Текст книги "Цветок жасмина (сборник)"

Цветок жасмина

Посвящается Наталии Шульдешовой, Острову с белым мелким песочком – и, конечно, Орфею

На переломе тысячелетий зима выдалась по-настоящему сибирской. Всеобщий перестроечный разброд, длившийся уже несколько лет, привел к резкому падению производства и опустошению городской казны настолько, что даже не хватало денег сделать зимние запасы топлива для ТЭЦ – и уголь из Кузбасса везли и использовали буквально с колес. Температура в системах отопления поддерживалась минимальная – только чтобы батареи не перемерзли, хотя зачастую случалось и это. Вследствие этих всероссийских катаклизмов в квартире было настолько холодно, что я обитала, в основном, в маленькой комнатке, служившей спальней, где занавесила одеялом окно, постелила на пол ковер и весь день держала включенным обогреватель. Но, несмотря на все эти ухищрения, температура в комнатке держалась на уровне +12 градусов; в кухне было не более +5 – так что трехлитровые банки с водой, стоявшие на кухонном подоконнике, которые я держала на случай отключения воды, что случалось нередко, не просто покрылись льдом, а промерзли насквозь и полопались.

Поздним вечером 7 января я сидела на диване в маленькой комнатке и читала, укрывшись пледом. В ногах дремала Зоська. Неожиданно в прихожей на журнальном столике зазвонил телефон. Высовываться из сравнительно теплого помещения на холод, царивший в прихожей и коридоре, не хотелось, однако телефон все трезвонил, и я покинула свое уютное гнездышко под шерстяным пледом и взяла-таки трубку. Голос был незнакомый и молодой. Парень представился Гаркаускасом, заявил, что прочитал мою повесть «Призрачный возлюбленный» в «Сибирских огнях» и вот решил позвонить. Один из героев той моей повести действительно именовался Гаркаускасом, причем, он мистическим образом периодически вторгался в жизнь героини повествования, проявляясь в реальности через какие-либо действия, но, не материализуясь в обычном человеческом облике. По сюжету получилось довольно завлекательно.

Пока неизвестный парень сначала от имени Гаркаускаса, а потом и от себя лично признавался мне в любви, я слушала его вполуха и отделывалась ироничными замечаниями, предпринимая одновременно тщетные попытки ухватить кошку. Зоська, едва я покинула комнату, естественно, ринулась за мной, и когда я стала говорить по телефону, вскарабкалась по спине мне на плечи, а потом взгромоздилась на голову и вцепилась в волосы. Вести серьезные разговоры о любви в таком экстремальном состоянии я, конечно, не могла и, буквально умирая от смеха, одной рукой держала трубку возле уха и слушала горячие признания (что не было мне неприятно), а другой пыталась ухватить за шиворот вконец обнаглевшее животное и оторвать от волос. Наконец, мне это удалось, и я отшвырнула маленькую дрянь в сторону. Разумеется, все это доставило Зоське массу удовольствия и, задрав хвост, она удрала в другую комнату, явно ощущая себя победительницей.

Это была не первая моя публикация, и из предыдущего опыта я уже знала, что мои произведения иногда оказывали на некоторых представителей противоположного пола своеобразное воздействие. Человек искренне влюблялся в созданную моим воображением героиню, которой в реальной жизни я отнюдь не являюсь, и переносил свою влюбленность лично на меня. Поэтому после каждой публикации повести или романа мне вдруг начинали названивать взволнованные мужчины, жаждущие со мной познакомиться; иногда дело доходило и до неожиданных посещений, не всегда приятных, ибо люди эти были, как правило, весьма неуравновешенные.

Вот и с этим молодым человеком я разговаривала достаточно взвешенно, вежливо давая понять, что звонить не стоило. Старалась его не обидеть, но при этом развлекалась от души. Парень явно уловил мое настроение, однако продолжал оставаться смертельно серьезным. Под конец разговора еще раз сообщил, что это не розыгрыш, что он действительно меня любит и что в том же журнале, в котором напечатана моя повесть есть и его стихи. Сам он так и не решился представиться.

