Текст книги "Багрянец"

Как нередко бывает с поисками в Интернете, Кэт унесло в направлении, не относившемся к тому, с чего она начинала. Но больше всего в истории с Уиллоузом ее удивляло то, что в журнале никто о нем даже не говорил: учитывая, как «Лайф энд стайл» обожал местных богачей, знаменитостей и успешных людей, это выглядело очень странным. На будущее Кэт решила спросить Шейлу про Тони, когда в следующий раз позвонит на свою работу.

К вечеру ее интерес к пропавшим туристам и Мэтту Халлу иссяк, и желание помириться со Стивом вышло на первый план. Им предстояло вместе делать репортаж о новой выставке в Эксетере с результатами раскопок в Брикбере. Меньше всего Кэт хотелось водить мрачного Стива между экспонатами и говорить, что фотографировать, пока он будет угрюмо давать односложные ответы.

Ложась спать, Кэт отправила ему сообщение: «Надо завтра поговорить про Эксетер. Целую, К».

9

Между выставкой и далекими годами, когда в пещерах жили, прошло бесконечно много времени, но чувствовалось это гораздо меньше, чем Хелен хотелось бы. Недавно выкопанные артефакты находились в великолепном состоянии, но представляли для нее неприятное зрелище.

«Дом потерянного племени: 60 тысяч лет до н. э.». Реликты, из которых состояла выставка, достали с самого глубокого на данный момент уровня в пещерах Брикбера – крупнейшей стоянки неандертальцев из всех найденных в Британии. Давно вымерший вид с перерывами жил в этих пещерах на протяжении пятнадцати тысяч лет.

Хелен приостанавливалась, разглядывая карты, иллюстрации и таблички с информацией. Ей хотелось посмотреть фильмы, но рядом со светящимися экранами и кнопочками всегда вертелись дети.

Первым артефактом, позволившим определить, что останки в пещере принадлежали неандертальцам, оказался обоюдоострый топорик. Его выпуклое и округлое лезвие, формой напоминавшее букву U, отливало синевато-черным блеском под электрическим освещением.

Табличка объясняла предназначение орудия: «Мясницкий топор: декапитация, разделка трупов, отделение мяса от костей». Камень, заостренный и обточенный, чтобы кромсать и препарировать плоть. Хелен хватило одного взгляда на лезвие, чтобы без труда представить, какой урон оно может нанести. Когда-то под прекрасной в своей суровости землей, которая проглотила и выплюнула Хелен, искавшую следы брата на его последнем пути, по этим же орудиям обильно текла кровь.

Пена на мордах псов в Редстоун-Кросс, утомившая женщину прогулка по ветреным холмам, звериные вопли, записанные ее братом, – все это, вместе взятое, породило неприятные картины в голове Хелен этой ночью. Первый раз она проснулась в четыре часа, вздрогнув и с ужасом обнаружив себя в незнакомом помещении, вдали от дочери.

Подробностей сна она не помнила: только темно-красные пятна вокруг и какое-то сумасшедшее движение. Утром Хелен проснулась не выспавшись, в состоянии, очень похожем на похмелье. А на выставке настойчивая мысль, что во сне она увидела нечто ужасное, не только возродилась, но и стала еще назойливее.

На больших холстах, висевших в смежных лестничных пролетах, отображались подробные копии наскальных рисунков, и Хелен показалось, что во сне она видела именно эти изображения на красных стенах. Но во сне они двигались под гипнотическую мелодию ветра, непрерывно свистевшего в тесном и влажном туннеле.

Взгляд Хелен привлекло трехмерное изображение рядом с топорами: на нем коренастые люди с грубыми лицами, казавшиеся еще толще из-за одежды из звериных шкур, окружали гигантского зверя, павшего в высокую траву от многочисленных ран. Они снимали плоть с костяного каркаса слоноподобного существа. Древки черных копий и бивни торчали из тумана, словно изгородь, над ними кружили стервятники, готовясь пировать, а раненый охотник с посеревшим лицом лежал на боку, хватаясь за ребра и сухую руку. Суровые времена.

