Текст книги "Ночная тьма"

Агата Кристи
Ночная тьма

Норе Причард, от которой я впервыеуслышал легенду о цыганском участке

Книга первая

Глава 1

«Конец твоего пути предопределен его началом…» Это изречение я часто слышал от разных людей. Звучит оно красиво, но что на самом деле значит?

Есть ли некая точка отсчета, отыскав которую можно было бы сказать: «Все началось именно в тот день, в тот час, в том месте и с того события»?

Возможно, эта история началась с того, что я заметил на доске объявлений компании «Джордж энд Дрэгон» сообщение о предстоящей продаже с аукциона довольно обширного поместья «Тауэрс»? В сообщении были указаны площадь «Тауэрса» в акрах[1]1
  Акр – мера земельной площади, равная 4046,86 м².


[Закрыть], протяженность дороги в милях и дано весьма идеализированное изображение поместья, каким оно, наверное, было в пору своего расцвета, – восемьдесят, а то и сто лет назад.

Помнится, я от нечего делать прогуливался по главной улице захолустного местечка Кингстон-Бишоп, тогда и наткнулся на это объявление. Почему? Судьба сыграла злую шутку? Или, наоборот, на мою долю выпал счастливый случай? Трудно сказать.

А может быть, все началось с моей встречи с Сэнтониксом, с тех бесед, что мы вели? Перед моим внутренним взором тотчас возникают его пылающие щеки, горящие глаза, движения сильной, хотя и тонкой кисти: он работает над эскизами зданий. С особым тщанием над одним из них, до того красивым, что я и сам с удовольствием бы стал его владельцем.

Желание иметь дом, прекрасный и удивительный, о котором я и помыслить не смел, возникло у меня именно тогда, во время бесед с Сэнтониксом. Мы предавались мечтам о доме, который он построит для меня – если, конечно, ему позволит здоровье.

И еще я мечтал, что поселюсь в нем с любимой женщиной и мы, как в детской сказке, будем там «жить-поживать да добра наживать», – все это была, конечно, игра воображения, забава, но она заставляла меня жаждать того, что я вряд ли мог надеяться заполучить.

Или, если это повесть о любви – а это, клянусь, именно повесть о любви, – тогда почему бы мне не начать с того, как я впервые увидел Элли? Она стояла в тени разлапистой ели, что растет на Цыганском подворье.

Цыганское подворье… Да, все-таки лучше начать с той минуты, когда я, чуть вздрогнув – потому что на солнце вдруг набежало темное облако, – отвернулся от доски объявлений и, обратившись к местному жителю, который подстригал живую изгородь в двух шагах от меня, с нарочитой небрежностью в голосе спросил:

– А что представляет собой этот «Тауэрс»?

Я и сейчас помню то странное выражение, с каким старик искоса поглядел на меня.

– Мы его называем по-другому. Что это за название? – неодобрительно фыркнул он. – Там уже много лет никто не живет, все и позабыли, что это «Тауэрс». – И опять фыркнул.

Я спросил его, как они называют этот дом, и тут он отвел глаза – обычная манера деревенских жителей, когда они не хотят говорить откровенно. Глядя куда-то в сторону, словно там он видел что-то такое, чего не видел я, он сказал:

– У нас в округе его зовут Цыганским подворьем.

– А почему? – спросил я.

– Из-за какой-то темной истории. Сам толком не знаю. Кто одно говорит, кто другое. – И затем добавил: – Но всем известно, что место это гиблое, там вечно случаются всякие беды.

– С машинами?

– Не только. Нынче, конечно, больше с машинами. Там ведь дорога как раз делает крутой поворот.

– Ну ясно, – отозвался я. – Если крутой поворот, то несчастных случаев не избежать.

– Местные власти поставили там дорожный знак, но толку от этого мало. Все равно машины бьются – одна за одной.

– А почему «Цыганское»? – спросил я.

И снова его взгляд метнулся в сторону.

– Да все те же россказни, – уклонился он от прямого ответа. – Говорят, когда-то это место принадлежало цыганам, а потом их выгнали, и они предали землю проклятию.

Я невольно расхохотался.

– Чего тут смешного? – рассердился он. – Разве нет на земле проклятых мест? Вам, городским умникам, ничего про них не ведомо. Цыганское подворье – одно из таких. Как стали из тамошней каменоломни брать камень для строительства, то сколько людей погибло… А старый Джорди как-то вечером свалился там с обрыва и сломал себе шею.

– Пьяный? – предположил я.

