Текст книги "10 лучших дней моей жизни"

«10 лучших дней моей жизни»
Александра Джоан Доренфилд

1

Начну рассказ о первом лучшем дне с моего зачатия. Нет, я не считаю, что жизнь ведет отсчет с материнской утробы. Честно говоря, не знаю, с какого именно момента. Хотя вы, наверное, слышали, что на земле сейчас бесконечно дискутируют на схожие темы. Кстати, любопытно было бы услышать официальное мнение на этот счет.

Я решила начать с зачатия, потому что для меня тот день стал счастливым. Если угодно, первым лучшим днем. К тому же так вам будет легче постичь суть моих поступков и понять, что я обладала всеми задатками для достойной жизни. К сожалению, ранняя смерть помешала реализовать заложенный потенциал.

Видите ли, я появилась на свет в результате ошибки. Замечательной ошибки, по моему скромному мнению.

Родителям сообщили, что они никогда не смогут иметь детей. Мне не рассказывали, в ком из них была проблема, но если придется биться об заклад, я поставлю на отца, и вот почему.

В конце шестидесятых еще слыхом не слыхивали о зачатии в пробирке и суррогатных матерях. У бесплодных пар оставался единственный выбор: усыновлять или нет. Когда родилась я, мама с папой были женаты уже около десяти лет и смирились с бездетным будущим.

Мой отец, Билл Доренфилд, сильный человек. Он начинал без гроша в кармане и сам строил свою судьбу. Его отец работал коммивояжером, причем продавал все, от кастрюль до детской одежды. «Каждые десять центов, заработанные им, чудесным образом превращались в пять», – вспоминал папа. Дед не пил, не баловался наркотиками и азартными играми. Видимо, он просто не умел делать деньги (боюсь, я пошла в него).

Отец трудится, сколько себя помнит. Он любит работу; видимо, подобные черты передаются через поколение. Помню истории о его детстве, проведенном на западе Филадельфии, о суровых тридцатых годах. Они с дедом просыпались затемно и уезжали торговать: обходили раскиданные по сельской Пенсильвании фермы или тащились в другую сторону, к побережью, а потом возвращались через Нью-Джерси. По дороге они останавливались у каждого дома и продавали то, что захватили с собой. Страна только пережила Великую депрессию, надвигалась Вторая мировая война, и, по словам отца, многие простаки жалели его, ребенка. Порой отец разыгрывал роль сироты. Иногда он притворно заходился кашлем, и добросердечные фермеры покупали кастрюли и кружевные платьица для несуществующих дочек – лишь бы помочь бедняге наскрести на лекарство. Именно тогда отец услышал лучший, по его словам, совет.

– На этом барахле не разбогатеешь, – сказал дед. – Когда подрастешь, начни скупать землю.

Я знаю, похоже на цитату из «Гроздьев гнева». Но могу с уверенностью заявить, что никто из них и в руки не брал этот роман. Получается, мой дедушка был умным человеком, хотя и не умел торговать и не читал книг.

С другой стороны, отец рассказывал, что довольно рано понял ошибку деда: подход «Не нравится? Ну что поделать, до свиданья» – не годится для продаж. Он заметил: чем дольше пристаешь к людям, тем выше вероятность успеха. В конце концов они что-нибудь купят, лишь бы от них отвязались. Дед называл ребенка своим талисманом, хотя, по словам отца, удача не имела никакого отношения к делу. Он брал чистой настойчивостью. Коммивояжерские поездки продолжались несколько лет, и все это время отец получал в школе твердые пятерки. В те времена у него не было друзей, по крайней мере я никогда о них не слышала; друзья появились позже, вместе с деньгами. Он не увлекался спортом. Ничто не могло встать между упрямым юношей и возможностью заработать лишний доллар.

Поэтому я считаю, что именно отец оказался бесплодным. Он не умел признавать собственные промашки. А мама не стала бы их скрывать. В подобных ситуациях она всегда ведет себя открыто. Да и зачем я называю слабостью технический дефект? И почему принято думать, что женские проблемы не так уж страшны, в то время как мужчина теряет все свои достоинства, если его сперма не хочет плыть куда надо?

