Текст книги "Смерть приходит в конце"

Глава 6
Первый месяц зимы, 4-й день

1

Ренисенб взяла себе в обычай почти каждый день подниматься наверх к гробнице. Иногда она заставала там Яхмоса и Хори, иногда одного Хори, а порой там вовсе никого не было, но всегда, поднявшись, Ренисенб испытывала странное чувство облегчения и покоя, едва ли не избавления от какой-то опасности. Больше всего ей нравилось, когда она находила у гробницы одного Хори. Ей была приятна его сдержанность: не любопытствуя ни о чем, он одобрительно принимал ее появление. Обхватив одно колено руками, она садилась в тени у входа в грот – обитель Хори – и устремляла взор на полосу зеленых полей, туда, где сверкали воды Нила, сначала бледно-голубые, потом в дымке желтовато-коричневые, а дальше кремово-розовые.

Первый раз она поднялась туда, когда ее вдруг охватило непреодолимое желание избавиться от женского общества. Ей хотелось тишины и дружеского участия, и она обрела их там. Это желание не исчезло и потом, но уже не из-за стремления бежать из дома, где царили суета и раздоры, а из-за ощущения, что грядет нечто более грозное.

– Я боюсь… – однажды сказала она Хори.

– Чего ты боишься, Ренисенб? – изучающе посмотрел на нее он.

– Ты как-то говорил про болезни, которые поражают плоды. И недавно мне пришло в голову, что то же самое происходит с людьми.

Хори кивнул головой:

– Значит, ты поняла… Да, Ренисенб, это так.

Неожиданно для себя самой Ренисенб сказала:

– Именно это происходит у нас в доме. К нам пришло зло. И я знаю, кто его принес. Нофрет.

– Ты так считаешь? – спросил Хори.

– Да, – энергично тряхнула головой Ренисенб, – да. Я знаю, о чем говорю. Послушай, Хори, когда я вернулась сюда к вам и сказала, что все в доме осталось по-прежнему, даже ссоры между Сатипи и Кайт, это была правда. Их ссоры, Хори, были ненастоящие. Они были для них развлечением, заполняли досуг, женщины не испытывали друг к другу неприязни. Но теперь все стало по-другому. Теперь они не просто ругаются, теперь они на самом деле стараются оскорбить друг друга и, когда видят, что цель достигнута, искренне радуются! Это страшно, Хори, страшно! Вчера Сатипи так разозлилась, что воткнула Кайт в руку длинную золотую булавку, а два-три дня назад Кайт опрокинула тяжелую медную кастрюлю с кипящим маслом Сатипи на ногу. Сатипи целый вечер бранит Яхмоса – ее слышно во всех покоях. Яхмос выглядит усталым и задерганным. А Себек ходит в деревню, знается там с женщинами и, возвратившись домой пьяным, кричит о том, какой он умный.

– Да, все это так, я знаю, – нехотя согласился Хори. – Но при чем тут Нофрет?

– Потому что это ее проделки. Она обронит одному одно, другому другое, но всегда что-нибудь обидное – вот тут-то все и начинается! Она как стрекало, которым подгоняют вола. И ведь знает, что говорить. Иногда мне кажется, что ей подсказывает Хенет…

– Да, – задумчиво сказал Хори. – Вполне может быть.

Ренисенб вздрогнула.

– Не люблю я Хенет. Противно смотреть, как она крадучись ходит по дому. Твердит, что предана нам всей душой, но кому нужна ее преданность? Как могла моя мать привезти ее сюда и так привязаться к ней?

– Мы знаем об этом только со слов самой Хенет, – сухо отозвался Хори.

– И с чего это Хенет так полюбила Нофрет, что ходит за ней по пятам, прислуживает ей и что-то нашептывает? О Хори, если бы ты знал, как мне страшно! Я ненавижу Нофрет! Хорошо бы она куда-нибудь уехала! Она красивая, но жестокая и плохая!

– Какой ты еще ребенок, Ренисенб. – И тихо добавил: – Она идет сюда.

