Текст книги "Кинематографика любви"

АЙ-ДЕФ-ЗИРО

Новый заказчик, не уведомляя, установил на мой компьютер, телефон, планшет специальное приложение, и теперь я вижу своих коллег в видео-формате на всех устройствах, всякий раз, когда они выходят на связь. Судя по тому, что я вижу, они тоже работают на удаленке. Губастая блондинка с неопрятным хвостом валяется на старом диване в цветочек, парень моется в душе – не разглядеть лица, кто-то светится глазами из черноты, бородатый парень в рубахе с пальмами потягивает голубой коктейль на пляже. Когда раздается звонок, я могу ткнуть в монитор компьютера пальцем, и все они отобразятся в раскладке масонри, заполнив экран.

Звонят второй раз. В прошлый я не поняла, в чем состоит задача – обсуждали, точнее галдели все одновременно, о визуализации бизнес-процессов, описании их в нотациях BPMN, IDEF0, создании продуктов по гибким методикам, и связь прервалась. Я не переживала, так как это общение было мало похоже на поиск решения, и я не была уверена, взяли меня на работу или нет.

Второй звонок. Тыкаю в монитор и вижу себя в стеке видео-кубриков на экране. Какого черта! Обычно я использую аудиоформат, смотрю в монитор, а на телефоне ищу кнопку отключения видео – не нахожу. Они говорят о разработке админки на Laravel и называют изюминкой админпанели наличие в ней менеджера базы данных, упрощенного аналога phpMyAdmin. Во мне поднимается волна протеста, я уже понимаю, что они кромешные идиоты с дикой фантазией и жопоручки, но не могу аргументированно вступить в диалог, так как ничего не знаю об изначальной задаче проекта – меня в курс не вводили. Вклиниться с вопросом в гвалт не представляется возможным – они друг друга не слышат. Я не понимаю, что происходит, и, все-таки зажмурившись, громко спрашиваю:

– Простите, но я так и не поняла, можете уточнить, какую задачу мы решаем?

– Никакую, – отвечают спокойно.

– Мы следим за вашими реакциями, смотрим, как вы общаетесь.

Я приехала на очную встречу с представителем компании – молодым парнем по имени Деймантас. Он жестом приглашает присесть на диванчик в холле медицинской организации, не имеющей отношения к компании, в которой я… работаю. И без прелюдий, так, словно мы давно знакомы:

– Пойми, мы не можем трудоустроить тебя официально, это же будет понижение – в трудовой будет записано «Рязанская область». Понимаешь?

– Ну, может тогда в качестве самозанятого? – спрашиваю. – Или трудовой договор?

– Нет, – говорит, – никаких договоров.

Достает из-за спины шприц и делает мне инъекцию в плечо. Что происходит? Что мне колят?

Оборачиваюсь в поисках ответов и вижу, что мой супруг натягивает штаны, ему тоже сделали инъекцию, только в попу.

Мои коллеги здесь инкогнито, они делают вид, что являются сотрудниками медицинской организации. На диванчик напротив присаживается второй сотрудник компании – то ли узбек, то ли казах – улыбается и раздваивается. Что происходит? Узбек-казах, точнее оба, делают жесты руками в противоположные стороны, чтобы я удостоверилась – их двое, они близнецы. Ок.

Блямкнул ватсап – один из моих коллег отправил бабушке сообщение с фотографиями теплых тапок на овчине: «Бабуля, какие тебе прислать?» Наши мессенджеры также сопряжены – мы видим все сообщения друг друга.

Деймантас, оглядываясь по сторонам, дрожащими руками достает из портфеля пачку листов со сложными схемами – черно-белыми, цветными и быстро на ухо говорит:

– Здесь наши процессы в самых популярных нотациях – оптимизируй их. И еще, только отвечай быстро: в какой папке хранятся модифицированные шаблоны компонентов?

– В папке local…

И прежде чем я успела задать вопрос, в соответствии с чем или на основании чего оптимизировать бизнес-процессы, Деймантас и близнецы исчезли.

