Текст книги "Печальный кипарис"

Агата Кристи
Печальный кипарис

Питеру и Пегги Маклеод посвящаю

 
Уходи, улетай, смерть!
Где печальный стоит кипарис,
Дай мне в землю спокойно лечь!
И тогда, о мой дух, испарись!
Пусть ветки тиса обовьют
Мой саван.
С любимой смерть я разделю
Как славу.[1]1
  Песня шута из пьесы «Двенадцатая ночь».


[Закрыть]
 

В. Шекспир. «Двенадцатая ночь», акт II, сц. 4

Пролог

– Элинор Кэтрин Карлайл, вам предъявляется обвинение в убийстве Мэри Джерард, совершенном двадцать седьмого июля сего года. Признаете ли вы себя виновной?

Элинор Карлайл стояла, гордо подняв изящную темноволосую голову, бесстрашно глядя на судью бездонными синими глазами.

В зале повисла тишина – напряженная, многозначительная тишина.

Сэра Эдвина Балмера, защитника, охватило тревожное предчувствие.

«Боже мой, – подумал он, – она готова признать себя виновной… У нее сдали нервы…»

Элинор Карлайл чуть сдвинула тонкие брови и разжала губы:

– Я не виновна.

Защитник с облегчением вытер платком лоб.

Обвинитель сэр Самьюэл Аттенбери стоя излагал суть дела, обращаясь к суду:

– Позвольте, ваша светлость и господа присяжные, сообщить, что двадцать седьмого в три тридцать пополудни Мэри Джерард скончалась в Хантербери, Мейденсфорд…

Его голос, звучный и приятный, лился и лился, обволакивая сознание. Элинор почти ничего не воспринимала. Лишь отдельные случайные фразы:

– …Дело до чрезвычайности простое… Обязанность обвинения подтвердить мотивы и благоприятствующие обстоятельства…

…Ни у кого, кроме обвиняемой, насколько можно судить, не было никаких мотивов убивать эту несчастную девушку – Мэри Джерард. Юное существо с чудесным характером, всеми любимое, не имевшее ни единого, можно сказать, врага…

«Мэри, Мэри Джерард! Каким далеким все это сейчас кажется… и каким нереальным…»

– …Особое внимание прошу уделить выяснению следующих обстоятельств.

Первое. Какими возможностями и средствами располагала обвиняемая для того, чтобы дать жертве яд?

Второе. Что именно послужило мотивом преступления? Я обязан представить свидетелей, которые помогут вам установить истину в этом деле…

…Что касается отравления Мэри Джерард, я приложу все усилия, чтобы доказать, что ни у кого, кроме обвиняемой, не было возможности совершить это преступление.

Элинор казалось, что ее окутал плотный туман, сквозь который до нее долетали лишь отдельные слова.

– …Сандвичи… Рыбный паштет… Пустой дом…

Будто через тяжелое толстое покрывало слова булавками вонзались в ее сознание.

Зал суда. Лица. Целые ряды лиц! Среди них выделяется одно – с большими черными усами и проницательными глазами. Эркюль Пуаро, слегка склонив набок голову, задумчиво следит за ней.

«Ну ясно: старается понять, почему я это сделала… Пытается проникнуть в мои мысли, чтобы узнать, о чем я тогда думала, что чувствовала…» – подумала она.

«Что чувствовала?.. Какое-то затмение – затем чуть болезненное ощущение от шока…»

Она увидела лицо Родди… родное, милое лицо… длинноватый нос, выразительный рот…

«Родди! Всегда Родди – всегда, с тех самых пор, как себя помню… да-да, с тех самых дней в Хантербери – среди кустов малины, наверху, где водились кролики, и внизу – у ручья. Родди – Родди – Родди…»

Есть и другие знакомые лица! Свежая веснушчатая физиономия сестры-сиделки О'Брайен: рот слегка приоткрыт, шея вытянута вперед. У сестры Хопкинс очень чопорный вид – чопорный и неумолимый. Лицо Питера Лорда… Питер Лорд, такой добрый, такой благоразумный, такой… успокаивающий! Но сегодня он выглядит… как бы это выразить… потерянным? Да – именно потерянным! Как он глубоко все это переживает! А ей, главному действующему лицу, абсолютно все равно!