Как бы то ни было, после школы отец поступил в Пенсильванский университет, затем в Уортоновскую школу бизнеса и в конце концов стал одним из самых успешных застройщиков в Соединенных Штатах, если не во всем мире.

Несмотря на упорство и желание проявить себя, в его жизни существовала единственная слабость (помимо «ленивой» спермы).

Ахиллес запомнился знаменитой пятой. Супермен опасался криптонита. Я теряла голову на третьем этаже магазина модной одежды «Барнис» в Нью-Йорке. Слабостью отца стала моя мать.

Максина Элейн Файерштейн родилась в семье среднего достатка в Филадельфии на девять лет позже будущего мужа. Судьба ее отца напоминает путь моего – он тоже совмещал учебу с работой и стал бухгалтером. Файерштейны не могли похвастать богатством, но жили обеспеченно. У них был отдельный дом в квартале Виннфилд, машина и кашемировые свитера (писк моды 50-х годов), в то время как отец с двумя младшими сестрами ютился в однокомнатной квартире на окраине Филадельфии.

Максина была единственным ребенком Эвелин и Гарри Файерштейнов и, по словам отца и знакомых, самой красивой девушкой на мили вокруг.

– Максину называли Грейс Келли нашего района, – как-то обмолвилась мамина подруга Салли Ла Фейр.

Так можно сказать даже сейчас.

Меня всегда огорчало, что я пошла в отца. У мамы фарфоровая кожа и тонко очерченные скулы. В отличие от нее, на солнце я покрываюсь красивым загаром, зато не застрахована от прыщей. Я пробовала найти скулы, но лицо у меня плоское как блин.

Мамины волосы блестящие, с ровными кончиками; к тому же корней не видно, даже когда она красится в блондинку, как в последнее время. У меня же сплошные секущиеся концы, ни одного нормального. А корни отрастают, как только расплачу́сь с парикмахером.

Мать ест все, что душе угодно, и не толстеет. Стоит мне глянуть на мороженое с горячим шоколадом, и я набираю пять фунтов. В шестьдесят пять мать сохранила идеальную фигуру, а я с четырнадцати лет не выходила из дома без утягивающего корсета.

Если дальше сравнивать, в старшей школе мать пользовалась огромной популярностью. Я же и близко не подобралась к верхним строчкам списка красавиц. У нас в школе восхищались Даной Стэнбури, и хотя мы дружили, я оставалась в ее тени.

Мама училась на твердые пятерки. Я со скрипом переползала из класса в класс.

При поступлении в Пенсильванский университет ее встречали с фанфарами; я пробралась в колледж через черный ход.

Моя мама – добрейшая женщина и подбирает бродячих собак. Я купила Персик за восемьсот долларов.

В общем, вся Филадельфия говорила, что банк сорвет тот, кто женится на Максине Элейн Файерштейн, девушке с прекрасной фигурой, хорошим вкусом и легким характером. Отец принял слухи на заметку.

Мать рассказывала, что впервые увидела папу в магазине на Каштановой улице. Они с бабушкой выбирали шарф, и тут к прилавку подошел молодой человек. Но она не знала, что тот положил на нее глаз несколько месяцев назад.

Он заметил ее в «Латин казино», популярном в то время ночном клубе. Естественно, мать пришла туда с кавалером, а отец сидел у стойки в одиночестве. Он говорил, что никогда не видел такой красивой женщины: светлые локоны и черное платье с открытой спиной поразили его до глубины души. Мать затмевала остальных посетительниц.

К тому времени, когда родители встретились в универмаге «Бонвит теллер», папа уже делал первые шаги в бизнесе и потихоньку скупал небольшие участки. Вряд ли кто-то назвал бы его богатым, но начало было положено. Он как раз перевез родителей и сестер в просторную двухкомнатную квартиру.

К несчастью, его родители умерли до моего рождения, так что я никогда их не видела. (Погодите, а почему я не встретила их на небесах?)

