Текст книги "Рехилинг (сборник)"

Аглая Набатникова
Рехилинг (сборник)

© А. Набатникова, 2018

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2018

Панки в песках

Солнце не помогало. Врач обещал: если я буду загорать и плавать, эти ужасные шелушащиеся пятна под грудью пройдут. Ну и что? Я уже три дня лежала до обеда у Голубой Лагуны, выставляя на всеобщее обозрение свой позор.

Между прочим, рядом часто оказывались девочки из Москвы, которые, ни много ни мало, были здесь, в Дахабе, дауншифтерами. Я про себя называла их кумушками. Кумушки красили свои длинные ногти цветным блестящим лаком и курили сигареты. К середине дня они как раз выползали на воздух, щуря заспанные глаза. Ночь проходила у кумушек в компьютерных играх. На пляже они даже не снимали куртки, зимой в Синайской пустыне ветрено. Разумеется, с таким содержанием жизни сплетни были для них животворящей водой. А тут я – знакомая из Москвы, из одной с ними тусовки, высокомерная и красивая, и вот, пожалуйста, проблемы с кожей. Теперь об этом узнают все. Но я не пряталась. Трус я или нет?

Врач обманул, и, похоже, вся эта смелость ни к чему не вела. Плавая в Красном море, я просила воду очистить меня, к тому же я решила войти в голод.

К моему лежаку подошёл довольно красивый молодой араб и пригласил меня на свидание. Я обалдела. Он что, не видит, что с моим животом? Похоже, ему было решительно всё равно. Я даже не поняла, откуда он здесь взялся, видимо, проходил по дороге у пляжа, увидел меня и подошёл. Его лицо показалось мне знакомым. Поймав пристальные взгляды кумушек, я возликовала. Один ноль в мою пользу. Я вежливо отказала парню. Наверное, застеснялась. Но предложение меня взбодрило. Я смотрела вслед долговязому, он обернулся и засветил вспышкой зубов.

Вы будете смеяться, но женщин всего мира всегда интересует частная жизнь: ценность на рынке невест, счастье в браке, товарный вид, но уж никак не карьера и не достижения в науке и искусстве. Такие вещи остаются для каждой женщины глубоко личными. Занимайся чем тебе нравится, но условных кумушек всегда будет волновать, как ты выглядишь и как обстоят дела в твоей постели: не плачешь ли ты в подушку.

Мне было впору плакать в подушку, у меня не было ни мужа, ни детей, ни даже хотя бы бойфренда. Я занималась кинематографической карьерой, работая на двух-трёх заказных фильмах одновременно то режиссёром, то монтажёром, о творчестве речь так и не шла, деньги я тратила на периодические путешествия, дико уставала и очевидно подорвала здоровье.

В этот маленький дайверский посёлок я приехала на неделю уже после визита в Каир. Я представляла свой короткометражный фильм на небольшом фестивале, который какие-то англичане решили организовать на берегах Нила. По сути я хотела отдохнуть от сидения в четырёх стенах московской монтажки в окружении большого количества мониторов и аппаратуры. Моя бледная кожа пошла пятнами без солнца, в ушах жужжало, продюсер и режиссёр измотали мои нервы интригами и дурной организацией, кажется, я уже даже была уволена.

Тем же вечером, облачившись в чёрные шёлковые одежды под ветровку – в двадцать пять хочется быть роковой женщиной – и украсив себя длинными тяжёлыми серьгами, я навестила центр сельской светской жизни – клуб шишамана Карима. Это была лавка с кальянами и сувенирными тряпками; люди тянулись сюда якобы покурить лучший кальян – шишу, а на деле узнать все новости и потусоваться.

Карим рассказал, что сегодня в Дахабе умерла пожилая женщина-дайвер. То ли на входе, то ли на выходе из моря отказало сердце.

– Ещё утром она шла мимо моего магазина со снаряжением и говорила мне «Хай», – сокрушался Карим.

Впрочем, на его жизнелюбии это не могло сказаться – Карим был весёлым парнем под тридцать, с круглым румяным лицом и упитанным телом. Его семья – многочисленные дядья – владела в Дахабе отелями и магазинами, золотой милей, и дела шли в гору.