– Возможно. Выпить он был не дурак. Но мало ли пьяниц падают в реку, здорово расшибаются, конечно, но все-таки остаются живы. А Джорди сломал себе шею. Вон там, – он ткнул пальцем себе за спину на поросший соснами холм, – на Цыганском подворье.

Да, пожалуй, с этого все и началось. Но тогда я не придал этим словам никакого значения. Случайно запомнил – вот и все. Когда я задумываюсь над этим, то есть когда задумываюсь всерьез, мне начинает казаться, что многое я домыслил сам. Не помню, в тот ли момент или чуть позже я спросил у него, есть ли в округе цыгане. Теперь, ответил он, их почти не осталось. Полиция гоняет.

– А почему цыган так не любят? – спросил я.

– Потому что на руку больно нечисты, – сердито ответил он и пристально посмотрел на меня. – А в вас, случаем, нет цыганской крови? – угрюмо поинтересовался он, не спуская с меня глаз.

Я сказал, что понятия не имею. Я и вправду немного смахиваю на цыгана. Быть может, поэтому меня и привлекло это название – Цыганское подворье. Я улыбнулся ему и подумал, что, может, и в самом деле во мне есть капля цыганской крови. Разговор у нас вышел, прямо скажем, весьма любопытный.

Цыганское подворье… Я пошел по дорожке, что вилась среди темных деревьев на вершину холма. Оттуда открывался вид на море с кораблями. Панорама была чудесной, и мне вдруг подумалось: «А что, если бы Цыганское подворье принадлежало мне?» Взбредет же такое в голову… Какая чушь.

Когда я на обратном пути проходил мимо своего недавнего собеседника, он сказал:

– Если вам нужны цыгане, то у нас здесь есть старая миссис Ли. Она живет в коттедже, ее туда пустил майор.

– Какой такой майор? – спросил я.

– Майор Филпот, конечно. – Он был просто потрясен и даже оскорблен – как мог я задать подобный вопрос?

Я понял, что майор Филпот был местным божеством. А миссис Ли вроде как была у него на иждивении. Филпоты, похоже, жили и правили здесь с незапамятных времен.

Я попрощался со стариком и двинулся было дальше, и тут он сказал:

– Ее дом крайний на этой стороне улицы. Да вы ее увидите, небось бродит по саду. Тем, у кого в жилах цыганская кровь, в комнатах не сидится.

Я побрел по улице, насвистывая, и размышляя про Цыганское подворье, и совершенно не думая о последних словах старика, как вдруг увидел, что из-за изгороди за мной пристально следит высокая темноволосая пожилая женщина. Я тотчас понял, что это и есть миссис Ли. Я остановился.

– Мне сказали, что вы знаете все про Цыганское подворье, – сказал я.

Глаза ее смотрели на меня в упор из-под растрепанной черной челки.

– Послушай меня, мил-человек. Забудь о Цыганском подворье. Ты – красивый парень. Цыганское подворье еще никому счастья не приносило, не принесет и тебе.

– Оно вроде бы продается, – сказал я.

– Да, но купит его только последний глупец.

– А есть желающие?

– Какой-то подрядчик. И не он один. И продадут его за гроши. Вот увидишь.

– Это почему же? – заинтересовался я. – Участок ведь превосходный.

Она ничего не ответила.

– Допустим, подрядчику удастся дешево купить его. И что он будет с ним делать?

Она засмеялась. Смех у нее был неприятный, даже зловещий.

– Снесет старый, ветхий дом и построит новый. А то и двадцать-тридцать домов – и на всех будет лежать проклятие.

Эта ее угроза почему-то не произвела на меня должного впечатления, и я, не сдержавшись, выкрикнул:

– Зачем же сносить! Этого ни в коем случае нельзя допустить!

– Можешь не волноваться: им это еще аукнется. И тем, кто купит поместье, и тем, кто будет класть кирпич и готовить раствор. Один упадет с лестницы. Нагруженный доверху грузовик перевернется, а шиферная плитка упадет с крыши прямо кому-то на голову. А потом ни с того ни с сего начнется ураган и станут падать деревья. Никому на свете Цыганское подворье не принесет добра. Лучше оставить его в покое. Вот увидишь. – И, энергично тряхнув головой, она тихо повторила про себя: – Нет, не будет счастья тому, кто сунется на Цыганское подворье. И никогда не было.

Я рассмеялся.

– Не смейся, юноша, – строго произнесла она. – Настанет день, когда ты пожалеешь о своем смехе. Счастья здесь не бывало – ни в доме, ни на земле.

