, как Хелен, Лоррейн или Мел, походил бы сейчас на Дома, Фила или Хатча?

Вся тяжесть последних лет снова навалилась на него. Даже здесь, в этом месте, в этих условиях, после всего, через что ему пришлось пройти, он не освободился от собственных мыслей. Всякий раз, останавливаясь передохнуть, когда внешние раздражители утихали, он чувствовал себя каким-то изношенным и смертельно уставшим от жизни. Он был вынужден признать, что не получил ничего взамен страданий, бездомности, изменения направления или отсутствие такового, за свои осечки и ошибки. И он признался себе, что всегда мечтал о том, что было у его друзей: о семье, доме, карьере, их мнимой удовлетворенности жизнью. Пару лет назад его осенило, что без всего этого нельзя рассчитывать на признание. И это действительно так. Особенно в этом мире, и когда тебе далеко за тридцать. В то же время он презирал себя за жажду иметь то, что есть у Хатча, Фила и Дома, – недостижимые миры, которые многие считают чем-то само собой разумеющимся. Ненавидел себя за желание признания, зная, какие непростые чувства вызывает у него любая работа и отношения с другими людьми. Тем не менее, он мечтал обо всем этом. Это лежало в основе его жалкого существования и отчаяния. Может, он так и умрет неполноценным, неуверенным, разочарованным.

– Старик, я кое-чего тебе не рассказывал. – Хатч говорил тихо, но его голос был напряжен, будто он собирался сделать трудное признание.

Люк посмотрел на Хатча. Свет от огня выхватывал из темноты лишь его глаза и рот. В капюшоне и узкой шерстяной шапочке Хатч был едва узнаваем. Люк подозревал, что тот собирается рассказать ему о своих находках в церкви или лачуге, которые утаил от других. Либо о том, что он допустил просчет относительно их местонахождения на карте.

Люк приготовился слушать.

– Говори прямо. Это девиз сегодняшнего вечера. Только без иронии и всякого дерьма. А то я уже сыт по горло.

– Я заметил.

– Думаешь, я зашел слишком далеко?

– Не то слово. С тобой не соскучишься, шеф. Похоже, они в шоке от твоего поведения.

Люк почувствовал первые уколы совести, но обрел контроль над собой.

– Нет. Я не перегнул палку. Я должен был выговориться.

– Ясно.

– А ты просто стоял в стороне. У тебя тоже бывают моменты. Никогда не замечал, что кто-то топчет тебе яйца, когда у тебя кризис. Почему со мной должно быть по-другому? Я этого не потерплю.

Какое-то время Хатч молчал. Потом заговорил:

– Люк, я бы сказал, что в Лондоне ты спалил несколько предохранителей. Таких, которые не заменить. Сделал это сам. Когда я был консультантом по выплатам. Помнишь?

Вместо того чтобы инстинктивно включить защитный механизм, Люк кивнул.

– Сейчас я не в очень хорошей форме. Если честно, я уже сыт по горло.

– А попробуй направить свою ярость в правильное русло.

– Я иногда бываю очень зол. Наверное, я психопат или что-то в этом роде, – заявил Люк тоном, не терпящим возражений.

Хатч рассмеялся.

– Я серьезно. Этим утром. С Домом. Это уже не первый раз. Со мной было такое в метро, по дороге на работу.

– Ни фига себе!

– Месяца два назад. Какой-то придурок влез в вагон, прежде чем я успел выйти. Знаешь, там объявляют, что сперва нужно выпускать людей. И еще про то, как перемещаться по вагонам. Но никто не слушает. Как бы то ни было, я полез в драку. Вытащил этого пиздюка за шею из вагона и уложил. На платформу. На глазах у трех сотен людей. Мне было плевать. Я просто хотел, чтобы этот засранец знал, что нельзя лезть в вагон, когда кто-то выходит.

– Тебя арестовали?

– Оштрафовали.

– Шутишь?

Люк покачал головой.