Сегодня в посёлке праздновали свадьбу, Карим не упустил шанса упрекнуть жениха в неразборчивости. У невесты слишком крупный зад, объяснил Карим.

– У тебя «попка», – сказал он радостно по-русски, – а у неё «жёпа», – завершил он, победоносно глядя на меня.

Карим гордился умением поддержать беседу на русском.

Вообще, женихам тут приходилось несладко – женщина стоила дорого, и на калым простому человеку нужно было копить много лет. Пока накапливался капитал, горячие восточные мужчины хранили вынужденную девственность; проституция была здесь, в традиционной среде, крайне опасна.

Не санкционированные браком сексуальные отношения считались преступлением и карались полицией.

Парадоксально: мне, молодой, феминистски настроенной особе казалось, что тут, в царстве «угнетения женских прав» всё устроено вполне удобно для женщины. Деньги, которые выплачивались невесте на свадьбу, служили её страховкой, и если муж козлил, можно было уйти, забрав своё. Не говоря уже о том, что с любой внешностью ты гарантированно получала любвеобильного и непьющего мужа. Однако, все арабы мечтали жениться не на своих подругах, а на белой женщине, чтобы она «учила детей чистить зубы». Чему учат детей арабские женщины, было страшно подумать, хотя египтяне выглядели цветущей нацией, сияя крепкими белыми зубами.

Карим перевёл разговор на мои планы, у нас была игра: он намекал, что неравнодушен ко мне, и ждал от меня приглашения в гости, я якобы не понимала намёка. Впрочем, игра была деликатной.

Зазвенел колокольчик: в шишаманную ворвалась шумная компания из четырёх человек. Это были трое туристов с обветренными лицами – два парня и девушка – и мой новый знакомый с Голубой Лагуны, тёмно-шоколадный араб с ядрёными белками глаз – все были одеты по-спортивному, но модно и с лёгкой небрежностью, что выдавало в них людей со вкусом, живущих полной жизнью. Шоколадный приветственно кивнул мне, сходу схватил с прилавка большой там-там и начал бешено выколачивать ритм. Карим смотрел на своих друзей одобрительно.

Девушка и оба парня пошли в пляс. Я присматривалась к «цыганам», подёргиваясь под барабан на месте. Девушке было лет двадцать, густые вьющиеся волосы длиной до пояса были распущены, крепкий загар оттенял ясные голубые глаза на круглом, как у матрёшки, лице. Очевидно, она была русской. Двигалась матрёшка ловко и с удовольствием, смотрела немного заносчиво, как человек, который живёт здесь давно и относит себя к сливкам общества. На ней была тёмная толстовка с капюшоном и повидавшие виды брюки сафари, из чего я заключила, что снобизм девушки имеет спортивное происхождение: так военные смотрят на неуклюжих гражданских. Второй участник танцевального номера был невысокий худой европеец лет тридцати, в очках и дурацкой вязаной шапочке: имидж фрика позволял ему одеваться инфантильно, в оранж и ультрамарин; третий, мужчина в чёрном, с выгоревшими до белизны волосами, был немолод, около пятидесяти, но обладал сильным и привлекательным телом. У него была фигура наездника или боксёра: невысокий рост, компактное, хорошо скоординированное тело с развитыми мышцами. В прозрачных зелёных глазах светились интеллект и жестокость, взгляд цеплялся за людей и просвечивал рентгеном. На меня он не обратил внимания. Я немедленно окрестила его «плейбоем».

Карим сообщил мне, что это звёзды местной винд-сёрферской станции, девушка – инструктор, а её белые спутники – лучшие в деле.

Плейбой обратился к своему шоколадному другу по-английски с просьбой потанцевать для нас, как он умеет. Шоколадный бросил барабан, встал и ослепительно улыбнулся. Карим сел на замену музыканту, матрёшка и фрик расселись на креслах напротив и закурили кальян.