– А что случилось с домом? – спросил я. – Почему он так давно пустует? Почему его оставили без присмотра?

– Его последние хозяева умерли, все до единого.

– А как они умерли? – заинтересовался я.

– Об этом лучше не спрашивай. Но с тех пор ни у кого не было желания въехать туда. Вот дом и рушится помаленьку. Про него забыли, и правильно сделали.

– Но почему бы тебе не рассказать мне, что здесь произошло? – стал упрашивать ее я. – Ты ведь знаешь, а?

– Не люблю я сплетничать про Цыганское подворье. – И вдруг она заныла, как нищенка на паперти: – Хочешь, красавчик, я тебе погадаю? Посеребри ручку, и я расскажу, что тебя ожидает. Ты везучий, можешь далеко пойти.

– Я не верю в гадания, – отозвался я, – и нет у меня серебра. Лишнего, во всяком случае.

Она подошла поближе и тем же лицемерно-жалобным тоном продолжала:

– Найдется у тебя шестипенсовик?[2]2
  Шестипенсовик – монета в 6 пенсов, имевшая хождение до 1971 года.


[Закрыть] Есть? Давай сюда. Я расскажу тебе все за один шестипенсовик. Что такое шесть пенсов? Разве это деньги? Так и быть, погадаю тебе, считай, задаром, потому что ты красавчик, и за словом в карман не лезешь, и умеешь себя вести. Говорю же: ты далеко пойдешь.

Я покорно выудил из кармана шестипенсовик – не потому, что поверил в ее глупую болтовню, просто мне чем-то пришлась по душе эта старая плутовка, хотя я и видел ее насквозь. Схватив монету, она сказала:

– Дай руку. Обе.

Она взяла мои руки в свои когтистые морщинистые лапы и уставилась мне на ладони. Она довольно долго молча их разглядывала, потом вдруг резко их выпустила, даже оттолкнув от себя. И, чуть отступив назад, сурово сказала:

– Если желаешь себе добра, сейчас же уезжай. Забудь про Цыганское подворье и не возвращайся назад! Это лучший совет, какой я могу тебе дать. Не возвращайся.

– Почему? Почему мне нельзя вернуться?

– Потому что, если ты вернешься, тебя ждет горе, утрата и, быть может, опасность. Тебя ждет беда, большая беда. Забудь про это место, говорю тебе.

– Да в чем, собственно, де…

Но она уже повернулась и пошла к дому. А войдя в него, захлопнула за собой дверь. Я не из суеверных. Я, конечно, верю, как все мы, в удачу. Но поверить в то, что существуют какие-то старые дома, на которых якобы лежит проклятие!.. Это уж чересчур. И тем не менее мне стало как-то не по себе, оттого что старая карга что-то такое увидела на моих ладонях. Я тоже стал их разглядывать. Что там можно было разглядеть? Чушь все это, все эти гадания. Просто один из способов вытягивать деньги, воспользовавшись наивностью и доверчивостью всяких простаков. Я взглянул на небо. Солнце уже село, и все вокруг изменилось. Вместе с сумерками на землю опустилось что-то зловещее. «Наверное, будет гроза», – решил я. Поднялся ветер, зашелестела на деревьях листва. Я двинулся назад к центру Кингстон-Бишопа. Чтобы поднять себе настроение, я стал насвистывать какой-то мотивчик.

Поравнявшись с доской объявлений, я посмотрел, когда именно состоится продажа «Тауэрса». Я ни разу в жизни не бывал на аукционе, где продается недвижимость, и потому решил, что приеду обязательно. Интересно было посмотреть, кто станет владельцем Цыганского подворья. Да, думаю, именно с этой мысли, в сущности, все и началось… А потом я размечтался. Как я приеду и сделаю вид, что тоже готов бороться за Цыганское подворье! Попробую сразиться с местными подрядчиками! В конце концов они выйдут из игры, потеряв надежду получить его по дешевке, и я куплю его, поеду к Рудольфу Сэнтониксу и скажу ему: «Постройте мне дом. Я купил участок». И приведу в этот дом девушку, естественно, красавицу из красавиц, и мы будем, как пишут в сказках, «жить-поживать да добра наживать».

Да, помечтать я всегда любил. Но мечты так и оставались мечтами, но мне от них делалось веселее. Веселее! Так я рассуждал тогда! Господи боже мой, если бы я только знал!

