Текст книги "Призрачный омут"

Глава 15
Не подумай плохого

Я валяюсь на кровати, бездумно уставившись в тетрадь с домашним заданием, не желая смотреть на мебель, которую Элайджа смастерил для своей сестры. В голове по кругу прокручиваю наш разговор.

Где он был все это время? Почему не давал о себе знать, хотя был рядом? Падаю на подушки.

Нет, я справлюсь с этим. Да, он снова здесь. А мне плевать. Точка.

Кто-то трогает мое плечо. Бросаю короткий взгляд наверх. Ада.

– Только не ты, – ворчу я.

– Мама всегда говорит: если рядом кто-то грустит, а ты не пытаешься его ободрить и отвлечь, тогда ты позоришь слово «человек», – серьезно заявляет Ада с мягким британским акцентом. – Все заслуживают счастья, так она говорила.

– Мне не грустно, – отвечаю я, – правда, на улыбку тоже нет сил.

– Давай разберемся.

Матрас прогибается, когда Ада перешагивает через меня и плюхается рядом. Складки розового платья медленно оседают на ее ноги. Подложив ладошку под щеку, Ада опускает голову на свободную подушку, и теперь мы лежим, глядя друг на друга.

– Это из-за мальчика?

Выражение ее лица серьезно, маленькие бровки искривлены. Она так искренне переживает, что я чуть не расплываюсь от умиления.

– С чего ты взяла?

– Моя сестра вела себя прям как ты сейчас, когда узнала, что мы собираемся в Америку. Она кричала, что во Флориде у нее нет друзей и никогда не будет. – Ада уверенно кивает. – А на самом деле она расстроилась, потому что уезжала от мальчика. По крайней мере, так она написала в дневнике.

Я удивлена:

– Ты залезла в дневник сестры?

Ада округляет глаза, будто я сказала что-то неприличное.

– Она каждый день плакала! Из-за того что никто не мог ей помочь, я решила сама все сделать. Это был вопрос жизни и смерти, так что ничего страшного, что я читала ее дневник.

– Ну, если так, то звучит логично.

– Вот-вот, – хихикает Ада, в глазах ее пляшут лукавые искорки. – А я видела!

– Видела что?

– Как ты улыбнулась.

– Да нет.

– Да-да! Такая малюсенькая улыбка, но была.

Теперь я по-настоящему улыбаюсь, но Ада внезапно исчезает. Кто-то идет к моей комнате.

– Сэм! – зовет отец из-за двери. – Джексон пришел.

Джексон? Я смотрю на экран мобильного: 8:01. Да блин!

– Сэм! – Папа стучит громче.

– Скажи ему, что я скоро.

Распахиваю шкаф. Все из-за кретина Элайджи! Меняю толстовку на безразмерный свитер, хватаю с вешалки черный плащ до колен. Вивиан купила его для меня и заставляла носить вместо любимой куртки из кожзама. Тупая коза Вивиан!

Открываю дверь. Бра мягко озаряют коридор теплым светом. Портреты давно умерших родственников взирают на меня со стен. Я хватаюсь за перила и ускоряю шаг. На первом этаже стоят Джексон и папа.

– Готова, – говорю я, и тяжелые черные ботинки глухо ступают с ковра на деревянный пол.

– Хорошо выглядишь! – восклицает папа и пристально смотрит на меня.

Чувствую, как он пытается понять мое настроение.

– Измучилась с домашкой, – выдавливаю улыбку. – Забыла про время.

Папа касается губами моего лба:

– Отдохни хорошенько. Звони, если что-то понадобится.

Мы выходим на улицу, погружающуюся в сумерки. В воздухе витает аромат свежей травы, прохлада бодрит меня. Джексон открывает для меня дверь машины, и я забираюсь вовнутрь.

Чем дольше я дышу свежим воздухом, тем яснее становится: выбраться из дома – лучшее решение вечера. И стало понятно, как легко я себя чувствую после того, как сказала Джексону про Вивиан. Меня уже тошнит от тайн, скоро из ушей полезут.