Я положила трубку – и тотчас выбросила этот разговор из головы. Вернулась в комнату, закрыла дверь, забралась под одеяло и взялась за книгу. Скоро в дверь стала царапаться Зоська, которая не чувствовала за собой никакой вины, ведь я была ее и только ее хозяйкой, большой кошкой, кошачьей мамкой, – следовательно, принадлежала только ей. Я пустила кошку в комнату, она забралась мне на колени, свернулась клубком и громко замурлыкала. Такая нахалка!

Обитали мы с Зоськой на пару в небольшой квартире на первом этаже. Иногда я мысленно проклинала себя за свое необдуманное решение взять сиамского котенка, необузданный нрав которого порой меня просто пугал. Я ходила на работу исцарапанная, а, возвратившись домой, тотчас натягивала толстый купальный халат, потому что подросшая кошка изобрела своеобразную игру, которую я окрестила «кошкодром». Она подстерегала меня и выжидала, когда я потеряю бдительность. Улучив момент, Зоська, словно молния, выскакивала из своего укрытия, взбегала по моей спине вверх до шеи, разворачивалась, неслась по спине вниз, – и пряталась где-нибудь под диваном или шкафом. Даже толстый халат не спасал от острых когтей. Я издавала вопль ярости и боли, потом ругала Зоську, – а довольная кошка выглядывала из своего укрытия и на ее мордочке была написана сардоническая усмешка.

Я уходила на работу к девяти и возвращалась часов в десять-одиннадцать вечера. Кормила Зоську и буквально падала в постель. Кошка, вернее, сиамский котенок, имела прескверный характер и поначалу была почти дикой. Быть может, потому что родилась на воле в Комаровке, дачном местечке в нескольких десятках километров от города.

Не могу сказать, что она свалилась мне, как снег на голову. Прошел уже год с тех пор, как умерла моя пушистая любимица Бася. Я долго переживала, потом успокоилась. Прошло время, и мне снова захотелось иметь кошку – дом без кошки представлялся мне пустым. Я сходила на рынок, но в этот раз котят там почему-то не оказалось. На улице мне тоже не попадались бродячие котята. Я информировала всех моих друзей и знакомых, что хочу снова завести кошку. Через какое-то время моя близкая приятельница сообщила, что у соседей по даче в Комаровке сиамская кошка принесла двух котят. На одного уже имеется претендент, но если я хочу – могу взять второго, когда немного подрастет. Я хотела.

Прекрасным субботним вечером в начале августа она, наконец, позвонила и сказала, что котенок уже у нее дома и завтра я могу его забрать; кажется, это девочка, но она в этом не совсем уверена. Договорились, что к полудню я к ней подъеду. Я занялась какими-то хозяйственными делами, как вдруг снова раздался звонок, и Лена попросила меня срочно приехать и забрать котенка. Я безмерно удивилась.

– Слушай, давай все-таки завтра подъеду, – сказала я. – Уже девять часов вечера, совсем темно.

– Нет-нет, давай сегодня, сейчас, – настаивала она. – Это существо – что-то с чем-то. Нападает на мою Дашку, загнало ее под диван, шипит и рычит.

Я представила себе огромную персидскую кошку Дашку и удивилась еще больше. Ведь, насколько я знала, котенок был примерно месячным. Кроха.

– Эта кроха уже меня исцарапала, – сказала Лена. – Приезжай срочно!

– Черт возьми, – пробурчала я. – Ладно, сейчас соберусь.

У двери Лены я оказалась в одиннадцатом часу. Она тотчас отворила.

– Забирай скорей свое «сокровище» – она тут уже свои порядки наводит.

– И где же мое «сокровище»?

– Вон выглядывает из-за двери.