Ренисенб повернула голову и увидела, как по крутой тропинке, что шла вверх к гробнице, поднимается Нофрет. Она чему-то про себя улыбалась и тихо напевала. Дойдя до того места, где они сидели, она огляделась вокруг. На лице ее было написано лукавое любопытство.

– Вот, значит, куда ты бегаешь ежедневно, Ренисенб.

Ренисенб сердито молчала, как ребенок, тайное убежище которого оказалось раскрытым.

Нофрет огляделась.

– А это и есть знаменитая гробница?

– Совершенно верно, Нофрет, – ответил Хори.

Она взглянула на него и улыбнулась своей хищной улыбкой.

– Она, верно, приносит тебе недурной доход, а, Хори? Ты ведь человек деловой, я слышала, – со злой насмешкой добавила она, но на Хори это не произвело впечатления. Он по-прежнему улыбался ей своей тихой, степенной улыбкой.

– Она приносит недурной доход всем нам… Смерть всегда кому-нибудь выгодна…

Нофрет вздрогнула, обежала взглядом столы для приношений, вход в усыпальницу и ложную дверь.

– Я ненавижу смерть! – воскликнула она.

– Напрасно, – тихо проговорил Хори. – Смерть – главный источник богатства у нас в Египте. Смерть оплатила украшения, что на тебе надеты, Нофрет. Смерть тебя кормит и одевает.

– Что ты имеешь в виду? – не сводила с него глаз Нофрет.

– Имхотеп – жрец «ка», он совершает заупокойные обряды. Все его земли, весь его скот, лес, лен и ячмень дарованы ему за то, что он служит душе умершего. – Он помолчал, а потом задумчиво продолжал: – Странные люди мы, египтяне. Мы любим жизнь и потому очень рано начинаем готовиться к смерти. Вот куда идет богатство Египта – в пирамиды, в усыпальницы, в земельные наделы, которые придаются гробницам.

– Перестань говорить о смерти! – крикнула Нофрет. – Я не хочу этого слышать.

– Потому что ты настоящая египтянка, потому что ты любишь жизнь, потому что… и ты порой чувствуешь, что смерть бродит где-то поблизости…

– Перестань!

Она едва не набросилась на него. Потом, пожав плечами, отвернулась и пошла вниз по тропинке.

Ренисенб вздохнула с облегчением.

– Как хорошо, что она ушла, – с наивной откровенностью проговорила она. – Ты ее напугал, Хори.

– Пожалуй… А ты тоже испугалась, Ренисенб?

– Нет, – не совсем уверенно произнесла Ренисенб. – Все, что ты сказал, – чистая правда, только я почему-то раньше об этом не задумывалась: ведь мой отец священнослужитель души усопшего.

– Весь Египет одержим мыслями о смерти! – с внезапной горечью воскликнул Хори. – И знаешь почему, Ренисенб? Потому что мы верим только в то, что видим, а думать не умеем и боимся представить себе, что будет с нами после смерти. Вот и воздвигаем пирамиды и гробницы, укрываясь в них от будущего и не надеясь на богов.

Ренисенб с удивлением смотрела на него.

– Что ты говоришь, Хори? У нас ведь так много богов, так много, что я не в силах их всех запомнить. Только вчера вечером мы вели разговор о том, кому какой из богов больше нравится. Себеку, оказалось, Сехмет[21]21
  Сехмет – богиня войны и палящего солнца, воинственная львицеголовая супруга бога Птаха.


[Закрыть], а Кайт молится богине Мехит[22]22
  Мехит – местная богиня, покровительница семьи, богиня-львица, иногда отождествлялась с богиней Хатор.


[Закрыть]. Камени всем богам предпочитает Тота[23]23
  Тот – бог мудрости, счета и письма, изображался с головой птицы ибис.


[Закрыть] – ну конечно, ведь он писец. Сатипи верит в коршуноголового Гора[24]24
  Гор – бог охоты, изображался с головой коршуна.