Как бы там ни было, пора перейти к рассказу о знакомстве. Между прочим, это моя любимая история. Я сотни раз просила маму рассказать ее, так что прекрасно помню все подробности.

Стоял декабрь 1958 года, был такой пронзительно холодный день, что открытые уши и нос мгновенно замерзали. Бабушка с мамой присматривали рождественские подарки. (И что с того, что они евреи? Мы всегда праздновали Рождество. В нашей семье праздники считались лишним поводом собраться вместе, обменяться подарками и вкусно поесть. К тому же бабушка с дедом никогда не верили истово, да и родители тоже.) Добравшись до «Бонвита», мама с бабушкой решили, что купят все там, поскольку одна лишь мысль о выходе на улицу отдавалась мурашками по всему телу. Даже много лет спустя маму пробирала дрожь при воспоминании. И не забывайте, речь идет о другой эпохе. В те годы поход в универмаг мог сойти за небольшое приключение, это вам не за парой колготок заскочить. И мама, и бабушка всегда вспоминали о «Бонвите» с мечтательной улыбкой. Его посещение начиналось с обеда в ресторанчике и заканчивалось обходом всего магазина. Продавщицы здоровались с покупателями по имени и знали их вкусы – в отличие от современных, за которыми надо гоняться, чтобы открыли примерочную. В том году женщинам потребовалось много рождественских подарков для дедушкиных коллег, двоюродных родственников, друзей и соседей. А поскольку семья получила приглашения на множество праздничных обедов, в список покупок внесли новые платья.

Мама всегда говорила, что запомнила тот день на всю жизнь, и даже не из-за встречи с отцом.

– Это было волшебно, – с сияющими глазами вспоминала она. – Магазин забит людьми, все выбирают подарки и обновки, переговариваются и смотрят, что берут другие.

Мать уговорила бабушку купить на Новый год черное шифоновое платье с блестками и расклешенными рукавами.

– Никогда не забуду, какой красавицей она была перед трюмо в примерочной. Бабушка возвышалась на подставке, а портной подгонял наряд по фигуре и расправлял пышную нижнюю юбку.

Себе мама выбрала ажурное бордовое платье с тонкими бретельками. Затем они перешли в отдел нижнего белья и подобрали невероятное количество нижних юбок. Мать говорила, что выглядела в них как раскрывшийся бутон. Тогда она поделилась со мной жизненной мудростью, о которой я постоянно забываю: главное – знать меру.

После обеда женщины спустились на первый этаж и купили шарфики всем секретаршам в конторе деда. Они как раз решали, что больше подойдет мисс Демарко – голубой платок или шарф в оранжевый горошек, когда позади раздался мужской голос:

– Вы и так прекрасны.

Здесь мама всегда замолкала и добавляла:

– Меня поразил не его вид, хотя Билл отличался привлекательностью. На роскошный костюм я тоже обратила внимание, но не он сыграл главную роль. Меня удивил глубокий уверенный голос, каким отец обычно говорит по телефону с клиентами: «Вы и так прекрасны».

– Что вы сказали? – переспросила бабушка.

С первой же минуты молодой человек вызвал у нее неприязнь.

– Миссис Файерштейн. – Мужчина протянул руку и низким уверенным тоном заявил: – Меня зовут Билл Доренфилд. Я хочу жениться на вашей дочери.

Бабушка отступила на шаг и смерила его вызывающим взглядом. В ответ отец облокотился на витрину с шарфами так же свободно, как прилег бы на край бассейна.

– Нахал! – отрезала бабушка и потянула мать за руку.

Позже они еще не раз обсуждали наглого незнакомца. Бабушка расспрашивала подруг о Билле Доренфилде. Лил Фелдман поведала, как тот пригласил ее дочь Рону на свидание и соблазнил, что в те времена означало – поцеловал. Каждый раз, встречаясь с моими родителями, Рона в шутку заявляла, что только скромные пятидесятые помешали отцу получить от нее гораздо больше.

На следующий день посыльный принес две охапки белых роз – один букет для мамы и второй для бабушки, оба без подписи.