Из-за дверного косяка, действительно, высунулась уморительная мордочка с ярко-голубыми глазами и большими ушами и снизу, не мигая, уставилась на нас. Я засомневалась, каким образом эта очаровашка могла наделать столько шума, шагнула к ней и протянула руку, чтобы погладить. Малышка тотчас распушилась, изогнула дугой спину и громко зашипела. Я отдернула руку и расхохоталась. Малышка была с характером.

– Когда я ее привезла, она тут же стала наводить свои порядки. – Рассказывала Лена. – Дашка подошла к ней познакомиться, она вот так же выгнулась, подняла шерсть дыбом – и бросилась на нее. Дашенька у меня воспитанная, ушла сразу, а эта за ней. Не успокоилась, пока под диван не загнала. Потом обнаружила Дашкины мисочки, поела – и снова к дивану, рычит и шипит на Дашку. Та нервничает.

– Понятно. Тогда я рассиживаться не буду – на метро надо успеть. Плохо, что у меня дома никакой еды для котенка нет.

– Пожертвую тебе полминтая, – сказала Лена и направилась к холодильнику.

Я достала шерстяной платок, взятый специально для этой цели, изловчилась и накинула на котенка. Тот возмущенно заверещал. Я быстро засунула его в свою сумку. Лена протянула мне пакет с рыбой, и я поспешила домой. Всю дорогу, сначала в автобусе, потом в метро, котенок молчал. Наверно пригрелся и спит, решила я. Так что до дома мы добрались благополучно.

Включив свет в прихожей, я открыла сумочку, вынула малышку и поставила на линолеум. Она с любопытством огляделась и, не проявляя ни смущения, ни страха, принялась изучать обстановку. А я переоделась в толстый купальный халат, дома уже было прохладно, и пошла в кухню, чтобы сварить ей (или ему?) рыбу.

Пока резала на разделочной доске минтая, малышка уже крутилась в кухне у меня под ногами, вероятно, учуяв рыбу. «Подожди, сейчас сварю и дам тебе», – говорила я котенку. Но не тут-то было! Ждать он не пожелал. В мгновение ока вскарабкался по моим голым ногам, по халату мне на плечо, шлепнулся на стол, вцепился когтями в сырую рыбу и с урчанием принялся за ужин. Я вырвала у него кусок сырой рыбы, опустила малыша на пол – подожди. Как бы не так! Через пару секунд он снова сидел у меня на плече, еще через пару секунд уже с урчанием пожирал рыбу. «Да… – вслух произнесла я, – похоже, жизнь у тебя была не сахар. С тобой не соскучишься…» И как в воду глядела.

Через несколько дней котенок совершенно адаптировался и уже позволял брать себя на руки и гладить. Но характер, но темперамент!.. Это был какой-то крошечный вечный двигатель, носившийся по квартире, словно ртутный шарик, поймать который почти невозможно. Все же я смогла определить, что это девочка, и за элегантную внешность нарекла ее Лукрецией, подразумевая Лукрецию Борджиа. Однако своей дикостью и даже порой свирепостью новоиспеченная Лукреция серьезно меня озадачила – это был настоящий дикий котенок. Как известно, толкователи имён считают, что имя оказывает на судьбу и характер человека сильное влияние. Быть может, на животных тоже? – подумала я, припомнив репутацию одиозной дочери папы римского. И срочно переименовала котенка из Лукреции Борджиа в Зосю. Это имя к ней прилипло.

Чтобы попасть на остров, нужно спуститься вниз с высокого крутого обрыва к самому берегу Оби, который каждый год уходит под воду в половодье и появляется только к июню в виде песчаной полосы, тянущейся вдоль реки. Поросший густым тальником остров находится в нескольких десятках метров от берега и отделен от него водной преградой, которую необходимо преодолеть. Глубина этой преграды зависит от половодья и сброса воды из Обского водохранилища. Глядя на остров с берега, трудно представить, что туда можно перебраться по скрытой водой дорожке, однако для посвященных такая возможность имеется. Вопрос в том, насколько высок уровень воды в данный момент. Если в пределах полуметра, или даже метра – путешествие на остров вполне реально, но если достигает полутораметровой отметки над уровнем земли – увы, поход на остров отменяется.