Шоколадный то ли был наполовину негром, всё-таки мы находились на африканском континенте, то ли бедуином, то ли просто загорел как уголёк на открытом солнце. Он начал идти круг за кругом, размахивая руками и всё с большей страстью погружаясь в музыку. Арабы рождены на свет, чтобы танцевать, и этот был не исключение. Тонкая блестящая маечка из какой-то физиологичной химии, которую так любят спортсмены, облегала мощную спину. Он был долговязым, с приподнятым плечевым поясом, как птица, готовая взлететь. Под смоляными кудрями блестел пот: он весь источал восторг от жизни, экзальтацию. В танце он много раз начинал прикрикивать от избытка чувств. Крупные лошадиные зубы и белки глаз сияли.

Я засмеялась и начала аплодировать. Плейбой сел рядом со мной, невзначай коснувшись меня бедром. Я обратила внимание: он любовался другом и даже не смотрел в мою сторону. Его поведение походило на изощрённый флирт, который практикуют опытные ловеласы.

На мусульманском курорте, где тестостерон разлит в воздухе, густой как сметана, я со своими большими глазами и стройной фигурой привыкла быть в центре внимания. Игнор цеплял моё самолюбие как крючок.

Плейбой дал команду закругляться, и мы уселись пить чай. В своей группе он был главным.

Для знакомства я затеяла свою любимую игру, секрет которой в том, что ты наблюдателен, а другие люди нет, и твои выводы о них кажутся им магией; это отличный аттракцион.

Матрёшку звали Таня Журавлёва, была она из города Ейска на берегу Азовского моря, там она выросла под парусом и стала чемпионом по винд-сёрфингу. Самая крутая девчонка в городе. Оглядывая помещение лавки, Таня обратила внимание на африканскую маску из дерева на стене и непроизвольным движением вскинула руку с поднятым большим пальцем, прищурилась. Я знала это движение – ученики художественной школы прикидывают так пропорции объекта, который рисуют.

Плейбой представился – его звали Казимир, он был из Польши. Судя по притопам и прихлопам во время танца, он был профессиональным музыкантом. У музыкантов восприятие мелодии как родной среды, их нельзя назвать равнодушными, но для них музыка – это не праздник, как для простого человека, а дом. Я спросила Казимира, на каком инструменте он играет.

– Я вижу, что ты музыкант.

Он с любопытством посмотрел на меня, внезапно зафиксировав яркими зелёными глазами в обрамлении благородных морщинок.

– Я не музыкант, ты ошиблась, – сказал он.

Я смиренно кивнула. Таня, которую я незадолго до этого спросила, заканчивала ли она художественную школу, смотрела на меня в полном недоумении.

Люди настолько невнимательны друг к другу – они внимательны к погоде, к кошкам под ногами, к приготовлению пищи, – и подробности их социального портрета кажутся им интимной и неприкосновенной территорией, хотя они и «валяются» снаружи. В данном случае ребята поняли: я что-то о них знаю, и инстинктивно напрягались, как напрягается большинство людей от пристального взгляда. Интерес к людям считается в нормальном обществе подозрительным.

Мы попрощались с Каримом: я получила приглашение присоединиться к компании в поездке на свадьбу. Таня была за рулём. Мы попробовали забиться в тесную, заваленную хламом пыльную развалюху. Таня арендовала её у туземного приятеля, который тут же появился откуда ни возьмись, толстый, в расстёгнутой рубашке, с ящиком пива – он должен был показывать нам дорогу. Лысый проводник сел впереди, а мы вчетвером: я, Казимир, итальянец Пауло и шоколадный танцор плотно переплелись, кто сидя, кто лёжа, потеряв, где верх и низ, на заднем сиденье. Двери не очень хорошо закрывались; с радостными криками мы понеслись по пустыне. Машину круто заносило на виражах. Мои новые друзья были экстремалами, Татьяна пила за рулём прямо из горла, а мы подбадривали себя песнями.

Я поневоле прижималась ногами к бёдрам Казимира в штанах карго. Мне показалось, что у нас случился резонанс, он заволновался. Он наклонился и зашептал мне на ухо:

– Я играю на трубе. Я учился в джазовом колледже, но потом бросил. Поэтому я не называю себя музыкантом. Я обманул тебя, мне было интересно, что ты сделаешь.