– Без карточек. – С этими словами бабушка выкинула цветы в мусорную корзину. – Кем он себя возомнил? Разве он не знает, что женщины любят ушами?

С того дня мама решила держаться в стороне. Она знала, что если отец сумеет очаровать бабушку, то в конце концов получит и красавицу Максину.

Еще через день бабушке принесли любимый тапиоковый пудинг из «Хорн и Хадарт» – настоящий, с крупными зернами глазури, а не жидкое комковатое желе, которое продавалось в других кондитерских.

Затем доставили билеты на симфонический концерт.

– Без карточки. – Билеты последовали в корзину за цветами. – Да он не в своем уме.

Затем отец прислал духи. Он так и не признался, откуда узнал любимую марку бабушки.

– Они мне больше не нравятся. – Бабушка смочила духами запястья и бросила флакон в ящик комода.

На следующий день прибыла бутылка французского вина.

– Дешевка, – сказала бабушка, разглядывая этикетку.

И наконец на пороге появился отец собственной персоной.

– Что мне еще сделать? – спросил он.

– Почему бы тебе просто не сказать, чего тебе нужно?

– Я хочу жениться на вашей дочери.

– Тогда хотя бы пригласи ее на свидание!

– Отлично!

Он так и сделал.

На следующий год, в мае, родители поженились. Все знакомые вспоминали, что самыми счастливыми на свадьбе казались отец с бабушкой.

Разве не чудесная история? Мне всегда нравилось, как мать с первого взгляда поняла, что встретила свою судьбу, но позволила бабушке привыкнуть. В этом вся мама. Женственная, прекрасная, способная получить желаемое без единого слова. Мне подобного не дано. Я похожа на бабушку, говорю и говорю, пока не пробьюсь сквозь стену непонимания. А матери достаточно положиться на врожденные такт и женственность.

Мне исполнилось десять. Родители как раз готовились к двадцатой годовщине свадьбы. Однажды я вернулась из школы и увидела у дома новенький лимонный «кадиллак купе де вилль» и, что меня крайне удивило, отца. Он почти все время работал, так что сразу стало понятно – случилось нечто странное.

– Ты купил нам машину? – спросила я.

– Нет, мне нужно кое-куда ее отогнать. Хочешь прокатиться?

Конечно, я согласилась. Возможность провести время с отцом в разгар рабочего дня сама по себе сошла бы за праздник. А поездка на авто стала отличным бонусом.

Мы подъехали к дому бабушки. Она как раз выходила из дверей.

– Что это? Купил себе очередную машину? Лучше бы подумал о моей дочери! – закричала она издали, скрестив руки на груди.

– Это вам. – Отец раздраженно протянул ключи.

– И что мне с ней делать? Яркая, как попугай. Люди решат, что я выставляюсь.

– Скажите им, что машину подарил зять в благодарность за двадцать лет супружеского счастья.

– Так и быть. – Бабушка помолчала и добавила: – Видимо, мне придется подвезти вас до дома.

Они постоянно препирались, но, когда бабушка умерла, папа плакал больше всех. И если подумать, она тоже любила зятя, если до сих пор ездит на подаренной им машине.

Теперь вы знаете, как повстречались мои родители. Можете представить, что они чувствовали, когда не смогли завести детей?

По правде говоря, мне никогда не рассказывали, через какие трудности им пришлось пройти. Мама говорила, что после моего рождения разговоры ни к чему, но я все равно переживала. Наверняка они много раз сдавали анализы, ходили на процедуры, но ничего не помогало. Сколько помню отца, он терпеть не мог врачей – я всегда подозревала, что неприязнь появилась как раз в то время.

Рассказ о первом лучшем дне в моей жизни может показаться грустным, но вы же знаете, что у него счастливый конец. Как ни странно, я узнала историю о своем появлении на свет не от непосредственных участников событий, а от дяди Морриса. Он разоткровенничался в один из вечеров, когда остался приглядеть за мной. Я спрашивала потом отца с матерью, но они только отмахнулись. Родители умеют уходить от разговоров о плохих временах. Поэтому я и поверила дяде Моррису.

