Текст книги "Хрестоматия для 10 класса"

Глава 3
Пьяная ночь

Не ригой, не амбарами,

Не кабаком, не мельницей,

Как часто на Руси,

Село кончалось низеньким

Бревенчатым строением

С железными решетками

В окошках небольших.

За тем этапным зданием

Широкая дороженька,

Березками обставлена,

Открылась тут как тут.

По будням малолюдная,

Печальная и тихая,

Не та она теперь!

По всей по той дороженьке

И по окольным тропочкам,

Докуда глаз хватал,

Ползли, лежали, ехали,

Барахталися пьяные

И стоном стон стоял!

Скрыпят телеги грузные,

И, как телячьи головы,

Качаются, мотаются

Победные головушки

Уснувших мужиков!

Народ идет – и падает,

Как будто из-за валиков

Картечью неприятели

Палят по мужикам!

Ночь тихая спускается,

Уж вышла в небо темное

Луна, уж пишет грамоту

Господь червонным золотом

По синему по бархату,

Ту грамоту мудреную,

Которой ни разумникам,

Ни глупым не прочесть.

Дорога стоголосая

Гудит! Что море синее,

Смолкает, подымается

Народная молва.

«А мы полтинник писарю:

Прошенье изготовили

К начальнику губернии…»

«Эй! с возу куль упал!»

«Куда же ты, Оленушка?

Постой! еще дам пряничка,

Ты, как блоха проворная,

Наелась – и упрыгнула,

Погладить не далась!»

«Добра ты, царска грамота,

Да не при нас ты писана…»

«Посторонись, народ!»

(Акцизные чиновники

С бубенчиками, с бляхами

С базара пронеслись.)

«А я к тому теперича:

И веник дрянь, Иван Ильич,

А погуляет по полу,

Куда как напылит!»

«Избави Бог, Парашенька,

Ты в Питер не ходи!

Такие есть чиновники,

Ты день у них кухаркою,

А ночь у них сударкою —

Так это наплевать!»

«Куда ты скачешь, Саввушка?»

(Кричит священник сотскому

Верхом, с казенной бляхою.)

– «В Кузьминское скачу

За становым. Оказия:

Там впереди крестьянина

Убили…» – «Эх!.. грехи!..»

«Худа ты стала, Дарьюшка!»

– «Не веретенце, друг!

Вот то, чем больше вертится,

Пузатее становится,

А я как день-деньской…»

«Эй, парень, парень глупенький,

Оборванный, паршивенький,

Эй, полюби меня!

Меня, простоволосую,

Хмельную бабу, старую,

Зааа-паааа-чканную!..»

* * *

Крестьяне наши трезвые,

Поглядывая, слушая,

Идут своим путем.

Средь самой средь дороженьки

Какой-то парень тихонький

Большую яму выкопал.

«Что делаешь ты тут?»

– «А хороню я матушку!»

– «Дурак! какая матушка!

Гляди: поддевку новую

Ты в землю закопал!

Иди скорей да хрюкалом

В канаву ляг, воды испей!

Авось соскочит дурь!»

«А ну, давай потянемся!»

Садятся два крестьянина,

Ногами упираются,

И жилятся, и тужатся,

Кряхтят – на скалке тянутся,

Суставчики трещат!

На скалке не понравилось:

«Давай теперь попробуем

Тянуться бородой!»

Когда порядком бороды

Друг дружке поубавили,

Вцепились за скулы!

Пыхтят, краснеют, корчатся,

Мычат, визжат, а тянутся!

«Да будет вам, проклятые!

Не разольешь водой!»

В канаве бабы ссорятся,

Одна кричит: «Домой идти

Тошнее, чем на каторгу!»

Другая: «Врешь, в моем дому

Похуже твоего!

Мне старший зять ребро сломал,

Середний зять клубок украл,

Клубок – плевок, да дело в том —

Полтинник был замотан в нем,

А младший зять всё нож берет,

Того гляди убьет, убьет!..»

«Ну, полно, полно, миленький!

Ну, не сердись! – за валиком

Неподалеку слышится. —

Я ничего… пойдем!»

Такая ночь бедовая!

Направо ли, налево ли

С дороги поглядишь:

Идут дружненько парочки,

Не к той ли роще правятся?

Та роща манит всякого,

В той роще голосистые

Соловушки поют…

Дорога многолюдная

Что позже – безобразнее:

Всё чаще попадаются

Избитые, ползущие,

Лежащие пластом.

Без ругани, как водится,

Словечко не промолвится,

Шальная, непотребная,

Слышней всего она!

У кабаков смятение,

Подводы перепутались,

Испуганные лошади

Без седоков бегут;

Тут плачут дети малые,

Тоскуют жены, матери:

Легко ли из питейного

Дозваться мужиков?..