Чувствую себя неважно. Не очень уверенно… во всем. Мне нужно домой. Начинается ливень, промокаю моментально до нитки. Мои туфли-лодочки чавкают и на глазах превращаются в калоши. Может, это укол? Впереди автобусная остановка. Мама присылает видео, в котором омерзительный старикашка блеет о чипировании народа. Отправляю в ответ из чата Деймантаса мем с валяющимися пьяницами и надписью сверху: «Билл Гейтс начал отключать россиян через спутник». Мама в ответ:

– Это правда, доча?

– Женщина, успокойтесь, ваша дочь пошутила, – отвечает маме другой мой новый коллега Анвар.

– Доча, хто это?

МИЗАНТРОПЫ

Утром Славин первым делом варил кофе, закуривал сигаретку и открывал новости. Каждый день падают самолеты, а американские ученые доказывают, что у человечества усыхают мозги. Впервые они сильно уменьшились в результате появления коллективного сознания 3000 лет назад. С тех пор усыхание продолжается. Главный мозговед страны Савельев утверждает, что мозги американцев, в результате прихода к власти демократов, усохли аж на 250 граммов. У нас тоже все идиоты, говорит Савельев, но американцы ваще тупые (возможно, Славин Задорнова и не смотрел, но благодаря тому, что является частью коллективного сознания, вспомнил Задорновское «Ну тупые!»).

В последние две недели от ковида ежедневно умирают больше тысячи человек. В пятницу только не умирали почему-то, или просто новость не стали давать накануне выходных – пусть порадуются.

Под Саратовом заключенных пытают изощренными способами, в том числе трахают в жопу шваброй. Судя по материалам статьи, происходит это уже много лет и не только в Саратовской тюремной больнице. Узнали об этом инциденте благодаря программисту, имевшему доступы к компьютерам ФСИН и слившему «Секретный архив спецслужб», за что он теперь объявлен в федеральный розыск за разглашение государственных тайн.

Несколько раз в год выдающихся ученых объявляют предателями, вменяют старичкам госизмену и шпионаж. В комментариях к многочисленным новостям о предателях родины генерал ФСБ подтверждает, что действительно, дел о государственной измене будет все больше, потому что у людей разрушены основные принципы морали, а для государства важно не само наказание как таковое, а демонстрация его неотвратимости, нужно фильтровать баз… э-э-э, речь.

Школьники и студенты все чаще берут в руки оружие и идут убивать ненавистных одноклассников и учителей. Последующая экспертиза на психическое здоровье, показывает – здоровы!

НАТО стягивает и стягивает военные силы к нашим границам.

Останавливают работу общепит и салоны красоты, дорожают морковь и гречка. Господи, как страшно жить! (Коллективное сознание снова подкидывает пассаж Задорнова. Он так и называется «Как страшно жить!)

Славин утирает пот со лба, закуривает десятую сигарету, дожевывает кофейную гущу и переключается на фейсбук (Принадлежит компании Meta, деятельность которой признана в РФ экстремисткой. Фейсбук/Facebook – организация признана экстремистской и запрещена на территории России).

Да здравствует поэзия!

Анфиса Розенталь предупреждает: «Не надо врать обидой сожалений, слегка соприкоснувшись рукавами».

Оксана Горемыкина устала быть красивой, хочет общаться с людьми, но не может и не понимает, то ли это постковидный синдром, то ли утомила саму себя и хочет влюбиться.

Петр Оголтелый из Уфы просит молитв за почившую бабушку из Самарканда.

И снова стихи, диалог поэтов. Она ему: «Ты узнаешь меня по крылу, по клейму на наплаканной соли». Он в ответ: «Но я могу себе позволить разбить дотошность мелочей, из безобразности раздольной, среди доступных палачей».

Снова жалобы постковидных – расстроенный муж пишет, что к жене вернулось обоняние, но все пахнет дерьмом!

Литератор из Кронштадта предлагает массовый суицид.

«А что, дельное предложение», – думает Славин.

Просветленный бизнес-тренер приглашает посетить его мастер-класс «Эндокринная система в контексте вертикального выстраивания» по прочистке чакр, пониманию работы гормонов и настройке их на самовыражение.

Стихи от Робота Вадима.

Реклама книжного магазина: «Разъяренная вагина» Евгении Коловоротной.

Савин гасит сигарету. Дрожащей рукой тянется к проводу, чтобы выдернуть себя из Сети навсегда, но замирает. Достойно ли смиряться под потоками самовыражений, то есть ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье? Вот в чем вопрос.