– Я рада, что выбралась из дома.

Джексон забирается в машину и заводит двигатель:

– Ага, я тоже. Приятно наконец-то поехать вместе с тобой куда-нибудь. На выходных тоже старайся не сидеть дома. Я понимаю, что ты хочешь больше времени проводить с отцом. Но весной Салем становится даже забавным, местные психи выползают после зимней спячки. Туры по домам с привидениями и уличные ярмарки. Где-то даже есть мастер-классы по изготовлению волшебных палочек!

Я улыбаюсь:

– Как тебе удалось провести здесь детство и не съехать с катушек?

– Сила воли.

– А ты когда-нибудь мастерил волшебную палочку?

– Спрашиваешь! Это главное событие года.

– Лажа года, – смеюсь я.

Он притворно оскорбляется:

– Эй! Когда вернемся, покажу тебе коллекцию волшебных палочек, тогда посмотрим, что ты скажешь.

Подъезжая к краю города, мы сворачиваем на Дерби-стрит, к пристани. Вдалеке черной паутиной на фоне лодочных огней выделяются высокие мачты «Дружбы». Дома в этой части города красивые и старинные. У каждой улочки – свой характер, там до сих пор можно ощутить дух кланов и династий, столетиями живших и умиравших в этих домах.

– Постой, а разве тут где-то есть пиццерия?

Джексон выворачивает руль и тормозит на обочине:

– Да вот она.

Я выбираюсь из пикапа и рассматриваю резную деревянную табличку симпатичного итальянского ресторанчика. По краю окон светятся рисунки маленьких чайных чашек.

– О-о, ты имеешь в виду это шикарное заведение, куда меня не пустят в таком наряде?

– Поверь, ты будешь благодарить меня, когда попробуешь их пиццу.

Джексон придерживает дверь, за ней стоит длинноволосая женщина с обветренным лицом и улыбается нам.

Ресторан чудесен – всюду темное дерево и горящие свечи. Стены приятного коричного оттенка с нарисованными на них гроздьями винограда. Полки сделаны из потертых ящиков для перевозки грузов и украшены маленькими бутылочками и старинными открытками. Когда у меня будет свой дом, хочу такой же интерьер.

Женщина провожает нас к свободному месту и подает меню. На столике стоит бутылка из-под вина с итальянской виллой, нарисованной прямо на стекле. Из горлышка ее торчит свеча, потеки воска сползают на стеклянные бока. Осматриваю зал:

– О’кей, я потрясена, признаю. Место обалденное.

Видно, что Джексон доволен.

– Ciao, bella. Ciao, signore, – обращается к нам официант, бодрый мужчина в фартуке. – Что молодые люди желают отведать в этот чудный вечер?

Джексон жестом предлагает мне начать. Просматриваю страницу с напитками.

– Можно мне горячий шоколад с шариком мятного джелато?

Официант делает восторженный жест, поднимая руку вверх:

– Джелато перед ужином! Синьорина, вы покорили мое сердце.

Он поворачивается к Джексону.

– Мне, пожалуйста, домашний рутбир[9]9
  Рутбир – шипучий напиток из экстрактов кореньев и трав.


[Закрыть]. И да, еще мы будем салат из рукколы и пармезана, феттучини с грибами и вашу фирменную пиццу с бурратой, базиликом и розовым соусом.

Официант одобрительно кивает и забирает у нас меню:

– Хорошо, синьор.

– Ты что, сделал заказ за меня? – спрашиваю, когда официант уходит.

– Ага, – не отрицает Джексон.

Пристально смотрю на него, не зная, возмущаться или нет его наглости. Все, что он заказал, мне нравится, к тому же я не уверена, что нам сейчас нужно спорить о чем-либо.

– Итак, в чем дело? Не подумай плохого, я впечатлена, честно. Но это место совсем не похоже на забегаловку, где можно поговорить… обо всем.