Глава 2

В окрестностях Цыганского подворья в тот день я оказался совершенно случайно. Я привез туда из Лондона одну весьма пожилую супружескую чету на распродажу в один из соседних домов. Сам-то дом, большой и уродливый, не продавали. Только вещи. А моих пассажиров очень интересовала, как я понял из их разговоров, коллекция вещей из папье-маше. В ту пору я понятия не имел, что это такое. Единственный раз слово «папье-маше» я слышал от своей матери. Когда в разговоре с кем-то она утверждала, что раковины из папье-маше были куда приятнее нынешних из пластмассы. Помню, меня весьма изумило, что такие состоятельные люди едут в какое-то захолустье за какими-то вещами, сделанными не пойми из чего.

Однако я запомнил этот факт и решил заглянуть в словарь, узнать, что же представляет собой папье-маше, если ради него люди готовы нанять машину и тащиться на распродажу за город. Мне нравилось узнавать о неведомых для меня вещах. В ту пору мне было двадцать два года, и я таким манером уже успел набраться кое-каких знаний. Я неплохо разбирался в автомобилях, был отличным механиком и умелым шофером. К тому времени я уже поработал конюхом в Ирландии. Потом чуть не связался с торговцами наркотиками, но вовремя опомнился и сбежал от них. Место шофера в известной на всю страну компании проката автомобилей – это совсем неплохо. С учетом чаевых зарабатываешь приличные деньги. И стараний особых не требуется. Правда, порой одолевает скука.

Однажды летом я подрядился собирать фрукты. Платили скудно, но работа мне нравилась. Вообще-то кем я только не работал. Был официантом в третьеразрядном отеле, спасателем на пляже, торговал энциклопедиями и пылесосами, ну и мелочами всякими, работал даже в ботаническом саду, где научился разбираться в цветах.

Но долго я нигде не задерживался. Зачем? Мне многое нравилось, почти все, чем я занимался. Одна работа была легкой, другая потруднее, но меня это не беспокоило. Я не из ленивых. Скорей из непосед. Мне везде хотелось побывать, все посмотреть, все попробовать. Я постоянно был в поиске. Да, именно так. Я все время чего-то искал.

С тех пор как я расстался со школой, мне вечно чего-то хотелось, но чего именно, я и сам не мог понять. Меня не покидало какое-то смутное неутолимое желание. Потом я понял, что меня томило. Мне нужна была девушка… Мне нравились многие девушки, но я все не встречал такой, на которой не задумываясь остановил бы свой выбор… Поначалу девушка вроде очень нравится, а потом с не меньшим удовольствием знакомишься с другой. Девушек я менял так же часто, как работу. Первое время – все замечательно, потом она тебе начинает надоедать, вот и ищешь другую. С тех пор как я бросил учиться, я только и делал, что менял одно на другое.

Большинство моих знакомых относились к такому моему образу жизни весьма скептически. Они были из породы так называемых «доброжелателей». Я же считал, что они просто меня не понимают. Они хотели, чтобы я постоянно ухаживал за какой-нибудь одной славной девушкой, накопив денег, женился бы на ней, нашел себе постоянную работу и жил бы припеваючи. День за днем, год за годом, и так без конца, аминь. Нет, ваш покорный слуга на это не способен! Пресное существование, подкрепляемое системой социального обеспечения в ее недопеченном виде, – это не по мне. Неужто, думал я, в мире, где человек сумел запустить в небо спутник и того и гляди отправится на другие планеты, не найдется ничего, что заставило бы учащенно биться мое сердце! Ради этого я готов был обойти весь белый свет. Однажды, помню, шел я по Бонд-стрит. В ту пору я работал официантом, и мне как раз предстояло заступать на смену. Я шел не спеша, разглядывая витрины с обувью. Туфли на любой вкус, одни лучше других! Как обычно пишут в газетной рекламе: «Вот что носят сегодня элегантные мужчины», а рядом фотография такого мужчины. И всегда он, этот тип, выглядит почему-то прощелыгой! Все эти рекламные фокусы вызывали у меня только смех!

Следующей была витрина лавки, торговавшей картинами. Там были выставлены всего три картины, искусно задрапированные по углам золоченых рам бархатом какого-то нейтрального цвета. Настоящий шик, ничего не скажешь. Я не больно интересуюсь искусством. Однажды из чистого любопытства я побывал в Национальной галерее. Эти огромные красочные изображения битв в горных долинах, равно как и иссохшие святые, пригвожденные стрелами к крестам, и портреты жеманных, самодовольно улыбающихся знатных дам в шелках, бархате и кружевах, нагоняли на меня тоску. Вот тогда я раз и навсегда решил, что искусство не для меня. Картина же, на которую я смотрел сейчас, была совсем другой. На витрине, как я уже сказал, было три картины. Одна – пейзаж, кусочек сельской местности, это я и так почти каждый день видел воочию. Другая изображала женщину, но в каком-то странном ракурсе, с таким нарушением пропорций, что не сразу можно было догадаться, что перед тобой женщина. Кажется, это называют авангардом[3]3
  Авангард – условное название ряда направлений в искусстве XX века, для которых характерен отход от реалистических традиций.