Шурики мрут как мухи, по Гоголю, по тыще в день, а лучше не становится.

Савин принимает решение выдернуть шнур, но в правом углу ноутбука всплывает сообщение из «Яндекс дзена»: «Пятнадцать способов принять самого себя и полюбить людей».

Одним глазочком и отключусь.

ТРИ ПЁРЫШКА

Вацлав Булочкин считал, что не имеет морального права перед Создателем отказывать себе в удовольствиях, в радостях жизни, а потому ел и пил со страстью праведника перед приближающимся Страшным Судом, чтобы явиться к Творцу и радовать Его одним своим видом – розовыми пухлыми щечками, кругленьким курчавым животиком, глазками, лоснящимися в пелене земных возлияний и рассказать о том, как елось и пилось деточке Его драгоценной в раю, как здорово устроил все Папенька наш Всевышний, Господь Бог.

Свои радости, богатырское здоровье и сон младенческий скрывал благоразумный Вацлав от окружающих, жаловался на хвори разные, видения и даже голоса. Все потому, что много завистников, вредителей. Даже друзья скажут: «Ох какие щечки у тебя розовые, как храпишь ты сладенько», – и все тут – как сглазили, и персик с лица сошел, и сна как не бывало, ворочаешься полночи, грудь давит не к добру и заснуть не можешь.

Махнуть бы рукой на таких друзей, да нет ближе никого. Жены, дети разбежались кто куда. Одиночество душит. Посмотришь в зеркало – радости жизни на троих, а где взять тех троих? Вот и приходится к друзьям этим ездить, они хоть и злобные, да веселыми бывают иногда и палками не бьют. Поеду к ним на Рождество, дитятю их понянчу, башню из леденцов научу строить, пончики под подушку прятать и секрет хранить.

Рождественские праздники волшебны. Утка с яблоками, пироги с капустою, заливные, соленья, кренделя да квасы с компотами. Друзья добрые, праздник же. Хорошо все, да за удовольствия платить надо, чуть больше порадуешься, меры не вспомнишь вовремя, дитятко хрясь тебя по носу книжкой картонной, тобою же подаренной: кровь хлещет, боль трескучая, в глазах темно – вот тебе и урок, меры не знаешь, ущерб получаешь.

Сказку ему рассказываешь, на бочок приляжешь рядом, глазки закроешь и забываться начнешь. Вместо сказки – храп медвежий раздается. Ребеночек от испуга – бац тебе в лоб кубиком деревянным – мол, ты дядя Вацлав или чудище заморское? Из глаз искры сыплются. Тут уже понимаешь, что, может быть, это не у тебя с чувством меры что-то не так, а просто пора и честь знать, домой пора, обществом насладился сполна, а там тишь да благодать: хошь – спи, хошь – книжку читай и спи, хошь – ножку свиную жуй и спи, жир теплый бежит по подбородку, по груди, щекотно. Хошь – наливочки клюквенной налей да выпей, чтоб душа согрелась, хошь – еще выпей, чтоб развернулась… Эх жизнь. Дома хорошо.

Ну, друзья, товарищи, спасибо за теплый прием, а мне бы домой теперь. Что? Еще остаться? Что с ребеночком поиграть? В магазин сходить?

Да, Господи, да, прекрасны дела Твои, но, видно, за все платить надобно. Хорошо, отплачу с лихвой. Бегаю по улицам за ребеночком их веселым – хохочет, убегает, бес, чтоб его, солнышко чтоб его грело, зубки чтобы росли крепкие, здоровеньким чтобы был. Хошь – наливочки, хошь… Нет-нет, отплачу. Шапка-ушанка на ветру развевается, шинелька зеленая ветрами северными продувается, грудь давит, щеки горят. В тепло придешь, разомлеешь – хрясь кубиком по голове. Шлем бы железный да на замок с ребеночком закрыться, чтоб родители не шастали, не мешали нам играться-развиваться, и вздремнуть, грудь успокоить – тревожно как-то в груди… Хошь – наливочки…