У столбика дорожного

Знакомый голос слышится,

Подходят наши странники

И видят: Веретенников

(Что башмачки козловые

Вавиле подарил)

Беседует с крестьянами.

Крестьяне открываются

Миляге по душе:

Похвалит Павел песенку —

Пять раз спою, записывай!

Понравится пословица —

Пословицу пиши!

Позаписав достаточно,

Сказал им Веретенников:

«Умны крестьяне русские,

Одно нехорошо,

Что пьют до одурения,

Во рвы, в канавы валятся —

Обидно поглядеть!»

Крестьяне речь ту слушали,

Поддакивали барину.

Павлуша что-то в книжечку

Хотел уже писать.

Да выискался пьяненький

Мужик, – он против барина

На животе лежал,

В глаза ему поглядывал,

Помалчивал – да вдруг

Как вскочит! Прямо к барину —

Хвать карандаш из рук!

«Постой, башка порожняя!

Шальных вестей, бессовестных

Про нас не разноси!

Чему ты позавидовал!

Что веселится бедная

Крестьянская душа?

Пьем много мы по времени,

А больше мы работаем,

Нас пьяных много видится,

А больше трезвых нас.

По деревням ты хаживал?

Возьми ведерко с водкою,

Пойдем-ка по избам:

В одной, в другой навалятся,

А в третьей не притронутся —

У нас на семью пьющую

Непьющая семья!

Не пьют, а также маются,

Уж лучше б пили, глупые,

Да совесть такова…

Чудно смотреть, как ввалится

В такую избу трезвую

Мужицкая беда, —

И не глядел бы!.. Видывал

В страду деревни русские?

В питейном, что ль, народ?

У нас поля обширные,

А не гораздо щедрые,

Скажи-ка чьей рукой

С весны они оденутся,

А осенью разденутся?

Встречал ты мужика

После работы вечером?

На пожне гору добрую

Поставил, съел с горошину:

– Эй! богатырь! соломинкой

Сшибу, посторонись!

Сладка еда крестьянская,

Весь век пила железная

Жует, а есть не ест!

Да брюхо-то не зеркало,

Мы на еду не плачемся…

Работаешь один.

А чуть работа кончена,

Гляди, стоят три дольщика:

Бог, царь и господин!

А есть еще губитель-тать

Четвертый, злей татарина,

Так тот и не поделится,

Всё слопает один!

У нас пристал третьеводни

Такой же барин плохонький,

Как ты, из-под Москвы.

Записывает песенки,

Скажи ему пословицу,

Загадку загани.

А был другой – допытывал,

На сколько в день сработаешь,

По малу ли, по многу ли

Кусков пихаешь в рот?

Иной угодья меряет,

Иной в селеньи жителей

По пальцам перечтет,

А вот не сосчитали же,

По скольку в лето каждое

Пожар пускает на ветер

Крестьянского труда?..

Нет меры хмелю русскому.

А горе наше меряли?

Работа не валит?

Вино валит крестьянина,

А горе не валит его?

Работа не валит?

Мужик беды не меряет,

Со всякою справляется,

Какая ни приди.

Мужик, трудясь, не думает,

Что силы надорвет,

Так неужли над чаркою

Задуматься, что с лишнего

В канаву угодишь?

А что глядеть зазорно вам,

Как пьяные валяются,

Так погляди поди,

Как из болота волоком

Крестьяне сено мокрое,

Скосивши, волокут:

Где не пробраться лошади,

Где и без ноши пешему

Опасно перейти,

Там рать-орда крестьянская

По кочам, по зажоринам

Ползком ползет с плетюхами, —

Трещит крестьянский пуп!

Под солнышком без шапочек,

В поту, в грязи по макушку,

Осокою изрезаны,

Болотным гадом-мошкою

Изъеденные в кровь, —

Небось мы тут красивее?

Жалеть – жалей умеючи,

На мерочку господскую

Крестьянина не мерь!

Не белоручки нежные,

А люди мы великие

В работе и в гульбе!..

У каждого крестьянина

Душа что туча черная —

Гневна, грозна, – и надо бы

Громам греметь оттудова,

Кровавым лить дождям,

А всё вином кончается.

Пошла по жилам чарочка —

И рассмеялась добрая

Крестьянская душа!

Не горевать тут надобно,

Гляди кругом – возрадуйся!

Ай парни, ай молодушки,

Умеют погулять!

Повымахали косточки,

Повымотали душеньку,

А удаль молодецкую

Про случай сберегли!..»

Мужик стоял на валике,

Притопывал лаптишками

И, помолчав минуточку,

Прибавил громким голосом,

Любуясь на веселую,

Ревущую толпу:

«Эй! царство ты мужицкое,

Бесшапочное, пьяное,

Шуми – вольней шуми!..»