[Закрыть]. Сказать по правде, я не имею понятия, что это значит. А вот третья картина была то, что надо. Вроде бы ничего особенного. Она была – как бы это сказать? – довольно простой. Несколько больших колец, вписанных одно в другое. И все разных цветов, причем самых неожиданных. А по краям брошены яркие мазки, которые, по-видимому, ничего не означали. Только все вместе они были полны значения! Не умею я описывать. Могу только сказать, что от картины нельзя было оторвать глаз.

Я стоял перед витриной и чувствовал себя престранно, будто со мной случилось нечто необычное. Те модные туфли, к примеру, я бы купил с удовольствием. Я вообще очень разборчив в одежде. Люблю хорошо одеваться, чтобы производить впечатление, но я никогда всерьез не помышлял о покупке обуви на Бонд-стрит. Известно, какие там цены, – такие туфли стоят не меньше пятнадцати фунтов. Говорят, что это ручная работа, потому, мол, и стоят так дорого. Пустая трата денег. Туфли, конечно, шикарные, но переплачивать за шик, ей-богу, не стоит. Я пока еще не сошел с ума!

Но эта картина… «Сколько же она может стоить? – вдруг подумал я. – Не купить ли? Ты спятил, – сказал я себе. – Тебя же картины не интересуют». Все верно, но эту картину мне так хотелось… Хорошо бы ее заиметь. Повесить у себя в комнате, сидеть и смотреть на нее сколько захочешь и знать, что она принадлежит тебе! Я покупаю картину! Безумие какое-то! Я снова посмотрел на нее. О чем я думаю? И кроме того, я позволить-то себе этого, наверное, не могу. По правде говоря, в тот день кое-какие деньги у меня имелись. Удачно поставил на одну лошадку. Картина небось стоит немало. Фунтов двадцать. А то и двадцать пять! Во всяком случае, почему бы не прицениться. Ведь не съедят же меня! И я вошел, с несколько воинственным видом и в то же время готовый отразить удар.

Внутри царили тишина и величие. Освещение было приглушенным, стены выкрашены в какой-то серый цвет, а посередине стояла бархатная кушетка, на которую можно было сесть и любоваться картинами. Ко мне подошел человек, одетый с иголочки – как на рекламной картинке, – и, в полном соответствии с окружающей обстановкой, заговорил приглушенным голосом. И что удивительно, в его обращении не было и следа того высокомерия, каким отличаются служащие магазинов на Бонд-стрит. Выслушав меня, он снял картину с витрины и, отойдя к противоположной стене, поднял так, чтобы я мог ее разглядывать сколько захочу. Именно тогда меня осенило (такое бывает, когда вдруг понимаешь, что к чему): при продаже картин действуют совсем иные правила, нежели при продаже других вещей. В такую лавку может заглянуть человек, одетый в старый потертый костюм и обтрепанную рубашку, и оказаться миллионером, который желает пополнить свою коллекцию. Или человек вроде меня, одетый дешево и безвкусно, но испытывающий такое неукротимое желание заполучить понравившуюся ему картину, что сумеет всеми правдами и неправдами собрать нужную сумму денег.

– Превосходный образец живописи, – сказал человек, продолжая держать в руках картину.

– Сколько? – быстро спросил я.

От его ответа у меня перехватило дыхание.

– Двадцать пять тысяч, – тихо сказал он.

Я умею делать хорошую мину при плохой игре и потому и бровью не повел. По крайней мере, мне так показалось. Он назвал какую-то фамилию, по-видимому иностранную, наверное, фамилию художника, и добавил, что картина попала к ним откуда-то из провинции и ее хозяева и понятия не имели, что это такое. Я держался как мог.

– Деньги немалые, но картина, наверное, того стоит, – вздохнул я.

Двадцать пять тысяч фунтов. Курам на смех!

– Да, – тоже вздохнул он. – Конечно. – И, осторожно опустив картину, поставил ее обратно в витрину. – У вас неплохой вкус, – заметил он.

Я почувствовал, что мы с ним понимаем друг друга. Поблагодарив его, я вышел на Бонд-стрит.