Текст книги "Ночная тьма"

Глава 3

Я не мастер описывать – во всяком случае, до настоящего писателя мне далеко. Вот, например, картина, про которую я рассказывал. Ничего особенного на ней вроде не было. То есть, хочу я сказать, никаких особых мыслей она не вызывала, ни о чем не говорила, но тем не менее я чувствовал ее значимость, понимал, что она – нечто очень весомое и важное. Встреча с этой картиной была настоящим событием в моей жизни. Точно так же, как и Цыганское подворье. Не меньшую роль сыграл в моей судьбе и Сэнтоникс.

Пока я еще ничего о нем толком не рассказывал. Но вы, наверное, уже догадались, что он был архитектором. До него я с архитекторами никогда не встречался, хотя кое-что соображал в строительном деле. На Сэнтоникса я наткнулся в период моих блужданий. А именно в ту пору, когда работал шофером, возил богатых людей. Мне довелось побывать и за границей: дважды в Германии – я немного знаю немецкий, и дважды во Франции – по-французски я тоже кое-как болтаю, и один раз в Португалии. Пассажиры мои были в основном пожилыми – то есть с хорошими деньгами и плохим здоровьем.

Когда возишь таких людей, начинаешь понимать, что деньги вовсе не гарантируют райской жизни. И у богатых людей бывают сердечные приступы, и потому им надо все время глотать какие-то таблетки. А в отелях их тоже порою невкусно кормят или плохо обслуживают, из-за чего возникают скандалы. Почти все богачи, которых мне довелось знать, были людьми несчастными. Неприятностей у них по горло. То с налогами, то с размещением капитала. Послушали бы вы, о чем они беседуют между собой или с друзьями! Постоянное беспокойство – вот что загоняет их в могилу. И в любви они тоже особой радости не находят, заполучая себе в жены либо длинноногих блондинок, которые сразу же после свадьбы начинают наставлять им рога, либо вечно ноющих уродин, которые то и дело их поучают. Нет, по мне, лучше оставаться самим собой – Майклом Роджерсом, который любит путешествовать и время от времени завязывать интрижки с хорошенькими девушками.

Денег при таком образе жизни у меня, разумеется, было негусто, но я не жаловался. Жилось мне весело и привольно. Не знаю, конечно, как было бы дальше, ибо подобное отношение к жизни проходит вместе с молодостью. Нет молодости, и веселье уже не в радость.

Но в глубине души у меня таилось смутное желание… обладать. Чем именно, я не знал и сам… Однако, продолжая начатую уже историю, расскажу об одном старике, которого часто возил на Ривьеру[4]4
  Ривьера – полоса побережья Средиземного моря; делится на Французскую и Итальянскую, зона отдыха и туризма, международные курорты.


[Закрыть]. У него там строился дом. Вот он и ездил смотреть, как идут дела. Архитектором у него был Сэнтоникс.

Я так и не знаю, кем Сэнтоникс был по национальности. Сначала я считал его англичанином, хотя такой странной фамилии мне ни разу не доводилось слышать. Нет, англичанином он, пожалуй, не был. Скорей всего, скандинавом. Со здоровьем у него было неважно – я сразу это заметил. Он был молодой, светловолосый, с худым и каким-то странным лицом – то ли чуть перекошенным, то ли асимметричным. С клиентами он особо не церемонился. Вы, наверное, думаете, что поскольку они платили деньги, то заказывали и музыку? Как бы не так. Они боялись Сэнтоникса, потому что тот всегда был уверен в своей правоте.

Помню, когда я в первый раз привез своего старикана, он как глянул на то, что уже было готово, так прямо закипел от злости. Пока я крутился возле них, выполняя обязанности то шофера, то лакея, мне довелось урывками слышать их разговор, и очень скоро я стал побаиваться, как бы мистера Константина не хватил удар.

– Вы все сделали совсем не так, как я велел! – кричал он. – И потратили слишком много денег. Слишком много! Мы так не договаривались. Выходит, дом обойдется мне куда дороже, чем я рассчитывал?