Я промолчала.

Мы выехали на просёлочную дорогу: через полотно было перекинуто надувное резиновое коромысло в виде дракона, трепыхавшееся на ветру. Мы поняли, что это указатель пути на деревенский праздник. Вывалившись из машины, мы нестройной цепочкой потянулись ко входу по серой пыли. Наш лысый сталкер убежал с угощением вперёд.

На самой свадьбе всё было увешано гирляндами, они и освещали трапезу под открытым небом: в зонах мужчин и женщин стояли десятки столов, дети бегали и там, и там. Нас с Танюшкой-матрёшкой определили в женскую половину и предложили мясо с овощами. Появление белых гостей-туристов привлекло внимание, среди местных мы были одни. Надо было поесть, чтобы не обидеть хлебосольных хозяев, но я решила, что буду голодать, пока не выздоровею. Пришлось делать вид, что я ем, на деле кидая кусочки собаке под столом: пусть и она погуляет на свадьбе.

Мы пошли к общей сцене, где на стульях восседали жених с невестой – как на троне в детской постановке Шекспира. Невеста была той самой красавицей, о которой говорил Карим: весила она килограммов сто, а возможно и больше, сидела, умотанная как мумия в длинный белый тюль с ног до головы. Карим неточно описал её внешность: величина её задницы в целом была не важна, она была равномерно изобильна со всех сторон. Невеста очаровательно улыбалась толстыми накрашенными розовым губами. Жених сидел смущённый, с выступившими слезами счастья и перевозбуждения. Он был худеньким, коротко стриженным человеком лет тридцати, тщательно одетым в хороший костюм, с белыми цветами, приколотыми на лацкан.

Вот и дождался он своей сексуальной жизни – порадовалась я за него. Деревенские танцевали под живую музыку, на земле лежали собаки.

Нас с Таней вывели на место перед сценой деревенские женщины, укутанные в хиджабы, за полы их одежды цеплялись дети. Дети радостно хохотали, запрокидывая голову. Женщины собрались вокруг нас и стали хлопать. Видимо, нас просили станцевать, и мы с Таней послушались. Таня воздела руки, завертела запястьями, одновременно вращаясь вокруг своей оси, притопывая в ритм. Её хрустально-голубые глаза кокетливо опустились долу, волнистые светлые волосы разметались по плечам. Она больше не была спортсменкой и «своим в доску парнем», во всех движениях проступила нежность и желание нравится. Я вовсю вертела плечами, мои волосы тоже были светлы и кудрявы, а глаза как серый халцедон. Мы выглядели экзотическими цветами среди тёмной кожи, блестящих маслин глаз, грубых одежд, все женщины, окружившие нас, были меньше нас ростом, хотя мы обе не превышали метра шестидесяти пяти.

Наш танец был лёгок, но мы не чувствовали ни зависти этих женщин к нашей красоте и экзотичности, ни малейшего раздражения от того, что мы забрали всё внимание на празднике. Деревенский люд источал лишь радость от мгновения жизни, чистую радость человека, который недавно пришёл в мир и восхищается им. Мы в эпохе невинности, поняла я.

Рядом появился Казимир и остальные наши товарищи. Они создали вокруг нас круг, включились в танец и растворились в веселье. Паоло глупо прыгал, шоколадный начал брейк-данс. Это был триумф нашей с Таней женской роли – приятно, когда вокруг самок начинается мужской ажиотаж. Казимир бросал на меня внимательные взгляды. Возможно, он разделял мои впечатления от мира предков, в котором мы оказались. Он хорошо и свободно двигался: поляк был по-настоящему красив, эстетически безупречен. Мне бы хотелось быть таким мужчиной, как он.

Я вышла за ворота и побрела к дракону, который болтался на ветру. Казимир вышел за мной. Он тоже стал обнимать резиновое туловище дракона, задирая ноги в качестве шутки. Я смеялась.

– Пойдём поужинаем завтра – сказал он.