На девятый год замужества мама пошла на ежегодный гинекологический осмотр. Она всегда ходит под День благодарения; позже я переняла эту привычку. Когда подошло время, на первый мой прием мать взяла меня с собой, я так и придерживалась ее расписания.

Но в тот год обнаружилась проблема. Дядя Моррис рассказал, что у мамы нашли уплотнение в груди.

Не забывайте, стоял 1968 год. Женщины еще не привыкли ежемесячно проверяться, и любое отклонение очень пугало. Если верить дяде Моррису, отец пришел в ужас. Бабушка впала в панику. И только мама восприняла все спокойно, чего и следовало ожидать.

– Если там опухоль, мы ее вылечим, – говорила она.

Могу поспорить, что в глубине души мама сходила с ума. Наверняка она плакала в ванной, потом вытирала слезы и улыбалась перед родными. В отличие от меня, она терпеть не могла показывать страх на людях.

Как бы то ни было, отец кинулся к лучшим врачам Филадельфии и Нью-Йорка. Он добрался даже до Парижа и Лондона. Сделали биопсию, но специалисты ничего не могли сказать с уверенностью. Отец настоял на посещении знаменитого доктора, и вся семья перебралась в Нью-Йорк, в номера отеля «Плаза».

Врачи требовали дополнительные анализы. Мама согласилась, ей сделали еще одну биопсию.

В ожидании дни тянулись унылой чередой. Семейство места себе не находило, особенно отец; впервые в жизни он на три недели забыл о работе.

Наконец сообщили результаты.

Доброкачественное новообразование!

Отец потребовал независимой проверки, и мама с родителями вернулись в Филадельфию.

Доброкачественное новообразование!

Отец снова полетел в Нью-Йорк, чтобы проконсультироваться со специалистами в последний раз.

И ему ответили то же самое: доброкачественное новообразование.

В ту ночь родители закатили праздник.

Через несколько недель мама почувствовала себя плохо. Семья начала опасаться худшего.

– Чертовы доктора все перепутали! – бушевал отец. – Ни один и гроша ломаного не стоит!

Мать постоянно тошнило, ее одолевала усталость. Папа сходил с ума. Они поехали в Нью-Йорк, потом вернулись в Филадельфию. В обоих городах проделали кучу анализов.

– Все в порядке, – уверяли врачи.

– Тогда почему она не может отойти от унитаза, умники? – негодовал отец.

– Ваша жена беременна, – сказали доктора в Нью-Йорке.

– Она беременна, – подтвердили врачи в Филадельфии.

Через девять месяцев родилась я.

Если считать, что трудности с зачатием – отцова заслуга, то скептики могут поинтересоваться, не случился ли у матери роман с почтальоном. Но у знакомых семьи подобных вопросов не возникло. Если бы вы знали, сколько любви витало между родителями! Им бы и в голову не пришло изменить. Я искренне верю, что любовь помогла пережить ужасные известия с опухолью, а затем, в ту чудесную ночь, зачать меня.

Мои родители были старше, чем у одноклассников. Мама родила меня в тридцать три; отцу к тому времени исполнилось сорок два. Сейчас это никого не удивит, но в детстве их возраст вызывал смешанные чувства. Я часто боялась, что они вскоре умрут и в молодости я останусь одна-одинешенька (вот ведь ирония). С другой стороны, мне нравилось, что они пережили времена, о которых остальные знали лишь понаслышке. Я слушала рассказы о жизни до мобильных телефонов, айподов и интернета. Невероятно, но родители помнили время, когда не было даже телевизоров! Я из первых рук получала описание универмагов пятидесятых, а в доме звучали песни Синатры и Коула Портера. Мне нравилось, что родители танцуют щека к щеке, а не трутся задницами, как наше поколение. Иными словами, несмотря на размолвки, я прекрасно понимаю, как мне повезло с родителями.

Иногда я задумываюсь, как я стала тем единственным сперматозоидом, который сумел прорваться в этот (или тот) мир. Я никогда не отличалась спортивными успехами. Неужели остальные оказались еще слабее?