Ночь. Слава Тебе, Господи, что награждаешь нас за труды праведные сном добрым молодецким, хр-хр-хр. Снится мне: бегу по полю, падаю в рожь колосистую, глаза закрываю, ветерок теплый грудь обдувает, пыльца ноздри щекочет, кроты ямки роют, запас богатый за щеками держат, блаженство, рай, красота, и тут голосок тоненький ласковый – «хошь – наливочки, хошь – ножку жуй» – из-под земли вроде как. Смотрю в дырку – крот глазами черными блестит, графин на подносе одной рукой держит, другой призывает: «Иди сюда, хошь…»

А я не могу, дырочка-то маленькая, уменьшаюсь до размера зернышка, падаю в нору – крот хохочет по-детски, заливается, хошь, говорит, хошь… Я бросаюсь к кроту, вырываю графин, а он мне хрясь по носу, грудь сдавило, упал. Опять поле. По груди прыгает и ножками топочет ребеночек. Хохочет, заливается, смотрю в его глаза: ни капли жалости, одна дикость какая-то, жестокость и радость беспредметная. Рванулся я, чтобы упал он с груди моей, да и проснулся в холодном поту. Съел тефтельку в томате из хозяйской сковородки, отлегло, потом снова давит. Справочник медицинский открываю, смотрю – «Инфаркт». По всему – инфаркт. Плохо дело, думаю, вот она, жизнь моя, короткая, Господи, какая.

Разбудил друзей, вызвали скорую помощную. Инфаркт, говорят, дело ясное. Давление меряют, кардиограмму делают, тело мое бедное бледное колышется все как кораблик бумажный в океане. Вот и все, думаю, вот и все радости, вот она жизнь твоя. Дома был бы – наливочки выпил бы, душою согрелся перед смертью-то, последний разочек. А две выпил бы – так и уходить было б веселей. Пип, пип, пип…

– Лежите милый, что ж вы скачете, нельзя вам, любезный, одевайтесь аккуратненько. Шарф, шапка, шинель на рубашку тоненькую, все, готов.

На прощанье, напоследок спрашиваю:

– Друзья мои, хорошо ли жил я, успел ли сделать все, что должно приличному человеку, судите меня здесь, скажите слово последнее. Успел? Ну слава Богу. Спасибо за все. Оповестите родственников.

Друзья испугались, засуетились, вот оно каково, будут знать, при жизни не ценили, так хоть после смерти слово доброе скажете.

Реанимация. Меняются часто, помирают, стало быть. Вот и мне недалеко. Вздремну на дорожку. Утро. Вижу – едут друзья ко мне, беспокоятся, пальцы ломают, щеки кусают, ногти грызут – не уберегли, а человек-то был какой хороший. Не мы ли его загнали так? Заходишь, бывало, в комнату, а он сидит дремлет, лицо белое, давно видно болезнь в груди гнездилась, а мы-то, а мы-то и не замечали. Слова доброго не говорили, все шикали, да понукали, да смеялись над больным человеком. На пороге смерти стоял, а жизнь как любил, как косточки сладкие обгладывал, щечки-то какие были – радовался искренне, не ценили при жизни.

В реанимацию звонят – состояние тяжелое. О Господи! Плачут.

Родственники молча и спокойно ждут, а я мысли их короткие вижу – квартирка, квартирка, квартирка, чего еще… А больше нет ничего. Шиш вам с маслом. А может, неправ я, дети плачут, жены втайне от новых мужей по углам прячутся – слезы скупые, но горячие на пол роняют, брат в тельняшке, по-мужски один на один с коньяком – брат ты мне, спрашивает, или не брат…

Друзья, друзья мои. Вижу – приезжают в больницу, врачи суровые выходят, по фамилии родственников вызывают, страшные вещи рассказывают. Слышу: поймите, перелом бедра в вашем случае, такая мелочь. Человек после инсульта, сахарный диабет, вопрос идет о днях, а вы – перелом, перелом. Никоновы! Состояние вашего сына гораздо лучше – да, по-прежнему срывает одеяло и мычит, но уже не падает с кровати, мы его привязали. У вашего – тяжелое, прекома. Булочкины! Доктор говорит шепотом: (глаза друзей выпучены в ожидании худшего) Я бы перевела его уже сегодня, да в общей палате мест нет. Какие рекомендации? Надо побегать на беговой дорожке, на велосипеде – давление померить после физической нагрузки. А диагноз-то какой? Желудочные колики. Угроза жизни есть? Нет, угрозы для жизни нет. Туалетной бумаги принесите.