[Закрыть] и нашу здешнюю богиню Меритсегер[25]25
  Меритсегер – змееподобная богиня пустыни, охраняющая также кладбища и покой усопших.


[Закрыть]. Яхмос сказал, что поклоняется Птаху, потому что он творец всего на земле. Я больше других люблю Исиду[26]26
  Исида – жена-сестра Осириса, богиня плодородия, воды и ветра, охранительница семьи.


[Закрыть]. А Хенет утверждает, что лучше всех наш местный бог Амон[27]27
  Амон – бог солнца в Фивах, по мере возвышения Фив стал одним из главных богов всех египтян Амоном-Ра, и культ его распространялся на весь Египет.


[Закрыть]. По ее словам, среди жрецов ходит поверье, что в один прекрасный день Амон станет самым могущественным богом в Египте, поэтому она приносит жертвы ему, хотя пока он совсем не главный бог. И затем есть Ра, бог солнца, и Осирис, перед которым взвешивают на весах сердца умерших.[28]28
  Описание такого суда имеется в некоторых дошедших до нас древнеегипетских памятниках: на одну чашу божественных весов кладется сердце покойного, а на другую фигура богини истины Маат или ее символ – перышко; если сердце перетягивает истину – грешника пожирает чудовище, сидящее около весов, если же чаши весов уравновешены, покойник считается оправданным и отправляется в блаженную страну.


[Закрыть]

Ренисенб с трудом перевела дыхание и умолкла. Хори улыбался.

– А в чем, Ренисенб, различие между богом и человеком?

Она опять удивилась.

– Боги умеют творить чудеса.

– И это все?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, Хори.

– Я хочу сказать, что тебе бог, по-видимому, представляется только мужчиной или женщиной, которые способны делать то, чего не могут делать обычные люди.

– Странно ты рассуждаешь! Я не понимаю тебя.

Она озадаченно смотрела на него, а когда взглянула вниз в долину, ее внимание привлекло нечто иное.

– Посмотри! – воскликнула она. – Нофрет беседует с Себеком. Она смеется. – И вдруг ахнула. – Нет, ничего. Мне показалось, что он хочет ее ударить. Она пошла в дом, а он поднимается сюда.

Явился Себек, мрачный, как грозовая туча.

– Пусть крокодил сожрет эту женщину! – выкрикнул он. – Мой отец сделал большую, чем всегда, глупость, взяв ее себе в наложницы.

– Чем она тебе так досадила? – поинтересовался Хори.

– Она, как всегда, оскорбила меня! Спросила, поручил ли мне отец и на этот раз торговать лесом. Я готов был задушить ее.

Он походил по площадке и, подобрав камень, швырнул его вниз в долину. Потом тронул камень покрупнее, но отскочил, когда свернувшаяся в клубок под камнем змея подняла голову. Она, шипя, вытянулась, и Ренисенб увидела, что это кобра.

Схватив тяжелую палку, Себек яростно бросился на змею и, хотя первым же удачным ударом переломил ей хребет, все равно продолжал с остервенением бить по ней палкой, откинув голову и что-то злобно бормоча сквозь зубы. Глаза его сверкали.

– Перестань, Себек! – крикнула Ренисенб. – Перестань! Она уже мертвая.

Себек остановился, забросил подальше палку и рассмеялся.

– Одной ядовитой змеей меньше на свете.

И снова расхохотался. Он заметно повеселел и зашагал вниз по тропинке.

– По-моему, Себеку нравится убивать, – тихо заметила Ренисенб.

– Да, – не выказав удивления, проговорил Хори, по-видимому, лишь подтверждая то, что давно знал. Ренисенб повернулась к нему.

– Змей надо бояться, – произнесла она. – Но какой красивой была эта кобра…

Она не могла отвести глаз от растерзанной змеи. Почему-то сердце ее пронзило острое сожаление.