«Как звать тебя, старинушка?»

«А что? запишешь в книжечку?

Пожалуй, нужды нет!

Пиши: В деревне Босове

Яким Нагой живет,

Он до смерти работает,

До полусмерти пьет!..»

Крестьяне рассмеялися

И рассказали барину,

Каков мужик Яким.

Яким, старик убогонький,

Живал когда-то в Питере,

Да угодил в тюрьму:

С купцом тягаться вздумалось!

Как липочка ободранный,

Вернулся он на родину

И за соху взялся.

С тех пор лет тридцать жарится

На полосе под солнышком,

Под бороной спасается

От частого дождя,

Живет – с сохою возится,

А смерть придет Якимушке —

Как ком земли отвалится,

Что на сохе присох…

С ним случай был: картиночек

Он сыну накупил,

Развешал их по стеночкам

И сам не меньше мальчика

Любил на них глядеть.

Пришла немилость Божия,

Деревня загорелася —

А было у Якимушки

За целый век накоплено

Целковых тридцать пять.

Скорей бы взять целковые,

А он сперва картиночки

Стал со стены срывать;

Жена его тем временем

С иконами возилася,

А тут изба и рухнула —

Так оплошал Яким!

Слились в комок целковики,

За тот комок дают ему

Одиннадцать рублей…

«Ой брат Яким! недешево

Картинки обошлись!

Зато и в избу новую

Повесил их небось?»

«Повесил – есть и новые», —

Сказал Яким – и смолк.

Вгляделся барин в пахаря:

Грудь впалая; как вдавленный

Живот; у глаз, у рта

Излучины, как трещины

На высохшей земле;

И сам на землю-матушку

Похож он: шея бурая,

Как пласт, сохой отрезанный,

Кирпичное лицо,

Рука – кора древесная,

А волосы – песок.

Крестьяне, как заметили,

Что не обидны барину

Якимовы слова,

И сами согласилися

С Якимом: «Слово верное:

Нам подобает пить!

Пьем – значит, силу чувствуем!

Придет печаль великая,

Как перестанем пить!..

Работа не свалила бы,

Беда не одолела бы,

Нас хмель не одолит!

Не так ли?»

– «Да, Бог милостив!»

«Ну, выпей с нами чарочку!»

Достали водки, выпили.

Якиму Веретенников

Два шкалика поднес.

«Ай барин! не прогневайся,

Разумная головушка!

(Сказал ему Яким.)

Разумной-то головушке

Как не понять крестьянина?

А свиньи ходят по земи —

Не видят неба век!..»

Вдруг песня хором грянула

Удалая, согласная:

Десятка три молодчиков,

Хмельненьки, а не валятся,

Идут рядком, поют,

Поют про Волгу-матушку,

Про удаль молодецкую,

Про девичью красу.

Притихла вся дороженька,

Одна та песня складная

Широко, вольно катится,

Как рожь под ветром стелется,

По сердцу по крестьянскому

Идет огнем-тоской!..

Под песню ту удалую

Раздумалась, расплакалась

Молодушка одна:

«Мой век – что день без солнышка,

Мой век – что ночь без месяца,

А я, млада-младешенька,

Что борзый конь на привязи,

Что ласточка без крыл!

Мой старый муж, ревнивый муж,

Напился пьян, храпом храпит,

Меня, младу-младешеньку,

И сонный сторожит!»

Так плакалась молодушка

Да с возу вдруг и спрыгнула!

«Куда?» – кричит ревнивый муж,

Привстал – и бабу за косу,

Как редьку за вихор!

Ой! ночка, ночка пьяная!

Не светлая, а звездная,

Не жаркая, а с ласковым

Весенним ветерком!

И нашим добрым молодцам

Ты даром не прошла!

Сгрустнулось им по женушкам,

Оно и правда: с женушкой

Теперь бы веселей!

Иван кричит: «Я спать хочу»,

А Марьюшка: «И я с тобой!»

Иван кричит: «Постель узка»,

А Марьюшка: «Уляжемся!»

Иван кричит: «Ой, холодно»,

А Марьюшка: «Угреемся!»

Как вспомнили ту песенку,

Без слова – согласилися

Ларец свой попытать.

Одна, зачем Бог ведает,

Меж полем и дорогою

Густая липа выросла.

Под ней присели странники

И осторожно молвили:

«Эй! скатерть самобранная,

Попотчуй мужиков!»

И скатерть развернулася,

Откудова ни взялися

Две дюжие руки:

Ведро вина поставили,

Горой наклали хлебушка

И спрятались опять.