– Совершенно верно, – ответил Сэнтоникс. – Но деньги для того и существуют, чтобы их тратить.

– Еще чего! Тратить! Вы не имеете права выходить за рамки определенной мною суммы, понятно?

– Тогда у вас не будет такого дома, какой вы хотите, – сказал Сэнтоникс. – Только я знаю, что именно вы хотите. И строю дом, который вам нужен. И мы с вами оба это знаем. Бросьте скряжничать и препираться. Вам нужен роскошный дом, и вы его получите – будете потом показывать друзьям, которые умрут от зависти. Я берусь строить далеко не всем, я вам об этом уже говорил. Мне важны не только деньги, но и творческое удовлетворение. Ваш дом не будет похож на другие дома.

– Это ужасно! Ужасно!

– О нет. Ужасно то, что вы сами не знаете, чего хотите. По крайней мере, такое создается впечатление. На самом же деле вы знаете, чего хотите, и просто не можете представить. Не видите этого. А я – вижу. Я всегда понимаю, что люди ищут и чего они хотят. У вас есть чутье на красоту. Эту красоту я вам и подарю.

Он говорил, а я стоял рядом и слушал. И понемногу тоже начинал видеть, каким необычным будет этот дом, который строился среди сосен на берегу моря. Его окна вопреки обыкновению выходили не на море, а на просвет между горами, на крошечный кусочек неба. Это было странно, непривычно и прекрасно.

Когда я не был занят, Сэнтоникс иногда со мной заговаривал.

– Я строю дома только тем, кому пожелаю.

– То есть богатым, хотите сказать?

– Но людям небогатым строительство дома не по карману. Однако деньги меня интересуют постольку-поскольку. Мои клиенты должны быть состоятельными, потому что дома, которые я строю, стоят недешево. Сам по себе дом еще ничто. Ему нужна оправа, которая не менее существенна, чем сам дом. Красивый камень, рубин или изумруд, – это всего лишь красивый камень. Он ничего собой не представляет, ибо, пока нет оправы, он не может служить украшением. Но и оправа должна быть достойна прекрасного камня. Дому такой оправой служит ландшафт, окружающая его природа, которая, пока существует сама по себе, ничего собой не представляет. Но как только в нее вписывается дом, она становится оправой для редкостного брильянта. – Он посмотрел на меня и рассмеялся. – Понятно?

– Не очень, – признался я. – И тем не менее… по-моему, я кое-что понимаю.

– Вполне возможно. – В его глазах появилось любопытство.

Мы еще раз ездили на Ривьеру. К тому времени строительство дома было уже почти завершено. Не буду его описывать, потому что вряд ли мне это по силам, могу только сказать, что в нем было… нечто особенное и был он прекрасен, это я понял. Этим домом можно было гордиться, показывать людям, жить в нем с любимым человеком. И вдруг в один прекрасный день Сэнтоникс сказал мне:

– Знаете, вам я, пожалуй, согласился бы построить дом. Мне кажется, я знаю, какой дом вам хотелось бы иметь.

Я покачал головой и честно признался:

– Я и сам этого не знаю.

– Вы, может, и не знаете, зато я знаю. – И добавил: – Жаль, что у вас нет денег.

– И никогда не будет, – сказал я.

– Это еще неизвестно, – откликнулся Сэнтоникс. – Рожденный в бедности отнюдь не всегда остается бедняком навсегда. Деньги – странная штука. Они идут к тому, кто их сильнее хочет.

– Чтобы разбогатеть, мне не хватает ума, – вздохнул я.

– Честолюбия вам не хватает – вот в чем беда. Вообще-то оно у вас есть, но пока еще не проснулось.

– Что ж, – отозвался я, – в таком случае, как только я его разбужу и накоплю денег, я приеду к вам и попрошу построить мне дом.

– К сожалению, я не могу ждать… – вздохнул он. – Не могу позволить себе пребывать в ожидании. Мне отпущен короткий срок. Еще один-два дома, не больше. Никому не хочется умирать молодым, но порой приходится… Ладно, все это пустые разговоры.

– Значит, мне нужно побыстрее разбудить свое честолюбие.