Чтобы добраться до выставленных экспонатов, потребовалось просеять тысячу тонн осадочного слоя, нанесенного естественными движениями почвы, паводковыми водами и ледниками, отделившими этих первобытных людей от тех, кто появился позже, около 45 000 лет до н. э. – пятнадцать тысяч лет спустя. В другом отделе пещер нашли более поздние останки – они находились на первом этаже, и как раз Хелен собиралась туда пойти.

Но когда в пещерах Брикбера жили неандертальцы, по-видимому, в темных недрах земли происходило и нечто другое. Нечто ужасное, причины которого экспертам были неясны.

Должно быть, свою роль сыграл голод в экстремальных погодных условиях: постоянное падение температуры, медленный Гольфстрим, мерзлая тундра, наползавшая из-за северных ледников. Благодаря иллюстрациям Хелен очень живо представила себе усталых охотников, возвращающихся с пустыми руками домой, где дети и старики стремятся глубже укрыться в пещере и сгрудиться вокруг огня, пока голодные псы вечной зимы воют снаружи и внутри холодного лабиринта сырых нор.

Последняя глава в экспозиции, посвященной неандертальцам, привлекла множество оживленных школьников. При взгляде на нее мысли Хелен стали еще мрачнее, чем на рассвете, – при виде этого любая мать сильнее прижала бы к себе ребенка.

Пол стенда, сделанный под камень, усыпали осколки человеческого черепа, походившие на щебень, – когда-то это был череп мальчика, теперь не отличавшийся от разбитой вазы.

Под разбитым черепом раскинулся развалившийся человеческий скелет, каждая часть которого лежала, как в футляре, в прямоугольной плите из красного камня, вынутой из пола пещеры. Таковым стало последнее пристанище молодого неандертальца мужского пола, на момент смерти истощенного от голода.

Белые таблички рядом, больше напоминавшие нечаянно написанную темную поэзию, рассказывали о семи детях и трех подростках, найденных под грудой обломков внутри одной из неандертальских пещер. Теперь три крошечных детских черепа смотрели из витрины на свет будущего, где их отвратительную историю пытались истолковать; в больших глазницах и маленьких челюстях читалась решимость. Сначала археологи предположили, что дети и подростки погибли при обвале, но, как обнаружила медицинская экспертиза костей, судьба их была другой: каждого расчленили вручную, а потом кости разбили, чтобы их грызли зубы других неандертальцев – может быть, товарищей этих детей или даже членов семьи.

Установить это удалось по характерной для неандертальцев аномалии – тавродонтизму, из-за которого зубы становились крупнее и больше выдавались из десен. Прочитав об этом, Хелен зажмурила глаза, отгоняя видение желтых зубов, сомкнувшихся вокруг крошечной кости… «и сосущих обезьяньих ртов».

«Истоки. Как все началось».

Хелен отошла, пока на маленьких черепах не начали проявляться другие черты и выражения, и остановилась у груд камней на фотографиях. Точнее, это оказались не камни, а окаменевший гиений помет, богатый останками звериных и человеческих костей. Рядом с неандертальцами жили и гиены, обитавшие в своем загоне – яме внутри ответвления, примкнувшего к основной сети пещер. Теперь из-за движений земли эта яма стала непроходимой, но тогда в нее можно было попасть через расселину на поверхности.

Табличка рядом с фотографиями утверждала, что добычу «затаскивали внутрь через расселину, чтобы съесть внизу». На черепе и тазовой кости мамонта остались следы зубов, указывавших, что раньше существовал еще один, неизвестный, вид гиен, и они были так же крупны, как и те, что до недавнего времени считались вымершими.

Среди окаменевшего помета шакалов, живших в яме, также нашли непереваренные зубы и кости неандертальцев. Волки и гиены ушли с равнин Северо-Западной Европы вслед за стадами мамонтов и охотниками-неандертальцами и пришли в Британию через Доггерленд.