В том году половодье было не слишком сильным, вода начала спадать уже к концу мая, а в середине августа мы с Наташей решили съездить на природу и попробовать попасть на остров. Это было наш остров, обнаруженный во время походов вдоль берега Оби, чудесное местечко для пляжного отдыха. Особенно замечательным было то, что попасть туда могли только знающие люди, и потому отдыхающих было немного. Вдоль противоположного берега острова (его необходимо было пересечь, пробираясь по тропке среди зарослей тальника и жаждущих крови гигантских комаров) тянулись прекрасные пляжи с белым мелким песочком, напоминавшие небольшие «квартиры», окруженные ивняком. Расположившись в подобной «квартире», мы наслаждались тишиной, плескались в быстрой обской воде, предавались лени и любованию природой. Иногда читали, подставив спины летнему солнышку. Но особенно мне нравилось растянуться на белоснежном, прогретом солнцем песке под раскидистым тополем и глядеть на небо. Тогда порой возникало странное чувство, будто остров находится не на практически плоской, а сильно выпуклой, шарообразной поверхности – и я буквально всем телом ощущала изгиб этой огромной сферы, несущейся в бесконечных пространствах. Казалось, что меня обдувает солнечный ветер, который в любой момент может сдуть с поверхности планеты – и я глубже вжималась спиной в песок, чтобы, не дай бог, не унесло в неизведанные дали. В этом удивительном переживании присутствовало нечто космическое и необъяснимое.

Теплым августовским вечером мы созвонились с Наташей и договорились (если повезет с погодой) завтра попробовать перебраться на наш остров.

Она зашла за мной в начале одиннадцатого утра. Погода обещала быть жаркой, на небе не просматривалось ни облачка, и мы пребывали в абсолютной уверенности, что поход будет удачным. На троллейбусе доехали до площади Калинина и, подходя к автобусной остановке, увидели наш 47-ой, готовый тронуться с места. К счастью, успели добежать, двери закрылись и – вот она, вольная воля и впереди несколько часов, обещающих приятное времяпрепровождение.

Примерно через полчаса прибыли на конечную остановку в селе Мочище, которое считается пригородом Новосибирска, хотя добраться до него можно куда быстрее, чем до некоторых районов, входящих в городскую черту. Солнце уже стояло в зените, когда мы ступили на территорию бывшего «Мочищенского пансионата», весьма престижного в советские времена, с хорошими каменными корпусами, кинозалом и двухэтажной столовой. В середине девяностых пансионат был окончательно заброшен и стал постепенно превращаться в остовы былого процветания, а к началу двухтысячных уже наводил глухую тоску пустыми оконными и дверными проемами, отодранной, где только возможно, облицовочной плиткой и проваленными крышами. К тому же, оставленная без человеческого присмотра природа, вырвалась из окружавшего пансионат леса и агрессивно наступала на покинутые людьми здания, обвивая стены зарослями шиповника и малины и укрывая их наготу пышно разросшимися выше человеческого роста травами: крапивой, кипреем, разнообразными видами чертополоха и всевозможного радостно цветущего разнотравья.

– Какая грустная картина, – сказала Наташа, в то время как мы шли через территорию пансионата по главной прогулочной дороге, когда-то тщательно заасфальтированной, а теперь в рытвинах и глубоких, напоминавших раны, трещинах.

– Да уж, – мрачно подтвердила я. – Помнишь, вон там, где разрослись кусты шиповника, был фонтан и какие-то статуи?

– Женщина с веслом? – усмехнулась она.