Казимир казался равнодушным, когда говорил это.

– Да, можно. – Конечно, я не могла отказаться от предложения рассмотреть его поближе. – Я тебе нравлюсь? – уточнила я.

– Ты хорошо танцуешь.

Я вспомнила, что собиралась проголодать ещё два дня.

– Давай пойдём в рыбный ресторан. Я люблю рыбу.

– Именно туда я и хотел тебя пригласить, но только пойдём в деревенский, куда хожу я.

– Как угодно.

Пришли наши друзья, мы снова забрались в машину. На этот раз по дороге мы молчали: после соприкосновения с дикой природой мы все почувствовали своё несовершенство. Мы сидели в тесном пространстве внутри автомобиля, наши руки и ноги переплетались от тесноты, наши дыхания были слышны соседу, но мы не любили друг друга. Внутренне мы были в тысяче километров друг от друга, защищены плотной стеной своей индивидуальности. У деревенских жителей почти не было индивидуальности, это было дышащее море коллектива, но это море было любовью и верой в мир. Мы же сидели каждый в своём пучке программ и идей, объединённые неким умозрительным гуманизмом, который заменил любовь. С жестокостью человека к человеку, с глубиной его погружения в себя ушло и чувство безопасности в стае.

Я не знаю, на каких ресурсах я продержалась весь праздник. Голод даёт какую-то изменённую реальность, прилив сил – вот да! – как будто ты на скорости, принял наркотик-стимулятор. Я летела на этом пинке ещё долго. Однако дома, в дешёвом отеле я захотела есть и спать одновременно, упав без сил на сыроватое скомканное бельё, на одну из двух кроватей, стоящих у меня в номере.

* * *

Голод мне не помог. Три дня страданий: только вода и какой-то фруктовый смузи сегодня утром; а на животе всё так же были пятна, они не уменьшились ни на миллиметр и даже не перестали шелушиться! Я цеплялась за прежнюю жизнь, но налицо были изменения в моём теле, которые не удастся игнорировать долго.

Проблемы наползали на меня, пытаясь физически растворить.

Я думала о духовной стороне реальности – она приносит нам ответ на наши желания и представления. Если мы хотим страдать, то мы будем страдать. А если так, то зачем ещё и терзать себя голодом. Напротив, надо продолжать пир.

* * *

Посреди пустыни, на пути к морю был небольшой мелководный залив. Мимо шла насыпь, искусственная дорога. Этот залив облюбовали самые крутые из здешних экстремалов – кайтеры. Это люди, стоявшие на доске, прикреплённой верёвкой к парашюту. Бешеный ветер пустыни гонял их по глади залива на огромной скорости.

Из местных развлечений винд-сёрфинг – это эмбиент или, может быть, джаз; дайвинг – это психоделик-транс, а кайтинг – это старый добрый Prodigy: биг-бит.

Don't no good for me, I don't need nobody, don't need no one, that's not good for me!

Панки в песках.

Несколько человек носились на разноцветных воздушных змеях в своих модных гидрокостюмах – резиновых футболках и шортах, на ногах специальные тапочки. На берегу сидели ещё несколько одуревших от счастья дауншифтеров-спортсменов и пили алкогольные коктейли из железных банок.

Я села неподалёку в позу лотоса и начала медитировать с открытыми глазами. В этом месте была временная дыра: полностью исчезала линейная человеческая категория времени, казалось, тут царит вечность; созерцательность проникала в клетки моего тела.

Мимо проехала юная девушка на породистой белой лошади, без седла. На ней было дикарское короткое платье из некрашеной холстины, спутанные волосы мотались по плечам. От этой картины посреди залитой светом пустыни мне стало хорошо.

Карим говорил, что эта хиппанка – наследница большого состояния, её мать, олигархиня из Франции, владеет большой конюшней в Дахабе, это было их миллионерское хобби. Однако про себя я эту девушку называла Потеряшка. Сейчас она разговаривала с какими-то пешими бедными арабами, возможно, своими конюхами. Потеряшка странно смеялась, невзначай порождая ненужные импульсы у мужчин; я думаю, что, несмотря на образ распущенной дикарки, она была девственницей или даже имела проблемы с психикой. Кто знает, может быть, под платьем с бахромистой кромкой подола у неё даже не было белья.