Неподалеку от склада детских костей, обладателей которых сожрали им же подобные, нашли еще шесть тел: их похоронили по-другому – рядом друг с другом.

Эти люди на момент своей смерти были стары, и черепа их остались целыми. На голове каждого виднелся характерный для неандертальцев выступ – «узелок на затылке».

Внешность одной из пещерных жительниц художники-палеоантропологи восстановили в виде бюста на пьедестале.

Прямо из доисторического мрака в лицо Хелен, находившееся на одном уровне с ее глазами, ухмылялась женщина с кожей чайного цвета, покрытой глубокими морщинами. Во времена Хелен такое лицо было бы у женщины восьмидесяти лет, если бы она всю жизнь проработала на открытом воздухе без солнцезащитного крема.

На длинной голове росли клочья белых волос, в мутно-карих глазах читался ясный суровый человеческий ум, нос картошкой заканчивался крупными черными ноздрями. Хелен вспомнился потасканный бездомный, увиденный однажды в Сохо, – он заворачивался в «Юнион Джек» как император в мантию.

В отличие от детей, пожилых похоронили с почетом и заботой: умереть в «престарелом» возрасте, на четвертом десятке – немалое дело; возможно, их погребли, когда еды было побольше. Ни одно животное не потревожило останков, и покойники остались в пещерах там же, куда их положили где-то между 55 000 и 50 000 годом до н. э.

Атмосфера внутри непроходимой известняковой пещеры позволила костям сохраниться так, что при анализах разглядели даже признаки артрита и кариеса. Этих престарелых неандертальцев берегли и даже любили: подобные признаки человечности внутри этой бойни не могли не радовать.

В мелких могилах химики также обнаружили красные следы железно-оксидного пигмента: из поколения в поколение местные неандертальцы перед погребением покрывали останки «особенных мертвецов» краской цвета ржавчины. И каждый из покойников отправлялся в вечность с тяжелым черным топориком, лежавшим прямо под костлявой рукой.

10

«Все время вижу лица – красные лица. Каждый раз, стоит заснуть, они то выплывают из темноты, то исчезают. И дым. Красный свет на стенах. И ветер – постоянно ветер.

Но там, в этом черном месте, не только они. Не только красные люди. Там что-то намного больше их, с темным лицом… И такие белые твари, будто большие крысы… Их водят на задних лапах, как собачек в цирке, но они больше медведя. Как будто черти снятся.

А хуже всего – крики малышей. Младенцев, детей. И когда эти собаки или черти начинают скулить, а дети – кричать, я просыпаюсь. Просыпаюсь и плачу».

При виде репродукций наскальной живописи на выставке Кэт еще больше почувствовала, как совпадают сны, пересказанные Мэттом Халлом, с ее собственным мнением о неизменно мрачном, диком и жестоком прошлом человечества. Для нее история была воплощением тьмы: самые истоки человека обрели эпохальный статус благодаря своей отвратительности.

Даже простые предметы одежды, висевшие в музеях за стеклом, напоминали Кэт о смерти и изуверствах; история от начала и до конца представляла собой собрание ужасов, сохраненное ради развлечения зверя-человека. Она не ощущала большой разницы между пребыванием в музее и на похоронах. Новейшие находки в знаменитых пещерах Брикбера одновременно заострили чувство собственного времени и уменьшили ощущение безопасности в нем.

Стекло, за которым лежали артефакты, было настолько чистым, что у больших витрин Кэт невольно боялась провалиться внутрь. «Тогда» и «сейчас» оказались слишком, неестественно, близко.

Внизу ожидали чистые уборные и стильное кафе, мимо краснокирпичных стен музея со свистом и громом проносились автомобили, обычные люди ходили среди экспонатов в современной одежде, а шумный школьный класс, пройдя мимо Кэт, рассыпался, ученики разбежались, каждый в своем направлении. И все же, невзирая на современные экраны повсюду, присутствие первобытного, дикого духа пещеры, извлеченного напоказ из недр жестокого прошлого во всей своей живой отвратительности, среди этого искусственного пространства только усиливалось.