Крестьяне подкрепилися,

Роман за караульного

Остался у ведра,

А прочие вмешалися

В толпу – искать счастливого:

Им крепко эахотелося

Скорей попасть домой…

Глава 4
Счастливые

В толпе горластой, праздничной

Похаживали странники,

Прокликивали клич:

«Эй! нет ли где счастливого?

Явись! Коли окажется,

Что счастливо живешь,

У нас ведро готовое:

Пей даром сколько вздумаешь —

На славу угостим!..»

Таким речам неслыханным

Смеялись люди трезвые,

А пьяные да умные

Чуть не плевали в бороду

Ретивым крикунам.

Однако и охотников

Хлебнуть вина бесплатного

Достаточно нашлось.

Когда вернулись странники

Под липу, клич прокликавши,

Их обступил народ.

Пришел дьячок уволенный,

Тощой, как спичка серная,

И лясы распустил,

Что счастие не в пажитях,

Не в соболях, не в золоте,

Не в дорогих камнях.

«А в чем же?»

– «В благодушестве!

Пределы есть владениям

Господ, вельмож, царей земных,

А мудрого владение —

Весь вертоград Христов!

Коль обогреет солнышко

Да пропущу косушечку,

Так вот и счастлив я!»

– «А где возьмешь косушечку?»

– «А вы же дать сулилися…»

«Проваливай! шалишь!..»

Пришла старуха старая,

Рябая, одноглазая

И объявила, кланяясь,

Что счастлива она:

Что у нее по осени

Родилось реп до тысячи

На небольшой гряде.

«Такая репа крупная,

Такая репа вкусная,

А вся гряда – сажени три,

А впоперечь – аршин!»

Над бабой посмеялися,

А водки капли не дали:

«Ты дома выпей, старая,

Той репой закуси!»

Пришел солдат с медалями,

Чуть жив, а выпить хочется:

«Я счастлив!» – говорит.

«Ну, открывай, старинушка,

В чем счастие солдатское?

Да не таись, смотри!»

– «А в том, во-первых, счастие,

Что в двадцати сражениях

Я был, а не убит!

А во-вторых, важней того,

Я и во время мирное

Ходил не сыт не голоден,

А смерти не дался!

А в-третьих – за провинности,

Великие и малые,

Нещадно бит я палками,

А хоть пощупай – жив!»

«На! выпивай, служивенький!

С тобой и спорить нечего:

Ты счастлив – слова нет!»

Пришел с тяжелым молотом

Каменотес-олончанин,

Плечистый, молодой:

«И я живу – не жалуюсь, —

Сказал он, – с женкой, с матушкой

Не знаем мы нужды!»

«Да в чем же ваше счастие?»

«А вот гляди (и молотом,

Как перышком, махнул):

Коли проснусь до солнышка

Да разогнусь о полночи,

Так гору сокрушу!

Случалось, не похвастаю,

Щебенки наколачивать

В день на пять серебром!»

Пахом приподнял «счастие»

И, крякнувши порядочно,

Работнику поднес:

«Ну, веско! а не будет ли

Носиться с этим счастием

Под старость тяжело?..»

«Смотри, не хвастай силою, —

Сказал мужик с одышкою,

Расслабленный, худой

(Нос вострый, как у мертвого,

Как грабли руки тощие,

Как спицы ноги длинные,

Не человек – комар). —

Я был – не хуже каменщик

Да тоже хвастал силою,

Вот Бог и наказал!

Смекнул подрядчик, бестия,

Что простоват детинушка,

Учал меня хвалить,

А я-то сдуру радуюсь,

За четверых работаю!

Однажды ношу добрую

Наклал я кирпичей,

А тут его, проклятого,

И нанеси нелегкая:

«Что это? – говорит. —

Не узнаю я Трифона!

Идти с такою ношею

Не стыдно молодцу?»

– «А коли мало кажется,

Прибавь рукой хозяйскою!» —

Сказал я, осердясь.

Ну, с полчаса, я думаю,

Я ждал, а он подкладывал,

И подложил, подлец!

Сам слышу – тяга страшная,

Да не хотелось пятиться.

И внес ту ношу чертову

Я во второй этаж!

Глядит подрядчик, дивится,

Кричит, подлец, оттудова:

«Ай, молодец, Трофим!

Не знаешь сам, что сделал ты:

Ты нес один по крайности

Четырнадцать пудов!»

Ой, знаю! сердце молотом

Стучит в груди, кровавые

В глазах круги стоят,

Спина как будто треснула…

Дрожат, ослабли ноженьки.

Зачах я с той поры!..

Налей, брат, полстаканчика!»

«Налить? Да где ж тут счастие?

Мы потчуем счастливого,

А ты что рассказал!»

«Дослушай! будет счастие!»

«Да в чем же, говори!»