Получив от друзей восемь рулонов туалетной бумаги «Три пёрышка», я понимаю, что болен не смертельно, угроза миновала. Эти сволочи смеются, наверное, столько-то бумаги… Но не знают они, что это Господь меня спас. Обещал я ему в три раза сильнее прикладывать усилия к радостям жизни, тем самым и его радовать. Хошь – наливочки.

И ГРЕК

Они сидят за столом для игры в вокс.

Играют и парами и каждый за себя.

Парами вроде фарта больше, но и лажи не меньше – дурь, дрейф, измена… Играй за себя.

Смысл игры – не выбыть из игры, которая может длиться бесконечно долго. А может закончиться прямо здесь, прямо сейчас. Ты потеряешь все. Будешь обсиживать диваны, обтирать стены, множить бычки в пепельнице, проживать жизнь вхолостую и смотреть на тех, у кого еще есть карты, шансы, к кому приковано внимание, кто дышит, кто живет…

Меняются декорации: запутать, сбить с толку, не успел привыкнуть к прикосновению нежного меха к своей щеке, или черным рукавам узкого смокинга с серебряными запонками, втиснуться в обтягивающее платье, почувствовать себя в нем комфортно, игриво запрокидывая копну белых переливающихся волос, улыбнуться, сверкнув жемчужными зубами, как вдруг окажешься на даче у доктора философских наук Тамаза Гвишиани. Ты в бежевом костюме-тройке, с толстенной сигарой в губах. Не поперхнуться бы дымом. По инерции ласкаешь свою ляжку, обтянутую красным платьем. Пересдача. Запрокидываешь голову назад, ударяешься о стену. Только пообтесался в компании интеллигентных людей, привык к новому облику, перебираешь длинными пальцами острую бороденку, посмеиваешься в рыжие усы, шутишь по Гегелю, как вдруг кто-то хлопает больно по плечу, вздрагиваешь:

– Не спи, Артист!

Можно выглянуть из-под острого козырька, как бы смотришь че по чем, заодно и сообразить, где ты. Напротив Грек, вор в законе, рядом коза его Машка скачет. Глаза режет от дыма, выпить скорей. Вокруг шакалят расписные, зырят злобно – выбывшие. Они хотят тебя. В момент, когда вылетаешь, еще несколько секунд ты и там, и тут, и для них кайф посмотреть на тебя, помацать, заглянуть в глаза, мол, каково, падла? А потом все. Сливаешься. И они отступают, теряя интерес.

Отпуск. Открыл глаза, а ты на скамейке в парке перед прудиком, а по прудику лебеди плавают, утки, детишки визжат, мамаши ругаются. И хоть ненавидел раньше и тех и других – лыбишься, радуешься – благодать! Раскинешь руки по скамейке, глаза закроешь, чтобы счастьем упиться. А тут снова: «Не спи, Артист!»

Где она – эта жизнь? Если начал играть, то пропала. Теперь другая. Привыкаешь, втягиваешься. Бывало, вернешься сюда, ходишь, бродишь, места себе не находишь, пусто все, бессмысленно. Начинаешь тосковать, хоть волком вой. Влюбишься. День-другой. Надоело. Начинаешь искать настоящую игру, как собака вынюхивать, по притонам ходить. Можешь месяц ходить, два, на след нападать, обламываться то и дело. И вот когда дойдешь до края, до отчаяния, до парапета на крыше высотки. Бах. Ты за столом.

Про «долгих» легенды складывают, мол, нечистые они какие-то, оборотни типа. Мне такие не встречались. Но про Грека слышал. А еще помню, как шепнул мне дед за игрой поговорку хитрую: в одну комнату войдешь дважды, жди беды.

И вот сижу, передо мною Грек. Второй раз. В той же комнате. Играем вдвоем. Вокруг толпятся шакалы, визжат, хохочут, кривыми синими пальцами тычут, настрой сбивают, карты путают. Грека, наверно, за нос так прозвали, знатный рубильник, тонкие губки, глаза с красными огоньками, пальцы длинные. Кто он? Тут главное не ошибиться, правильный ход сделать. Если внатуре вор, тогда так, а если понтуется, поэт какой или профессор, тогда по-другому ходить надо. Что не так? Почему жди беды? Что это: судьбу за яйца поймать – второй раз войти или жопа дремучая? Может, пометили меня?