Время от времени Кэт смотрела на потолок и окна, чтобы вырваться из оцепенения – ее как будто заставляли смотреть на улики военных преступлений. Успокаивало присутствие остальных и Стива с его камерой – одна она сюда не зашла бы.

– Будто склеп, да? – заметил Стив, видя, как медленно и невесело они с ней двигаются. В кои-то веки он и Кэт думали одинаково.

Первый этаж галереи копировал самую крупную пещеру в подземной сети Брикбера – так называемую «Большую палату». Стены и потолок между инсталляциями, выкрашенные в пещерные охру и уголь, образовали темное, кроваво-красное помещение, похожее на женское чрево. Тени давили, усиливая ощущение закрытого каменного пространства.

Щель, из которой Мэтт Халл несколько лет назад забрал несколько сувениров, оказалась лишь окошком заднего вида, выходившим в большую подземную нору, состоявшую из нескольких отдельных пещер: во всех них на протяжении десятков тысяч лет с перерывами обитали различные подвиды человека.

Это было очень важно – одной только своей культурной значимостью изделия этих древних племен, теперь выставленные для публики, опровергали многое из того, что наука знала о первобытных людях. Вся информация о первых колонизаторах Британии теперь пересматривалась от начала и до конца. Репортаж об этом хотел бы написать каждый фрилансер «Л&С», а досталась такая возможность Кэт, и та пыталась убедить себя, что ей повезло.

Вокруг нее по стенам бежало стадо лошадей – длинные и чувственные линии, обозначенные толстыми угольными мазками, передавали стремительность бега. Репродукции наскальной живописи привлекли ее взгляд в первую очередь. Динамики даже негромко воспроизводили крики животных и стук копыт по древней почве Девона.

На красных мордах лошадей застыло выражение ужаса, причиной которого были собаки, гнавшиеся за ними.

В центре изображения находилось горбатое существо с черной мордой неестественной величины – оно возглавляло стаю охотничьих псов, и к нему же доисторический художник желал привлечь взгляд своих зрителей. Существо будто бы бежало на задних лапах или, возможно, подпрыгивало, набрасываясь на лошадь в конце стада, – трудно было сказать.

В глазах на сморщенной морде существа застыло безумие, злобная жажда и идиотический садизм. Эту высеченную в скале морду каждое поколение пещерных жителей снова и снова заботливо подкрашивало красной краской. Изображенный «териантроп» – так назывались подобные существа – приводил археологов в замешательство.

На стенах пещер нашли изображения трех таких химер – диких и странных созданий, смешавших в себе черты человека и животного. Чтобы добраться до зловещих рисунков этих тварей, потребовалось терпеливо копать и просеивать на протяжении четырех лет.

Здесь, в темном помещении, где влажный воздух сотрясали голоса испуганных животных, Кэт не хотелось долго рассматривать изображения. В ее глазах твари с головами шакалов служили воплощением ужаса, таящегося в природном порядке вещей и доведенного до своей чистой, беспримесной и потому пугающей крайности. А природный порядок вещей заключался в бесконечном повторении кровопролития по всему миру.

Кураторы выставки предполагали, что три человеческих силуэта с песьими головами (один – большой и черный как смола, два других – поменьше, отвратительно бледные) – это боги или сверхъестественные существа, в которых, если верить, могли превращаться шаманы. О том, что на самом деле изображали эти рисунки, можно было только догадываться по пережиткам верований людей каменного века и австралийских аборигенов.

«Они думали, что способны общаться с миром духов? – конспектировала Кэт. – У них была своя религия, гораздо старше Библии?»

Тут она сбилась: перед глазами встало постаревшее лицо Мэтта Халла и то, что он недавно рассказал:

«Их лица красные, всегда красные, они несут страх. Морщины, шрамы, грязь. Жуткие раскрашенные лица. Они бьют камни на палках друг о друга, говорят или поют что-то – такой ветер, что все звучит странно и громко. Ветер всегда с ними в темноте, он выходит из земли, а с ним – собаки. Черти. Все время их слышу, чертей. Как они выходят».