– Прими этот ужин как извинение, – с легкой улыбкой говорит Джексон. – Мне стоило быть мягче в эти дни. Так что, я исправляюсь. К тому же, – смеется он, – хочу отметить, что любая нормальная девчонка сейчас бы пищала от восторга, пригласи я ее в такое место. А ты выискиваешь подвох.

– Жизнь с Вивиан научила меня быть осторожной с людьми, которые чересчур милы, – неосознанно брякаю я.

Черт, прям как на стол плюнула.

Джексон хмурится.

– Ты в порядке?

– Прости, все хорошо. Вырвалось. Заносит временами.

Возвращается официант с моим заказом. Мятное джелато, плавающее в горячем шоколаде, – само совершенство.

– После того как умер твой отец, а у мамы начались проблемы, сколько месяцев ушло на то, чтобы вернуться к обычной жизни?

Взгляд голубых глаз Джексона смягчается:

– Уф… думаю, только через год стало легче. Долго не мог прийти в себя.

– Знаешь, иногда находит такое, что думаешь: «Я никогда не была такой счастливой». – Отпиваю немного горячего шоколада. – А потом внезапно на голову обрушиваются воспоминания, и я… не знаю… ощущение, что я сама себя обманываю.

Официант приносит нам салат с рукколой, щедро посыпанный тертым пармезаном, от него исходит легкий аромат лимонного сока. Джексон погружает вилку в салат.

– Помнишь, я рассказывал, как после смерти отца мама считала, что он рядом с нами.

– Угу. – Я жую пряные листья.

– В общем, я тоже так думал.

Замираю, не успевая донести вилку до рта:

– А он был с вами?

Джексон пытается мне сказать, что когда-то верил в духов? Он пожимает плечами.

– Понятия не имею. Никому в городе не нравилось мамино увлечение травами и зельями, особенно то, что она сошлась с твоей бабушкой. Когда мама начала разговаривать с умершим отцом, это стало последней каплей. Ну, и я попал под раздачу.

– Я думала, в Салеме любят все странное. Ты же сам говорил… смастерить волшебную палочку – главное событие года. Как они могли сорваться на вас за разговоры с призраком?

– Любят, но местные жители не так просты, к тому же мама не из рода ведьм. Среди тех, кто ее невзлюбил, была семья Лиззи. Так что, думаю, ты легко можешь представить, что со мной творилось в школе. Каждый день – какое-нибудь публичное унижение, но я-то ладно. Сама знаешь, трудно держать себя в руках, когда кто-то оскорбляет любимых людей. Они каждый день пытались меня ужалить. Тогда только Диллон был моим другом.

Никогда не думала, что тактика Наследниц оказывает влияние на людей, подобных Джексону, и особенно таким отвратительным образом.

– Жуть какая.

Он взглядом изучает мое лицо:

– Вот почему я не выношу все эти сверхъестественные штучки.

Официант возвращается и ставит на стол тарелку феттучини и подставку с пиццей. Запахи сыра, грибов и свежего теста обволакивают нас подобно нежным объятиям. Сразу хватаю кусок пиццы.

– Теперь понимаю. Мою встречу с магией Салема тоже волшебной не назовешь. А папа вообще взбесится, если узнает, насколько все серьезно.

– То есть про магию ты с ним вообще не говоришь?

Я уставилась на еду. Черт, говорить правду сейчас совсем неуместно.

– Нет. Веду себя так, словно ничего не случилось. И мы не вспоминаем о Вивиан.

– Ясно, – кивает он, и я поднимаю взгляд. – Да, мы все что-то утаиваем от родителей, чтобы меньше их расстраивать. – Джексон отпивает рутбир из стакана, ставит его на стол и барабанит пальцами по столешнице, словно раздумывая. – Кстати… шум, который ты услышала утром во время завтрака. Ты всем врала, потому что защищала отца?

Делаю глубокий вздох.

– Да.

В ту же секунду я улавливаю отвратительный соленый запах и роняю вилку. Рядом с нашим столиком стоит утопленник, у его ног на полу растекается лужа. Его лицо покрыто щетиной, а глаза скрывает тень от шляпы. Пульс отзывается у меня в ушах.