Потеряшка объезжала на лошади забор, уходящий в море, его ещё можно было обойти вброд, чтобы попасть на те пляжи, где обосновалось другое племя – винд-сёрферы.

Я отряхнула с юбки песок и двинулась за ней.

Вдруг меня окликнули. Я повернулась и увидела моего шоколадного знакомого, глаза у него были бешеные как у быка, лицо и руки в каплях морской воды вперемешку с крупным потом – он оставил свою доску с парашютом на берегу. Я давно заметила, как инстинктивны арабы. Их секс настолько обострён, что достаточно одного твоего случайного взгляда на другой конец танцпола, чтобы через пять минут объект уже стоял рядом. В данном случае у края забора, отгораживающего озеро кайтеров, скопились сразу две сучки: я, голыми ногами в воде, и Леди Годива местного разлива. Шоколадный возбуждённо дышал и при этом не мог подобрать слова от напряжения, просто улыбался, разглядывая меня, главным образом, мою грудь в белой майке. Лифчики, сбрую, я презирала и почти никогда не использовала.

Он предложил мне кока-колы или перенести меня на руках на ту сторону, чтобы я не поранила ноги о камни в воде. Я согласилась на руки.

Казимир был хотя и сильным, но рафинированным мужчиной. Здесь же я имела дело с мощным как горная река чистым инстинктом, не отягощенным рефлексиями.

– Как дела у Казимира? – спросила я.

– О, у Казимира отлично! – арабу не была интересна эта тема.

Что ж, хорошо, значит, он не знает, что Казимир за мной приударил. А может, это просто не имело значения.

– Ты ещё долго здесь? – о, этот стандартный вопрос одинокой девушке на отдыхе. Расшифровывается так: сколько у меня ещё есть времени, чтобы тебя трахнуть?

Банальность реплики немедленно сделала моего нового кавалера скучным. Хотя жар от него шёл как от печки.

Женское желание – вопрос несущественный. Каковы шансы – неважно. Главное – сколько есть времени на охоту?

Мне хотелось сказать – для тебя без вариантов, но я соврала.

Сегодня был мой последний день в Дахабе, ставить Шоколадного перед этим фактом не стоило. Мужчине комфортнее, когда у него всё впереди. Про ужин с Казимиром я также промолчала, дабы не разжигать подспудных конфликтов.

Шоколадный поставил меня на землю, и ушёл, сверкнув на прощание глазами. Я унесла на теле след мужских вибрирующих желанием рук, это было сладкое ощущение, хотя мужчина мне не то чтобы нравился.

На лежаках у русской сёрферской станции восседали кумушки, разумеется, с семечками или чипсами, короче, какой-то мелкой шнягой, олицетворявшей их мусорные мысли. Опустив свои тёмные очки, они вглядывались в мой приближающийся силуэт. Скорее всего, моё прощание с широкоплечим кайтером не ускользнуло от их внимания, несмотря на песчаную завесу в воздухе. Два один в мою пользу, поняла я.

Действительно, приятно убедить кого-то, что быть привлекательной – это вовсе не значит иметь идеальную кожу, здоровье и даже совершенно необязательно закачивать себе в грудь силикон.

* * *

Журавлёва проводила на берегу инструктаж, она была продвинутым тренером и работала только с теми, кто уже хорошо ходит по морю на парусе. Пауло раздевался, он только что вернулся из многочасового заплыва. Говорят, винд-сёрфинг – это тоже медитация, ты теряешься во времени и пространстве, не чувствуешь ни почвы под ногами, ни границ разума.

Пауло принял душ на берегу, и мы уселись с ним за большой деревянный стол под навесом. К нам подтянулась Журавлёва, она принесла домашний салат оливье в двух пластиковых контейнерах: у простых русских девушек всегда есть привычка готовить. Я отказалась от еды. Голод ещё держал меня. Резкий солнечный свет и колебания реальности в волнах жара ощущались совершенно отстранённо, как будто я приняла волшебные грибы. Голод – это дверь в другую реальность, каждый ходит своим путём.