Она совершенно спокойна и холодна, хотя и находится на скамье подсудимых и ее обвиняют в убийстве.

Но вот в ней словно что-то шевельнулось: мгла, окутавшая ее сознание, стала рассеиваться. Она на скамье подсудимых!.. И люди, люди…

Люди… Их горящие глаза пожирают ее, Элинор, их рты приоткрыты. Они с затаенной жестокой радостью слушают, что говорит о ней этот высокий человек с иудейским носом. Да, да, для них это всего лишь щекочущее нервы развлечение.

– Факты в этом деле абсолютно ясны и не вызывают сомнений, – говорил этот человек, – я коротко изложу их вам.

С самого начала Элинор стала вспоминать: «Начало… Начало? Тот день, когда пришло это ужасное анонимное письмо. Это и было началом…»

Часть первая

Глава 1

1

Анонимное письмо!

Элинор Карлайл стояла, держа в руке распечатанное письмо. Она никогда еще не сталкивалась с подобными вещами. Оно было написано на дешевой розовой бумаге, почерк корявый, куча ошибок.

Какая гадость!

«Это – чтобы предупредить вас. Я не называю имен, но существует Кое-кто присосавшийся к вашей Тетушке, и если вы не позаботитесь, Лишитесь Всего. Девушки очень Хитры и старые леди размякают, когда они к ним подлизываются и льстят им. Что я говорю – это вы лучше приезжайте и увидите сами, что кое-кто собирается обобрать вас… и молодого джентльмена… зацапать то, что Ваше по праву – и Она Очень Хитрая и Старая Леди может Загнуться в любую минуту.

Доброжелатель».

Элинор продолжала с гримасой отвращения вчитываться в корявые строчки, но тут открылась дверь, и горничная объявила: «Мистер Уэлман». Вошел Родди.

Родди! Как всегда, когда она его видела, ее охватывал легкий трепет, внезапное ощущение блаженства, но она знала, что не должна выдавать себя и что ей обязательно нужно сохранять равнодушно-бесстрастный вид. Ведь совершенно ясно, что, хотя Родди и любит ее, его чувство к ней совсем не такое, какое испытывает она. От одного лишь взгляда на его лицо все в ней переворачивалось, и сердце начинало бешено колотиться, почти болело от счастья. Ей и самой было странно и непонятно, что этот совершенно обыкновенный молодой человек так на нее действовал. При его появлении оживал мир, а звук его голоса вызывал желание… чуть ли не плакать… Но ведь любовь, кажется, должна приносить радость, а вовсе не боль, даже если это такая вот сумасшедшая любовь…

Ясно одно: нужно очень, очень постараться показать свое безразличие или даже пренебрежение. Мужчинам не нравится преданность и обожание. И Родди уж точно этого не любит.

– Привет, Родди! – небрежно бросила она.

– Привет, дорогая! У тебя такой несчастный вид. Счет пришел?

Элинор покачала головой.

– А я думал, это счет, – сказал Родди. – Все-таки середина лета, когда танцуют феи и как из рога изобилия сыплются счета.

– Вообще-то я получила нечто не менее противное, чем счет, – сказала Элинор. – Анонимное письмо.

Родди вскинул брови. Его живое лицо застыло.

– Нет! – воскликнул он с отвращением.

– Да, очень противное… – повторила она и шагнула к стулу. – Пожалуй, лучше его порвать.

Она могла бы сделать это – и почти сделала, – ибо появление Родди не должно быть осквернено этим мерзким письмом. Она могла бы выбросить его и больше о нем не думать. И Родди не стал бы ее останавливать. Его природная деликатность была куда сильнее любопытства. Однако она, сама не зная почему, решила иначе.

– Может, все-таки прочтешь? – предложила она. – Там насчет тети Лоры.

Родди опять удивленно поднял брови.

– Насчет тети Лоры?

Он взял письмо, прочитал и, брезгливо поморщившись, вернул его Элинор.

– Да, – сказал он. – Немедленно его сожги! Ну и ну! Чего только не напишут…

– Как по-твоему, это кто-нибудь из слуг? – спросила Элинор.