– Не стоит, – сказал Сэнтоникс. – Вы человек здоровый, живется вам весело. Зачем же что-то менять?

– Да если бы даже и захотел, ничего бы не вышло, – с грустью отозвался я.

В ту пору я именно так и считал. Но мне нравилось, как я живу, а жил я, повторяю, весело, и здоровье у меня было отменное. Я часто возил людей, у которых водились деньги, заработанные тяжким трудом, а вместе с ними заработаны язва желудка, грудная жаба[5]5
  Грудная жаба – обиходное название болезни сердца, сопровождающейся приступами сжимающих болей в области сердца, удушьем, нередко страхом.


[Закрыть] и многое другое. Я же сам отнюдь не собирался перенапрягаться. Конечно, старался работать не хуже других, но не более того. И честолюбия у меня не было, или, во всяком случае, так мне казалось. Зато у Сэнтоникса честолюбия, по-моему, было в избытке. Оно и заставляло его проектировать и строить дома, делать эскизы и многое другое, для меня непостижимое… а заодно и забирало у него все физические силы. Он вообще был не слишком вынослив от природы. Порой мне приходила в голову несуразная мысль, что он просто загоняет себя в могилу этой своей бесконечной работой, в которой выкладывается на всю катушку. Я же работать не хотел – вот и все. Я работу презирал, совершенно ею не дорожил. Считал, что ничего хуже работы человечество не изобрело.

О Сэнтониксе я думал довольно часто. Он занимал мои мысли, пожалуй, больше остальных моих знакомых. Странная вещь – человеческая память. Уж очень она избирательна. Человек помнит то, что хочет помнить. Сэнтоникс и дом, построенный им на Ривьере, та картина в лавке на Бонд-стрит, руины старого особняка под названием «Тауэрс» и рассказ о Цыганском подворье – все это я отлично запомнил! Еще я хорошо помнил девушек, с которыми встречался, и поездку за границу, куда возил клиентов. Клиенты же были все одинаковы – скучные. Они всегда останавливались в одних и тех же отелях и заказывали одни и те же безвкусные диетические блюда.

Меня по-прежнему не покидало странное ощущение, словно ожидание чего-то особенного, какого-то предложения или события. Не знаю, как получше описать это ощущение. Наверное, на самом деле я искал свою единственную – я имею в виду не просто добропорядочную девушку, на которой можно было бы жениться и которая пришлась бы по вкусу моей матери, дяде Джошуа и кое-кому из моих приятелей. Но в ту пору я еще ничего не смыслил в любви. Зато недурно разбирался в сексе. Как, впрочем, и все мои ровесники. Мы слишком много об этом говорили, слишком много слышали, а потому принимали все эти откровения чересчур всерьез. Мы – я и мои приятели – понятия не имели, что это такое – когда приходит любовь. Мы были молоды и полны сил, мы глазели на встречных девушек, оценивая их фигуры, ножки, взгляды, брошенные на нас, и думали про себя: «Согласится или нет? Стоит ли тратить время?» И чем больше девушек бывало у меня в постели, тем больше я хвастался. Чем большим молодцом меня считали друзья, тем большим молодцом я считал себя сам.

Я и не подозревал, что все мои подвиги не имеют ничего общего с любовью. Наверное, рано или поздно прозрение приходит к каждому – и наступает внезапно. И ты уже не думаешь, как бывало: «Эта малышка, пожалуй, мне подходит… Она должна стать моей». Я, по крайней мере, испытывал совсем иное чувство. Я и понятия не имел, что это произойдет так стремительно. Что я сразу пойму: «Вот девушка, которой я принадлежу. Я в ее власти. Полностью и навсегда». Нет, мне и в голову не приходило, что так получится. Один старый комик вроде бы часто повторял такую шутку: «Ко мне однажды уже приходила любовь. Как почувствую, что она вот-вот заявится снова, срочно сбегу куда-нибудь подальше». То же самое и со мной. Если бы я знал, если бы я только мог знать, к чему все это приведет, я бы тоже сбежал! Если бы, конечно, был умнее!