– Я помню, когда мы все еще были детьми, – не спеша заговорил Хори, – Себек подрался с Яхмосом. Яхмос был на год старше, но Себек крупнее и сильнее. Он схватил камень и принялся бить Яхмоса по голове. Прибежала ваша мать и разняла их. Я помню, как она кричала: «Нельзя этого делать, Себек, нельзя, это опасно. Говорю тебе, это опасно!» – Он помолчал и добавил: – Она была очень красивая… Я понимал это еще в детстве. Ты похожа на нее, Ренисенб.

– Правда? – обрадовалась Ренисенб. И спросила: – А Яхмос сильно пострадал?

– Нет, хотя поначалу казалось, что сильно. Зато Себек на следующий день заболел. По-видимому, чем-то отравился, но ваша мать сказала, что это из-за его злости и жаркого солнца. Стояла самая середина лета.

– У Себека ужасный характер, – задумчиво проронила Ренисенб.

Она снова бросила взгляд на мертвую змею и, вздрогнув, отвернулась.

2

Когда Ренисенб подошла к дому, на галерее сидел Камени со свитком папируса. Он пел. Она остановилась и прислушалась к словам песни.

 
В Мемфис хочу поспеть и богу Пта взмолиться:
– Любимую дай мне сегодня ночью!
Река – вино!
Бог Пта – ее тростник,
Растений водяных листы – богиня Сехмет,
Бутоны их – богиня Иарит[29]29
  Иарит – богиня-змея, охранительница власти фараонов.


[Закрыть], бог Нефертум[30]30
  Нефертум – бог растительности, бог-младенец, родившийся в цветке лотоса.


[Закрыть] —
цветок.
Блистая красотой, ликует Золотая,[31]31
  Золотая – эпитет богини любви и радости Хатор.


[Закрыть]
В лучах зари. Вдали Мемфис,
Как чаша с померанцами[32]32
  Померанец – вечнозеленое деревце из семейства рутовых, родом из тропической Азии, из золотистых горько-кислых плодов которого получают эфирные масла.


[Закрыть], поставлен
Рукою бога для нее, прекрасной.
 

Он поднял глаза и улыбнулся.

– Тебе нравится моя песня, Ренисенб?

– А что это такое?

– Это любовная песня, которую поют в Мемфисе.

И, не спуская с нее глаз, тихо повторил:

 
В Мемфис хочу поспеть и богу Пта взмолиться:
– Любимую дай мне сегодня ночью!
 

Лицо Ренисенб залилось краской. Она вбежала в дом, едва не столкнувшись с Нофрет.

– Почему ты так спешишь, Ренисенб?

В голосе Нофрет звучало раздражение. Ренисенб удивленно взглянула на нее. Нофрет не улыбалась. Лицо ее было мрачно-напряженным, руки стиснуты в кулаки.

– Извини, Нофрет, я тебя не разглядела. Здесь в доме темно, когда входишь со света.

– Да, здесь темно… – Нофрет секунду помолчала. – Куда приятнее побыть на галерее и послушать, как Камени поет. Он ведь хорошо поет, правда?

– Да. Да, конечно.

– Но ты не стала слушать. Камени будет огорчен.

Щеки у Ренисенб снова зарделись. Ей было неуютно под холодным, насмешливым взглядом Нофрет.

– Тебе не нравятся любовные песни, Ренисенб?

– А тебя интересует, что мне нравится, а что – нет, Нофрет?

– Ага, значит, у кошечки есть коготки?

– Что ты хочешь этим сказать?

Нофрет рассмеялась.

– Оказывается, ты не такая дурочка, какой кажешься, Ренисенб. Как по-твоему, Камени красивый, да? Что ж, это его обрадует, не сомневаюсь.

– По-моему, ты ведешь себя гнусно, – разозлилась Ренисенб.