– А кто же еще? – Помешкав, он добавил: – Интересно, кого они имеют в виду?

– Скорее всего, Мэри Джерард. Да, наверное, ее, – задумчиво произнесла Элинор.

Родди нахмурился, силясь вспомнить.

– Мэри Джерард? Кто это?

– Это дочь тех людей, что жили в сторожке. Ты мог видеть ее, когда она была еще ребенком. Тетя Лора всегда очень любила эту девочку и всячески ее опекала. Она платила за ее обучение в школе и, мало того, оплачивала уроки музыки, французского языка и чего-то там еще.

– Ах да, – сказал Родди, – теперь я ее припоминаю, худышка, сплошные руки и ноги, копна растрепанных белесых волос.

Элинор кивнула.

– Ты, наверное, не видел ее после того лета, когда мама и папа уезжали за границу. Ну конечно, ведь ты бывал в Хантербери не так часто, как я, а она в последнее время жила в Германии – нанялась к кому-то в компаньонки. Но в детстве мы часто играли вместе.

– А какая она сейчас? – поинтересовался Родди.

– Она стала очень привлекательной, – ответила Элинор. – Хорошие манеры, и одевается со вкусом. Она ведь получила образование, и ты ни за что бы не признал в ней дочку старого Джерарда.

– Совсем как настоящая леди, а?

– Да. И я думаю, что именно поэтому ей не очень-то уютно теперь в сторожке. Видишь ли, миссис Джерард несколько лет назад умерла, а с отцом Мэри не ладит. Он насмехается над ее образованностью и «господскими выкрутасами», как он это называет.

– Люди и не подозревают, какой вред можно причинить этим самым «образованием»! Их доброта часто оборачивается жестокостью! – в сердцах сказал Родди.

– Да, но, по-моему, она почти все время проводит в хозяйском доме. После того как у тети Лоры был удар, Мэри читает ей вслух, – возразила Элинор.

– А почему ей не может читать сиделка? – спросил Родди.

– У сестры О'Брайен ужасный ирландский акцент, это кого угодно выведет из себя, – улыбнулась Элинор. – Неудивительно, что тетя Лора предпочитает Мэри.

Родди нервно прошелся по комнате и вдруг сказал:

– Знаешь, Элинор, я думаю, нам следует туда поехать.

– Из-за этого письма?.. – снова скорчив брезгливую гримаску, спросила Элинор.

– Нет-нет, вовсе нет. А впрочем, черт возьми, нужно быть честным: да! Оно, бесспорно, мерзкое, однако в нем может быть доля истины. Старушка действительно крепко больна…

– Да, Родди.

Он подкупающе улыбнулся, как бы сожалея о несовершенстве человеческой натуры, и закончил фразу:

– …и деньги для нас действительно важны – и для тебя, и для меня, Элинор.

– Да-да, конечно, – поспешно согласилась она.

– Ты не подумай, что я такой уж алчный, – продолжил Родди. – Но, в конце концов, тетя Лора сама много раз говорила, что мы с тобой ее единственные близкие родственники. Ты – ее родная племянница, а я – племянник ее мужа. Она всегда давала нам понять, что после ее смерти все ее состояние должно перейти к одному из нас, а скорее всего – к нам обоим. И это порядочная сумма, Элинор!

– Да, – задумчиво произнесла она. – Наверное, немалая.

– Содержать Хантербери – дело нешуточное. Дядя Генри, как говорится, совсем не бедствовал, когда встретился с твоей тетей Лорой. Да и она была богатой наследницей. Ей и твоему отцу досталось приличное состояние. Жаль, что он так неудачно играл на бирже и растерял большую часть своего наследства.

Элинор вздохнула.

– У бедного отца никогда не было делового чутья. Незадолго до смерти он был очень удручен состоянием своих дел.

– Да, у твоей тети оказалось гораздо больше сметки. Как только она вышла за дядю Генри, они купили Хантербери. Она мне однажды сказала, что ей всегда везло: она удачно помещала акции и практически никогда не терпела убытков.

– Дядя Генри все завещал ей, да?