– Сэм? – окликает меня Джексон, но я не смотрю в его сторону.

Утопленник протягивает руку, на его раскрытой ладони лежит старинный собачий ошейник. Я встаю и отодвигаю стул.

– Сэм, что с тобой? – спрашивает Джексон и тоже поднимается из-за стола.

Призрак утопленника подходит ближе, вталкивая мне в руки собачий ошейник.

– Не глупи. Забирай, – говорит он с акцентом, кажется, ирландским.

Я отступаю, врезаясь в стул. Хватаюсь за стол, пытаясь устоять на ногах, но пальцы сжимают скатерть, так что вся еда летит на пол вслед за мной. Удар о пол так силен, что выбивает дух. Утопленник бросает ошейник под стол и исчезает. Джексон молниеносно оказывается рядом со мной, а все посетители смотрят на нас. Беру с пола салфетку и, чтобы Джексон не заметил, заворачиваю в нее ошейник.

– Сэм, что происходит? – Джексон помогает мне подняться. – У тебя кровь.

От свитера оторван клок ткани, сквозь дыру виден порез на коже.

– Давай уйдем отсюда!

Глава 16
Дай мне прийти в себя

Бегу вниз по тротуару в сторону пристани. Прохладный воздух проникает под одежду. – Сэм! – кричит Джексон, несясь следом. Он хватает меня за руку, рывком вынуждая остановиться. – Что сейчас случилось, ты можешь сказать?

– Нет. Не знаю.

Сбитая с толку, оглядываюсь на ресторан.

Джексон замечает, что мои руки дрожат. Он расстегивает свою куртку и накидывает ее мне на плечи.

– Постой здесь, я заберу пикап. И подъеду за тобой.

– Давай. Стой! Мне пока нельзя домой. Не хочу, чтобы папа видел меня в таком состоянии. Дай мне прийти в себя.

Джексон оглядывается:

– Может, зайдем ко мне в мастерскую?

Я киваю. Плетусь следом за ним по залитым лунным светом улицам и пытаюсь унять расшалившиеся нервы. Джексон останавливается под фонарем, достает ключ и отпирает старую дверь. Дом двухэтажный, с темно-серой окантовкой на окнах. Выгнутая крыша покрыта темной черепицей, как у типичных домиков в Новой Англии, которая местами покрыта зеленоватыми мшистыми пятнами – признаком близости водоема.

Джексон толчком открывает дом, включает свет и закрывает за нами дверь. В помещении витает насыщенный хвойный аромат. Внутри высокие потолки с открытыми балками, деревянный пол и облупившаяся бежевая краска на стенах, из-под которой виднеются пятнышки других расцветок. Вдоль стен стоят верстаки и красивая резная мебель. Я провожу пальцами по сложному узору на грубоватом деревянном столике.

– Одна из моих любимых работ за последнее время, – говорит Джексон, приближаясь ко мне. – Видишь, ни одного шва? Стол сделан из цельного куска дерева, кучу времени потратил, пока нашел. Подобные вещи папа делал для мамы. Я его… подарю ей на день рождения.

Поднимаю голову, глядя на Джексона. Он редко говорит об отце.

– Стол чудесный. Ей обязательно понравится.

Его лицо озаряет улыбка:

– Давай, присядь.

Я опускаюсь на темно-синий диван у камина и тону в ворохе мягких подушек. Джексон щелкает включателем, и в камине вспыхивают языки пламени. Я набираю сообщение в чате с Наследницами.

Я: «Только что снова видела утопленника. Можем встретиться раньше?»

Джексон берет с полки аптечку и садится рядом:

– Покажи, что у тебя с рукой?

Скидываю с плеч его куртку.

– Прости, что ужин испортила.