– Да ну тебя! – возмутилась я. – Такое было чудесное местечко.

– А теперь перед нами «графские развалины»…

– Всё шутишь? С тобой невозможно говорить серьезно.

– Вот только и осталось, что «говорить серьезно»! – не унималась она. – Погода отличная, вон уже реку видно. Сейчас переоденемся в кустах, спустимся к воде – и на наш чудесный остров. А жизнь… Что поделаешь? Такая у нас теперь «селява».

Конечно, Наташа была абсолютно права. Переживать из-за того, что происходило в стране, было уже просто невозможно. Нужно было жить, как живется, и по возможности радоваться каким-либо мелочам. Я нисколько не возражала против подобной установки – иначе впадешь в окончательную депрессию, сложишь лапки и пойдешь ко дну. А «складывать лапки» я вовсе не собиралась. Более того, меня по-настоящему волновал только один, и отнюдь не политический, вопрос, связанный с моей личной жизнью. И не просто волновал, но прямо-таки доставлял страдание, мучил, ибо по большому счету никак не вписывался в мое привычное восприятие мира, самой себя и отношений между мужчиной и женщиной. Этот вопрос, вернее, дилемма, беспокоила и даже травмировала мое нравственное чувство, отчего страдало мое изначальное представление о себе любимой с точки зрения моей собственной морали.

Мораль же моя трещала по всем швам из-за одного молодого человека, с которым у меня неожиданно возникли отношения, – того самого «рождественского подарка». Случайный роман, как мне поначалу представлялось, но который все длился и длился, и я просто не знала, как со всем этим быть. Если хотите я пребывала в растерянности, в растрепанных чувствах и т. д. и т. п. Наташа, как человек скептический и, в определенном смысле, «взгляд со стороны», всегда действовала на меня отрезвляюще, помогала заземлиться и почувствовать твердую почву под ногами. Короче, мне необходимо было с ней посоветоваться.

Молоденькой назвать меня сложно, мне уже исполнилось сорок пять, а ему, моему нынешнему избраннику – едва минуло двадцать пять. Комментарии, как говорится, излишни. Причиной и спусковым крючком этой новой запутанной любовной истории стало окончательное расставание с постоянным возлюбленным, отношения с которым длились более десяти лет. Причем, расстались мы вовсе не потому, что изменилось его отношение ко мне, или он меня бросил, отнюдь нет, – это я сбежала от него, возможно потому, что все сделалось слишком обыденно и привычно. Длительный любовный роман, превратившийся в привычку, из которого практически исчезла страсть – что может быть тоскливее?

Кроме того, стабильная связь, растянувшаяся на годы, уже больше напоминает семейную жизнь, нежели отношения любовников. Наверное, поэтому со временем пламя страсти с моей стороны не то чтобы совсем исчезло, но основательно пригасло. К тому же, мой любовник никогда не был способен на истинную страсть, ну, так уж он был устроен. Хотя поначалу это меня нисколько не напрягало. Я же любила его, как любят только в двадцать лет, всячески добивалась взаимности – и в конце концов завоевала. Но со временем, когда наши отношения переросли в некий суррогат семейных, мне сделалось скучно. Причем, настолько, что однажды я устроила ему роскошную сцену, к которой он вовсе не был готов, довела его до истерики, получила громадное удовольствие, и… осталась совершенно одна. Жалела я о том, что мы расстались? Нет. Мой приятель был человеком серьезным, женатым, с положением в обществе. Его жена, тоже очень серьезная дама, подходила ему идеально. Все при нем и осталось. Ну, разве что он тихо меня возненавидел.