Родди кивнул:

– Да. Как жаль, что он так рано умер. А она так больше и не вышла замуж. Сохранила верность дяде. И так всегда нас с тобой баловала. А ко мне относилась так, будто я ее родной племянник. Стоило мне попасть в какую-нибудь неприятную историю, как она сразу же меня выручала. К счастью, таких историй было не слишком много!

– И мне она тоже очень помогала, не жалела денег, – благодарно промолвила Элинор.

– Тетя Лора молодчина, – кивнул Родди. – А знаешь, Элинор, ведь если вдуматься, мы с тобой позволяем себе слишком много дорогих удовольствий – при наших-то весьма скромных достатках!

– Пожалуй, ты прав… – с грустью согласилась Элинор. – Все так дорого стоит – и одежда, и косметика, и всякие глупости вроде кино и вечеринок, и даже граммофонные пластинки!

– Дорогая, ты совсем как одна из тех полевых лилий! Не трудишься, не прядешь![2]2
  Библейская аллюзия – Евангелие от Матфея, гл. 6, ст. 28: «И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут».


[Закрыть]

– А ты считаешь, я должна это делать? – спросила Элинор.

Он покачал головой.

– Я люблю тебя такой, какая ты есть: изящная, сдержанная, ироничная. Я бы совсем не хотел, чтобы ты стала чересчур серьезной. Я просто имел в виду, что, если бы не тетя Лора, тебе, возможно, пришлось бы заниматься какой-нибудь неприятной работой. – Помолчав, он добавил: – То же самое относится и ко мне. Да, у меня вроде бы есть работа. Служу у «Льюиса и Юма». Там не надорвешься, и это меня устраивает. Работаю просто ради уважения к самому себе; но – заметь! – я не беспокоюсь за свое будущее, поскольку возлагаю надежды на наследство от тети Лоры.

– Послушать нас, так мы здорово смахиваем на пиявок, – проговорила Элинор.

– Чепуха! Нам всегда давали понять, что со временем и у нас будут деньги – только и всего. Естественно, это не могло не отразиться на нашем отношении к жизни.

– Но тетя Лора никогда нам не говорила, как именно она распорядится своими деньгами, – задумчиво сказала Элинор.

– Какое это имеет значение! – воскликнул Родди. – Скорее всего, она поделит их между нами; а если она оставит большую часть – или даже все – тебе, как кровной родственнице, – я так или иначе получу свою долю, ибо собираюсь жениться на тебе, моя радость; если же наша дорогая старушка решит отдать большую часть мне, как представителю Уэлманов по линии мужа, то и в этом случае у нас не будет никаких проблем, поскольку ты выходишь замуж за меня. – Он нежно ей улыбнулся и добавил: – Нам здорово повезло, что мы любим друг друга. Ведь ты меня любишь, Элинор, не так ли?

– Да, – прозвучал холодный, почти официальный ответ.

– «Да»! – передразнил ее Родди. – Ты великолепна, Элинор. Эта твоя манера важничать, эта отчужденность и неприступность… Настоящая принцесса-недотрога. По-моему, именно за это я тебя и люблю.

– За это? – коротко спросила Элинор, едва сдержав предательский вздох.

– Конечно. – Он поморщился. – Некоторые женщины такие… Не знаю, как сказать… такие собственницы… преданы ну просто по-собачьи – готовы утопить в своем обожании и любви. Терпеть этого не могу. А с тобой я никогда не знаю, чего ждать в следующую минуту, никогда ни в чем не уверен, мгновение – и ты можешь стать холодной и высокомерной, того и гляди скажешь, что передумала, что не хочешь выходить за меня, вот как сейчас, даже не моргнув глазом. Ты изумительное создание, Элинор, – настоящее произведение искусства… такая… Такая безупречная! Знаешь, по-моему, наш брак должен быть счастливым, – продолжил он. – Мы любим друг друга, не слишком сильно, но достаточно. Мы хорошие друзья. Наши вкусы во многом совпадают. Мы знаем друг друга вдоль и поперек. На нашей стороне все выгоды родства без недостатков родства кровного. Ты мне никогда не надоешь, ты ведь такая непредсказуемая. Скорее уж я надоем тебе. Я ведь, в сущности, самый обыкновенный малый…

Элинор покачала головой.