– Мне нужно найти выход, иначе я сойду с ума. В моей коробке не осталось предохранителей. Все перегорели. Расплавленная пластмасса и провода, дружище. Вот кто я такой. В этом году у меня был десяток стычек. На публике. И еще кое-что.

Он замолчал, сплюнув в темноту.

– Я просто очень зол. Все время. Было у тебя когда-нибудь такое?

– Не могу сказать.

– Это я, я, все время я. Понимаешь? Я, и только я. Я хочу остановить это. Хотя бы ненадолго.

– Вот почему я живу в деревне. Город мне не подходит.

– Думаю, ты прав.

– Знаю, Дэвон зовет. Пора домой, шеф.

Люк кивнул и почувствовал, что мыслями он где-то в другом месте.

Хатч вернул его в реальность.

– Тем не менее, я хочу рассказать тебе кое-что. Но только между нами.

– Что?

– Ты поймешь, почему я не хочу, чтобы ты поддевал толстяков насчет их жен. Надеюсь, это поможет избежать будущих военных действий.

– Продолжай.

Хатч сделал длинную затяжку и выбросил сигарету. Она упала во тьму, оставив сноп оранжевых искр. – Мишель выгнала Фила из дома.

– Да ну?

Хатч кивнул.

– Ему пришлось перебраться в квартиру. Она забрала девчонок и дом собирается забрать. Сплошной шантаж.

– Почему?

Хатч оглянулся через плечо на палатку, где спал Фил. Когда после короткой паузы оттуда снова донесся храп, он повернулся к Люку.

– Он никогда ей не нравился. Ты знаешь это. Но он был при деньгах. Мамин-папин банк, потом агентство недвижимости. Только поэтому она им и заинтересовалась. Хотя дела на том фронте шли не так уж и хорошо. Его компания пострадала от кризиса, агентство недвижимости. Никто не будет покупать шикарные апартаменты, которые строит его фирма. Если у него и было чего-то много, так это долгов. А все из-за кредитов и займов. Им нечего возвращать банкам. Как только все зашаталось, Мишель умыла руки. Он и дом на Кипре потерял. Банкрот.

– Вот дерьмо.

– Не то слово. И Домжа в той же лодке, плюс-минус пара миллионов.

– Нет.

– Шшш. – Хатч снова посмотрел в сторону палаток. – Развелся.

– Правда?

Хатч кивнул и потянулся к котелку.

– Передай ведро.

Люк протянул ему свою пустую кружку.

Хатч сосредоточенно наливал кофе из котелка.

– Еще до моей свадьбы. В тот день они даже формально не были вместе. Гейл уже несколько лет сильно подавлена. Вопросы самооценки. Или послеродовая депрессия из-за рождения Молли, их последнего ребенка. Кто знает? В прошлом году она просто опустила руки. А ты знаешь, какой букет у их младшего? Астма, синдром дефицита внимания. Теперь они думают, что это аутизм. Все, что полагается. Плюс Дома выгнали с работы. Маркетинг в сфере финансовых услуг. Сократили. Весь его талант как водой смыло.

– И чем он сейчас занимается?

– Присматривает за детьми, злится. Вертится как белка в колесе, но толку мало. Гейл живет у матери. Сидит на таблетках.

Люк закрыл лицо руками и застонал:

– Вот дерьмо.

– И он проделал весь путь из Швеции, чтобы замудохаться, заблудиться и получить от тебя не одну взбучку, а две. Вот почему они оба взвинченные и сварливые. И, похоже, им не так уж приятно видеть, что кое-кто прожигает жизнь без всякой ответственности.

– Какого хрена ты не говорил мне этого раньше, Хатч?

– Они не хотели портить отпуск. Просто хотели полностью отвлечься, а если бы ты узнал, пришлось бы слишком многое объяснять и погрязнуть в самоанализе.

Люк почувствовал, что попал под холодный душ. Он вздрогнул. Его переполняла ненависть к себе.

– Боже, какая я сука.

– Ты не должен был знать.

– Будто они мне не друзья.

– Не так уж вы были близки, шеф. Ты исчез с их радаров на долгие годы.