Она пробежала мимо Нофрет в глубь дома, слыша позади себя ее язвительный смех. Но он не заглушил в ее памяти голос Камени и звуки песни, которую он пел, не сводя глаз с ее лица…

3

В ту ночь Ренисенб приснился сон. Они с Хеем плыли в ладье усопших в Царство мертвых. Хей стоял на носу ладьи – ей был виден только его затылок. Когда забрезжил рассвет, Хей повернул голову, и Ренисенб увидела, что это не Хей, а Камени. И в ту же минуту нос лодки превратился в голову извивающейся змеи. «Ведь это живая змея, кобра, – подумала Ренисенб, – та самая, что заползает в гробницы, чтобы пожирать души усопших». Ренисенб окаменела от страха. А потом голова змеи оказалась головой женщины с лицом Нофрет, и Ренисенб проснулась с криком:

– Нофрет! Нофрет!

Она вовсе не кричала, все это ей приснилось. Ренисенб лежала неподвижно, сердце ее билось, и она твердила себе, что все увиденное – лишь сон. А потом вдруг подумала: «Вот что бормотал Себек, когда убивал змею: «Нофрет… Нофрет…»

Глава 7
Первый месяц зимы, 5-й день

1

Разбуженная страшным сном, Ренисенб никак не могла уснуть, лишь время от времени на мгновение впадая в забытье. Когда под утро она открыла глаза, предчувствие неминуемой беды уже не оставляло ее.

Она встала рано и вышла из дому. Ноги сами повели ее, как бывало часто, на берег Нила. Там рыбаки снаряжали большую ладью, и вот, влекомая вперед мощными взмахами весел, она устремилась в сторону Фив. На воде качались лодки с парусами, хлопающими от слабых порывов ветра.

В сердце Ренисенб что-то пробудилось – какое-то смутное желание, которое она не могла определить. Она подумала: «Я чувствую… Я чувствую…» Но что она чувствует, она не знала. То есть не могла подыскать слов, чтобы выразить свое ощущение. Она подумала: «Я хочу… Но что я хочу?»

Хотела ли она увидеть Хея? Но Хей умер и никогда к ней не вернется. Она сказала себе: «Я больше не буду вспоминать Хея. Зачем? Все кончено, навсегда».

Вдруг она заметила, что на берегу стоит еще кто-то, глядя вслед уплывающей к Фивам ладье. Узнав в неподвижной фигуре, от которой веяло горьким одиночеством, Нофрет, Ренисенб была потрясена.

Нофрет смотрела на Нил. Нофрет одна. Нофрет задумалась – о чем?

И тут Ренисенб вдруг поняла, как мало они все знают о Нофрет. Сразу приняли ее за врага, за чужую, им не было дела до того, где и как она жила прежде.

Как, должно быть, Нофрет тяжко, внезапно осознала Ренисенб, очутиться здесь одной, без друзей, в окружении людей, которым она не по душе.

Ренисенб нерешительно направилась к Нофрет, подошла и встала рядом. Нофрет бросила на нее мимолетный взгляд, потом отвернулась и снова стала смотреть на реку. Лицо ее было бесстрастно.

– Как много лодок на реке, – робко заметила Ренисенб.

– Да.

И, подчиняясь какому-то смутному порыву завязать дружбу, Ренисенб продолжала:

– Там, откуда ты приехала, тоже так?

Нофрет коротко рассмеялась – в ее смехе звучала горечь.

– Отнюдь нет. Мой отец – купец из Мемфиса. А в Мемфисе весело и много забав. Играет музыка, люди поют и танцуют. Кроме того, отец часто путешествует. Я побывала с ним в Сирии, видела город Библ[33]33
  Библ – древний финикийский город на побережье Средиземного моря на территории современного Ливана, тесно связанный с Египтом торговыми и культурными связями.


[Закрыть]. Я плавала на больших судах в открытом море.

Она говорила с гордостью и воодушевлением.

Ренисенб молча слушала, поначалу не очень представляя себе то, о чем рассказывала Нофрет, но постепенно ее интерес и понимание росли.

– Тебе, должно быть, скучно у нас, – наконец сказала она.

Нофрет нервно рассмеялась.

– Здесь сплошная тоска. Только и говорят про пахоту и сев, про жатву и укос, про урожай и цены на лен.

Ренисенб странно было это слышать, она с удивлением смотрела на Нофрет. И внезапно, почти физически, она ощутила ту волну гнева, горя и отчаяния, которая исходила от Нофрет.