Глава 4

Я помнил про аукцион на Цыганском подворье. До него осталось три недели. Я успел дважды съездить на континент – раз во Францию и раз в Германию. Именно в Гамбурге и наступил критический момент. Во-первых, мне осточертела супружеская пара, которую я возил. Они олицетворяли собой все, что я ненавидел. Они были грубыми, неприятными внешне, ни с кем не считались и вызывали во мне только одно желание – немедленно покончить с моей лакейской работой. Разумеется, я никак не проявлял своих чувств. Они мне были отвратительны, но я, естественно, не показывал виду. Зачем же портить отношения с фирмой, на которую работаешь. Поэтому я просто позвонил своим пассажирам в отель, сказал, что заболел, и дал телеграмму в Лондон с тем же сообщением, добавив, что могу оказаться в больнице, а потому прошу прислать мне замену. Никто не мог ко мне придраться. А поскольку я никого особенно не интересовал, то проверять они не стали, по-видимому полагая, что я лежу с высокой температурой и потому не в силах сообщить дополнительные сведения. По возвращении в Лондон я бы смог наплести им кучу небылиц о том, как тяжко болел. Но я не собирался этого делать. Я был сыт по горло шоферской деятельностью.

Этот бунт стал поворотным пунктом в моей жизни. Благодаря ему и многому другому я в нужный день и час очутился в зале, где шел аукцион.

«Если не будет продан ранее по договоренности» – такое условие было наклеено поперек доски с объявлениями. Нет, «Тауэрс», как выяснилось, не был продан. Я был так возбужден, что плохо соображал, что делаю.

Как я уже сказал, я никогда до этого не бывал на аукционах, где продается недвижимость. Я был уверен, что это нечто весьма волнующее, но я ошибся. Это был один из самых скучных спектаклей, на которых мне когда-либо довелось бывать. Проходил он в довольно унылой обстановке в присутствии всего шести-семи человек. И аукционист на сей раз совсем не был похож на виденных мною раньше бойких аукционистов, распродававших мебель или всякую утварь. Добродушно пошучивая, они весело расхваливали товар. Здешний же сдавленным голосом описал поместье, уточнил его площадь и другие данные и с полнейшим безразличием перешел к торгам. Когда кто-то предложил пять тысяч фунтов, аукционист устало улыбнулся, словно услышал не очень смешную шутку, и добавил кое-какие сведения. Поступило еще несколько предложений, в основном от людей деревенского вида: от человека, похожего на фермера, от одного, как я догадался, из конкурирующих между собой подрядчиков, а также от двух адвокатов, один из которых, похоже, приехал из Лондона, ибо был хорошо одет и вид имел весьма солидный. Правда, я не обратил внимания, предложил ли он свою цену. Если предложил, то очень тихо и скорей жестом. Так или иначе, аукцион подошел к концу, и ведущий унылым голосом объявил, что поскольку никто не дал резервированную цену[6]6
  Резервированная цена – цена, ниже которой продающая сторона отказывается продать свой товар с аукциона.


[Закрыть], то продажа откладывается.

– Ну и скучища! – пожаловался я одному из местных, выходя вслед за ним из помещения.

– Как всегда, – отозвался он. – Вы часто бываете на таких аукционах?

– Нет, – признался я. – По правде говоря, впервые.

– Зашли из любопытства, да? Вы вроде бы не предлагали свою цену.

– А я и не собирался, – сказал ему я. – Просто решил посмотреть, как это делается.

– Вот так чаще всего и делается. Они просто хотят посмотреть, кто может стать потенциальным покупателем.

Я удивленно посмотрел на него.

– Это поместье не прочь заполучить, по-моему, трое, – принялся объяснять мне мой новый знакомый. – Уэдерби, подрядчик из Хелминстера, представитель «Дэхем и Кумби», который, насколько я понимаю, действует от имени какой-то ливерпульской фирмы, и какая-то темная лошадка из Лондона – тоже вроде адвокат. Конечно, возможно, имеются и другие претенденты, но эти, по-моему, главные. А хороших денег за него не выручишь. Все так говорят.

– Из-за дурной славы? – спросил я.