Бывает, что люди наследуют папин нос или мамин смех. Я вот думаю: может, любовь тоже передается по наследству и она придала мне сил? Надеюсь, когда-нибудь я узнаю ответ.

Сигнал SOS из рая

Ну как?

Только честно, вам понравился рассказ о первом лучшем дне или я написала чушь?

Хорошее сочинение выходит?

Обычно в ситуациях, когда не нахожу себе места, я звоню Пенелопе или маме. Образно говоря, они снимают меня с карниза небоскреба. Разговор с ними помогает прийти в себя, но сейчас я не могу никому позвонить! Я хочу к маме. Мне нужно услышать возглас Пенелопы: «Отличное эссе!»

Может, стоило указать, что маме делали кесарево сечение? На небесах полагаются дополнительные баллы за кесарево сечение?

И почему нельзя поговорить с мамой? На земле придумали интернет и послали человека на Луну. В раю носят нежмущие туфли и думать забыли о целлюлите. Только не врите, что за пару тысячелетий никто не додумался о способе связи с оставшимися на земле, кроме как через сны. Где Александр Белл? Небось сидит на седьмом небе и попивает мохито. А ведь мог бы придумать, как дозвониться с мобильного до манхэттенской квартиры Пен!

Ленивец Белл. Отныне буду называть его так.

2

Меня часто занимают два вопроса. Первый: сколько нужно денег, чтобы стать богачом?

Я как-то видела плакат общества помощи бездомным. Рядом с крупной броской надписью «Сколько денег нужно для счастья?» красовалась фотография небритого, потрепанного мужчины с улыбкой до ушей. Передние зубы отсутствовали, да и по паре коренных с каждой стороны заодно. Я представила, как фотограф целится в него камерой, а вокруг суетятся помощники с рулетками и прожекторами. Возможно, единственный раз за всю свою жизнь бездомный позабыл о неприятностях. Забыл, что у него нет крыши над головой, а еду приходится искать в мусорных баках. На минуту он стал самым счастливым человеком в мире, и деньги тут ни при чем: он попал в центр внимания и улыбался.

С другой стороны, фотографию могли снимать в студии. Актер получил пятьсот долларов, лицо разрисовали гримом, а зубы зачернили. В зависимости от настроения я склоняюсь то к одной версии, то к другой.

Как бы то ни было, я послала обществу десять долларов, и до конца моих дней почтовый ящик ломился от макулатуры (причем листовки были адресованы мистеру Александру Доренфилду, что безумно меня раздражало), но дело в другом. Рекламный плакат заставил меня задуматься.

Второй вопрос, над которым я часто размышляла: сколько друзей нужно человеку? Помните знаменитое изречение Ли Якокки, президента какой-то автомобильной компании? Насколько мне помнится, «Крайслера». Но неважно. Он сказал… Вернее, даже не он; сказал его отец, а Ли перефразировал: «Как говорил отец, если у вас есть пять близких друзей, значит вы прожили жизнь не зря».

По-моему, ерунда.

Если есть один настоящий друг, запасные уже не нужны. Даю грядущим поколениям разрешение цитировать, только не перепутайте! Автор этих золотых слов – мисс Александра Доренфилд, а не мистер Александр.

За короткую жизнь я обзавелась множеством приятелей. Стоит оглянуться назад, и в памяти всплывают обеды, походы по клубам и вечеринкам, покупки и сплетни. Я вижу хороших знакомых из Филадельфии и Лос-Анджелеса. Многие – отличные люди. Но среди них нет друзей с большой буквы.

Потому что у меня была лучшая подруга, о какой можно только мечтать. После знакомства с ней уже не было смысла сближаться с кем-то еще.

Я повстречалась со своей лучшей подругой, Пенелопой Гольдштейн, в четвертом классе школы «Дружба». Стоп, сначала поведаю вам предысторию, чтобы сложилась полная картина.