Однако наше расставание послужило началом кардинальных изменений в моей жизни. Во-первых, меня наконец-то приняли в союз писателей. Не то чтобы я так уж стремилась стать «писателем в законе», в середине девяностых это уже не имело особого значения. Однако моя старая приятельница буквально настояла, чтобы я подала документы, что я, не без некоторого внутреннего сопротивления, и сделала. Девять лет назад меня однажды уже «прокатили», так что предпринимать еще одну попытку, возможно, неудачную, не хотелось. Но со второй попытки меня приняли. А через некоторое время в местном союзе произошла своеобразная революция, и председателем правления был избран совершенно новый человек, с которым у меня давно сложились дружеские отношения. Поразмыслив, он пригласили меня стать его заместителем, на что я с радостью согласилась, хотя зарплата была поистине мизерная. Зато – я ощутила полную свободу. До этого я вела литературную студию в доме творчества и еще в одной гимназии, где пыталась обучать литературному мастерству 12–13-летних подростков. По натуре я не педагог, но девочки, ходившие на мои занятия, оказались личностями одаренными и думающими. Как ни странно, под моим руководством они стали писать неплохие стихи и даже прозу, а со временем некоторые из них стали журналистами.

Дойдя до конца дорожки, мы с Наташей оказались на самом краю высоченного обрыва. Дух захватывало от развернувшегося перед нами бескрайнего обского простора. Мощная сибирская река, истоком которой служит слияние двух горных рек, Бии и Катуни, рождающихся и набирающих силу в Алтайских горах, неукротимо стремилась к Ледовитому океану. Из ее широко и привольно раскинувшегося серебристо-ртутного тела вырастали поросшие лесом острова. Вдоль фарватера плыли белоснежные суда, приветствуя друг друга громкими протяжными гудками. Это была прекрасная и впечатляющая картина. Несколько минут мы наслаждались великолепным зрелищем. Потом отошли от края обрыва и нырнули в кусты, где облачились в купальники и, подхватив пляжные сумки, по крутой металлической лестнице спустились на берег. Чтобы попасть на наш остров, нужно было пройти еще около полутора километров, так что, не теряя времени, мы тронулись в путь.

Солнце припекало вовсю, так что по дороге мы решили искупаться и остановились возле солидного валуна, напоминавшего каменный трон. Место для купания здесь не слишком удачное: каменистое дно и сильное течение. Но поездка в душном автобусе, а затем еще прогулка среди развалин пансионата нас несколько утомили – хотелось освежиться и передохнуть. Окунувшись в прохладную еще воду и немного поплавав, мы выбрались на берег и устроились на прогретом солнцем гранитном «троне». В молчании выкурили по сигарете, любуясь играющими на водной поверхности бликами, и, передохнув, двинулись дальше, к конечной цели нашего путешествия – заветному острову.

– Ой, Наташа, смотри, смотри, – воскликнула я.

Прямо над нами низко пролетал большой коршун, держа в лапах сверкающую серебром рыбину. Он равномерно махал крыльями, словно шел по воздуху, при этом рыбу держал одной лапой, насадив ее на когти, как на вилку. Периодически он подносил рыбу к клюву, отрывал и заглатывал кусок. Создавалось забавное впечатление – будто идет себе человек и на ходу жует бутерброд.

– В гнездо понес, детишкам, – сказала Наташа.

– Точно. Полдник. – Согласилась я. – У них здесь вдоль берега полно гнезд на деревьях. Слышишь, заверещали? Пропитание прибыло.

Прислушавшись к доносившимся до нас пронзительным крикам коршунят, отчаянно требовавших у вернувшегося родителя пищи, мы невольно заулыбались.

Союз писателей организация неординарная и сволочная, как и любой творческий союз. Однако работать здесь мне нравилось, потому что скучно не было никогда. Почти ежедневно происходило очередное непредвиденное событие, решительно не всегда приятное, ибо коллеги мои по писательскому цеху обладали отнюдь не ангельскими характерами. Не так давно в союзе случились очередные перевыборы, приведшие к смене бывшего руководства, в результате чего я стала заместителем председателя правления. Звучит, конечно, солидно, но к этому времени писательский союз, имевший в прежней жизни значительный вес, уже утратил свой былой статус и превратился в обычную общественную организацию, коих развелось превеликое множество. Вот только большинство его заслуженных членов с трудом осознавали утрату прежнего положения в обществе, а порой и вовсе не осознавали произошедших перемен, что значительно осложняло нашу работу. Потому что люди по-прежнему требовали от своего родного союза тех привилегий, которые когда-то были им положены, но которые в новые времена оказались вне пределов возможностей простой общественной организации.