«А вот в чем. Мне на родине,

Как всякому крестьянину,

Хотелось умереть.

Из Питера, расслабленный,

Шальной, почти без памяти,

Я на машину сел.

Ну, вот мы и поехали.

В вагоне – лихорадочных,

Горячечных работничков

Нас много набралось,

Всем одного желалося,

Как мне: попасть на родину,

Чтоб дома помереть.

Однако нужно счастие

И тут: мы летом ехали,

В жарище, в духоте

У многих помутилися

Вконец больные головы,

В вагоне ад пошел:

Тот стонет, тот катается,

Как оглашенный, по полу,

Тот бредит женкой, матушкой.

Ну, на ближайшей станции

Такого и долой!

Глядел я на товарищей,

Сам весь горел, подумывал —

Несдобровать и мне.

В глазах кружки багровые,

И всё мне, братец, чудится,

Что режу пеунов

(Мы тоже пеунятники,

Случалось в год откармливать

До тысячи зобов).

Где вспомнились, проклятые!

Уж я молиться пробовал,

Нет! всё с ума нейдут!

Поверишь ли? вся партия

Передо мной трепещется!

Гортани перерезаны,

Кровь хлещет, а поют!

А я с ножом: «Да полно вам!»

Уж как Господь помиловал,

Что я не закричал?

Сижу, креплюсь… по счастию,

День кончился, а к вечеру

Похолодало, – сжалился

Над сиротами Бог!

Ну, так мы и доехали,

И я добрел на родину,

А здесь, по Божьей милости,

И легче стало мне…»

«Чего вы тут расхвастались

Своим мужицким счастием? —

Кричит, разбитый на ноги,

Дворовый человек. —

А вы меня попотчуйте:

Я счастлив, видит Бог!

У первого боярина,

У князя Переметьева,

Я был любимый раб.

Жена – раба любимая,

А дочка вместе с барышней

Училась и французскому

И всяким языкам,

Садиться позволялось ей

В присутствии княжны…

Ой! как кольнуло!.. батюшки!..»

(И начал ногу правую

Ладонями тереть.)

Крестьяне рассмеялися.

«Чего смеетесь, глупые, —

Озлившись неожиданно,

Дворовый закричал. —

Я болен, а сказать ли вам,

О чем молюсь я Господу,

Вставая и ложась?

Молюсь: «Оставь мне, Господи,

Болезнь мою почетную,

По ней я дворянин!»

Не вашей подлой хворостью,

Не хрипотой, не грыжею —

Болезнью благородною,

Какая только водится

У первых лиц в империи,

Я болен, мужичье!

По-да-грой именуется!

Чтоб получить ее —

Шампанское, бургонское,

Токайское, венгерское

Лет тридцать надо пить…

За стулом у светлейшего

У князя Переметьева

Я сорок лет стоял,

С французским лучшим трюфелем

Тарелки я лизал,

Напитки иностранные

Из рюмок допивал…

Ну, наливай!»

– «Проваливай!

У нас вино мужицкое,

Простое, не заморское —

Не по твоим губам!»

Желтоволосый, сгорбленный,

Подкрался робко к странникам

Крестьянин-белорус,

Туда же к водке тянется:

«Налей и мне маненичко,

Я счастлив!» – говорит.

«А ты не лезь с ручищами!

Докладывай, доказывай

Сперва, чем счастлив ты?»

«А счастье наше – в хлебушке:

Я дома в Белоруссии

С мякиною, с кострикою

Ячменный хлеб жевал;

Бывало, вопишь голосом,

Как роженица корчишься,

Как схватит животы.

А ныне, милость Божия! —

Досыта у Губонина

Дают ржаного хлебушка,

Жую – не нажуюсь!»

Пришел какой-то пасмурный

Мужик с скулой свороченной,

Направо всё глядит:

«Хожу я за медведями,

И счастье мне великое:

Троих моих товарищей

Сломали мишуки,

А я живу, Бог милостив!»

«А ну-ка влево глянь?»

Не глянул, как ни пробовал,

Какие рожи страшные

Ни корчил мужичок:

«Свернула мне медведица

Маненичко скулу!»

– «А ты с другой померяйся,

Подставь ей щеку правую —

Поправит…» – Посмеялися,

Однако поднесли.

Оборванные нищие,

Послышав запах пенного,

И те пришли доказывать,

Как счастливы они:

«Нас у порога лавочник

Встречает подаянием,

А в дом войдем, так из дому

Проводят до ворот…

Чуть запоем мы песенку,

Бежит к окну хозяюшка

С краюхою, с ножом,

А мы-то заливаемся:

«Давать давай – весь каравай,

Не мнется и не крошится,

Тебе скорей, а нам спорей…»

* * *

Смекнули наши странники,

Что даром водку тратили,

Да кстати и ведерочку

Конец. «Ну, будет с вас!