– Кто ты? – спрашиваю у Грека.

– Кто ты? – спрашивает Грек и смеется.

Кто он? Вор, фраер золотой, баба, игровой?

Что делать? Я всегда знал, как метать. Что за морока? А если такой же, как я? Как тогда?

Ша, Артист, ты всегда мечтал встретить себя, но думал ли ты, что сбудется здесь, сейчас?! Коварная шутка. Нет, смешно, конечно. А вдруг морочат, и ты окажешься через секунду среди шакалов позорных…

Не сомневаться. Играть, как всегда. Бац!

Открывает карты и глаза.

На скамейке, в парке, перед прудиком… Черт! Что это было? Как это?

– A posse ad esse22
  От того, что возможно, к тому, что [действительно] существует; От возможного к реальному.


[Закрыть], – сказал Грек, присаживаясь.

Наша игра, наши правила…

БУБЕНИМ КАБУЛЯ ЛЯМУР

Ковровое покрытие бесконечных коридоров отеля с оптической иллюзией – объемные движущиеся квадраты увлекают прочь от твоего номера. Найдешь ли его снова?

Начинается блуждание по чужим комнатам. Но прежде в прозрачном лифте, к бару в преисподнюю, где до самого утра Хасан и Рамазан с одинаковыми лицами, в песочных костюмах тройках приготовят любые напитки, которые только можно вообразить.

Ночью броди по залам в белом халате и мягких тапочках, укутавшись в огромный красный клетчатый шарф. У барной стойки ожидают волшебного зелья другие потерявшие свои номера. Вот парень в майке с медведем, хищно раскрывшим пасть. Лицом третьеклассника Лосино-Петровской средней школы – милый толстячок с пышущими от негодования ноздрями. Зеленый змий уже присвоил его тело и жаждет уничтожить все, чего ему так хочется – женщин, красоту, радость, – он готов сожрать солнце.

В его номере спит визгливая толстушка и их круглощекое чадо.

Вчера он хотел выдрать в зад буйного подростка из Ярославля, а со мной поделиться сиськами.

Беру напитки, иду в номер, он следует за мной. «Иди сюда!» – кричит он деланным басом. «Ты иди за мной, – отвечаю, – я дам тебе все, чего ты хочешь». Я веду его в номер 4039, в котором живет прекрасный русский алкоголик Роман Вячеславович с его чудесной нерусской супругой Дариной. Когда он трезв, она боится его как огня. Когда он пьян, хлещет его по мордам всем, что под руку попадет. Я знаю, что сегодня он трезв и зол, что откроет нам дверь в матросской тельняшке и, высунув злобную морду, скажет: «Че надо, бля?» Но меня не обидит, мы с ним уже друзья, почти родственники.

– Иди за мной, лапочка!

Кругляш с медведем приближается, коридоры все длиннее, кроме нас – никого. Чертов Линч! Гипнотизирую змия сладкими обещаниями и подсчетом номеров: «4032, 4033, скоро ты получишь все, о чем мечтал, иди сюда, 4034, 4035, 4036… 4039».

Он хватает меня за шею.

Стучу.

Загорелая морда в кепке, в полосатом тельнике высовывается из двери, проскакиваю в номер.

– Какого хуя? – ревет Роман Вячеславович.

Говорю, что не выйду из номера, пока этот медвед там.

– Его уже нет, уходи, дай поспать.

Выглядываю в коридор – никого и тут же за мной с диким грохотом захлопывается дверь. Навстречу стройный секьюрити – они всегда и все видят, я приветствую его и удаляюсь к себе, я уже вспомнила свой номер.

У барной стойки мой друг Иргин, я называю его Джеймс Бонд, он меня Никита́. Он похож на русского агента, который приехал в Турцию много лет назад, в блужданиях по коридорам забыл свою миссию и не заметил, как оказался за барной стойкой, забыл русский язык, и только зимой, когда в отеле большие скидки и поэтому приезжает много русских, с ним происходит что-то вроде камбэка, колесо Сансары возвращает его к своей карме, и посетители из Туруханска, словно завидев в нем предателя, орут: «Я сказал анисовой, я сказал полный стакан, ты на каком языке говоришь, сволочь, ты что, не русский?» Иргин теряет равновесие, роняет бокалы, лед, лимоны. Его нашли свои и разоблачили. В чем? Не помнит. А нежные земляки вызывают щемящее чувство родины.