– А, значит, вы слышали про Цыганское подворье? Болтовня, конечно. Местным властям давным-давно следовало бы спрямить дорогу – опасное там место.

– Но у поместья в самом деле дурная слава.

– Басни, и ничего больше! Но так или иначе настоящие торги, уверяю вас, состоятся за сценой. Желающие купить поместье назовут свою цену. Скорей всего, оно достанется ливерпульцам. Вряд ли Уэдерби раскошелится. Ему нужно, чтобы было дешево и нехлопотно. Сейчас кругом продают землю под застройку. А это поместье может позволить себе купить тот, у кого есть средства на снос старого дома и на постройку нового.

– Да, в наши дни такое редкость, – согласился я.

– Даже если не трогать старый, содержать его очень накладно. Тут и налоги, и ремонт, да и прислугу в сельской местности не так-то просто найти. Нет, люди скорей выложат несколько тысяч за шикарную квартиру в городе, где-нибудь на шестнадцатом этаже современного здания. На нескладный огромный дом в деревне охотников в наши дни мало.

– Но почему бы вместо него не построить современный дом? – удивился я. – Со всеми удобствами.

– Можно, конечно, но это ведь какие деньжищи нужны, да к тому же многие боятся жить в безлюдном месте.

– Ну, положим, не все, – возразил я.

Он засмеялся, и мы распрощались. Я отправился прогуляться, погрузившись в невеселые думы. Я и сам не заметил, как взобрался по тропинке к извилистой дороге, которая вела на вересковую пустошь.

Так вот я и очутился в том месте, где впервые увидел Элли. Как я уже сказал, она стояла в тени высокой разлапистой ели, а вид у нее был примерно такой, будто она появилась тут только что – прямо из дерева, словно фея. На ней был костюм из темно-зеленого твида, светло-каштановые волосы своим оттенком напоминали осенние листья, а сама она казалась какой-то бесплотной. Увидев ее, я остановился. Она с испугом смотрела на меня, чуть приоткрыв рот. Наверное, и у меня был испуганный вид. Мне хотелось что-то сказать, но я не знал что.

– Простите, я вовсе не собирался вас напугать, – наконец пробормотал я. – Я и не заметил, что здесь кто-то есть.

– Ничего страшного, – отозвалась она, и голос у нее был тихий и ласковый, как у маленькой девочки. – Я тоже не ожидала кого-нибудь здесь встретить. – Оглянувшись по сторонам, она добавила: – Тут так безлюдно. – Я заметил, что она чуть-чуть дрожит.

В тот день дул довольно прохладный ветер. А может, дело было вовсе не в ветре, не знаю. Я подошел поближе.

– Страшновато здесь, правда? – спросил я. – Я говорю про этот полуразрушенный дом.

– «Тауэрс»?[7]7
  Тауэрс – башни (англ.).


[Закрыть] – задумчиво произнесла она. – Так называлось поместье, да? Только… только почему-то никаких башен здесь нет.

– Ну и что, – сказал я. – Люди любят давать величественные названия своим домам.

– Наверное, вы правы, – улыбнулась она. – Это… это то самое поместье, которое сегодня продавали с аукциона. Может, вы об этом слышали?

– Да, – ответил я. – Я как раз оттуда.

– Вот как? – чуть удивилась она. – Вы что, хотели его купить?

– Разве я похож на человека, который готов купить разрушенный дом и несколько акров вересковой пустоши? – спросил я. – Нет, я пока еще не сошел с ума.

– Продажа состоялась? – поинтересовалась она.

– Нет, никто не дал цены, даже близкой к резервированной.

– Понятно, – отозвалась она, как мне показалось, с облегчением.

– А вы что, хотели его купить? – спросил я.

– О нет, – ответила она. – Ни в коем случае. – В ее голосе слышалась тревога.

Я помолчал, а потом выпалил то, что мне так хотелось ей сказать:

– Я вам солгал. Я не могу купить это поместье, потому что у меня нет таких денег. Но если бы мог, я бы его купил. Я хочу его купить. Можете смеяться надо мной сколько угодно, но теперь я вам сказал все как есть.