– Ничего ты не испортила. Я успел съесть пару кусков до того, как ты опрокинула на себя стол. – Джексон поправляет мой свитер, пытаясь добраться до пореза. – Можешь его снять? В смысле, у тебя под свитером майка или…

– Нет, но я могу…

Вытягиваю руку из рукава и просовываю ее сквозь воротник так, чтобы не было видно лифчик. Порез неглубокий, зато сантиметров семь в длину. Обо что это я так? Нож? Осколок стекла? Джексон промокает порез ватой со спиртом, я морщусь. Челка падает ему на глаза.

– Это был еще один призрак, да?

– С него стекала морская вода.

– Так, не двигайся, что? – вскипает Джексон.

– Не знаю, как объяснить. Запах такой, словно он сто километров прошел по дну океана. Я уже видела его около школы, и тогда он тоже напугал меня до ужаса.

– То есть ты опять видишь кучу призраков?

Немного помолчав, отвечаю:

– Смотря что понимать под «кучей».

– Похоже на ответ. Кроме того, что они так жутко выглядят, есть что-то еще? Они могут что-нибудь сделать? Внезапно вырубить весь свет или…

– Честно говоря… не уверена. Но ведут они себя так, словно все еще живы. И они не бесплотны.

– Хочешь сказать, тот призрак мог тебя ранить?

Я киваю:

– Возможно. Я потому так распсиховалась и чуть не разнесла ресторан.

– То есть любой мертвяк, притопавший сюда, может тебе навредить? Ты хотя бы знаешь, чего хочет этот призрак или кто он?

Джексон выдавливает на порез дезинфицирующую мазь и накрывает его бинтом. Я придерживаю край, пока он перевязывает руку.

– В двух словах не расскажешь.

Джексон отпускает руку, и я засовываю ее в рукав.

– Так, давай с начала. Мы оба знаем, что я не фанат всякой магической пурги, но постараюсь выслушать и не прерывать тебя.

– А знаешь, – протягиваю я, размышляя над его предложением, – думаю, это правильно, что я все тебе расскажу.

– Давай так, – говорит Джексон. – Будем говорить честно, даже если это касается чего-то жуткого и непонятного, о’кей?

– Заметано, – улыбаюсь я. – И да, про вчерашнее. Я передумала. Я хочу пойти на танцы.

Джексон внезапно сжимает меня в объятиях. Его нельзя назвать «рыцарем», но отчего-то с ним уютно. Джексон часто смеется и шутит, но за беспечностью и юмором таится нечто большее.

Он отстраняется и, придерживая меня за талию, смотрит. Что? Нет! Такой интимный взгляд. Он же не собирается… я… Черт! Джексон наклоняется ближе, мои губы чувствуют его дыхание. Упираюсь рукой в его грудь, прежде чем наши губы успевают прикоснуться.

– Подожди.

Джексон отпускает меня и потирает шею:

– Извини. Я как-то не планировал. Даже не знаю, что… Прости, – смеется он, но я вижу, что Джексон расстроен.

– Все в порядке. – Я запинаюсь, щеки пылают. – Дело не в тебе. Просто… я не знаю. Мы с тобой друзья, и мне нравится, как мы общаемся…

Почему ему понадобилось целовать меня именно сейчас, когда мы наконец-то начали разговаривать по душам?

Еще этот насыщенный день. И прошлая ночь тоже. Странности из-за платья, а потом появился Элайджа…

Я слишком поздно понимаю, что сейчас ляпнула. Джексон таращит глаза:

– Элайджа вернулся?

Браво, Сэм, теперь он решит, что из-за Элайджи я не стала его целовать. Молодец!

Недовольство Джексона очевидно. Он обводит взглядом комнату:

– Он сейчас здесь?

– Нет, – отвечаю, сильнее натягивая рукава свитера.

Взгляд Джексона фокусируется на мне:

– И ты сказала, что призраки могут к тебе прикасаться.

Наши глаза встречаются.

– Что?

– Забей.

Джексон вскакивает так быстро, что я сжимаюсь:

– Погоди. Ты злишься на меня?

– Нет.

– Но ты сейчас как бешеный.

Джексон подает мне плащ:

– Уже поздно.

Открываю рот от удивления:

– Ты же хотел помочь мне. Это из-за поцелуя?