– Ты никогда не наскучишь мне, Родди, никогда!

– Радость моя! – воскликнул Родди и поцеловал ее. – Тетя Лора прекрасно знает о наших отношениях, хотя мы не были у нее после того, как все окончательно для себя решили. Не правда ли, это подходящий предлог, чтобы съездить к ней?

– Да, я на днях как раз думала…

– …что мы навещаем ее не так часто, как могли бы, – закончил за нее Родди. – Я тоже об этом думал. Когда у нее только-только случился удар, мы посещали ее почти каждую неделю. А теперь… мы не были у нее уже почти два месяца.

– Если бы она нас позвала, мы бы тут же приехали, – заметила Элинор.

– Да, конечно! Разумеется, мы знаем, что сестра О'Брайен очень ей нравится и что за ней хороший уход. И все же мы, наверное, были недостаточно внимательны. Я так говорю вовсе не из меркантильных соображений, а чисто по-человечески.

– Я знаю, – кивнула Элинор.

– Так что это мерзкое письмо в конечном счете принесло определенную пользу. Мы отправимся туда, чтобы защитить наши интересы… ну а главное, мы же любим нашу старушку и хотим ее проведать.

Он зажег спичку и, взяв из рук Элинор письмо, поднес к нему язычок пламени.

– Интересно, кто его написал? Впрочем, какая разница… Наверное, кто-то из тех, кто, так сказать, «за нас», как мы обычно говорили, когда были детьми. Может, этот чудак сделал для нас доброе дело. Ведь чего только на свете не бывает! Мать Джима Партингтона отправилась на Ривьеру[3]3
  Ривьера (Лазурный Берег) – полоса гористого побережья Франции на Средиземном море, международный курорт.


[Закрыть]. Там ее лечил молодой очаровательный врач-итальянец. В конце концов она по уши в него влюбилась и оставила ему все свое состояние – до последнего пенни. Джим и его сестры пытались опротестовать завещание, но не тут-то было.

– Тете Лоре тоже нравится новый доктор, который взял себе пациентов доктора Рэнсома. Но все-таки не до такой степени! К тому же в этом отвратительном письме речь идет о девушке. Должно быть, о Мэри.

– Вот поедем туда и сами все увидим, – сказал Родди.

2

Сестра О'Брайен, шурша юбками, проследовала из спальни миссис Уэлман в ванную. Обернувшись, она сказала:

– Сейчас поставлю чайник. Уверена, сестрица, вы не откажетесь от чашечки чаю на дорогу.

– Чашечка чаю, дорогая, никогда не помешает, – удовлетворенно заметила сестра Хопкинс. – Я всегда говорю: нет ничего лучше хорошего, крепкого чая!

Сестра О'Брайен, наполняя чайник и зажигая газ, говорила:

– У меня в этом шкафу есть все, что надо: чайник для заварки, чашки, сахар, а Эдна приносит мне два раза в день свежее молоко. Нет нужды без конца звонить прислуге. А плита здесь просто замечательная – вода закипает мгновенно!

Сестра О'Брайен была высокой рыжеволосой женщиной лет тридцати с ослепительно-белыми зубами, веснушчатым лицом и обаятельной улыбкой. Пациенты любили ее за бодрость и жизнерадостность. Хопкинс, районная медицинская сестра, простоватая, уже не очень молодая, приходила каждое утро, чтобы помочь ей перестелить постель и совершить туалет пожилой леди, которая была довольно грузной. Надо сказать, помощницей она была неоценимой – ловкой и быстрой.

– В этом доме все сделано на совесть, – одобрительно заметила Хопкинс.

– Что верно, то верно, – кивнула ее коллега. – Правда, кое-что здесь устарело и нет центрального отопления, но зато много каминов и служанки внимательные. Миссис Бишоп спуску им не дает.

– Эти нынешние служанки, – подхватила сестра Хопкинс, – терпенья на них не хватает… Сами не знают, чего хотят. А прилично прибраться в доме не могут.