Эй, счастие мужицкое!

Дырявое с заплатами,

Горбатое с мозолями,

Проваливай домой!»

«А вам бы, други милые,

Спросить Ермилу Гирина, —

Сказал, подсевши к странникам,

Деревни Дымоглотова

Крестьянин Федосей. —

Коли Ермил не выручит,

Счастливцем не объявится,

Так и шататься нечего…»

«А кто такой Ермил?

Князь, что ли, граф сиятельный?»

«Не князь, не граф сиятельный,

А просто он – мужик!»

«Ты говори толковее,

Садись, и мы послушаем,

Какой такой Ермил?»

«А вот какой: сиротскую

Держал Ермило мельницу

На Унже. По суду

Продать решили мельницу:

Пришел Ермило с прочими

В палату на торги.

Пустые покупатели

Скоренько отвалилися,

Один купец Алтынников

С Ермилом в бой вступил,

Не отстает, торгуется,

Наносит по копеечке.

Ермило как рассердится —

Хвать сразу пять рублей!

Купец опять копеечку,

Пошло у них сражение:

Купец его копейкою,

А тот его рублем!

Не устоял Алтынников!

Да вышла тут оказия:

Тотчас же стали требовать

Задатков третью часть,

А третья часть – до тысячи.

С Ермилом денег не было,

Уж сам ли он сплошал,

Схитрили ли подьячие,

А дело вышло дрянь!

Повеселел Алтынников:

«Моя, выходит, мельница!»

«Нет! – говорит Ермил,

Подходит к председателю. —

Нельзя ли вашей милости

Помешкать полчаса?»

«Что с полчаса ты сделаешь?»

«Я деньги принесу!»

«А где найдешь? В уме ли ты?

Верст тридцать пять до мельницы,

А через час присутствию

Конец, любезный мой!»

«Так полчаса позволите?»

«Пожалуй, час промешкаем!»

Пошел Ермил; подьячие

С купцом переглянулися,

Смеются, подлецы!

На площадь на торговую

Пришел Ермило (в городе

Тот день базарный был),

Стал на воз, видим: крестится,

На все четыре стороны

Поклон, – и громким голосом

Кричит: «Эй, люди добрые!

Притихните, послушайте,

Я слово вам скажу!»

Притихла площадь людная,

И тут Ермил про мельницу

Народу рассказал:

«Давно купец Алтынников

Присватывался к мельнице,

Да не плошал и я,

Раз пять справлялся в городе,

Сказали: с переторжкою

Назначены торги.

Без дела, сами знаете,

Возить казну крестьянину

Проселком не рука:

Приехал я без грошика,

Ан глядь – они спроворили

Без переторжки торг!

Схитрили души подлые,

Да и смеются нехристи:

«Что часом ты поделаешь?

Где денег ты найдешь?»

Авось найду, Бог милостив!

Хитры, сильны подьячие,

А мир их посильней,

Богат купец Алтынников,

А всё не устоять ему

Против мирской казны —

Ее, как рыбу из моря,

Века ловить – не выловить.

Ну, братцы! видит Бог,

Разделаюсь в ту пятницу!

Не дорога мне мельница,

Обида велика!

Коли Ермила знаете,

Коли Ермилу верите,

Так выручайте, что ль!..

И чудо сотворилося:

На всей базарной площади

У каждого крестьянина,

Как ветром, полу левую

Заворотило вдруг!

Крестьянство раскошелилось,

Несут Ермилу денежки,

Дают, кто чем богат.

Ермило парень грамотный,

Да некогда записывать,

Успей пересчитать!

Наклали шляпу полную

Целковиков, лобанчиков,

Прожженной, битой, трепаной

Крестьянской ассигнации.

Ермило брал – не брезговал

И медным пятаком.

Еще бы стал он брезговать,

Когда тут попадалася

Иная гривна медная

Дороже ста рублей!!

Уж сумма вся исполнилась,

А щедрота народная

Росла: «Бери, Ермил Ильич,

Отдашь, не пропадет!»

Ермил народу кланялся

На все четыре стороны,

В палату шел со шляпою,

Зажавши в ней казну.

Сдивилися подьячие,

Позеленел Алтынников,

Как он сполна всю тысячу

Им выложил на стол!..

Не волчий зуб, так лисий хвост, —

Пошли юлить подьячие,

С покупкой поздравлять!

Да не таков Ермил Ильич,

Не молвил слова лишнего,

Копейки не дал им!

Глядеть весь город съехался,

Как в день базарный, пятницу,

Через неделю времени

Ермил на той же площади

Рассчитывал народ.