Я попросила ребят рассказать мне, как они здесь оказались.

Как я и предполагала, Журавлёва поведала мне историю несчастной любви. У неё был долгий роман с гитаристом блэк-металлической группы. Провинциальные люди в России часто начинают жить вместе уже с семнадцати лет, но не женятся. Журавлёва ездила с другом по гастролям и кидалась пасхальными яйцами в стены, грязно ругаясь на христианство. Она так влюбилась, что бросила спорт, растворилась в любимом и, видимо, страшно ему надоела. В какой-то момент парень начал её бить, прогнал, и Журавлёва не понимала, как ей жить дальше. Тут как раз предложили поработать инструктором в Египте на русской станции. Всегда мрачное настроение красавицы Журавлёвой объяснялось тем, что она давала сигнал окружающим мужчинам: её сердце навсегда разбито, и никого она больше не подпустит близко. То, что рядом постоянно был пристяжной «Пьеро» – Пауло, её не смущало, так как его она упорно считала просто другом. Сейчас в качестве Внутреннего Движения Сопротивления Прошлому Журавлёва планировала печь пасхальные куличи.

Ребята позиционировали себя как соседи по квартире, говорили, что оба разочарованы и не хотят отношений, но в выходные путешествовали по Египту вдвоём, катались на сёрфе вместе, держали общий быт. Журавлёва почти не говорила по-английски, объясняла свои мысли Пауло, начиная любую фразу одинаково: "This shit", называя «этим дерьмом» любой предмет или явление. Например: у нас в России this shit – это важный религиозный артефакт, – потрясала она пасхальным куличом, похожим на кекс из кафе. Пауло внимательно слушал и, кажется, всё понимал.

Классовые различия не мешали ребятам смеяться хором с утра до вечера.

Пауло очутился на территории мистического Синая, скрываясь от давления своей семьи. Он был из рода венецианской знати, которая занималась торговлей, сам же он не хотел участвовать в бизнесе родителей, к тому же бежал от любовной истории, о которой предпочитал молчать. Кто знает, может быть, его заставляли жениться ради какого-нибудь торгового союза. В итоге он был перекати-полем, без роду без племени, айтишник в дурацкой шапочке, который каждый день на несколько часов уходит в море.

Все мы здесь были эскапистами, пытавшимися на время выйти из социальной матрицы и перезагрузить жизнь.

* * *

Я шла променадной дорогой – по квадратным плитам, выложенным в песке, под фигурными фонарями на столбах. По одну сторону море, по другую – все дома посёлка Дахаб. Пустыня погружалась в синие сумерки. Путь мой лежал мимо танцевального клуба. У входа стоял Шоколадный. Он очень обрадовался: наверное, давно меня ждал. Похоже, он решил взять быка за рога. Интуиция подсказывала ему, что времени у него немного. Прекрасно, я ценю в людях тонкую интуицию. Мы пошли дальше вместе.

Я решила сделать ему приятное.

– У тебя необычный стиль. Ты одеваешься не как местные.

– Да, я учился в Дании.

– Чему же там учат?

– Я танцевал брейк-данс.

– Я видела, как ты танцуешь, в прошлом году, когда была здесь.

– Да, я тоже тебя запомнил. Но ты была с другим.

– Да.

– Ты пойдёшь со мной сегодня в клуб?

Ветер дул всё сильнее, песок царапал кожу и засыпал глаза. Я ничего не ответила спутнику и только засмеялась.

– Мы будем танцевать, а потом пойдём гулять в пустыню.

Он остановился и взял меня за руки, потом нашёл мой взгляд.

– Обещай, что наденешь короткую юбку.

Его откровенность хлестнула меня как удар, дыхание остановилось, к лицу прилила кровь. Это было унизительно, но страшно понравилось мне.

Я могла бы уточнить, «зачем мне надевать короткую юбку», сделав вид, что мы светски беседуем и у нас дистанция. Но я не стала.