И все же работа зама иногда доставляла мне истинное удовольствие, ибо писатели – люди в большинстве своем весьма образованные и с богатым жизненным опытом. Общение с ними за чашечкой кофе было не только интересным, но и познавательным в чисто житейском смысле.

Однажды, еще до смены руководства союза, я заглянула туда по каким-то своим делам. Председателем правления тогда был Борзов, хороший поэт, своеобразный бизнесмен и… по совместительству любимый мужчина моей знакомой поэтессы. В юности мы с ней недолго дружили, потом дорожки наши разошлись; она вышла замуж, успела развестись, и теперь у нее возник бурный роман с Борзовым, который одно время даже переселился к ней и всерьез собрался уходить от жены. Однако жена не дремала, явилась домой к Анастасии, учинила грандиозный скандал и забрала назад неверного супруга. Все это было мне известно со слов моего постоянного любовника, под чьим началом Анастасия служила психологом, и с которым мы тогда еще не разбежались.

В тот день в большой комнате союза Борзов восседал во главе огромного стола, за которым периодически заседало правление, а также проходили все праздничные посиделки, и развлекался игрой на комусе, который привез с Алтая. По обе руки от него расположились два его приятеля-поэта и вместе с Борзовым наслаждались издаваемыми им низкими вибрирующими звуками. Не знаю, то ли им на самом деле нравилось своеобразное звучание этого музыкального прадедушки, то ли они просто изображали свою заинтересованность, подстраиваясь под настроение шефа. Лично я терпеть не могу этих ноющих, близких к инфразвуку вибраций: они вызывают внутри моего организма отторжение и резкое неприятие. И хотя я понимаю, что для настоящего поэта этот древний инструмент, который алтайские шаманы использовали для своих астральных путешествий в трех мирах, возможно, самый подходящий, – меня он всегда активно раздражал.

Поэтому я устроилась в противоположной стороне комнаты, вытянутой в форме параллелепипеда, у входной двери на диване – пожилом продавленном диване еще советских времен, возле которого помещался журнальный столик с электрическим чайником, парой пепельниц и початой банкой растворимого кофе. Чайник только что закипел. Я приготовила себе крепкий кофе и закурила. Сидела, безмолвно курила, отпивала по глоточку горячий кофе, и не без юмора наблюдала за казалось окончательно впавшим в транс Борзовым. Но вот, наконец, он вышел из своего гипнотического состояния, отложил в сторону комус и стал рассказывать о недавней поездке на Алтай с какой-то этнографической экспедицией. Поездка была занятной, особенно учитывая происходившие с ними мистические истории, и я навострила уши. Однажды они отправились к могиле старой шаманки, однако, приблизившись к месту погребения, неизвестно отчего испытали такой необъяснимый иррациональный ужас, что быстренько оттуда ретировались. Но еще более любопытный случай произошел, когда они изучали на скале какие-то артефакты. Вместе с археологом, молодым парнем, они взобрались на скалу, что-то там фотографировали и записывали. Потом Борзов спустился вниз и пошел по направлению к лагерю, а когда оглянулся, увидел не только сидевшего на скале ученого, но и силуэт еще одного человека, который сидел там же, на скале, от него неподалеку. Он слегка удивился, так как на тропе, которая вела наверх и была единственной, ему никто не попадался, однако решил, что человек поднялся по неизвестной ему тропе. Вечером у костра за ужином он поинтересовался у того археолога, кто это сидел с ним рядом? Тот страшно изумился и уверял, что оставался на скале совершенно один. А видавшие виды участники экспедиции пояснили, что это был горный дух, и парню здорово повезло, потому что тот отнесся к нему доброжелательно, ведь мог запросто и со скалы сбросить – такие инциденты бывали.