Кэт снова сосредоточилась на конспекте и указаниях Стиву: ей нужно было, чтобы он сфотографировал таблички с информацией. Стив не заметил ни задумчивости Кэт, ни неудобства, которое она испытывала, – он видел только то, что находилось перед объективом.

– Страшный малый, – прошептал Стив, когда они добрались до трехмерной модели головы старейшины. – Похож на Шрека, по-моему. Как думаешь?

Сморщенное лицо показалось Кэт очень непривлекательным. В темных деснах не хватало коричневых зубов; с лица, «напудренного» до цвета паприки и окруженного взъерошенными белыми волосами, пялились красные глаза. На коже, пребывавшей в гораздо худшем состоянии, чем у неандерталки на втором этаже, будто остались капли засохшей крови, и черты лица у старейшины были более широкими и плоскими.

«Красные люди».

Несвязный рассказ Мэтта оказался предсказанием. Возможно (задумалась Кэт), угрозы от местных преступников, решивших, что Мэтт Халл с высоты своего полета стал свидетелем наркотрафика, просто ухудшили жуткие фантазии несчастного? Быть может, испуг смешался с впечатлением от артефактов? Мэтт жил рядом с раскопками, а из-за масштаба и стоимости в операции с самого начала участвовали волонтеры из местных, помогавшие осторожно снимать тонны земли с содержимого пещеры. Эти волонтеры, конечно же, видели и наскальную живопись, и погребенных старейшин, которых, как им сказали бы, разрисовывали красным. Население Редхилла было немногочисленным, и местные, без сомнения, сплетничали о выкопанном, а Мэтт что-то слышал. «Толчок».

Кэт снова вернулась к главной теме конспекта.

Бывший вход в «собачью палату» для гиен открыли во время последних раскопок Большой палаты, что дало археологам доступ на более низкий уровень. Трудно представить, но и неандертальцы, и более поздние виды человека жили в пещерах бок о бок с гиенами – делили с ними эту природную бойню во все эпохи своего обитания в ней. Эти крупные твари размером с африканского льва должны были давно вымереть.

В «собачьей яме» наряду с костями лошадей, шерстистых носорогов, бизонов и большерогих оленей (добычей, которую завалили и затащили через расселину в земле) обнаружили и обгрызенные кости людей – поздних жителей пещеры, как и в случае с более старшими неандертальскими останками. Костей было много.

Как показала экспертиза, многие из этих останков грызли зубы гиен в жуткой подземной тьме: растерзав тело, кости разбивали и высасывали питательный мозг.

Но не только это связывало неандертальцев и отвратительные находки, датированные 12 000 г. до н. э. На пресс-конференции в Плимуте и на первой выставке рассказали, что люди ели друг друга так же, как их собачьи господа – своих подданных. Все три периода, что люди населяли пещеры, они словно учились у хищника высшего уровня.

«И я слышу ветер. В пещере – люди вокруг огня. Кругом все черное и красное, по потолку ходят тени… Красные лица, морщины, белые глаза… сумасшедшие глаза, закатываются…

И тут я слышу их – чертей. Они идут в темноте. Это ад? Я каждый раз спрашиваю себя, как просыпаюсь: я вижу во сне ад?

Черти всегда идут к женщине, которая сидит на корточках перед своими детьми в углу, а они, грязные, за нее хватаются. Она ищет выход… Эту женщину с детьми красные люди отдали чертям.

Черти, они как тени, от них огонь гаснет, но все равно их видно. Длинные, ходят на задних ногах. Повсюду в дыму голоса чертей. Камни мокрые – красные и мокрые.

Черти смеются по-человечески и рычат по-собачьи – низко, жутко. Воют, свистят, смеются вместе с ветром…

Детей… они… трясут детей во рту…

Это ад. Я вижу ад каждую ночь».

Когда Мэтт рассказывал Кэт о своих кошмарах, она их живо представляла. Кэт они тоже снились, хотя она почти их не помнила – только размытые красно-черные пятна, бешеные движения и крики. У них с Мэттом Халлом сны были одинаковые.