– Я знал, что что-то стряслось. Знал. Должен был догадаться. Боже, какой я эгоист. Я весь ушел в себя. Не видел дальше собственного носа…

Его прервал треск. Где-то среди бескрайних лесов, в океане невидимых зарослей и древесных обломков, хрустнул то ли ствол, то ли крупный сук. Этот треск, казалось, разнесся во всех направлениях, и было невозможно понять, где его источник.

– Боже, я здесь чокнусь.

Хатч с шумом выдохнул.

– Я тоже.

– Я уже слышал такое раньше. Рядом с лачугой.

– Просто ветка упала.

– Думаешь?

– Больные ветки раскисают от воды и отваливаются.

Но последовавшая затем серия звуков не могла быть вызвана деревом. Ничего подобного они ни в этом, ни в любом другом лесу не слышали. Смесь бычьего кашля и шакальего лая. Такой глубокий и сильный звук могло издавать только очень крупное животное, дикое и свирепое. С которым лучше не встречаться. Звук повторился метрах в двадцати от них, с подветренной стороны. Но не сопровождался шумом движения.

Это определенно было какое-то животное, но Люк знал, как тьма приглушает или усиливает ночные звуки. Даже маленькую жабу можно услышать за несколько километров, отчего она покажется гигантской. Птичий крик легко принять за человеческий, а в звуках, издаваемых некоторыми млекопитающими при спаривании, можно даже разобрать слова. Он напомнил себе, что здесь нет хищников, которых стоит опасаться. Наверняка много диких животных, но пока они не наступили на гадюку или не перешли дорогу росомахе с потомством, с ними все будет в порядке. Они уже проверяли. Дело в «городских ушах», не привыкших к ночным крикам дикой природы. Что-то вроде этого быстро сказал себе Люк.

И все же нечто очень крупное, сильное и жестокое забросило вчера на дерево тушу. Оленя или лося. Содрало с нее шкуру и закинуло наверх, будто пометив территорию или устроив запас пищи.

Хатч прервал тревожные мысли Люка:

– Обязательно закопай пакетики от супа и банку от хот-догов поглубже. А то ночью здесь будет рыться какой-нибудь длинноносый засранец.

Люк фыркнул, хотя ему было не до смеха.

– Что, по-твоему…

Снова этот звук. Еще ближе, но на этот раз за спиной у Люка, а не у Хатча. Будто нечто бесшумно кружило вокруг лагеря.

Лучи их фонариков рассеялись среди деревьев, поглощенные плотными влажными стенами листвы.

– Барсук, что ли, – предположил Хатч.

– Росомаха?

– Понятия не имею.

– Медведь?

– Возможно. Но здесь они слишком мелкие, чтобы представлять какую-то опасность. Просто хлопни в ладоши, если кто-то подойдет тебя обнюхать.

Как Люк ни старался, он не смог представить себе маленького медведя.

Через десять минут молчания Хатч со стоном поднялся. Казалось, он убежден, что опасность миновала. Люк был встревожен не на шутку, но Хатч обескуражил его своим самоуверенным заявлением:

– Пойду лягу, шеф, и попробую заснуть. Разбуди меня завтра перед уходом. Нужно взглянуть на карту и обсудить тактику.

– Конечно. Без проблем. Лучше, если я уйду с первыми лучами солнца, – бросил Люк через плечо, продолжая выхватывать фонариком из темноты ближайшие деревья. До них было легко дотянуться рукой из палатки, настолько плотно лес обступал их ветхий лагерь.

Хатч кивнул.

– Не думаю, что мы сможем далеко уйти. Мне кажется, нам лучше переждать здесь, пока колено Дома не утихнет. Воды у нас достаточно. А ты, по крайней мере, будешь знать, где мы. Примерно.

После небрежного обсуждения столь важного вопроса Хатч расстегнул молнию палатки, которую делил с Домом, и стал возиться со шнурками, словно в ситуации не было ничего особенного. Своего рода туристская формальность без пугающей подоплеки. Но именно эта подоплека не выходила у Люка из головы. Просто Хатч слишком устал от холодного, странного и черного, как смоль, мира, чтобы рассуждать о ночных криках.