Унижение нравится женщинам, если быть честными с собой. Борьба за независимость – это и борьба с собой тоже.

* * *

Ветер дул сильно, мелкий песок был колючий; продавцы убрали свои позолоченные узорами полотнища внутрь магазинов. Карим стоял снаружи, у своей лавки, одетый в тёплую куртку, и наблюдал, как я медленно приближаюсь в паре с Шоколадным. Лицо Карима выражало сдерживаемую ярость. Очевидно, причиной его чувств была я: в прошлый раз он был с Шоколадным приветлив. Мы остановились. Мужчины обменялись рукопожатиями. Этот жест всегда меня восхищал, главным образом тем, что символизирует уважение, но может означать что угодно, например, вызов и манифестацию соперничества.

К белым мужчинам Карим не выказывал признаков ревности, но конкурент из местных задевал его достоинство.

– Хорошая погода для прогулки, – сказал Карим.

– Сегодня в клубе отличная вечеринка, ты не хочешь пойти? – я улыбалась сладчайшей из моих улыбок, уравновешивая сарказм и дурное настроение Карима.

Шоколадный отвернулся.

– Что за вечеринка? – Карим немного смягчился, видимо, догадался, что позиции мои ещё не определились, и я пока не осчастливила конкурента.

Карим был гением дипломатии, но сейчас не скрывал своих чувств. Всем своим видом давая мне понять, что я совершаю ошибку.

– Всё равно сегодня нет покупателей, тебе нечем заняться, – я гнула свою наивную линию, «включила дуру в электросеть». – Мы будем так рады, если ты пойдёшь с нами!

– Сколько стоит билет? – похоже, мне удалось слегка смягчить его сердце.

– Триста паундов. – Это была первая реплика Шоколадного. Он тоже не был в восторге от нашей беседы, но держался независимо и на гневные стрелы Каримовых взглядов отвечал равнодушием.

– Что? Нет. Я не пойду на вечеринку за триста паундов. Для кого эта цена? – снова взбрыкнул гордец.

Похоже, Карим ставил своё достоинство Принца Дахаба выше моего общества, что, конечно, его украсило.

– Я могу договориться, тебе сделают скидку, – Шоколадный слегка глумился над Каримом. Европеец бы не понял ситуации и, возможно, даже подумал, что Шоколадный предлагает помощь, но я как женщина из патриархальной России видела, что один араб унижает другого намёком, что у того недостаточно денег и за него надо просить.

– Нет, – Карим развернулся и резким жестом открыл дверь в свою лавку.

– Карим! Ты закроешь магазин? Я хотела зайти! – крикнула я вдогонку.

– Закрою, не приходи. Я хочу спать, – Карим кивнул мне на прощание.

Оставшись вдвоём на улице, мы с Шоколадным танцором переглянулись. Он был искренне рад отступлению противника.

– Я никуда не пойду, – твёрдо сказала я. – Я забыла, у меня встреча сегодня.

Танцор молча кивнул и, сунув руки в карманы, вразвалочку направился обратно к клубу.

* * *

Переодевшись в белое и накрасившись, я вернулась. В лавке Карима было темно, похоже, он никого не ждал. Мы с Казимиром договорились встретиться здесь, поскольку мы оба знали это место. Я осторожно зашла внутрь. Карим расслабленно лежал на софе в углу, полностью одетый. Глаза у него смеялись.

– А вот и ты.

– Ага.

– Ты одна?

– Как видишь.

– Собираешься на свидание?

– Да, в рыбный ресторан.

– Куда именно? Там, где ты была вчера?

– Я вижу, у тебя всё под контролем.

– Даже у стен есть уши!

– Нет, какой-то местный ресторан, в деревне.

– О, я понял, ты идёшь с Казимиром!

Карим начал хохотать и даже сел на софе, плед сполз с его плеч.

– Почему ты так меня расстраиваешь? Ты всё время выбираешь не тех мужчин.

– Карим, научи меня выбирать правильных, я сама страдаю.

– Казимир меняет женщину два раза в неделю. Он всегда ведёт её в тот рыбный ресторан в деревне. Его тут все знают!