Упомнить где же всякого?

В ту пору дело делалось

В горячке, второпях!

Однако споров не было,

И выдать гроша лишнего

Ермилу не пришлось.

Еще, он сам рассказывал,

Рубль лишний – чей Бог ведает! —

Остался у него.

Весь день с мошной раскрытою

Ходил Ермил, допытывал:

Чей рубль? да не нашел.

Уж солнце закатилося,

Когда с базарной площади

Ермил последний тронулся,

Отдав тот рубль слепым…

Так вот каков Ермил Ильич».

«Чуден! – сказали странники. —

Однако знать желательно —

Каким же колдовством

Мужик над всей округою

Такую силу взял?»

«Не колдовством, а правдою.

Слыхали про Адовщину,

Юрлова-князя вотчину?»

«Слыхали, ну так что ж?»

«В ней главный управляющий

Был корпуса жандармского

Полковник со звездой,

При нем пять-шесть помощников,

А наш Ермило писарем

В конторе состоял.

Лет двадцать было малому,

Какая воля писарю?

Однако для крестьянина

И писарь человек.

К нему подходишь к первому,

А он и посоветует

И справку наведет;

Где хватит силы – выручит,

Не спросит благодарности,

И дашь, так не возьмет!

Худую совесть надобно —

Крестьянину с крестьянина

Копейку вымогать.

Таким путем вся вотчина

В пять лет Ермилу Гирина

Узнала хорошо,

А тут его и выгнали…

Жалели крепко Гирина,

Трудненько было к новому,

Хапуге, привыкать,

Однако делать нечего,

По времени приладились

И к новому писцу.

Тот ни строки без трешника,

Ни слова без семишника,

Прожженный, из кутейников —

Ему и Бог велел!

Однако, волей Божией,

Недолго он поцарствовал, —

Скончался старый князь,

Приехал князь молоденький,

Прогнал того полковника,

Прогнал его помощника,

Контору всю прогнал,

А нам велел из вотчины

Бурмистра изобрать.

Ну, мы не долго думали,

Шесть тысяч душ, всей вотчиной

Кричим: «Ермилу Гирина!» —

Как человек един!

Зовут Ермилу к барину.

Поговорив с крестьянином,

С балкона князь кричит:

«Ну, братцы! будь по-вашему.

Моей печатью княжеской

Ваш выбор утвержден:

Мужик проворный, грамотный,

Одно скажу: не молод ли?..»

А мы: «Нужды нет, батюшка,

И молод, да умен!»

Пошел Ермило царствовать

Над всей княжою вотчиной,

И царствовал же он!

В семь лет мирской копеечки

Под ноготь не зажал,

В семь лет не тронул правого,

Не попустил виновному,

Душой не покривил…»

«Стой! – крикнул укорительно

Какой-то попик седенький

Рассказчику. – Грешишь!

Шла борона прямехонько,

Да вдруг махнула в сторону —

На камень зуб попал!

Коли взялся рассказывать,

Так слова не выкидывай

Из песни: или странникам

Ты сказку говоришь?..

Я знал Ермилу Гирина…»

«А я небось не знал?

Одной мы были вотчины,

Одной и той же волости,

Да нас перевели…»

«А коли знал ты Гирина,

Так знал и брата Митрия,

Подумай-ка, дружок».

Рассказчик призадумался

И, помолчав, сказал:

«Соврал я: слово лишнее

Сорвалось на маху!

Был случай, и Ермил-мужик

Свихнулся: из рекрутчины

Меньшого брата Митрия

Повыгородил он.

Молчим: тут спорить нечего,

Сам барин брата старосты

Забрить бы не велел,

Одна Ненила Власьевна

По сыне горько плачется,

Кричит: не наш черед!

Известно, покричала бы

Да с тем бы и отъехала.

Так что же? Сам Ермил,

Покончивши с рекрутчиной,

Стал тосковать, печалиться,

Не пьет, не ест: тем кончилось,

Что в деннике с веревкою

Застал его отец.

Тут сын отцу покаялся:

«С тех пор, как сына Власьевны

Поставил я не в очередь,

Постыл мне белый свет!»

А сам к веревке тянется.

Пытали уговаривать

Отец его и брат,

Он всё одно: «Преступник я!

Злодей! вяжите руки мне,

Ведите в суд меня!»

Чтоб хуже не случилося,

Отец связал сердечного,

Приставил караул.

Сошелся мир, шумит, галдит,

Такого дела чудного

Вовек не приходилося

Ни видеть, ни решать.

Ермиловы семейные

Уж не о том старалися,

Чтоб мы им помирволили,

А строже рассуди —

Верни парнишку Власьевне,

Не то Ермил повесится,

За ним не углядишь!