– Спокойной ночи, – сказал Люк.

– Спокойной ночи, – ответил Хатч сквозь звук застегиваемой молнии.

Люк посмотрел, как палатка шатается, пока Хатч готовится ко сну. Увидел, как ярко-желтое пятно от луча фонарика пробежало по стенке палатки, словно светящийся глаз в иллюминаторе подводного аппарата в черном море окружающего леса.

Люк сел под навес палатки, слушая хриплое дыхание Фила и храп Дома. Через несколько минут после того, как фонарик Хатча погас, тот уже свистел носом, провалившись в глубокий сон.

Люк вытащил сигаретную пачку. Лицо и тело буквально горели от усталости. Голова была неестественно тяжелой, но работала хорошо. По крайней мере, здесь он мог курить.

Он зажег сигарету. Курил медленно, мысленно спрашивая себя, как могло случиться, что о них забыли?

Докурив, он протер глаза и забрался в палатку, где спал Фил.

28

Луна, большая и яркая. Разве она может подходить так близко к Земле, пересекая ночное небо от горизонта до горизонта?

Серебристый свет морозит верхушки уходящих в бесконечность деревьев. Ближе к земле, где лунный свет смешивается с холодом, воздух голубовато-белый и газообразный. А лес напоминает колючий контур армейских рядов, замерших в жутком марше. С копьями, штандартами и огромными бронированными панцирями, выступающими из темной массы. Но в этом месте лес расступается. Будто чего-то сторонится. Толстые стволы древних деревьев и хлесткие стены папоротника тревожно отступают от края поляны, посреди которой стоят провисшие, выцветшие, запятнанные палатки. Ничто, кроме высоких сорняков и травы, не смеет нарушить границы лагеря.

А что это висит на деревьях? Что-то трепещет на ветру, натянувшись вдоль черной опушки леса, как стираное белье, сорванное ветром с веревки и застрявшее в ветвях. Возможно, рваные рубахи, выброшенные хозяином. В количестве трех штук, а под ними – три пары потрепанных кальсон. И все в пятнах ржавчины.

Это кожа. Содранная с мертвых тел. Вымпелами развешанная на деревьях вокруг места, где ты искал убежище.

И теперь что-то движется там, в туманной тьме за деревьями. Что-то невидимое, с хрустом ломающее ветки.

Меряя шагами окаймленную сорняками поляну, вскоре оно начинает заявлять о себе повизгиванием, иногда срывающимся на лай, взмывающий в ледяную чистоту иссиня-черного неба. Крик, который это место знало задолго до того, как ты очутился здесь, дрожащий и одинокий.

Оно пытается тебе что-то сказать.

Дает тебе знать, что ты можешь ждать его здесь и смотреть, как оно бросится на тебя из-за деревьев, либо попытаться бежать на своих онемевших ногах. Беги отсюда сквозь прутья и силки запущенного леса. В это вздымающееся войско, которое не даст тебе легко пройти сквозь свои ряды.

Похоже, оно большого роста, потому что ветви, растущие высоко над землей, начинают качаться перед тобой. Некоторые, сгибаясь, со свистом возвращаются на прежнее место, где с трепетом замирают. И сквозь серебристые листья доносится низкий гортанный рык, похожий на чей-то голос. Но что он говорит, ты не в силах разобрать. Наполненный собачьим поскуливанием, бычьим кашлем и шакальими криками. Его дыхание окутывает листву туманом, и ты видишь, как нечто длинное и черное быстро движется меж кустов и стволов деревьев.

Опускаясь к земле все ниже, оно готовится предстать перед тобой.

Потом воздух наполняется криками. Но не здешний холодный воздух, осознает Люк, а воздух снаружи его кошмара, где происходит нечто худшее.