– Мэри Джерард – очень славная девушка, – возразила сестра О'Брайен. – Просто не представляю, как бы миссис Уэлман обходилась без нее. Вы видели, она и сейчас ее вызвала к себе? Ну конечно же, такое милое создание и знает, как ей угодить.

– Мне жаль Мэри, – сказала сестра Хопкинс. – Этот старик, ее папаша, делает все ей назло.

– Ни одного доброго слова от этого скряги не дождешься, – согласилась сестра О'Брайен. – А чайник-то уже шумит. Как закипит, сразу заварю.

Чай вскоре уже был налит в чашки – горячий и крепкий. Чаепитие происходило в комнате сестры О'Брайен, расположенной рядом со спальней миссис Уэлман.

– Приезжают мистер Уэлман и мисс Карлайл, – сказала сестра О'Брайен. – Утром пришла телеграмма.

– Вот оно что, – проговорила сестра Хопкинс. – А я никак не пойму, что это старая леди так взволнована. Они ведь давненько ее не навещали, да?

– Месяца два, если не больше. Мистер Уэлман приятный молодой джентльмен. Только очень уж гордый.

Сестра Хопкинс сказала:

– А я на днях видела фотографию мисс Карлайл в «Тэтлере»[4]4
  «Тэтлер» – ежемесячный иллюстрированный журнал, выходящий с 1901 года и публикующий материалы из области спорта, развлечений, светской жизни, искусства.


[Закрыть]. Они с подругой на ипподроме в Ньюмаркете[5]5
  Ньюмаркет – город в графстве Кембриджшир, известный своим ипподромом; здесь начиная с XVII века ежегодно устраиваются скачки, на которые устремляются массы зрителей.


[Закрыть].

– Она ведь очень известна в обществе, а? И всегда так чудесно одевается. Как по-вашему, сестрица, она на самом деле красивая?

Сестра Хопкинс ответила:

– Сегодняшних девушек не очень-то и разглядишь под пудрой да румянами. По мне, так ей очень далеко до Мэри Джерард!

Сестра О'Брайен поджала губы и склонила голову набок.

– Возможно, вы и правы. Но у Мэри нет стиля!

– Что и говорить, птичку красят перышки, – назидательно заметила сестра Хопкинс.

– Еще чашечку, сестрица?

– Спасибо, сестрица. С удовольствием.

Женщины ближе придвинулись друг к другу.

– А знаете, нынче ночью такое случилось… Не знаю, что и думать, – доверительным тоном сказала сестра О'Брайен. – Около двух часов я, как всегда, вошла в спальню, чтобы поудобнее устроить нашу голубку, а она вовсе и не спит, видать, думает о чем-то о своем, потому, как только я вошла, тут же говорит: «Фотография. Дайте мне фотографию». Я, само собой, ей в ответ: «Конечно, миссис Уэлман. Но не лучше ли подождать до утра». А она: «Нет, я хочу взглянуть на него сейчас». Тогда я спросила: «Где эта фотография? Вам нужна одна из фотографий мистера Родерика?»

А она мне: «Родерика? Нет, Льюиса». И смотрю, старается приподняться, ну я к ней подошла, чтобы помочь. Она достала ключи из маленькой шкатулки, стоявшей рядом с постелью, и попросила отпереть второй ящик секретера. И там, точно, оказалась большая фотография в серебряной рамке. А на ней такой красавец! А в углу наискосок написано: «Льюис». Старинная фотография, должно быть, сделана много лет назад. Ну подала я ей ее, а она долго всматривалась, и шептала, и шептала: «Льюис… Льюис». Потом вздохнула, протягивает эту фотографию мне и просит положить обратно. И, поверите ли, когда я обернулась, она уже спала – сладко, как дитя.

– Думаете, это ее муж? – заинтересовалась сестра Хопкинс.

– Ничего подобного! Наутро я как бы между прочим спросила миссис Бишоп, как звали покойного мистера Уэлмана. И она сказала: Генри!

Женщины обменялись красноречивыми взглядами. Кончик длинного носа сестры Хопкинс подрагивал от приятного возбуждения.

– Льюис… Льюис, – задумчиво проговорила она. – Любопытно… У нас тут вроде бы никого нет с таким именем.

– Ну это, видимо, очень давняя история, дорогуша, – предположила О'Брайен.