«Она совсем юная, моложе меня. И ей пришлось стать наложницей старика, спесивого, глупого, хотя и доброго старика, моего отца…»

Что ей, Ренисенб, известно про Нофрет? Ничего. Что сказал вчера Хори, когда она выкрикнула: «Она красивая, но жестокая и плохая»? «Какой ты еще ребенок, Ренисенб», – вот что он сказал. Теперь Ренисенб поняла, что он имел в виду. Ее слова были наивны – нельзя судить о человеке, ничего о нем не ведая. Какая тоска, какая горечь, какое отчаяние скрывались за жестокой улыбкой на лице Нофрет? Что она, Ренисенб, или кто-нибудь другой из их семьи сделал, чтобы Нофрет чувствовала себя здесь как дома?

Запинаясь, Ренисенб проговорила:

– Ты ненавидишь нас всех… Теперь мне понятно почему… Мы не были добры к тебе. Но еще не поздно. Разве не можем мы, ты, Нофрет, и я, стать сестрами? Ты далеко от своих друзей, ты одинока, так не могу ли я помочь тебе?

Ее сбивчивые слова были встречены молчанием. Наконец Нофрет медленно повернулась.

Какой-то миг выражение ее лица оставалось прежним – только взгляд, показалось Ренисенб, чуть потеплел. В тиши раннего утра, когда все вокруг дышало ясностью и покоем, Ренисенб почудилось, будто Нофрет чуть оттаяла, будто слова о помощи проникли сквозь неприступную стену.

Это было мгновение, которое Ренисенб запомнила навсегда…

Затем постепенно лицо Нофрет исказилось злобой, глаза засверкали, а во взгляде запылали такая ненависть и ожесточение, что Ренисенб даже попятилась.

– Уходи! – в ярости прохрипела Нофрет. – Мне от вас ничего не нужно. Вы все безмозглые дураки, вот вы кто, все до единого…

Чуть помедлив, она круто повернулась и быстро зашагала в сторону дома.

Ренисенб двинулась вслед за ней. Странно, но слова Нофрет вовсе ее не рассердили. Они открыли ее взору черную бездну ненависти и горя, до сих пор ей самой неведомую, и навели на мысль, пока не совсем четкую: как, вероятно, страшно быть во власти таких чувств.

2

Когда Нофрет, войдя в ворота, шла через двор, дорогу ей заступила, догоняя мяч, одна из дочерей Кайт.

Нофрет с такой силой толкнула девочку, что та растянулась на земле. Услышав ее вопль, Ренисенб подбежала и подняла ее.

– Разве так можно, Нофрет! – упрекнула Ренисенб. – Смотри, она ушиблась. У нее ссадина на подбородке.

Нофрет резко рассмеялась.

– Значит, я все время должна думать о том, чтобы ненароком не задеть одно из этих избалованных отродьев? С какой стати! Разве их матери считаются с моими чувствами?

Услышав плач дочери, из дома выскочила Кайт. Она подбежала к девочке и, взглянув на ее личико, повернулась к Нофрет.

– Ах ты змея! Злыдня проклятая! Подожди, мы еще расправимся с тобой! – И изо всех сил ударила Нофрет по лицу.

Ренисенб вскрикнула и перехватила ее руку, предупреждая второй удар.

– Кайт! Кайт! Что ты делаешь, так нельзя.

– Кто сказал, что нельзя? Берегись, Нофрет. В конце концов, нас здесь много, а ты одна.

Нофрет не двигалась с места. На щеке у нее алел четкий отпечаток руки Кайт. Возле глаза кожа была рассечена браслетом, что был у Кайт на запястье, и по лицу текла струйка крови.

Но что поразило Ренисенб – это выражение лица Нофрет. Да, поразило и напугало. Нофрет не рассердилась. Наоборот, взгляд у нее был почему-то торжествующим, а рот снова растянулся, как у разозлившейся кошки, в довольной усмешке.