– Что за чушь. Мне просто… пора идти.

– Ты просишь, чтобы я все рассказывала, была честной. Но как только речь заходит о том, что ты не хочешь слышать…

Джексон вздыхает, настойчиво протягивая мне плащ.

Я вырываю одежду из его рук.

Глава 17 Оно настоящее?

Сижу на кровати, хмуро рассматривая собачий ошейник и покусывая ноготь. К чему эта странная вещь?

Зачем утопленник дал мне его? Ерунда какая-то! Из головы никак не выходит «возможно», сказанное Редд в ответ на вопрос, могу ли я умереть.

На тумбочке жужжит телефон, я вздрагиваю.

Элис: «Не ужин, а катастрофа. Мы чем-то траванулись. У тебя как?»

Мэри: «Если хочешь, заходи. Предупреждаем: мы тут по очереди обнимаем унитаз».

Я проверяю время: 22:27. Вот засада, я так надеялась, что встреча с девчонками меня успокоит.

Я: «Ладно, в другой раз. Утопленник подождет. Отдыхайте и приходите в себя».

Сюзанна: «Напиши, если передумаешь. И лучше не спи сегодня».

Роняю телефон на одеяло. Отстой. Значит, мне самой придется шариться в старых семейных архивах. Или Элайджа поможет? Да ну его.

Соскальзываю с кровати, достаю из тумбочки фонарик и на цыпочках выхожу в коридор, прислушиваясь к каждому шороху. Интересно, где папа? На этаже горят только маленькие лампочки в бра. Наверное, он еще внизу, в кабинете. А это значит, что искать записи там – плохая идея. Начну с чердака.

Я бесшумно пробираюсь в конец коридора мимо спальни отца и включаю фонарик. Большая часть комнат простаивает без дела, превратившись в склады ненужной мебели, но за одной из этих дверей скрыта лестница. Я нашла ее, когда изучала дом после переезда. Останавливаюсь перед дверью с металлической щеколдой вместо ручки и отпираю ее.

В нос ударяет затхлый запах, характерный для чердаков. Я хватаюсь за деревянные перила и запираю за собой дверь. Чердачная комната больше потайного кабинета и гораздо чище. Составленные стопками коробки, скрипучие половицы. Из покатых стен под разными углами торчат гвозди, словно пыточные инструменты темных веков. Только бы не запнуться! Что странно: единственное, чего здесь нет – кроме приличного освещения, – паутины и ее обитателей. В таких местах пауки обычно и царствуют, так ведь? Клянусь, если вместо того, чтобы встретиться со мной, Элайджа сделал уборку на чердаке, то он рухнул на несколько пунктов моих глазах!

Освещаю фонариком кучу картонных коробок. На большей части из них имеются надписи, например «МАМИН ФАРФОР» или «ПОДСВЕЧНИКИ». И ни единой коробки, в которой могли бы храниться старые семейные документы. У дальней стены стоит огромный деревянный ящик, а в нем – десяток прямоугольников, завернутых в ткань. Картины? Сейчас узнаем. Освещая фонариком каждый уголок, чтобы не нарваться на паука, я подхожу к ящику и заглядываю внутрь. Точно, картины. Все аккуратно упакованы и перевязаны… кроме самой последней.

Тяну за уголок ткани, которая легко соскальзывает с рамы, и едва не роняю фонарик. Это та самая картина. Портрет со сбежавшим мужчиной, который висел в коридоре.

По спине пробегает холодок. Папа утащил портрет сюда? Значит, я не сумела скрыть, как сильно напугана? Тогда почему он ничего не сказал? Быстро оглядываюсь на пропахшее плесенью пространство. Ничего, только тени.

– Так я права? Ты Майра? – спрашиваю я, всматриваясь в портрет.

Наклоняю раму и направляю фонарик на обратную сторону полотна в поисках одной из карточек, которые бабушка использовала, составляя каталог вещей. Вместо этого я нахожу маленький конверт, заткнутый за нижний уголок рамы, и осторожно трогаю его одним пальцем. Ничего не происходит. Тогда я на секунду накрываю его ладонью.