Я часто оставалась в стороне от сверстников (или мне так казалось). Вы уже знаете о моем чудесном рождении. Я была единственным ребенком, единственной внучкой и племянницей. У меня нет двоюродных и троюродных братьев и сестер. Как ни прискорбно, но род Доренфилдов умер вместе со мной (черт, только сейчас поняла, насколько это грустно). Так вот. Если в семье невероятным образом появляется дочь, внучка, племянница и к тому же единственная наследница престола, разве не будут родные носиться с ней, как с принцессой на горошине?

Моя семья поступила именно так.

С рождения и до двадцати пяти лет я получала все, что желала (как в материальном плане, так и по части объятий и поцелуев). Стоило мне захотеть куклу, игрушку или платье, предмет вожделения тут же покупали. Мало того что я была чудо-ребенком, а мой отец считался волшебником в сделках с недвижимостью. Скажу прямо, мы не страдали от бедности.

В голове снова всплывает вопрос: сколько нужно денег, чтобы стать богачом?

Можно ли назвать мое детство счастливым? Взглянем на факты: в пять лет на день рождения родители устроили карнавал, с каруселью и колесом обозрения. На следующий год из крохотного «фольксвагена» вылезло полсотни клоунов. Они водили вокруг меня хоровод с шариками, подарками и тортами. (Карлики перепугали меня до смерти. Бррр… Даже сейчас мурашки по коже.) На седьмой день рождения мы с родителями сели в вертолет и устроили праздничный обед в небе над Филадельфией. В день, когда мне исполнялось восемь, мы поехали в Нью-Йорк, в магазин игрушек «ФАО Шварц». На пять минут магазин закрыли для других посетителей, и я могла выбрать все, что душе угодно. Первым делом я вцепилась в жирафа в человеческий рост. Родители покатывались со смеха, наблюдая, как я пытаюсь сдвинуть его с места и заодно дотянуться до полки с раскрасками «Барби».

Как вам такой размах?

Счастливым ли было детство в окружении всех мыслимых игрушек из магазина «ФАО Шварц»? Да, неплохим. Видите ли, омрачало его лишь одно: у меня не было друга, чтобы разделить радость от подарков и праздников.

Бедная богатая девочка – это про меня. И снова мы возвращаемся к первому вопросу: сколько денег нужно для счастья?

Не буду отрицать, мне нравились сюрпризы и игрушки. Детство напоминало рай на земле. Если бы родители однажды предложили: или окружающее великолепие, или пять хороших друзей, мне бы пришлось изрядно поломать голову. Слава богу, подобного выбора не возникло.

(Погодите-ка. Я же пишу сочинение, чтобы чему-то научиться. Может, прелести седьмого неба – это аллегория моего детства? И мне предлагают выбор? Ладно. Я выбираю седьмое небо, с бабушкой, дедушкой и Адамом. Чудесный молодой человек и семья делают его еще привлекательнее. Хотя, если на четвертом небе ждут пятеро отличных друзей, надо подумать. Но, судя по рассказам ангела-хранителя, их там нет. Нет ведь?)

Одноклассники из школы «Дружба» не особо меня жаловали. Я тоже их недолюбливала. По правде говоря, они не понимали меня, а я не понимала их. Моими лучшими друзьями оставались родители, бабушка с дедушкой и дядя. По выходным мать с отцом отправлялись в ресторан или на концерт; тогда со мной по очереди сидели бабушка и дядя Моррис. Мы никогда не приглашали няню, и правильно – разве можно доверить чужаку чудо-ребенка?

Другие дети ходили в гости к ровесникам – я по выходным училась играть в бридж. У меня неплохо получалось. Одноклассников водили в «Макдоналдс» и «Рой Роджерс», а мне нравилась бабушкина каша варнишкас, гречка с макаронами. Я слушала рассказы о проведенном в Клубничном особняке детстве (на самом деле особняком там и не пахло; так назывались бедные кварталы Филадельфии). Благодаря дяде Моррису я различала на запах дешевые сигары «Филли Блант» и кубинские «Монте-Кристо», знала, как их скручивают и почему вторые намного лучше первых. Дед научил меня различать голос старого комментатора «Филадельфии Филлис» Энди Мюссера, да так хорошо, что однажды, когда я ошиблась номером и каким-то чудом наткнулась на Мюссера, сразу вспомнила его «Хеллоу». Мы проговорили со стариком часа полтора, обсудили его уход на пенсию и славные времена в далеком 1980-м, когда «Филлис» заняли первое место на чемпионате. В команде еще играли Таг Макгроу, Пит Роуз и, конечно же, Майк Шмидт.