– Спасибо, Кайт, – сказала она. И вошла в дом.

3

Что-то мурлыча про себя и полузакрыв глаза, Нофрет позвала Хенет.

Хенет прибежала, остановилась пораженная, заохала… Нофрет велела ей замолчать.

– Разыщи Камени. Скажи ему, чтобы принес палочку, которой пишут, чернила и папирус. Нужно написать письмо господину.

Хенет не сводила глаз со щеки Нофрет.

– Господину?.. Понятно… – И, не выдержав, спросила: – Кто это сделал?

– Кайт, – тихо улыбнулась Нофрет, вспоминая происшедшее.

Хенет покачала головой, цокая языком.

– Ах, как дурно, очень дурно… Об этом обязательно надо сообщить господину. – Она искоса поглядела на Нофрет. – Да, Имхотепу следует об этом знать.

– Мы с тобой, Хенет, мыслим одинаково… – ласково произнесла Нофрет. – Я тоже думаю, что господину следует об этом знать.

Она сняла со своего полотняного хитона оправленный в золото аметист[34]34
  Аметист – драгоценный камень, разновидность кварца, обычно фиолетового или синего цвета.


[Закрыть] и сунула его в руку Хенет.

– Мы с тобой, Хенет, всем сердцем печемся о благополучии Имхотепа.

– Нет, я этого не заслужила, Нофрет… Ты чересчур великодушна… Такой прекрасной работы вещица!

– Имхотеп и я, мы оба ценим преданность.

Нофрет улыбалась, по-кошачьи щуря глаза.

– Приведи Камени, – сказала она. – И сама приходи вместе с ним. Вы с ним будете свидетелями того, что произошло.

Камени явился без большой охоты, хмурый и недовольный.

– Ты не забыл, что тебе велел Имхотеп перед отъездом? – свысока обратилась к нему Нофрет.

– Нет, не забыл.

– Сейчас настало время, – продолжала Нофрет. – Садись, бери чернила и палочку и пиши, что я скажу. – И, поскольку Камени все еще медлил, нетерпеливо добавила: – То, что ты напишешь, ты видел собственными глазами и слышал собственными ушами, и Хенет тоже подтвердит все, что я скажу. Письмо следует отправить немедленно и никому про него не говорить.

– Мне не по душе… – медленно возразил Камени.

– Я не собираюсь жаловаться на Ренисенб, – метнула на него взгляд Нофрет. – Она глупое и жалкое создание, но от нее я обид не видела. Тебе этого довольно?

Бронзовое лицо Камени запылало.

– Я об этом и не думал…

– А по-моему, думал, – тихо сказала Нофрет. – Ладно, приступай к выполнению своих обязанностей. Пиши.

– Пиши, пиши, – вмешалась Хенет. – Я очень огорчена тем, что произошло, очень. Имхотепу непременно следует об этом знать. Пусть справедливость восторжествует. Как ни трудно, но человек обязан выполнять свой долг. Я всегда так считала.

Нофрет рассмеялась ласковым смехом:

– Я в этом не сомневалась, Хенет. Ты неизменно выполняешь свой долг! И Камени будет делать свое дело. Я же… я буду поступать, как мне хочется…

Но Камени все еще медлил. Лицо у него было мрачное, почти злое.

– Не нравится мне это, – повторил он. – Нофрет, лучше бы тебе не спешить и сначала подумать.

– Ты смеешь говорить это мне?

Ее тон задел самолюбие Камени. Он отвел взгляд, лицо его окаменело.

– Берегись, Камени, – тихо произнесла Нофрет. – Имхотеп полностью в моей власти. Он слушается меня и… пока тобой доволен… – Она многозначительно умолкла.

– Ты мне угрожаешь, Нофрет? – спросил Камени.

– Возможно.

Мгновение он со злостью смотрел на нее, затем склонил голову.

– Я сделаю, что ты скажешь, Нофрет, но, думаю, тебе придется об этом пожалеть.

– По-моему, это ты угрожаешь мне, Камени…

– Я предупреждаю тебя…