29

Во сне Люку показалось, что крики доносятся издали. Он лежал, окутанный чьим-то ужасом, уставившись в темный потолок палатки, которую делил с Филом.

Он еще не отошел от глубокой амнезии, из которой его выдернули, поэтому первой мыслью его было лежать неподвижно и ждать, когда крики смолкнут. Но истерические, безумные крики не прекращались. Ужасные крики до смерти напуганного человека наполнили воздух бурлением, в котором не могла родиться ясная и способная быть услышанной мысль.

Очнувшись в холодной тьме, Люк понял, с ужасом и внезапным облегчением одновременно, что шум доносится из соседней палатки. Кричал Дом.

Провисшая ткань потолка колыхалась из-за суматохи в соседней палатке, откуда доносились крики. Ему показалось, что кого-то с силой выдернули из спальника под хруст рвущейся в клочья материи и треск ломающихся кустов.

Люк быстро сел и нащупал замок молнии на своем спальном мешке. Пошарил в темноте, пытаясь найти фонарик, но безрезультатно. К тому моменту, как он, забыв про фонарик, старался достать дрожащими пальцами швейцарский нож из переднего кармана промокших брюк, рядом уже сидел Фил.

– Что это? Что это? Что это? – в шоке повторял Фил, но по его тону чувствовалось, что он ждал подобного и теперь лишь хочет знать подробности.

Затем их движения и слова стихли, как и вопли Дома. Все замерло в молчании от внезапного рева, изданного Хатчем. В этом коротком крике было столько боли, что услышавших его затошнило. За ним последовал какой-то детский всхлип, и все смолкло.

Что-то крупное с шумом прокладывало себе путь сквозь деревья, прочь от лагеря. Устремлялось в лес, отбрасывая в стороны и ломая в щепки все древесные преграды. Прежняя тишина возвращалась, нарушаемая лишь тихим стуком дождя по листьям и ткани наполовину рухнувших палаток. Потом в этот вакуум прорвались крики странных птиц и животных, словно эти существа тоже были напуганы шумом в лагере и нервно взывали из темноты к выжившим, погребенным под развалинами.

Фил щелкнул фонариком. Из его рюкзака свисали цветные кишки одежды. У провисшего входа в палатку валялись две сырые водонепроницаемые куртки. На полу не было ни дюйма свободного места. Все было завалено барахлом Фила. В этом беспорядке Люк увидел свой фонарик и схватил его.

Из соседней палатки доносилось учащенное дыхание Дома. Будто он задыхался или переживал сердечный приступ.

Люк сбросил с ног спальный мешок. Наступил на холодные непромокаемые брюки, все еще сырые от вчерашнего дождя. Содрогнулся, коснувшись голыми частями тела липкого пола и влажных стен палатки. Согнувшись пополам, стал пробираться к выходу, ища глазами ботинки. Внутри они были все еще мокрыми. Он отбросил их в сторону. За спиной возился со своей одеждой Фил.

Выставив вперед нож, Люк вынырнул из палатки. Потерял равновесие, чертыхнулся, нашел опору и поднялся на ноги. Ночной воздух жег щеки. Обостренный слух улавливал стук тысяч невидимых капель. Сквозь небольшие отверстия в пологе леса небо черной дырой тут же втянуло в себя слабый луч фонарика. Люк был не в состоянии сдвинуть свое тело из-под навеса.

Когда белый свет фонарика опустился на землю, в поле зрения попала вторая палатка.

В ней было что-то до ужаса неправильное.

Люк тяжело дышал, стараясь не всхлипывать. Палатка полностью обрушилась, превратившись в месиво из нейлона и веревок. С одной стороны зияла большая дыра, в которой виднелась рваная белая сетка внутреннего отсека, неуместно смотревшаяся на фоне сырой черной земли. Вокруг рваных краев отверстия на внешней оболочке палатки поблескивали брызги, сгустки и лужицы какой-то жидкости. Луч слабого белого света из зажатого в дрожащей руке фонарика метался по пятнам на изодранном нейлоне. Они были ярко красного цвета – насыщенная кислородом кровь.