Белокурая престарелая бестия, то ли итальянка, то ли хрен его знает. Говорю ей: «Бьютифул вумен» – она хохочет и закидывает кудрявую голову назад. Иду за ней и высовываю язык изо рта часто и резко, как змея жало. Она продолжает хохотать, я следую за ней в номер. На кровати в полумраке сидит мужчина, обхватив лицо ладонями, он значительно младше ее. Смущен и сомневается в том, что должен быть здесь, с нею. А она приводит меня как доказательство того, что еще обладает женскими чарами, что она не стара, что она привлекательна и даже молодые девушки хотят ее. Она просто стоит у двери и ждет, что из этого выйдет. Он сидит на кровати. Стою между ними посередине номера. Драма. Как помочь тем, кто сомневается в любви? Как помочь тем, кто хочет доказать любовь? Но на всякий случай еще несколько движений языком, сопровождающихся звуками какого-то африканского разврата, и снова бьютифул вумен, вери бьютифул, вери найс, пара жестов повара, который пробует собственное блюдо, прикасаясь пальчиками к губам, и восклицает: «Цму!» Провожу языком по ее губам. «Экскьюзми, экскьюзми», – и выхожу из номера, раскланиваясь, как клоун.

Просыпаться трудно. Еще во сне начинаешь мучительно припоминать события прошедшей ночи. Если сочтешь их чудовищными, а утром все кажется чудовищным, можешь проваляться в постели до обеда, пропустив завтрак и поздний завтрак. Но можно ли так бездарно тратить время! Я помню: никогда не оглядывайся назад. Стоит ли волноваться о том, что было в прошлой жизни. Ведь в этой ты можешь стать приличным человеком, непьющим, строгим и красивым. Сегодня ни капли! И, преодолев утренние смятения, вскакиваешь, приводишь себя в порядок и еще около получаса наслаждаешься трезвостью, лелеешь ее как внезапно найденное сокровище, пьешь туркиш кофе и туркиш чай. Приплываешь в лобби-бар, отвечаешь на поклоны, восхищенные взгляды, радостные приветствия постояльцев и персонала, понимаешь, что смятения твои ложны. И нельзя останавливаться. Жизнь – это движение. Поэтому нужно выпить. И, знаете ли, не стоит мешать. Утро только для чистых и благородных напитков. 50 коньяку, еще 50, еще 50. Виски здесь более мягкий и действие его продолжительнее, пожалуй, 100 виски, еще 50. А ближе к обеду можно выпить коктейль «Александр» – виски, коньяк, бейлис, лед – и после еще 50 коньячку, чтобы не терялся градус.

Ледяное штормовое море как вытрезвитель. Вынырнешь на берег человеком-амфибией – и уже голубая, нечеловеческая кровь течет по твоим жилам. Грех не выпить.

Разомлев в хамаме, занырнув в ледяной бассейн, прокалившись в сауне, ты снова, словно из глины, создаешь нового теперь уже сверхчеловека. Вечером, блистательный, плывешь по квадратам, по мрамору на ужин, одаривая встречных благосклонными полуулыбками – торопиться не надо – голубая королевская кровь не терпит суеты. Вино и таинственные перемигивания со сверхчеловеками – да, ты не один, вас, совершающих ежедневный подвиг, ищущих новые способы преображения и стремления к совершенству, много.

За ужином вино, после ужина – виски, затем задорной текилы, немного танцев, знакомства и разговоры на тарабарском – смеси русского и турецкого, русского и саратовского, испанского и череповецкого – узнавание новых прекрасных слов, смысла в которых больше чем в иных французских романах – бубеним – послушайте, произнесите – бу-бе-ним, только нежно с протяжным ударением на и, или кабуля с ударением на у – кабуля. Это все разговоры о любви, сексе, свободе, радости, продолжающиеся до утра. Способность полностью преодолевать языковой барьер снисходит как благодать после захода солнца. И не только языковые – половые, классовые, расовые, интеллектуальные. Равенство и братство.