Случай этот невероятно разжег мое любопытство, и я стала приставать к Борзову, выясняя подробности: как выглядела та сущность на скале? что он сам при этом чувствовал? возникало ли у него ощущение чьего-то инородного присутствия там, наверху?.. К сожалению, единственное, чем он мог поделиться, вспоминая происшедшее, это то, что второй силуэт на скале был нечеткий, словно бы слегка размытый, хотя очень напоминал человеческий. Потом Борзов достал несколько веточек можжевельника, поджег одну, и она стала тлеть, распространяя по комнате терпкий лесной аромат. Я тоже взяла одну, вернулась на диван, взяла зажигалку и поднесла к можжевеловой веточке – внезапно она вспыхнула таким ярким большим пламенем, что я невольно отшатнулась в испуге. Борзов внимательно посмотрел на меня, на пылающую ветку, которую я держала в руке, и спокойно, словно непреложный факт, констатировал: «Ведьма!» И – больше ни слова. Все трое некоторое время безмолвно глядели на меня. Ветка догорела. Они отвернулись и, как ни в чем не бывало, продолжили свою беседу.

На «ведьму» я слегка обиделась, но потом вспомнила про его любимую женщину Анастасию и решила, что ветер дует именно с этой стороны. До меня уже и раньше доходили слухи, будто она выдумывает обо мне черт знает что. Якобы по ночам в моей квартире происходят настоящие ведьменские шабаши, с последующими полетами на метле в полнолуние, а еще я могу превращаться в черную кошку и пугаю знакомых. Черная кошка у меня, действительно, тогда жила – спорить с этим было невозможно. Но сваливать в одну кучу мистику и реальность – это уже чересчур. И хотя подобные измышления меня здорово развлекали и заставляли быть снисходительной – в конце концов, она поэтесса, чересчур развито воображение и пр., однако она болтала об этом на полном серьезе, распространяя совершенно фантастические слухи, а это уже был явный перебор, который мог мне и навредить. Не все же обладают чувством юмора.

Борзов был мужчиной интересным. Среднего роста, темноволосый, с бородкой. И весьма талантлив. В чертах его лица просматривалось что-то восточное, и к нему приклеилось прозвище Хан. Похоже, это ему льстило, не зря он восхищался Чингиз-ханом. Я была не прочь познакомиться с ним ближе, если бы так вдруг расположились звезды и не надо было прикладывать особых стараний. Устраивать охоту на Хана специально я не собиралась, вряд ли это стоило моих усилий.

Еще в бытность Борзова председателем правления я сотрудничала с еженедельником «Слово Сибири», в котором союзу писателей отводилась целая полоса. В союзе лежала особая папка, в которую поэты складывали свои новые стихи, а прозаики – небольшие рассказы. Еженедельно я забирала эту папку, просматривала принесенные произведения, составляла подборки, писала небольшие вводки об авторах и их творчестве, затем отвозила готовый материал в редакцию газеты и вручала Марине, главному редактору и милой женщине чуть моложе меня, которая перебралась в Новосибирск из охваченного гражданской войной Таджикистана. Она рассказывала мне, что работала в Душанбе на телевидении, где националисты открыли настоящую охоту на русских, и однажды, во время прямого эфира, к ним в студию ворвались вооруженные люди, приставили к ее голове пистолет и велели читать по бумажке свой текст. Она осталась жива, но психика ее была страшно травмирована. Она бросила все, оставила в Душанбе трехкомнатную квартиру, подхватила ребенка, небольшую сумку и уехала в Сибирь. Сначала к знакомым в Иркутск, позднее перебралась в Новосибирск.