– Но не кажется ли вам, что оно в таком жалком состоянии…

– Конечно, – перебил ее я, – я и не говорю, что оно мне нравится в теперешнем его виде. Но я бы немедленно снес этот уродливый и мрачный дом. Само же поместье вовсе не кажется мне уродливым и мрачным. Оно прекрасно. Взгляните сюда. А потом сделайте несколько шагов и посмотрите в просвет между деревьями на эти холмы и поля. Видите? Прорубить здесь аллею… А если посмотреть отсюда…

Я взял ее за руку и повернул на девяносто градусов. Вероятно, это было с моей стороны непозволительной фамильярностью, но она, по-моему, этого не заметила. Во всяком случае, я вел себя очень сдержанно. Мне просто хотелось показать ей то, что сумел увидеть сам.

– Отсюда, – пояснил я, – начинается спуск к морю и скалам. Между нами и морем лежит городок, но его отсюда не видно, потому что он загорожен вереницей холмов. А если вы повернетесь еще на девяносто градусов, то увидите заросшую лесом долину. Не кажется ли вам, что если вырубить часть деревьев и проложить аллеи, если расчистить пространство вокруг дома, то он будет великолепно смотреться? Только строить его нужно не на месте старого, а немного правее – в ярдах[8]8
  Ярд – мера длины, равная 91,44 см.


[Закрыть] пятидесяти-ста. А дом был бы чудесным. Его бы построил гениальный архитектор.

– А среди ваших знакомых есть гениальные архитекторы? – В ее голосе слышалось сомнение.

– Один точно есть, – ответил я и тут же принялся рассказывать ей про Сэнтоникса.

Мы сидели рядышком на поваленном дереве, а я все рассказывал и рассказывал этой тоненькой, стройной девушке, которую видел впервые в жизни, о своей мечте. Со всей пылкостью, на какую только был способен.

– Этого никогда не будет, – сказал я, – я понимаю. Не может быть. Но вы только представьте, что здесь можно сделать. Мы бы вырубили часть деревьев, и стало бы больше света и пространства, и мы бы посадили цветы, рододендроны[9]9
  Рододендрон – альпийская роза, род кустарника с неопадающими листьями и красными цветами, растущий в горных местностях. Разводится также как и декоративное растение.


[Закрыть] и азалии[10]10
  Азалия – декоративное кустарниковое растение семейства вересковых с крупными цветами яркой окраски.


[Закрыть], а потом сюда приехал бы мой друг Сэнтоникс. Он все время кашляет, потому что погибает не то от чахотки, не то от чего-то еще, но он бы успел построить нам дом. Он бы сумел построить самый замечательный дом на свете. Вы даже не представляете себе, какие он строит дома. Он строит их очень богатым людям, но не всем, а только тем, кто хочет иметь что-то стоящее. Не в том смысле, что очень шикарное и удобное. А то, что можно назвать заветной мечтой. Он строит для тех, кто жаждет осуществить эту мечту.

– Мне бы тоже хотелось иметь такой дом, – сказала Элли. – Вы заставили меня увидеть его, почувствовать… Да, жить в нем было бы чудесно. Это действительно было бы похоже на сбывшуюся мечту. Здесь можно было бы чувствовать себя свободной, не связанной по рукам и ногам людьми, которые заставляют тебя делать то, чего ты не хочешь. И не позволяют делать то, чего тебе хочется. О, как мне надоела моя жизнь и люди, которые меня окружают! Все-все надоело!

Вот как все у нас с Элли началось. Я был одержим своей мечтой, а Элли – мечтой о свободе. Мы замолчали и посмотрели друг на друга.

– Как вас зовут? – спросила Элли.

– Майк Роджерс, – ответил я. – То есть Майкл Роджерс. А вас?

– Фенелла. – И не сразу, но добавила: – Фенелла Гудмен. – И с тревогой взглянула на меня.

Больше не было сказано ни слова, но мы продолжали смотреть друг на друга. Нам обоим хотелось встретиться вновь, но в ту минуту мы не знали, как это сделать.