«Дети. Детский плач». Совершенно всё из того, что описывал Мэтт Халл, пережила и Кэт. Все, что она подавляла в собственном беспокойном сне после пресс-конференции в Плимуте, от рассказа Мэтта просто прояснилось, и все.

Кэт захотелось воды, она стала искать, где бы сесть. Тут Стив выразил неудовольствие учителем шестого класса поблизости – тот неутомимо разглагольствовал перед своими учениками в форменных пиджачках:

– Этому топором в зубы не помешало бы.

– Ш-ш-ш. Пойдем выпьем чего-нибудь.

11

– Вы в порядке? – спросил чей-то голос поблизости. Хелен промокнула нос и глаза салфеткой, которую подавали с кофе. Ее ноги устали, она не спала ночью и скучала по дочери – все это внесло свой вклад, но в первую очередь ее взволновала выставка, причем таким образом, какого Хелен совершенно не ожидала.

Когда она достигла последнего раздела, мысли вернулись к бородатому лицу злого мужчины со шрамом на глазу, которого Хелен повстречала вчера. Страх запечатлел в ее воспоминаниях всё: как мужчина с той фермы кричит на нее, как хрупкая женщина смотрит вслед, как собака подскакивает, оскалив слюнявые клыки, а ее безумные темные глаза наливаются кровью. До сих пор если Хелен и приходилось попадать в стычки, то только со своей строптивой шестилеткой.

Линкольн и его трагическая, необъяснимая гибель. Поэтому Хелен и приехала сюда: чтобы лучше понять его и попрощаться. Ее брат покончил с собой всего через несколько недель после того, как записал те страшные звуки в карьере по соседству с местом, послужившим источником для этой же выставки. «Плач ребенка. Безжалостное журчание воды. Испуганное животное в пространстве, лишенном света». Инстинкты и воображение Хелен искали связи, которые она не могла рационально объяснить. Кроме того, выставка открыла дорогу, столь же необъяснимо ведущую в сон этой ночи. Хелен не помнила, когда еще ее чувства были настолько же сложными.

Чтобы скрыть свои чувства, она стала глотать воду из бутылки и снова обратила внимание на заговорившего с ней молодого мужчину за соседним столом. На шее у мужчины висели черно-красный ремешок с камерой и шнурок с пластиковым бейджем «Пресса».

Напротив фотографа сидела темноволосая женщина с полным и красивым лицом, глядя на Хелен как будто с неодобрением и осторожностью; хотя, может быть, она просто очень внимательно изучала книгу и бумаги, разложенные на столе, и, выставив щит из вежливости, показывала, что занята работой и не может отвлекаться. Хелен уже видела этих двоих – в Большой палате и на лестнице между разными этажами выставки.

Борода на худом привлекательном лице мужчины придавала ему вид благородного хипстера. Хелен решила, что вряд ли они с женщиной любовники – он был гораздо моложе нее. И все же причина холодности незнакомки могла заключаться в том, что она видела в Хелен угрозу, вторгшуюся на чужую территорию. Хелен в своей жизни вызвала ревность не у одной из представительниц своего пола и поэтому не переносила подобных чувств.

– Задело вас, да? – спросил мужчина с доброй улыбкой. – Поэтому и мы спустились сюда – черепа детей стали последней каплей. Ужасно, – он вздрогнул.

Некоторые мужчины умели без труда оказать дружелюбную поддержку без того, чтобы казаться при этом назойливыми. К тому же фотограф показался Хелен привлекательным, но она, не выдавая себя, кивнула в знак согласия.

– У меня у самой ребенок, – добавила она, чтобы задобрить женщину на случай, если они все-таки были парой.

– Тогда должно быть еще хуже, – заметил незнакомец. – Пусть все это было десятки тысяч лет назад, все равно задевает, правда?

– Согласна, – сказала Хелен и, чтобы уйти от неприятной темы, спросила пару, что они делают на выставке.