– Ну конечно. Я ведь здесь всего два года. Интересно, интересно…

– Очень красивый мужчина, – снова повторила сестра О'Брайен, – похож на кавалерийского офицера!

Сестра Хопкинс, прихлебывая чай, произнесла:

– Это очень любопытно.

– Может, они в юности любили друг друга, а жестокий отец их разлучил… – с надеждой произнесла склонная к романтизму сестра О'Брайен.

– А может быть, его убили на войне… – глубоко вздохнув, предположила сестра Хопкинс.

3

Только сестра Хопкинс, приятно взбудораженная романтическими догадками О'Брайен, наконец покинула дом, как ее нагнала выбежавшая вслед за ней Мэри Джерард.

– Можно мне прогуляться вместе с вами до деревни, сестрица?

– Конечно, моя дорогая.

– Мне нужно поговорить с вами, – чуть задыхаясь, произнесла Мэри. – Меня так все беспокоит.

Женщина участливо на нее взглянула.

Мэри Джерард исполнился двадцать один год, и она была очаровательным созданием, напоминавшим своим хрупким обликом дикую розу: длинная нежная шея, бледно-золотистые волосы, мягкими волнами лежавшие на точеной головке, и ясные небесно-голубые глаза.

– А что случилось? – спросила сестра Хопкинс.

– Понимаете, время идет, а я до сих пор ничего не делаю!

– Ну это вы всегда успеете, – сухо проговорила сестра Хопкинс.

– Да, но это меня так… так огорчает. Миссис Уэлман была удивительно добра ко мне, оплатив такое дорогое обучение. Я чувствую, что теперь должна сама зарабатывать себе на жизнь. Мне необходимо получить какую-нибудь профессию.

Сестра Хопкинс сочувственно кивнула.

– Мне нужно работать, иначе зачем было столько учиться, – продолжала Мэри. – Я старалась… старалась объяснить, что я чувствую, миссис Уэлман, но… это так трудно… она, по-моему, не понимает меня. Она постоянно говорит, что у меня впереди еще много времени.

– Не забывай, что она очень больна, – сказала сестра Хопкинс.

Мэри залилась краской.

– Да, конечно. Мне не нужно было ее беспокоить. Но это постоянно меня тревожит… а тут еще отец… Он так на меня из-за этого злится. Ворчит, что я строю из себя настоящую леди! Но я ведь на самом деле не хочу сидеть сложа руки!

– Я знаю.

– Беда в том, что обучение любой профессии тоже всегда стоит больших денег. Почти всегда. Вообще-то я неплохо знаю немецкий и могла бы как-то это использовать. Но мне очень бы хотелось стать медсестрой. Мне нравится ухаживать за больными.

– Запомни, для этого нужно быть сильной, как лошадь! – скептически изрекла сестра Хопкинс.

– Я сильная! И мне действительно нравится ухаживать за больными! Мамина сестра, та, что в Новой Зеландии, была медсестрой. Как видите, это у меня в крови.

– А как насчет массажа? – предложила сестра Хопкинс. – Или Норлендского медицинского училища?[6]6
  Норлендское училище – медицинское училище в городке Саммер-Хилл (графство Кент).


[Закрыть] Ведь ты любишь детей. Но вообще-то массаж более денежное дело.

Мэри засомневалась:

– Но выучиться на массажистку дорого стоит, не так ли? Я надеялась… но, конечно же, это я уж слишком… она и так много для меня сделала.

– Ты имеешь в виду миссис Уэлман? Чепуха! По-моему, она просто обязана тебе в этом помочь. Она дала тебе шикарное образование, но от него мало толку. А ты не хочешь стать учительницей?

– Я не слишком умна для этого.

– Ум уму рознь. Послушайся моего совета, Мэри, потерпи еще немного. По-моему, миссис Уэлман обязана тебе помочь встать на ноги. И, я не сомневаюсь, она собирается это сделать. Но она так тебя любит, что не хочет с тобой расставаться.

– Ох! – У Мэри на мгновение перехватило дыхание. – Вы действительно так думаете?