Утром вспоминаешь чудесный сон: мы пойдем в монгольскую долину собирать маки и есть собак, будем предаваться любви в мандариновых садах, уедем в Мурманск, создадим коммуну. Разве мог ты называть кого-то гопниками и пидарасами, щипать за груди престарелых дам и лапать их невесток и дочерей с женихами?!

Накануне за ужином выясняете с друзьями семантику слова «гопник», их отличительные черты и особенности, а утром приходишь к простому и ясному заключению, что ты и есть гопник… Гопник. Но не пидарас. А может, и пидарас. Но не гопник.

На третий день с тобой начинают здороваться незнакомые люди, многозначительно подмигивать, облизывать губы, поднимать бокалы, когда ты проходишь мимо, словно они знают о тебе что-то, чего не знаешь ты. И если утром ты еще смущен таким вниманием, то к обеду, глотнув солнца, видишь сюжет насквозь, способен решить любой ребус, и нет никаких тайн – все становится прозрачным и ясным как хлорированная вода в хрустальном бассейне.

После бессонной ночи глупо ложиться спать. Провожаешь очередного матроса до номера, знакомишься с его прекрасной супругой. Она бьет его мокрым купальником, тапками, полотенцами, обещает скинуть с балкона, и когда он будет там лежать переломанный, прийти и добить его палками и каблуками.

Получив удовольствие от добрых семейных драм, удаляешься на поиски тех, кому еще необходимо помочь, как бы они ни сопротивлялись. Вот парень из Ярославля. Его выселяют за дебош. Вчера вы вместе танцевали, смеялись, не оставлять же в беде? Кидая доллары в русскоговорящую администрацию, называя его жалким червяком, настаивая на сострадании к нему, гуманизме, толерантности, выкупаешь несчастного и идешь дальше.

Бесконечные этажи и коридоры. Двери, двери, двери. Одна открыта.

– Хелоу? Хелоу? Эни бади хоум? – вопрошаешь, заглядывая в ванную, на балкон. Никого. И только белоснежные кровати манят уютом и крахмалом.

Ложишься, укрываешься с головой и сладко спишь, пока над тобой не возникнет безумный турок с горящими глазами, а потом и другие люди, размахивая руками, шляпами, полотенцами, крыльями. Чего они хотят? Поднимают, обувают, ведут. Как кони медленно ступают, падабадападабада, чужие люди, верно, знают, ведут меня они куда.

Приняв контрастный душ, подмигивая отражению, наводишь нечеловеческую красоту и выплываешь из номера перед ужином потомиться в лобби баре. На террасе красивая парочка: она – белозубая сексуальная блондинка из добротного порно, он – накаченный мужеподобный испанец, итальянец или хрен его знает, делает твоему другу недвусмысленные знаки губками, вращает глазами, обещая райские удовольствия. Подплываешь к парочке. Летс майк лов! Секс пати, ес? Ес? С тату на его плече лыбится Боб Марли. Ноу, ноу и хохочут. Как ноу? Почему ноу? Смеемся вместе. You slept in our room! Я спала в вашем номере? Ах, это тот самый тип, который стоял надо мной выпучив глаза, а его подруга сидела, вжавшись в кресло в углу? Почему же ноу? И почему кровати в вашем номере две?

Три грации у нас. Пиратка, атаманша в бандане, с прелестными большими сиськами, вторая дама бальзаковского возраста в девственном сплине. И зеленоглазая блондинка с кошачьей пластикой и очаровательной мордашкой. Она и психолог, и гадалка и нумеролог, и просто элитная блядь, путешествующая по дорогим отелям. Любовное капище, сплетенье обнаженных тел, музыка желаний, мотивы вожделения… Нет времени на суету. Телесная любовь без обременительных прелюдий.

Утро. Гости свалили, путаясь в трусиках, лифчиках и халатах.

Стоило задремать. Грохот, шум, крики. Врывается супруга Романа Вячеславовича, бесцеремонно расталкивает нас, треплет за волосы, стягивает одеяло – зовет на рыбалку. Вы только представьте себе, яхта, море, мы ловим рыбу и тут же жарим ее, купаемся, где хотим. Это же полный кайф! Ну что я буду делать там одна! Ромка трезвый. И будет ловить рыбу с 10:00 до 18:00. Ну, поехали, пожалуйста, стонет она. Нет, не поедем.