Вроде все нормально. Я осторожно достаю конверт, зажимая фонарик под мышкой, раскрываю его и нахожу новый конвертик, только этот совсем старый. Он подписан бабушкиным почерком:

«Письмо бабушке Хэкстон

(Марии де Лонг Хэкстон)

от ее кузины Хелен Хопсон.

Касательно крушения «Титаника».

Сердце мое начинает биться быстрее. Разве подобные редкости не должны храниться в музее? Оно настоящее? Осторожно вытаскиваю сложенную бумагу.

«Понедельник

НЬЮ-ЙОРК, РИВЕРСАЙД-ДРАЙВ, 210

Дорогая кузина Мария.

Тетушка Майра и дядя Гарри дома, целы и невредимы, учитывая через что им пришлось пройти. Они морально истощены, но в остальном в порядке.

Когда корабль столкнулся с айсбергом, тетя Майра заметила, как за иллюминатором проплывает гигантская ледяная стена. Свет еще горел, и она поняла, что случилось, а потому разбудила дядю Гарри и слугу, чтобы помог ему одеться. Дядю одолел такой мандраж, что его пришлось поднимать из постели и практически тащить на себе. Они выбрались на шлюпочную палубу, где было мало людей, так что первыми покинули лайнер. Дядя с тетей тепло оделись, так что от холода не страдали, но лодка была переполнена, сидячих мест на всех не хватало. В таких условиях они ждали помощь, всматриваясь в горизонт. Ночь была столь ясной, что низко висящие в небе звезды казались людям огнями плывущих вдали кораблей. Когда забрезжил рассвет, лодку почти полностью окружал лед, но к ним пробивался маленький пароход. Команда его делала все возможное, чтобы спасенным было удобно: отдала свои постели и почти всю одежду. Они стремились убедиться, что сделали все, что в их силах, чтобы облегчить страдания людей. Лично я верю, что возвращение всей нашей семьи без потерь – пример настоящего чуда.

Мама знает, новость о крушении «Титаника» она приняла с присущей ей выдержкой, но все мы измотаны. Мы не получали от дяди с тетей ни единой весточки до вечера четверга, почти до самого их возвращения. И каким же облегчением стало их возвращение!

Виновата, что письмо вышло таким коротким и отрывочным. Может, позже удастся выкроить время, чтобы подробнее тебе обо всем рассказать. И желательно поскорей, чтобы твоей бедной больной голове не стало хуже.

Мама просит передать, что когда-нибудь обязательно отправит тебе портрет папы, а еще постарается раздобыть свой.

Мне стыдно отправлять это куцее письмо тебе – той, которая пишет прелестнейшие письма, – но я уже не в силах терпеть, так что готова отправить хоть маленькую записку, лишь бы сообщить хорошие новости.

С любовью, Хелен Т. Х.».

За спиной скрипит половица, и, быстро обернувшись, я вижу черного кота. Упитанный, он похож на грушу, сидя на полу в луче фонарика. Что за прикол? Со всех ног устремляюсь к лестнице, сжимая в руке письмо.

По крутым деревянным ступеням мчусь так быстро, что поскальзываюсь и пролетаю остаток пути на пятой точке, вываливаясь на пол в коридоре, как мешок картошки. Письмо я держу на вытянутых руках, чтобы случайно не помять его. От резкой боли фокусируется зрение. Запираю дверь на чердак, ощущая вину за то, что оставила там кота.

– Сэм! – зовет папа, кажется, с первого этажа. – Это ты шумишь?

– Все в порядке, я просто запнулась! Не волнуйся! – кричу в ответ, уставившись на чердачную дверь.

Ради всего святого… я просто заскочу наверх, заберу кота и сразу же вернусь. Когда я протягиваю руку к щеколде, то ощущаю какое-то движение у самых ног. Кот проходит прямо сквозь дверь, его пузо переваливается при каждом шаге.

– Да ты издеваешься!