– Она отвечает за слова, я – за фото, – ответил мужчина, представился Стивом и сказал что-то насчет репортажа для какого-то журнала – название оказалось незнакомым. На вопрос Хелен, местное ли это издание, последовал утвердительный ответ.

– Можно мы присядем? – спросил Стив. Хелен не возражала, но его спутница, которую представили как Кэт, бросила на затылок мужчины мрачный взгляд.

Они пересели, и Хелен осторожно поделилась несколькими деталями о Вальде. Ей казалось нужным оправдать свои слезы и необходимость в чьей-то компании, которые пробудила в ней выставка.

Когда Хелен показала пару фотографий Вальды, сохраненных на телефоне – дочка с лицом, испачканным вареньем, дочка в костюме феи с крылышками, дочка, заливисто хохочущая во время какой-то игры, которую Хелен не помнила, – журналистка Кэт наконец-то смягчилась.

Стив сказал, что любит детей, и его спутница при этих словах будто напряглась на миг.

Хелен тактично перевела разговор с себя на их работу и была немедленно впечатлена Кэт, так что захотела, чтобы холодность новой знакомой развеялась и та стала к ней благосклоннее. Журналистка ни разу не похвасталась, и вообще говорила о работе только вскользь – резюме Кэт пересказывал Стив. Из всех лондонских журналов, в которых та работала, Хелен до сих пор читала три: должно быть, она читала что-то написанное Кэт в прошлом. Когда Хелен сказала об этом, журналистка слабо улыбнулась и погасила восхищение собеседницы, сказав, что ее прошлая карьера «не стоит внимания».

Наконец дружелюбная вежливость этих двоих развеялась, когда Стив спросил, что привело Хелен в Девон, и она вкратце пересказала историю Линкольна.

– Он был здесь? А потом пропал? – переспросил Стив, когда она закончила, и обменялся взглядом с Кэт. Возможно, такую реакцию вызвало упоминание суицида.

– За две недели до того, как умер.

– Простите, не хотел быть назойливым, – сказал Стив.

– Тогда зачем спрашиваешь? – спросила его Кэт. Строгое замечание пристыдило фотографа, но и явно привело его в раздражение.

– Ничего страшного, это случилось давно, – ответила Хелен. – Хотя, что странно, думаю, я начала мириться с этим только сейчас. В том числе поэтому я и плакала.

– Люди по-разному переносят горе, – заметил Стив. Кэт поглядела на него, будто спрашивая, откуда он-то знает. Хелен снова, как и вчера, ощутила, словно волну, теплое присутствие Линкольна, будто он сам здесь находился.

– Мой брат был довольно своеобразным. Провести целое лето в палатке, записывая подземные звуки для сайта, о котором никто не слышал, – вполне в его духе.

Стив заинтересовался этим, и Хелен принялась пересказывать записи брата, признавшись, что их сходство со звуковыми эффектами на выставке казалось ей зловещим. Они с Кэт и Стивом больше никогда не увидятся, так что ничего страшного, если Хелен покажется им ненормальной.

– Саундтрек для выставки, наверно, записали в зоопарке. Или взяли из какой-нибудь библиотеки музыки, где есть раздел «сафари», – предположил Стив. Однако, когда Хелен назвала место, где Линкольн разбивал палатку, фотограф пришел в трудно скрываемый восторг, причину которого Хелен не понимала.

Она также боялась, что не знает, чем интересуются такие люди, как Стив и Кэт. Она задумалась о том, сколько на самом деле знал ее брат и как она сама мало понимала в том, что считалось «крутым». А ведь Хелен всегда считала, будто дело обстоит наоборот.

Когда Хелен рассказывала о себе, Кэт только хмурилась: в ней чувствовались недовольство и грусть. Кэт показалась Хелен человеком богемным, но не придающим значения своей внешности, будто она, не задумываясь, одевалась в первое, что попалось под руку. Учитывая, что Кэт явно могла себе позволить неплохой гардероб, Хелен это казалось странным.