Благодаря субботним вечерам у телевизора я знала наизусть все фильмы Хичкока, Кэри Гранта, Джека Леммона, Билли Уайлдера и Уильяма Уайлера. Да я могу по ним лекции читать.

На первый взгляд подобные истории овеяны теплом и любовью. После смерти старших родственников мне ужасно их не хватало. Но в детстве больше всего на свете хотелось ходить в «Макдоналдс» и в гости с ночевкой, как одноклассники. А сколько насмешек пришлось вытерпеть в школе! Я была старушкой в теле восьмилетней девочки, которая с удовольствием пила на обед компот из сухофруктов. Сколько бы я ни хвасталась удивительными игрушками, сверстники не принимали меня в свой круг.

Однажды меня задразнили до того, что я не сдержалась и расплакалась при родителях. В один голос мать с отцом посоветовали нажаловаться учителям.

Нечего говорить, что одноклассники невзлюбили меня еще сильнее.

Если меня обижали на перемене, я ябедничала. Когда кто-то пытался списать, звала учителя. На школьном дворе меня всегда брали в команду последней и выбивали первой. С гордостью могу сообщить, что моими стараниями игру в вышибалы убрали из физкультурной программы «Дружбы» как болезненную и травмирующую психику. Естественно, в итоге дети меня возненавидели. Но я не переживала. Мне тоже не нравились Оливия Уилсон, Керри Коллинс и Дана Стэнбури. Девочки-куколки с идеально уложенными волосами собирались у баскетбольной площадки и перемывали мне косточки. Маленькие сплетницы насмехались над обедом из четырех блюд, упакованным в отдельные мешки, и высмеивали безупречно отутюженную сине-белую школьную форму с гольфами до колен. Стервы.

Сет Россо с братом-близнецом Томом и дружком Грегом Райсом дергали меня за хвостики. Вовсе не из скрытой симпатии, как часто бывает, а потому, что мы от души ненавидели друг друга. На них я тоже ябедничала.

В конце концов мама велела не обращать на одноклассников внимания. Приходилось нелегко, но я последовала ее наставлению. Я читала, рисовала, разговаривала с учительницей о приличных ресторанах в окрестностях Филадельфии. Мнение неудачников меня не беспокоило.

Но однажды ученики подстроили ловушку. Судя по слаженным действиям, они хорошо подготовились.

Дети надеялись проучить меня на всю жизнь, но в итоге подарили мне один из лучших ее дней. (Наконец-то! Мы подбираемся ко второму разделу сочинения. Кто знал, что я могу столько всего рассказать?)

В тот день я встретила свою лучшую подругу.

Стоял октябрь. Я училась в четвертом классе. Несложно догадаться, что обычно я сидела за первой партой. Около девяти утра в классную комнату и, как следствие, в мою жизнь вошла Пенелопа Гольдштейн. Миссис Хоффман как раз заканчивала перекличку, когда в дверь заглянула завуч.

– Ребята, – провозгласила она. – У нас появилась новая ученица, и я прошу поприветствовать ее как положено. Пенелопа Гольдштейн приехала из Нью-Йорка.

Я подняла голову. До того я настолько увлеклась книгой, что даже не заметила завуча с новой девочкой. Классика детской литературы «Бог, ты здесь? Это я, Маргарет» оказалась на редкость захватывающей.

Но пришлось от нее оторваться. Нет, я не ждала ничего хорошего – уже тогда я понимала, что друзей мне не найти. Просто я дошла до конца главы, а вокруг внезапно воцарилась тишина, так что любопытство заставило оглядеться. Затем по комнате пробежал смешок. Придушенное хихиканье постепенно переросло в сдерживаемый смех и раскатилось хохотом.