– Ни капельки не сомневаюсь! Ну сама посуди: несчастная старая леди, наполовину парализованная, а значит, почти беспомощная. Заперта в четырех стенах. И ей, конечно, приятно видеть рядом такое молодое, пригожее существо, как ты. Ты замечательно умеешь обращаться с больными.

– Если вы и вправду считаете, что она… ценит меня, – тихо проговорила Мэри, – это меня успокаивает… Милая миссис Уэлман! Я очень ее люблю, очень! Она всегда так хорошо ко мне относилась. Я готова сделать для нее все, что угодно!

– Лучшее, что ты можешь для нее сделать, – это оставаться при ней и не морочить себе голову заботами о будущем, – сухо сказала сестра Хопкинс. – Это долго не протянется.

– Вы имеете в виду… – Глаза Мэри округлились от испуга.

Районная сестра кивнула.

– Она держится замечательно, но хватит ее ненадолго. Будет второй удар, затем третий. Уж я-то знаю, как это бывает. Потерпи, душенька. Если ты скрасишь последние дни старой леди, то тем самым сделаешь благое дело. А все остальное еще успеется.

– Вы очень добры, – промолвила Мэри.

– Вон твой папаша решил выбраться на улицу, и наверняка не для того, чтобы мирно побалагурить, – проворчала сестра Хопкинс, когда они приблизились к массивным чугунным воротам.

Сгорбленный старик, прихрамывая, спускался по ступенькам с крыльца сторожки.

– Доброе утро, мистер Джерард, – весело поздоровалась сестра Хопкинс.

– А-а! – раздраженно проскрипел Эфраим Джерард.

– Прекрасная погода, – сказала сестра Хопкинс.

– Для вас может быть. А по мне, так ничего прекрасного, – проворчал старый Джерард. – Разыгралось мое люмбаго[7]7
  Люмбаго (прострел) – стреляющие боли в поясничной области при заболевании мышц или нервов.


[Закрыть].

– Видимо, это из-за дождей на прошлой неделе. А сейчас сухо и тепло, и скоро боль у вас как рукой снимет, – пообещала сестра Хопкинс. Ее профессионально-бодрый тон лишь сильнее озлобил старика.

– Сестры… сестры, все вы на один лад, – огрызнулся он. – Люди страдают, а вы веселитесь да радуетесь. Вам на них наплевать. И Мэри вот тоже знай талдычит: буду, мол, медсестрой. Не могла выбрать что-нибудь получше! Все-таки и по-немецки, и по-французски болтает, и на пианино играет, да и в школе своей шикарной всяким штукам научилась, и за границей…

– Меня бы вполне устроило быть больничной сестрой, – резко перебила его Мэри.

– Ага, а еще лучше вообще ничего не делать, верно? Изображать из себя этакую леди-белоручку! Да ты попросту лентяйка, дорогая моя доченька!

– Это неправда, папа! – выкрикнула Мэри, и на глазах у нее выступили слезы. – Как ты можешь так говорить!

Сестра Хопкинс вмешалась в разговор, попытавшись несколько неловкой шуткой разрядить атмосферу:

– Теперь я вижу, что вам и впрямь с утра неможется, небось вы и сами не верите в то, что говорите! Мэри – хорошая девушка и хорошая дочь.

Джерард посмотрел на дочь с почти откровенной враждебностью.

– Какая она мне теперь дочь – со своим французским языком и жеманными разговорами. Тьфу!

Он повернулся и заковылял обратно в сторожку.

В глазах Мэри все еще стояли слезы.

– Вы видите, сестрица, как мне с ним трудно? Он никогда по-настоящему не любил меня, даже когда я была маленькой. Маме всегда приходилось за меня заступаться.

– Ну-ну, не расстраивайся, – ласково сказала сестра Хопкинс. – Тяготы посланы нам, дабы испытать нас. О боже, мне нужно поспешить. У меня сегодня обход.

Глядя вслед быстро удаляющейся фигуре, Мэри с горечью думала, что по-настоящему добрых людей не бывает и ей не от кого ждать помощи. Сестра Хопкинс, при всем ее сочувствии, отделалась несколькими прописными истинами, преподнеся их как откровение.

«Что же мне делать?» – в отчаянии думала Мэри.