Обнаружив, что журналистка и Стив в отношениях друг с другом, Хелен вынуждена была подавить и удивление, и некоторое разочарование.

* * *

Кэт не сразу справилась с раздражением при виде того, как Стив ухаживает за матерью-одиночкой в кафе при музее – а он определенно с ней флиртовал. Кэт не могла не думать, как часто он флиртовал – или что похуже – с другими: знакомые мысли.

Она очень долго была довольна, что не влюблена в Стива: они ничего друг от друга не ожидали, и это устраивало Кэт. Однако недавно осознала, что все-таки влюбилась.

Стива постоянно не было дома. Кэт видела его самое большее два раза в неделю, и ее это устраивало больше, чем его. Она за ним не следила, и, вероятно, он этим пользовался: с какой уверенностью, как легко он нашел в кафе «деву в беде», да еще и такую сексуальную, и пришел на помощь! Видимо, практиковался. Хелен была выше и стройнее, чем Кэт; ее короткая стрижка, придающая правильным и сильным чертам лица мальчишеский вид, больше подошла бы для Парижа, чем для Уолсолла.

Стива всегда привлекали ноги Кэт, но у этой женщины они оказались длиннее, сильнее и стройнее; облегающие джинсы скинни, подчеркивавшие крепкие мышцы икр и бедер, сидели как вторая кожа. Хелен наверняка часто тренировалась: мускулистая, спортивная и в то же время женственная, хотя со временем могла бы стать жилистой.

Хелен казалась печальной, но это лишь увеличивало ее ненамеренную сексуальность. Мать-одиночка со славной дочерью… А Стиву хотелось завести детей. Кэт, склонная к паранойе, легко представила себе Стива с этой женщиной, у которой уже была готовая семья. Стив веселый как мальчишка, шестилетка будет ему рада…

Кэт затошнило, и она прекратила наказывать себя фантазиями. Окраины ее памяти снова заволокло чем-то темным – не туча, а холодная пелена: Грэм и то, как ужасно он ее отверг.

Они прожили в Лондоне двенадцать лет и разошлись восемь лет назад, однако Кэт имела склонность ворошить прошлое, если теряла над собой контроль.

Разлука с единственным мужчиной, которого она по-настоящему любила, оказалась невыносимо мучительной. Грэм бросил Кэт, чтобы завести семью с другой – точнее, начал заводить семью на стороне, в квартире на западе Лондона, когда они с Кэт еще были вместе. Какое монументальное предательство.

Джейн была их общей подругой. Грэм сделал ей ребенка во время их пятимесячного романа. Кэт это пропустила, занимаясь распадающейся карьерой и войной со стажеркой Кларабелль.

Когда Джейн забеременела, угрюмое недовольство Грэма превратилось в решительный отказ от всего, что у них было с Кэт: он покончил с ней и был очень рад. У Кэт в ушах до сих пор стояла фраза, разбившая ее окончательно: «Я так больше не могу».

Она застыла в их с Грэмом квартире на Уэстборн-Гроув, одновременно раздутая и невесомая от пережитой травмы, а льняная занавеска скользила по лицу, как плащаница. В тот миг Атлант сбросил с плеч весь мир прямо ей на лицо.

До того Грэм сделал Кэт бесплодной. Она не знала, что заразилась от него хламидиозом в начале их отношений, а когда это выяснилось и оба стали лечиться, для Кэт оказалось слишком поздно. Но не для Грэма.

Сидя в кафе, Кэт пришлось на пару секунд закрыть глаза, чтобы челюсть не дрожала. Потом она собрала себя по кусочкам и вернулась в настоящее.

Нельзя сердиться на Хелен. «Господи, она же потеряла брата!» К тому же суицид… Кэт представила себе долгое падение с моста в холодную воду и передернулась: она знала, что такое несчастье и отчаяние, но не знала ничего подобного. Хелен приехала сюда, чтобы исцелиться. Кэт не стала говорить ей, что настоящего исцеления не бывает. Со временем прошлое заметает песок, память успокаивается и заполняется новым, но повреждения жесткого диска остаются навсегда.