Пришел и сам Ермил Ильич,

Босой, худой, с колодками,

С веревкой на руках,

Пришел, сказал: «Была пора,

Судил я вас по совести,

Теперь я сам грешнее вас:

Судите вы меня!»

И в ноги поклонился нам.

Ни дать ни взять юродивый,

Стоит, вздыхает, крестится,

Жаль было нам глядеть,

Как он перед старухою,

Перед Ненилой Власьевной,

Вдруг на колени пал!

Ну, дело всё обладилось,

У господина сильного

Везде рука: сын Власьевны

Вернулся, сдали Митрия,

Да, говорят, и Митрию

Не тяжело служить,

Сам князь о нем заботится.

А за провинность с Гирина

Мы положили штраф:

Штрафные деньги рекруту,

Часть небольшая Власьевне,

Часть миру на вино…

Однако после этого

Ермил не скоро справился,

С год как шальной ходил.

Как ни просила вотчина,

От должности уволился,

В аренду снял ту мельницу

И стал он пуще прежнего

Всему народу люб:

Брал за помол по совести,

Народу не задерживал,

Приказчик, управляющий,

Богатые помещики

И мужики беднейшие —

Все очереди слушались,

Порядок строгий вел!

Я сам уж в той губернии

Давненько не бывал,

А про Ермилу слыхивал,

Народ им не нахвалится,

Сходите вы к нему».

«Напрасно вы проходите, —

Сказал уж раз заспоривший

Седоволосый поп. —

Я знал Ермила Гирина.

Попал я в ту губернию

Назад тому лет пять

(Я в жизни много странствовал,

Преосвященный наш

Переводить священников

Любил)… С Ермилой Гириным

Соседи были мы.

Да! был мужик единственный!

Имел он всё, что надобно

Для счастья: и спокойствие,

И деньги, и почет,

Почет завидный, истинный,

Не купленный ни деньгами,

Ни страхом: строгой правдою,

Умом и добротой!

Да только, повторяю вам,

Напрасно вы проходите,

В остроге он сидит…»

«Как так?»

– «А воля Божия!

Слыхал ли кто из вас,

Как бунтовалась вотчина

Помещика Обрубкова,

Испуганной губернии,

Уезда Недыханьева,

Деревня Столбняки?..

Как о пожарах пишется

В газетах (я их читывал):

«Осталась неизвестною

Причина» – так и тут:

До сей поры неведомо

Ни земскому исправнику,

Ни высшему правительству,

Ни столбнякам самим,

С чего стряслась оказия,

А вышло дело дрянь.

Потребовалось воинство,

Сам государев посланный

К народу речь держал,

То руганью попробует

И плечи с эполетами

Подымет высоко,

То ласкою попробует

И грудь с крестами царскими

Во все четыре стороны

Повертывать начнет.

Да брань была тут лишняя,

А ласка непонятная:

«Крестьянство православное!

Русь-матушка! царь-батюшка!»

И больше ничего!

Побившись так достаточно,

Хотели уж солдатикам

Скомандовать: пали!

Да волостному писарю

Пришла тут мысль счастливая,

Он про Ермилу Гирина

Начальнику сказал:

«Народ поверит Гирину

Народ его послушает…»

– «Позвать его живей!»

. . . . . . . . . .

* * *

Вдруг крик: «Ай, ай! помилуйте!» —

Раздавшись неожиданно,

Нарушил речь священника,

Все бросились глядеть:

У валика дорожного

Секут лакея пьяного —

Попался в воровстве!

Где пойман, тут и суд ему:

Судей сошлось десятка три,

Решили дать по лозочке,

И каждый дал лозу!

Лакей вскочил и, шлепая

Худыми сапожнишками,

Без слова тягу дал.

«Вишь, побежал, как встрепанный! —

Шутили наши странники,

Узнавши в нем балясника,

Что хвастался какою-то

Особенной болезнию

От иностранных вин. —

Откуда прыть явилася!

Болезнь ту благородную

Вдруг сняло, как рукой!»

«Эй, эй! куда ж ты, батюшка!

Ты доскажи историю,

Как бунтовалась вотчина

Помещика Обрубкова,

Деревня Столбняки?»

«Пора домой, родимые.

Бог даст, опять мы встретимся,

Тогда и доскажу!»

* * *

Под утро поразъехалась,

Поразбрелась толпа.

Крестьяне спать надумали,

Вдруг тройка с колокольчиком

Откуда ни взялась,

Летит! а в ней качается

Какой-то барин кругленький,

Усатенький, пузатенький,

С сигарочкой во рту.

Крестьяне разом бросились

К дороге, сняли шапочки,

Низенько поклонилися,

Повыстроились в ряд

И тройке с колокольчиком

Загородили путь…